CC BY
47
УДК 1 И. С. МЕТЕЛЁВ
Омский институт (филиал) Российского государственного торгово-экономического университета
СОЦИАЛЬНАЯ ПРИРОДА МИГРАЦИОННОГО ОПЫТА________________________________
Автор рассматривает универсальный характер феномена «человека мигрирующего», раскрывает содержание основных понятий миграционного процесса. Статья ориентирована на системность анализа фактора миграции, сравнительное изучение миграционного существования человека в общественных системах.
Ключевые слова: общество, миграция, личность, культура, жизненный мир.
В классическом понимании миграция населения (от лат. ш1дга1;юп — переселение) — социальноэкономический процесс, представляющий собой совокупность перемещений, совершаемых людьми между странами, регионами, поселениями и т.д.1. В современной социально-философской литературе феномен миграционности рассматривается на основе онтологических картин мира («пути и местности»), когда в качестве атрибутивности человеческого существования выступает homo migration («человек мигрирующий»). Речь идет о его нахождении (месторасположении) в границах статических и динамических обществ, исторически подвижного и оседлого опыта, масштабирования перемещений, географии расселения человечества, в том числе в государствах и пределах городской цивилизации. Так, И.Т. Касавиным рассматриваются основные тенденции текучести миграционного опыта, факторы жизнеспособности населения, взаимосоединимость экологических пространств и структурности пути, «транзитные онтологии» путешествий, исторические магистрали миграции, универсальный и локальный опыт расселения [1]. Это создает незаместимую основу для понимания современных миграционных процессов, особенностей миграционного образа жизни в единстве социально-экономических, культурно-исторических и личностных факторов.
Проблематика «человека мигрирующего» образует специфический понятийно-проблемный комплекс как совокупность традиционных и новационных понятий и категорий во взаимосвязи оснований исследования, методов и принципов осмысления, понимания определенности проблематики в ее процессах и явлениях. Пространственные перемещения в фазисах познавательных установок обнаруживает такие сопряженные фрагменты, как миграционный опыт, миграционное существование, миграционное поведение (переходы), миграционные судьбы.
Миграционное поведение раскрывает общие и специфические закономерности и механизмы взаимодействия различных социальных подсистем с окружающей средой, в формах отражения и сознания человека. «Человек мигрирующий» как живой, социально-человеческий организм обнаруживает способность воспринимать, перерабатывать, закреплять и использовать социальную информацию для приспособления к условиям существования и регуляции внутреннего состояния. Динамика конкретных социальных моделей поведения образует системное единство, которое обеспечивает направленность реакций в направлении полезного результата,
корректировки целерациональных поступков, вхождения в общественные программы действий, ценностно-нормативные представления в границах материальной и духовной культуры, общую регуляцию социальных институтов, политикоправовых и морально-этических подсистем.
Миграционное существование предполагает непосредственную жизненную атмосферу поступков и действий, неспециализированность поведения по отношению к рационально усвоенным нормам и ценностям. Не случайно мигранту следует «решиться на определенное предприятие», вне целеуказания осмысленных доводов. Речь идет о фактической жизни субъективности, в особых режимах индивидуального сознания и онтологических структурах выбора пути (дорог), социально-человеческих состояниях и переживаниях, ценностных кристаллизациях предшествующего опыта. Осознанные акты поведения сопрягаются с беспредпосылочностью и вневременностью автономных передвижений, «наивными» попытками контактов. В результате происходит своего рода «открытие» мира в его «означивании» как способах движения, самоопределения на уровне спонтанности жизни (перед мигрантом не ограниченная, не «имеющаяся» окружающая среда, когда он сам себе «дает факты», берет их «на себя», существует «не гарантийно», но «на свой страх и риск», «без надежды на успех»2. Подлинность и неподлин-ность жизненного поведения сопрягаются в границах авантюрности предпринятых действий и шагов, но именно как решимости к структурам продвижения. Отсюда — сообразное понимание миграционного опыта как универсальности и конкретности познавательных («познающих») действий в их единстве с навыками, привычками, чувствами, волевыми устремлениями. В этом отношении миграционный опыт сопряжен с процессами социализации и адаптации в общей структуре миграционного процесса (миграционного потока). В конечном счете, происходит синтезация чувственной и рассудочной познавательной деятельности как итог самодвижения и самопознания «человека мигрирующего».
Соответственно, миграционная модель поведения, как обладающая собственной реальностью, обозначает акты и контакты, закономерности необходимости и свободы в границах миграционного опыта. На данной основе возможно построение категориальной онтологии и картины миграционного существования. Так, может быть, выделено двойное знание: образы перемещений (передвижений) и конкретные средств (инструменты) продуктивного
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010
взаимодействия миграционного опыта и среды, координация и взаимодополнений миграционных траекторий.
Миграционная судьба —событийность времени конкретной жизни субъекта, социокультурная доминанта в границах принудительной причинности поведения (внешняя детерминированность миграционного процесса артикулируется в ценностях традиционной культуры, в частности, в формах «причинения», «выпрямления» жизненного мира и одновременно формирования продуктивности сознательного созидания судьбичности). В последнем случае появляются призывы (проекты) кодификации поступков с целью их перевода в социально-жизненные привычки и ценностные ориентации, развитие рациональных оснований действий (вплоть до благоразумной, саморассудительной рациональности. В результате должна ослабевать природно-органическая основа миграционного образа жизни, которая переходит в универсалии социокультурного существования, располагаться в границах современных норм и установлений (причем «по разуму своему», «по воле своей»).
Социальная природа поведения мигранта включает в себя область эмоционально-чувственных реакций и социально-психологических установок, которая характеризует, если воспользоваться философскими паролями Ю. Хабермаса, «нашу вовлеченность или соучастие в межличностных отношениях с другими людьми». Конкретно, она способна включать гамму поведенческих настроений — враждебность, негодование, отторжение, остракизм или, напротив, прощение, понимание, терпимость. В результате если не получает развитие взаимность человеческих чувств, то, во всяком случае, создается основа для развития взаимных перспектив существования. Ю. Хабермас отмечает важную закономерность: если установка в отношении другого лица является объективной, то «вы можете с ним сразиться, но не можете поссориться, вы можете с ним разговаривать и даже вести дела, но не можете ни в чем убедить»[2, с. 72]. В своем анализе Ю. Хабермас опирается на соображения П. Стросона, который акцентирует феномен обиженности, который заявляет себя в перформативных установках участников социальной интеракции. При этом для безучастного наблюдателя внутренний мир человека в его коммуникативной роли остается вне моральных суждений [2, с. 73].
В частности, феноменальность обиды как неоправданно причиненного огорчения, ответного чувства на оскорбительные действия, причинение ущерба в намеренных или досадных случаях предполагает поиск гуманистической альтернативы, способности «прорваться» к истокам жизненного мира субъекта, понимания его знания — опыта в неразложимости на логически-рациональные аргументы. Так, сознание мигранта интенционально3, иначе говоря, предзадано вплетением в субъективный мир феноменов, о которых невозможно судить во внеположенности социально-человеческих позиций. В этом случае необходима феноменологическая редукция как способность освободиться от предвзятостей своего видения и оказаться в разделяемом обеими сторонами мире. «Незатемненное» условностями взаимоотношение в повседневном общении позволяет реконструировать прежний опыт в направлении поиска «чистого», «проясненного» понимания и объяснения. Как следствие, появляется коммуникация «лицом к лицу» в формировании интерсоциального пространства в переменной позиционности участников, взаимопере-сечения сознания, («здесь-и-теперь»), в снятии
«бывшего» и переходе к непосредственной одновременности «мы»-чувства. Вместе с тем культур-социология, в особенности социальная психология, демонстрируют значительные препятствия для появления общего контекста значений «мигранта» и «жителя».
Т. Шибутани устанавливает следующую закономерность: межэтнические конфликты распространяются на субъектов, находящихся на границе между двумя или более социальными мирами и непринимаемых ни одним из них как полноправными участниками. К признакам «маргинального человека» («мигрирующего человека») относятся серьезные сомнения в своей личной ценности, неопределенность связей с новым окружением, постоянная боязнь быть отвергнутым, тенденция избегать неопределенных ситуаций (чем рисковать своими действиями), болезненная застенчивость в присутствии «других чужих», излишнее беспокойство о будущем и боязнь любого неожиданного предприятия, неспособность утверждать в себе чувство уверенности в том, что внешний мир справедливо к нему отнесется.
Вместе с тем, отмечает Т. Шибутани, не всем мигрантам как индивидам маргинального статуса присущи подобные черты и качества. Так, молодое поколение переселенцев уже способно освободиться от социальной неприспособленности. Хотя им присуще стремление к образованию «своего особого общества», они готовы жить ради ценностей общественной системы в целом. Часть мигрантов находит социальное место в системе разделения труда, на основе особых природных, этнических, профессиональных качеств, даже «необычности» характера4 .
Методологический смысл социальной технологии по отношению к мигрантам в том, чтобы обеспечить новую форму правления, которая несмотря на могущество власти, будет демократической. Согласно К.Манхейму, социальная технология есть совокупность методов, оказывающих влияние на поведение человека и являющаяся в руках правительства сильным средством социального контроля. При этом усовершенствование социальных методов заключается не только в том, что они в высшей степени эффективны, но и в том, что избранная продуктивность не препятствует интересам меньшинства [3, с. 414]. Так, установление ключевых позиций в современном обществе делает социальное планирование реально возможным, но необходимо делать акцент на следующем обстоятельстве: «все происходящие в обществе процессы и события — это не что иное, как результат естественного взаимодействия между малыми самостоятельными единицами (курсив — С.М.)» [3, с. 415]. Прежде всего, это означает призыв к гибкости, взаимоприспособлению, недопущению форм острой конкуренции и одновременно на недопустимости концентрации социальной технологии в целях подавления самостоятельной жизни групп, слоев и граждан.
Но, например, толерантность следует понимать не в абстрактно-гуманистическом смысле, а в трезвом реалистическом объяснении. К.Манхейм развивает актуальную характеристику «идеи толерантности»: она есть не что иное как мировоззренческая формулировка тенденции исключить из публичной дискуссии всякое субъективное или связанное с определенными группами содержание веры, т.е. субстанциональную иррациональность и утвердить оптимальное в функциональном отношении поведение [3, с. 304]. Соответственно этому должны исключаться массовые психозы и предубеждения,
перевод моральных дискуссий в религиозную борьбу. Особого рассмотрения заслуживает феномен целеиррационального поведения — в противоположность классическому представлению о целерациональных действиях.
Так, в области миграционных процессов особое значение приобретают дальновидность и мера ответственности. Согласно К.Манхейму, именно они являются существенными критериями, которые позволяют проследить изменение образа функциональной моральности. В связи с этим К.Манхеймом выделяются три существенных исторических этапа: во-первых, человек на стадии солидарности орды; во-вторых, человек на стадии индивидуальной конкуренции; в-третьих, человек на стадии постиндивиду-альной групповой солидарности. Если распространить это типологическое разделение на картину современной миграции, то, например, поведение трудовых мигрантов из слаборазвитых в индустриальном отношении регионов ассоциируется с послушанием, однородностью действий и реакций, преобладанием традиций и страха (индивиды словно еще «не пробудились» к собственному существованию, не способны к личностно-индивидуальному видению мира и ответственности в субъективном смысле). Не случайно группы подобных мигрантов в критических, остросоциальных ситуациях коллективно адаптируются как «единое существо», и конкретный индивид спасает себя в качестве, части этого «коллективного процесса» (иначе говоря, живет и погибает вместе с группой) [3, с. 305].
Мир индивидуальной конкуренции порождает новое качество индивидуально-личностных действий в способности видеть и оценивать мир «не так, как учит традиция и условность группы». В частности, события воспринимаются в зависимости от того, насколько они благоприятны для социально-человеческого благополучия отдельных лиц. Как следствие, появляется субъективная рациональность как способность производить с собственных позиций калькуляцию выгод и невыгод, предвидеть ряды каузальных связей (конечно, не всю каузальность в обществе, подчеркивает К.Манхейм). На уровне межгруп-повых, межролевых, межперсональных отношений это выливается в конфликты множества противоборствующих групп, среди которых неблагоприятное статусное место прежде всего занимают мигранты. Но данная ситуация повышает проницательность каждого действующего индивида в понимании своих интересов и ближайших последствий действий, демонстрирует, насколько «слепыми» он был ранее в отношении переплетения социальных взаимосвязей. Наконец, развивается жизненный мир «новой интеграции больших групп», в котором ранее изолированные личности вынуждены частично отказаться от эгоистических интересов и починяться групповым ориентациям [3, с. 306].
Сегодня индустриальная техника, промышленные комплексы, действительно исключают разнонаправленные интересы. Система предоставления рабочих мест формирует чувство принадлежности к организационным мерам работодателя. При этом тенденции подчинения преобладают над установками продуманно относиться к функциональным действиям. Подобную реальность применительно к эпохе индустриализма отмечает и К.Манхейм: люди приучаются к самоограничению в своих реакциях и поступках, но способны видеть и понимать лишь часть общественного процесса, отрывочно объяснять социальные взаимопереплетения, постепенно привыкают
«размышлять о целом». Только «в зародыше» развивается высшая стадия общественной рациональности и моральности «как стадия планирования». С одной стороны, приходит осознание того, что следует заранее продумывать все более длинные пути развития и поступать в направлении социальной гармонии, например, «исходя из требований совести». С другой стороны, наличествует «господствующая большая социальная группа», которая стремится захватить планирование общественных дел и начинаний, чтобы использовать его «во вред остальным группам». Такое «одностороннее планирование» означает препятствие процессам адаптации, в первую очередь, по отно-шению к группам мигрантов [3, с. 307] (не случаен постулат «Великой антимиграционной стены» [4], который негативно воздействует на душевно-психологическую жизнь граждан и ограничивает процессы преобразования общества и человека).
К.Манхейм показывает, что индустриальный социум в своих мощных процессах культивирует чувство долга и ответственности, с одновременно, создает ситуации «наподобие короткого замыкания в электричестве». В частности, происходит непроизвольный выброс эмоций и волевых импульсов, человек «сам по себе живет двойной жизнью своих инстинктов и может обладать в качестве душевного наследия как злом, так и добром» [3, с. 303].
В социально-философском смысле социальный источник жизни человека располагается в общении с другими людьми (начиная от интонации голоса, жестов, выражения лица, манер, идей и заканчивая природой политических, религиозных, образовательных и экономических институтов). Ч.-Х. Кули подчеркивает, что на этой основе формируется универсальная способность учиться и воспринимать других людей, и по его образному выражению, «китайская река и американская дорога сойдутся» в жизненном опыте людей [5, с. 13]. Вместе с тем интерес представляют направления жизненного опыта, в которых развиваются конкретные социально-человеческие качества. Так, демографические изменения в Америке показывают, что ряд социальных слоев сокращает рождаемость вследствие «вкуса праздности», роста социальных амбиций и стремления к саморазвитию. На этой основе возникает опасение более быстрого по сравнению с коренным населением увеличения иммигрантских семей, а также тем, что негритянское население может обогнать белых по численности еще из-за высокого уровня смертности среди последних. «Другие идут в своих мрачных прогнозах, — отмечает Ч-Х.Кули, — еще дальше и усматривают грозную «Желтую» опасность в плодовитости восточных народов, которые, как они думают, могут скоро положить конец мировому господству белой расы и белой цивилизации» [5, с. 18]. Разумеется, подобные вопросы возникают, например, ввиду огромных различий между японцами и американцами. Но некоторые из них — такие, как язык, религия, моральные нормы,—имеют явный социальный характер и могут изменяться под влиянием образования. Другие же — пропорции тела, цвет и разрез глаз — передаются по наследству и не подвластны образования; однако сами по себе они не имеют большого значения [5, с. 21]. Но, в конце концов, по мнению Ч.-Х.Кули, общительность трансформирует личные представления, симпатии и понимание, возникают как аспекты общества, социальное «Я» включает множество других «Я», развивается социальный аспект совести как умения со-вместно-ведать в решении общественных проблем,
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010
формируются представления о «правильном и неправильном» как основы социальной природы человеческого существования.
Можно заключить: сегодня в сфере миграционного опыта мы различаем «пакетную» нагруженность социальностью: вторжение истории, политики, культуры, экономических преобразований. Развитие миграционной процессности показывает неразрывность совместности, коллективистических форм деятельности, обусловливает появление неразрывной и дискретной социальной реальности. Современные базовые формы социальности постепенно переходят в «стягивающие» социальное миграционное пространство в трансформациях объединенной деятельности людей.
Статья представляет интерес для специалистов различного профиля (философов, социологов, культурологов, социальных психологов) в раскрытии универсальных и конкретных факторов феномена «человека мигрирующего», его проблематичности как общецивилизационного явления. В ней содержатся заключения и рекомендации по оптимизации современного российского миграционного опыта, которые актуализируются в деятельности соответствующих региональных служб и организаций.
Примечания
1 См.: Краткий словарь по социологии. — М. : Политиздат, 1988. — С. 159; Рыбаковский Л.Л. Миграция населения // Российский социологический словарь. — М. : Изд. группа НОРМА-ИНФА. - 1998. - С. 286-287. По непонятным причинам такой социологический компендиум, как «Социология. Энциклопедия» (Мн. : Книжный дом, 2003), включающий 1300 аналитических статей, не содержит статьи о факторе миграции.
2Общие для философии экзистенциализма пароли в акцентировке того, что «существование предшествует сущности» у Ж.-П.Сартра, Г.Марселя, А.Камю, К.Ясперса и др. анализирует
Т.М. Тузова. См. ее: Экзестенциализм // Всемирная энциклопедия. Философия. — М. : АСТ, Мн. : Харвест, Современный литератор. — 2001. — С. 1244 — 1246.
3Качественные черты и особенности социально-феноменологического внимания к жизненному миру личности в рамках концепций А. Щюца, Г. Гарфинкеля, Г. Лукмана, Д. Мида рассматривает В. Л. Абущенко. См. его: Феноменологическая социология // Всемирная энциклопедия. Философия. — М. : АСТ, Мн. : Харвест, Современный литератор. —2001. — С.1122, 1123.
4См.: Шибутани Т. Социальная психология. — Ростов-на-Дону : Изд-во «Феникс», 1998. — С. 491, 492. Автор рассматривает маргинальный статус личности в синонимичесности «маргинальному человеку», что достаточно оправданно, поскольку последний особенно в период своего вхождения в новую среду восприни-мается как «человек окраины».
Библиографический список
1. Касавин, И.Т. «Человек мигрирующий»: Онтология пути и местности / И.Т. Касавин // Вопросы философии. — 1997. — № 7. - С. 76-79.
2. Хабермас, Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / Ю. Хабермас. — СПб. : Наука. — 2006. — 380 с.
3. Манхейм К. Диагноз нашего времени / К. Манхейм. — М. : Юрист, 1994. — 700 с.
4. Великая антимиграционная стена. — Режим доступа : http:// bg-znanie.ru/print.php?nid = 347947 (дата обращения 12.09.2010).
5. Кули Ч.-Х. Человеческая природа и социальный порядок / Ч.-Х. Кули. — М. : Идея - Пресс, Дом интеллектуальной книги, 2000. — 320 с.
МЕТЕЛЁВ Игорь Сергеевич, кандидат экономических наук, заведующий кафедрой «Коммерция и логистика».
Статья поступила в редакцию 15.09.2010 г.
© И. С. Метелёв
УДК 1Ф С. И. СКУРИХИН
Омская гуманитарная академия
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ И ДЕМОКРАТИЯ______________________________________________
В статье рассматриваются общефилософские вопросы формирования демократической политической системы и возможные пути ее совершенствования в современном обществе.
Ключевые слова: демократия, личность, гражданская общность, власть, свобода.
Чтобы задавать вопрос, его следует поставить...
Х.-Г. Гадамер
Политическая философия отправляется от смысложизненной проблемы, которая с настоятельностью предстает перед конкретным индивидом. В своих действиях следует практически ответить: «Как я должен себя вести, что я должен сделать?» [1, с. 8]. Для
нуждающихся в защите людей вопрос: «Что мы должны делать?»-предполагается ответ: «Объединиться». Но универсальное пространство, в котором на вопрос: «Что мы должны сделать?» - ответ: «Поработить!». Исследователи этого явления акцентируют поколение политической элиты, которое представляет собой устойчивую социальную общность, основанную на глубоких внутренних связях политиков, на основе общности интересов и средств
