CC BY
201
УДК 394.945(470.344)
Д.В. ЕГОРОВ
ВОРОВСТВО В ПРАВОСОЗНАНИИ ЧУВАШСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА*
Ключевые слова: воровство, чуваши, крестьянство, пословицы, суеверия, обычное право.
Проанализированы представления чувашского крестьянства о воровстве во второй половине XIX - начале XX вв., что позволяет говорить о существовании комплекса суеверных обрядов, религиозности взглядов чувашей, а также об эффективном функционировании обычного права в крестьянской среде.
D.V. EGOROV
THE THEFT IN THE SENSE OF JUSTICE OF THE CHUVASH PEASANTRY
Key words: the theft, the chuvashs, the peasantry, the proverbs, the superstitions, the customary law.
The paper is devoted to the study of the notions of the chuvash peasantry about the theft in the second half of the XlXth and the beginning of the XXth centuries. The conducting analysis is allowed to assert about existence of whole complex of the superstitious ceremonies, religious opinions of the chuvashs and also about effective functioning of the customary law in the peasant environment.
Крестьянство во второй половине XIX - начале XX вв. составляло основную часть населения Российской империи. Оно представляло собой особый «мир», богатый традициями, с ценностной ориентацией и специфическим мировосприятием. Повседневная жизнь крестьян регулировалась неписаными правилами, которым придавалось огромное значение в социуме. Имея смутное представление об официальных законах, крестьяне стремились разрешать и регулировать все возникавшие конфликты нормами обычного права.
В последние годы в российской юридической и этнологической науках возрос интерес к проблеме обычного права. Обычай признается учеными важнейшим источником права. Некоторая часть правовых обычаев этносов, в том числе и чувашей, пока еще не описана и не введена в научный оборот, хотя обычное право у многих народов имеет мощный регулятивный потенциал и в наши дни. В этой связи представляется необходимым изучение юридического быта, этнического правосознания и ментальности крестьянства.
Среди ряда преступлений, совершавшихся в дореволюционной чувашской деревне, особое место занимало воровство. В настоящей статье предпринимается попытка интерпретации представления чувашского крестьянства о данном виде преступного деяния, раскрытия понятия народа о собственности, освещения ритуалов и методов расследования и наказания в обычноправовом ракурсе. Данная проблематика требует специального историкоэтнографического изучения. Для достижения поставленной цели были привлечены архивные и фольклорные материалы, а также историко-этнографическая литература. К сожалению, заданный объем работы не позволяет репрезентировать целостную картину проблемы.
«Кража - один из самых распространенных видов преступлений», - отмечает видный этнограф и юрист XIX в. В.К. Магницкий [6, л. 143 об.; 5, с. 95]. Для доказательства данного тезиса достаточно лишь привести следующий факт: в 1860 г. в Казанской губернии было зафиксировано 1647 случаев воровства из 1983 всех совершенных преступлений (среди них было замечено 295 чувашей) [39, с. 76; 41, 122-123].
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Проект № 09-01-22700 е/В.
Исследователь обычного права народов Поволжья Е.Т. Соловьев отмечает, что собственностью крестьяне «называют все то, чем они владеют вполне, то есть что приобрели как родовое или благоприобретенное имущество... и что они, сверх того, имеют право по своему усмотрению отчуждать путем дара или продажи» [44, с.113]. Сельская община чувашей уважала исключительные права отдельных лиц, если в основу этих прав был положен труд. Кража скошенного сена на лугу, хлеба на поле, хотя никто их не сторожил, было исключительным явлением. Исследовательница юридического быта А.Я. Ефименко констатирует, что даже крайняя необходимость не могла заставить крестьянина «нарушить святое для него, в данном случае, право собственности» [7, с.144]. Однако крайне слабым было уважение крестьян к праву собственности, в производстве которой не участвовал человеческий труд, т.е. уважения к такому праву не было, а был лишь страх карающего закона. «Кто срубит бортное дерево, тот вор, он украл человеческий труд; кто рубит лес, никем не посеянный, тот пользуется даром Божьим», - заключает А.Я. Ефименко [7, с.145].
В крестьянском правосознании кража считалась более опасным и вредным преступлением, чем преступления против веры, личности, семьи и нравственности [36, с. 81; 4, с. 152]. Потерпевший рассматривал кражу его зерна или его коня как покушение на него самого, вопреки официальной трактовке такого рода преступлений уголовным кодексом [4]. Будучи снисходительными к мелкому, а иногда и крупному воровству второстепенных, с точки зрения крестьян, предметов, они были суровы с ворами, похищавшими вещи, без которых хозяйство существовать не могло,- лошадь, орудия обработки почвы и т.п. [13, с. 69].
По народным понятиям, важна была «ценность краденного, громадность кражи, а не способ его совершения». По этой причине дела о мелких кражах (железных топоров, домашних птиц, съестных припасов и т.д.) редко доходили до органов волостной юстиции [10, л. 412-413; 5, с. 97]. Кроме этого, любое преступление народ оценивал по тому материальному ущербу, который приносил вор. Несостоятельность или бедность потерпевшего увеличивала тяжесть преступного деяния. Немаловажное значение в оценке преступления имело материальное положение обиженного [31, с. 347]. К ворам чуваши относились презрительно, как и к укрывателям, которых называли «вара ури» (укрыватель вора) [18, с. 308], их принимали за воров [17, с. 272].
Воровство у чувашей совершалось, по мнению крестьян, исключительно вследствие «дурного направления воли» [26, с. 42]. Бедные, но порядочные крестьяне предпочитали умереть от голода, нежели идти воровать: «Выра вилсен те Тура мана варра кайма ан хуштар», - говорили чуваши. Если кражей занимался бедный человек, то народ говорил, что его заставляла беднота, и что он был отчужден от Бога, - находился под силой дьявола и дьявол оказывал ему успехи в этом деле [27, с. 584; 25, с. 13].
Тура (Бог) для чуваша представлялся справедливым судьей. Чуваши считали, что если человек не смог вернуть какую-либо украденную вещь, то Бог обязательно возвращал [26, с. 203; 28, с. 247; 27, с. 118] или преступник подлежал наказанию «на том свете» [25, с. 13].
Клептомания - болезненное или навязчивое стремление людей совершать кражи без корыстной цели - встречалась среди чувашей очень редко. Удовлетворение таким людям приносил сам акт хищения, а не необходимость [23, с. 583-584; 24, с. 667]. В таких случаях чуваши говорили, что «вор не может без воровства» («а №№а] !ораэ пе!кй! пет 1а|Иак1») [50, о. 31]. Воровство было более развито на почве лени, тунеядства и легкого приобретения средств для жизни, без собственного труда [19, с. 137].
Кража считалась едва ли не единственным преступлением, за которое народ требовал строгого суда, он хотел бы вора каждый раз ссылать прямо в Сибирь, как бы поступок его не был маловажен. В остальных случаях самым эффективным наказанием за какое бы то ни было преступление или проступок чуваши считали розги [10, л. 424; 9, с. 93].
В среде чувашских крестьян существовал обычай самовольно наказывать воров в экстраординарных случаях без ведома органов государственной власти [14, л. 342-343; 22, с. 197-198; 25, с. 15; 33, с. 389; 46, с.104-105; 40, с. 265-266 и др.] и лишь после этой расправы предавать их в руки правосудия. В исполнении такого наказания принимали участие не только потерпевшие от преступления, но и другие крестьяне, и даже сельские власти. Самосуд производился следующим образом. Виновный в воровстве при поимке его с поличным на месте преступления, как правило, выводился на середину улицы. Здесь ему вешали на шею украденные вещи, даже мелкий скот, как, например, овцу, поросенка, и в таком виде вели по улице, причем каждый из толпы, имел право наносить виновному удары по какой угодно части тела [22, с. 197-198; 31, с. 350-351; 33, с. 255; 35, с. 71-72; 41, с. 129]. Целью этой процессии являлось посрамление вора при всем честном народе, устранение возможности совершать подобные преступления в будущем. Чтобы придать шествию позорящий характер, стучали об заслонку под веселые крики толпы. По свидетельству Е.И. Якушкина, во время процессии «играла музыка, били в сковороды, ведра, заслонки, звонили колокольчиками и бубенчиками, стреляли из ружей и носили жерди с привязанными к ним платками» [48, с. XXXVIII]. Когда виновный от ударов валился с ног и начинал просить своих судей о пощаде, просьбы его, как правило, игнорировались, пока процессия не обходила всей улицы. Стоящая на улице яростная толпа народа поощряла бьющих. Наконец, виновный, выбившись из сил, падал. После такого обхода всей деревни вора буквально тащили или в волостное правление, или к сельскому старосте. Порой виновного отпускали на свободу, отобрав предмет воровства [45, с. 117] и компенсировав ущерб [33, с. 389]. Староста или волостной старшина обычно являлись сами на место экзекуции. Наконец, один из них останавливал жителей деревни: «Будет, ребята, бить, а то, пожалуй, насмерть мошенника забьем, тогда отвечать за него придется». Избиение прекращалось, и жертву тащили под арест, где и оставляли за крепким караулом. Нередко бывали такие случаи, что на утро в арестантской находили труп помещенного в нее вора. Если вор оставался живым, то его обычно держали под арестом несколько дней, пока он не поправлялся от побоев, с целью избавления от следов на теле. После этого вора передавали в руки власти. При следствии весьма трудно было обнаружить обстоятельства такого истязания вора, потому что не только крестьяне, но даже церковнослужители деревни, где происходил самосуд, не хотели показывать против лиц, участвовавших в нем, т.е. всей деревни [46, с. 104-106; 41, с. 129-130]. После такого общественного резонанса далеко не каждый шел на совершение преступных деяний. Преступление, причинившее материальный ущерб, надолго оставалось в памяти, поэтому воры старались помириться с потерпевшим, возвратив последнему хотя бы некоторую часть похищенных вещей [31, с. 354].
Из всех имущественных преступлений самым тяжким в деревне считалось конокрадство, ибо часто потеря лошади вела к разорению крестьянского хозяйства. Как отметил венгерский тюрколог, фольклорист и этнограф Дюла Месарош: «Лошадь (лаша, ут) - любимое животное чувашей» [12, с. 80]. На больших «полевых жертвах» (учук), приносимых в старину Богу, любимым жертвенным животным являлась кобыла. Лошадь восхвалялась и в народной поэзии, и в чувашских пословицах и поговорках: «Ар рунач. - ут» («Крылья мужчины - конь»); «£ынна
лашана париччен - арамна пар» («Чем отдать чужому коня - отдай жену»); «Утта пахакан руран юлман, ватта пахакан выра руремен» («Кто за конем ухаживает -пешим не ходит, кто за стариком ухаживает - голодным не живет») [12]. Крестьянин осознавал, что раз конокрадство было направлено против него лично, то и наказание должно было быть прямым и непосредственным. Он не мог быть уверен в том, что преступника вообще накажут, так как конокрады умело скрывались, и волостные власти нередко были бессильны в борьбе с этим бедствием. «Лашана варласа кайсан нахтине каларса ыват» (Если воры увели лошадь, то и узду выкинь) [1, с. 28; 2, с. 313; 16, с. 360], - гласит чувашская пословица. К конокрадам, застигнутым на месте преступления, крестьяне были безжалостны [32, с. 298; 10, л. 358]. Обычное право требовало немедленной расправы над похитителями лошадей, вплоть до убийства [2, с. 319; 22, с. 471; 26, с. 22-23; 34, с. 151152 и т.д.].
Судьба конокрадов, по представлениям чувашей, была незавидной и в загробной жизни. По их верованию, на конокрадах ездили верхом дьяволы, а краденые лошади лягали воров, похитивших их. Конокрады отдавали душу дьяволу [23, с. 678-679; 31, с. 345, 352]. Кроме этих наказаний для преступников в загробной жизни существовал ад. Огонь этого ада имел черный цвет, здесь находился огромный котел, в котором сжигали воров без воды. После того, как все тело сгорело, для продолжения мучения Бог снова покрывал кости телесной оболочкой. Таким образом, мучение преступников было бесконечным [31, с. 352-353]. Респондент профессора Н.В. Никольского священник Козьмодемьянского уезда Казанской губернии Спиридон Яковлев пишет, что ад, в представлениях чувашей, - это обширная плоская площадь, на которой висел большой котел с горячей кипящей водой, в котором варились грешники. Над котлом было несколько перекладин, которые концами упирались в столбы, поставленные вокруг котла. На этих перекладинах висели грешники: кто вниз головой, кто подвешенный за язык [23, с. 676-678]. Конокрадов проклинали со словами: «пусть он ворует вечно, пусть его убьют, пусть дети его умрут, пусть никогда не видит блага, пусть вечно горит в аду и т.д.» [17, с. 272-273].
В связи с тем, что духовенство проводило фискальную политику в своих интересах и чинило произвол по отношению к крестьянству, кража у него, в правосознании чувашей, не считалась преступлением. Но кара Божья была неизбежной, если кто-то обкрадывал церковь [37, с.72]. Кража хлеба и сена считалась такой же предосудительной, как и кража из-под замка [24, с. 682]. Кража леса не считалась преступлением, так как, по народному воззрению, лес был посажен Богом и являлся имуществом государя, а себя крестьяне считали его детьми. Следовательно, лесом, как воздухом, имел право пользоваться каждый. Поэтому ежегодно совершалось огромное количество порубок [6, л. 134; 24, с. 682-683; 25, с. 13]. Народ не считал кражей кошение травы на лугах, на дороге и на лесных полянах, потому что она пропадала даром. Чуваши не считали кражей вырубку кнутовищ (череньев для плети), чекушек, подтяжек, оглобель, закруток (рычагов для стягивания возов с дровами); выкапывание лип, берез, яблоней и других деревьев для посадки их в садах, огородах, на гумнах и дворах; сбор в лесу валежника; секание липовых и березовых сучьев на веники и метлы. Совершенно непреступным, в глазах крестьянства, был сбор в лесах орехов, желудей, ягод и грибов и, наконец, охота [10, л. 398-400; 5, с. 93-94]. Однако многие из этих преступлений преследовались позитивным правом.
Отношение народа к ворам можно проследить по чувашским пословицам, выработанным опытом повседневной жизни: «Вара туса пуранакан рынсемпе ан хутшанар» (С ворами не связывайтесь) [2, с. 313]; «Варапа перле тытансан хаталап тесе ан шухашла» (Если тебя поймают вместе с вором, не думай, что ты
отвертишься); «Вёррён суйи тухсах пырать» (У вора ложь так и лезет наружу) [38, с. 11]; «Тогатмышпа вурра тора мала ямасть, тесьси» (Бог не дает успеха колдунам и ворам) [15, с. 38]. Обычное право запрещало заниматься воровством, независимо от материального положения крестьян: «Ху рарамас пулсан та дыннёне ан ил» (Хоть ты и гол, а чужого не бери); «£ын япалине ан хапсён» (Не зарься на чужое) [38, с. 8]; «Rossz legyel, de tolvaj ne legyel» («Будь плохим, но не будь вором») [50, o. 13]. Трудно было поймать вора на месте преступления: «Вёрё алли-не хурса хёвармасть» (Вор не оставляет своих рук в похищенном месте) [49, с. 25]; «Вёрланё япалапа тытман рынна вёл рын вёрё мар террё» (Не пойманный человек с ворованными вещами - не вор) [14, л. 350]; «Хурах яланах хура рёрле тапёнать» (Вор всегда нападает темной ночью) [49, с. 2б]. Крестьяне указывали на невозможность получения материального состояния без воровства: «£ын мулё кёмесёр рын пуймасть» (Человек не может разбогатеть, не присвоив чужого добра); «^рламасан рын пуймасть» (Не разбогатеет человек, если не ворует) [49, с. 20]. В то же время они осознавали, что вор рано или поздно попадется и начнется черная полоса в его жизни: «A tolvaj rablassal nem gazdagodott meg, fejenek az elveszteze lett cask» («Вор не богатеет, а лишь голову теряет») [50, o. 29]; «Вёрё нихёран та пуймасть» (Вор никогда не разбогатеет) [17, с. 224]; «Вёррён пурнёрё малалла каймасть» (Воровством не разживешься) [1, с. 22; 17, с. 224].
Народ считал, что вора можно было узнать по выражению лица: «у него лицо черное, а не белое, или светло-красное, глаза бегающие, слова тихие и подкупающие, он держит себя в обществе тихо и незаметно» [31, с. 343]. Слушатель Казанских миссионерских курсов Петр Иванов отмечает, что, по мнению жителей с. Орауши Ядринского уезда Казанской губернии, воры имели «выдающееся» здоровое, плотное телосложение, черное лицо с каким-нибудь недостатком, страшное выражение глаз, задумчивый и холодный взгляд [24, с. б43]. Яркое отражение воровских примет мы также находим в народных пословицах: «Вёрё вёрём, курё чармак» (Вор бывает высок, глаза у него вытаращенные) [2, с. 312]; «Вёрё вёрём, курё чармак, пилёкё ринре» (Вор бывает высок, глаза у него вытаращенные, в талии он тонок) [1, с. 22; 38, с. 11]; «Мыт^н хури ку^р, вёррён курё пысёк» (У собаки хвост кривой, у вора глаза велики) [49, с. 25]; «Вёрё вёрём, пичё-курё сарлака» (Вор высок, физиономия его скуласта); «Вёррён алли ку^р» (У вора кривые руки) [38, с. 11]; «Вёррён пур тупинчен пёс тухать» (У вора из макушки пар идет) [49, с. 2б]; «Вёрё пурё ринче рёлёк рунать» (На воре шапка горит) [1, с. 22].
У вора были приметы, которыми он руководствовался. Некоторые из них верили, что для того, чтобы остаться незамеченным и люди не проснулись во время кражи, нужно было зажечь свечи, сделанные из человеческого жира: одну - у околицы деревни, в которой намерены совершить воровство, другую - у ворот дома, который хотят обворовать. Иногда воры забирали деньги, женские драгоценности даже из-под подушки спящего человека [24, с. б52-б53, б80-б81].
Крестьяне считали, что вор знал «язык железа», он отпирал замки одним прикосновением руки или произнесением слова, обладал чудесными травами или вещами, способными усыплять хозяев обкрадываемого дома. По верованию чувашей, существовала особая трава «тимёр курёк» - трава против железа. Воры резали кожу на ладони какой-нибудь руки и туда вставляли эту «чудотворную» траву. Когда же кожа зарастала, то уже можно было идти воровать. По представлениям чувашей Тетюшского уезда, если к железному замку подвесить руку с травой «тим.р курёк», то он отпирался сам собою [31, с. 343-344].
Респондент Н.В. Никольского крестьянин д. Можары Чебоксарского уезда Казанской губернии Н. Никитин приводит достаточно примечательный случай.
Однажды ночью он возвращался домой, и навстречу ему попались 2 крестьянина, которые собирались пойти в лес с целью кражи дров. Они попросили у него какую-нибудь вещь. Н. Никитин дал ключи. Те объяснили, что если вор не хочет, чтобы его поймали, то нужно взять у первого встречного какой-либо предмет. Действительно, этих крестьян не поймали, а ключи они вскоре вернули [21, с. 512]. В.К. Магницкий отмечает, что воры среди чувашей Чебоксарского уезда, чтобы не быть узнанными, оставляли иногда мелкую медную монету обокраденному [10, л. 412; 11, с. 32]. Также у них имелась следующая примета: если осенью земля от морозов или весной лед на реке Волге трескались вдоль дорог, то воры не ловились [11, с. 32; 31, с. 343]. Во время осеннего листопада вор смотрел на опавшие листья. Если листья на земле лежали изнанкой вверх, то вор потерпел бы фиаско вплоть до следующего листопада [31, с. 343].
В процессе поиска воров нередко крестьяне использовали гадания, заговоры, магию, присяги и клятвы. В тех случаях, когда преступник оставался неизвестным, чуваши прибегали к различным суеверным действиям. Самым распространенным было обращение к гадалкам, колдунам и знахарям [30, с. 139-140; 34, с. 209; 40, с. 264-265 и др.]. Гадалки обычно указывали не на саму личность преступника, а только на сторону его местопребывания, его рост, внешность и прочие общие черты, что можно было приложить к целой массе народа [20, с. 105]. Однажды крестьянин д. Белая Воложка Тетюшского уезда Казанской губернии, помывшись с другими мужиками в бане, потерял деньги. Найти их помогла женщина-тухатмаш (колдунья), которая вместе с пострадавшим пошла на кладбище. Здесь они согнули ветку березы и принесли домой горсть земли. После такого ритуала вор был обнаружен. Один из тех, кто мылся в бане с потерпевшим, внезапно заболел, засох и потерял дар речи [21, с. 473-475; 42, с. 371].
Иногда крестьяне обращались к известному «шанар турттарма пелекен» («шанар туртни» - «скорчивание жил»), которого преступники ужасно боялись, ибо считали, что у них будто бы начинали сжиматься жилы, что доставляло страшное мучение и выдавало их. Благодаря этому суеверию чуваши добивались того, что вор сам подбрасывал украденное. Кроме того, потерпевшие от кражи шли к сновидцу, отличавшемуся истолкованием снов, и заказывали сон, отдавая при этом ему свой кушак, который клался сновидцем на ночь под свою подушку. Сон иногда действительно указывал на преступника [20, с. 105-107].
Некоторые чуваши, которые не могли поймать правонарушителя, ставили в церкви «кутан рурта» (упрямую свечку), тогда, по их понятию, Бог наказывал преступника. Сами преступники, как попадались, говорили: «Тем рыхлантарче» (Что-то нашло) [20, с. 111-112]. Следует отметить еще ряд суеверных обычаев, которые имели большое значение в крестьянской среде: чуваши гнули осот, чтобы, подобно данной траве, преступник согнулся; жгли известковый камень в мышиной норе, чтобы мучила совесть; в день кражи в горячую печь бросали льняное семя, от чего у вора, по мнению крестьян, на лице появлялись прыщи, таким способом находили преступника [31, с. 353]. Для поимки вора и отыскания похищенного, по представлениям чувашей деревни Масловой Чебоксарского уезда Казанской губернии, нужно было поймать ворона, ощипать его, а перья пустить в текучую воду. Затем взять перо, которое поплывет против течения, привязать его к нитке и пустить по воздуху. Там, где сядет перо, нужно было искать вора и похищенное [11, с. 32].
Подозреваемых в воровстве заставляли принимать различные виды присяги и клятвы [43, с. 74; 3, с. 273-274; 8, с. 62; 47, с.38-39; 40, с. 264-265]. Присягающий должен был откусить хлеб с солью с кончика ножа; подать руку через затылок, коня или ребенка [18, с. 309; 23, с. 275; 3, с. 273]; есть землю [25, с. 279; 27, с. 376]; выпить соленую воду [27, с. 33]. Кроме этого, предполагаемого вора заставляли перешагивать через тоненькую липовую палку (лутошку), целовать ка-
равай хлеба, брать своего ребенка на руки, раздеваться и садиться на голую землю [31, с. 364]. Клялись Богом, крестом [23, с. 276; 25, с. 10; 3, с. 274], смотря на икону [33, с. 255]; солнцем, луной, звездами. [25, с. 34; 31, с. 311]. «Пусть проглотит меня земля!», - говорили подозреваемые [32, с. 299]. Для уличения вора также вынуждали пролезть сквозь хомут, что приравнивалось к пребыванию наказуемого в ином мире [42, с. 367]. За наиболее твердую клятву принималось рукопожатие через могилу [42]. Мы видим, что эти ритуалы носят синкретический характер, включают в себя как «языческий», так и христианский субстраты. Лже-присяжника и клятвопреступника, а также их семей, по представлениям чувашского крестьянства, постигала неминуемая смерть или различные бедствия: падеж скота, пожар и т.д. [23, с. 205; 33, с. 255, 323; 3, с. 274], в любом случае их наказывал Бог [16, с. 359]. После принятия присяги и произнесения клятвы, даже если следы совершения кражи доходили до дома подозреваемого, его оправдывали [29, с. 243-244].
Итак, воровство, в правосознании крестьянства, было тяжким преступлением. В среде чувашей существовал ряд разновидностей воровства, к которым они относились весьма неоднозначно. Некоторые из них, по народным представлениям, вовсе не считались преступлениями. Это обстоятельство, в первую очередь, детерминировано понятиями крестьян о собственности. Чуваши уважали собственность частных лиц, а также права крестьян, в основу которых положен человеческий труд. Однако кража государственной («божьей») собственности не являлась предосудительной.
Жестокая расправа над ворами была вызвана тем, что возникала угроза самого существования крестьянского хозяйства. Убийство преступника в ходе самосуда воспринималось как заслуженное наказание. Совершенно очевидным является факт влияния традиционной религии на представления чувашского крестьянства о воровстве. Использование иррациональных методов расследования и наказания в мирской юстиции в значительной степени подтверждает данный тезис. Отмеченные особенности накладывали определенный отпечаток на общественную жизнь и имманентное развитие чувашских крестьянских сообществ. Сохранение и превалирование обычно-правовых норм при регулировании имущественных преступлений, по сравнению с государственными законами, отражало приверженность чувашских крестьян традициям общинного уклада.
Литература и источники
1. Ашмарин Н.И. Ваттисен калана самахсем. Сборник чувашских пословиц / Н.И. Ашмарин. Чебоксары: Чуваш. изд-во, 1925. 56 с.
2. Ашмарин Н.И. Словарь чувашского языка / Н.И. Ашмарин. Чебоксары: Чуваш. книга, 1930. Вып. V. 420 с.
3. Ашмарин Н.И. Словарь чувашского языка / Н.И. Ашмарин. Чебоксары: Чуваш. гос. изд-во, 1936. Вып. X. 296 с.
4. Безгин В.Б. Крестьянский самосуд и семейная расправа (конец XIX - начало XX вв.) / В.Б. Безгин // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 152-157.
5. В.К. Магницкий - исследователь культуры и быта чувашей. Чебоксары: ЧНИИ, 1989. 104 с.
6. Государственный исторический архив Чувашской Республики (ГИА ЧР). Ф. 334. -В.К. Магницкий. Оп. 1. Д. 4. Л. 121-147об. Преступления и проступки во 2-ом следственном участке Чебоксарского уезда.
7. Ефименко А.Я. Исследования народной жизни / А.Я. Ефименко. М.: «Русская» типолитография, 1884. Вып. I. Обычное право. 382 с.
8. Денисова Н.П. Административно-фискальные и правовые функции общины у чувашей (XIX - начало XX в.) / Н.П. Денисова // Вопросы истории дореволюционной Чувашии. Чебоксары: ЧНИИ, 1984. С. 46-71.
9. Денисова Н.П. Обычное право чувашской крестьянской общины / Н.П. Денисова // Этнография чувашского крестьянства. Чебоксары: ЧНИИ, 1987. С. 76-100.
10. Магницкий В.К. Этнографический очерк преступлений и проступков во 2-ом (следственном) участке Чебоксарского уезда / В.К. Магницкий // Научный архив Чувашского государственного института гуманитарных наук (НА ЧГИГН). Отд. I. Ед. хр. 517. Л. 327-428.
11. Магницкий В.К. Нравы и обычаи в Чебоксарском уезде / В.К. Магницкий // Этнографический сборник. Казань: Типография губернского правления, 1888. 118 с.
12. Месарош Дюла. Памятники старой чувашской веры / Дюла Мессарош; пер. с венг.
Ю. Дмитриевой. Чебоксары: ЧГИГН, 2000. 360 с.
13. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства / Б.Н. Миронов. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. Т. II. 568 с.
14. Михайлов В.И. Быт и нрав чуваш и их обряды, обычаи, загадки, пословицы, сказки, поговорки, прибаутки, сны, приметы, речи и проч. / В.И. Михайлов // Научная библиотека им.
Н.И. Лобачевского Казанского гос. ун-та. Отдел рукописей и редких книг. Ед. хр. 2376. 567 л.
15. Михайлов С.М. Чувашские разговоры и сказки / С.М. Михайлов. Казань, 1853. 40 с.
16. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 150. Этнография. Фольклор. Язык. 590 с.
17. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 151. Этнография. Фольклор. 355 с.
18. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 154. Этнография. Фольклор. Язык. 407 с.
19. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 156. Этнография. Фольклор. 374 с.
20. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 158. Этнография. 181 с.
21. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 160. Этнография. Фольклор. 552 с.
22. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 167. Этнография. 480 с.
23. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 174. Этнография. Фольклор. 698 с.
24. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 177. Этнография. 804 с.
25. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 179. История. Этнография. Фольклор. 286 с.
26. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 181. История. Этнография. 220 с.
27. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 184. Этнография. Фольклор. 396 с.
28. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 204. История. Этнография. 350 с.
29. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 210. Язык. Этнография. Фольклор. 470 с.
30. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 211. Этнография. Фольклор. 176 с.
31. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 215. Этнографические материалы о чу-
вашах Н.В. Никольского. 538 с.
32. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 251. История. Этнография. 412 с.
33. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 268. Этнография. Фольклор. 470 с.
34. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 271. История. Этнография. Фольклор. 266 с.
35. НА ЧГИГН. Фонд Н.В. Никольского. Отд. I. Ед. хр. 277. Этнография. История. 258 с.
36. Н.В. Никольский. Собрание сочинений. Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 2004. Т. I. Труды по этнографии и фольклору чувашского народа. 527 с.
37. Никольский Н.В. Краткий конспект по этнографии чуваш / Н.В. Никольский. Казань, 1919. 104 с.
38. Никольский Н.В. О пословицах чувашского народа / Н.В. Никольский // Ученые записки Чувашского научно-исследовательского института языка, литературы, истории и экономики при Совете Министров Чувашской АССР. Чебоксары, 1958. Вып. XVIII. 24 с.
39. Памятная книжка Казанской губернии на 1861 год. Казань: Губернская типография, 1861. Отд. III. Материалы для статистики Казанской губернии. 80 с.
40. Петров Н.А. Деятельность мирского суда (Расследование и наказание за имущественные преступления в пореформенной чувашской деревне) / Н.А. Петров // Проблемы изучения научного наследия Н.В. Никольского: материалы конференции, посвященной 120-летию со дня рождения ученого. Чебоксары: ЧГИГН, 2002. С. 259-268.
41. Петров Н.А. Община и обычное право чувашского крестьянства во второй половине XIX -начале XX вв. Рукопись монографии / Н.А. Петров. Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2005. 230 с.
42. Салмин А.К. Система религии чувашей / А.К. Салмин. СПб.: Наука, 2007. 654 с.
43. Сбоев В.А. Исследования об инородцах Казанской губернии / В.А. Сбоев. Казань: Издание книгопродавца Дубровина, 1856. 188 с.
44. Соловьев Е.Т. Гражданское право. Очерки народного юридического быта / Е.Т. Соловьев. Казань: Типография губернского правления, 1888. Вып. I. 166 с.
45. Соловьев Е.Т. О тамгах или знаках собственности на некоторых предметах древнего быта. Археологический очерк / Е.Т. Соловьев. Казань: Типография губернского правления, 1885. 227 с.
46. Соловьев Е.Т. Самосуды у крестьян Чистопольского уезда Казанской губернии / Е.Т. Соловьев // Крестьянское правосудие. Обычное право российского крестьянства в XIX веке -начале XX века. М.: Современные тетради, 2003. С. 104-106.
47. Фокин П.П. Обычное право чувашей в трудах В.К. Магницкого / П.П. Фокин // Вопросы историографии историко-этнографического изучения Чувашии. Чебоксары: ЧНИИ, 1981. С. 34-44.
48. Якушкин Е.И. Обычное право. Материалы для библиографии обычного права / Е.И. Якушкин. Ярославль: Типография губернского правления, 1875. Вып. I. 249 с.
49. Ваттисен самахесем, каларашсем, сутмалли юмахсем. Чувашские пословицы, поговорки и загадки / Н.Р. Романов пухса хатерлене. 2-меш каларам. Шупашкар: Чаваш кенеке изд-ви, 2004. 351 с.
50. Meszaros Gyula. Csuvas nepkoltesi gyujtemeny / Gyula Meszaros. Budapest: Kiadja a magyar tudomanyos academia, 1912. Kotet II. Kozmondasok, talalos-mondasok, dalok, mesek. 540 o.
ЕГОРОВ ДИМИТРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ - ассистент и аспирант кафедры археологии, этнографии и региональной истории, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары (eaorov2202@mail.ru).
EGOROV DIMITRY VLADIMIROVICH - assistant and post-graduate student of the department of the archaeology, ethnography and regional history, the Chuvash state university, Russia, Cheboksary.
