CC BY
113
Игорь МЕТЕЛЕВ
СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЕ АСПЕКТЫ МИГРАЦИИ
Автор рассматривает универсальный характер феномена «человека мигрирующего», раскрывает содержание основных понятий миграционного процесса. Статья посвящена вопросам системности анализа фактора миграции, сравнительного изучения миграционного существования человека в общественных системах.
The author examines the universal character of phenomenon of «human migratory», discloses the content of basic concepts of migration process. The article focuses on the systematic analysis of the factors of migration, on the comparative study of migratory existence of human being in social systems.
Ключевые слова:
общество, миграция, личность, культура, жизненный мир; society, migration, identity, culture, life-world.
МЕТЕЛЕВ
Игорь
Сергеевич — к.э.н., заведующий кафедрой коммерции и логистики Омского института (филиала) Российского государственного торговоэкономического университета [email protected]
Понимание миграции обращено к широкому классу социальных явлений и характеризуется многофакторностью процессов ее развития во времени и пространстве современного социума. При всех различиях объяснения понятия «человек мигрирующий» его социально-жизненное содержание редуцируется экономическими соображениями, рассматривается по отношению к институциональноэкономическому устройству общества. Вместе с тем миграционные процессы имеют историческую протяженность, заключают периодизацию миграционного опыта, воплощают кристаллизацию универсальных общественных связей. В этом случае выявляется роль социально-философского анализа в объяснении качественного своеобразия миграции в ее генезисе и многомерности существования, в особом зрении социальной логики, перспективных моделей перемещений граждан, в т.ч. применительно к внутриполитической обстановке.
Миграция населения (от лат. migratio — переселение) этимологически означает смену места жительства, перемещение, но допускает и более широкое толкование. Речь идет о протяженных, рекомбинирующихся, сменяющих друг друга видах деятельности, в т.ч. о «своевременности» постановки общественно-политических проблем, «связывании» пространственно-предметных структур обновления жизни. В философском смысле можно говорить о сопряжении социально-метафизического и социально-онтологического планов: в первом случае миграционный процесс открывается со стороны измерения социально-человеческих сил, инструментальности взаимных контактов; во втором — выявляются сущностные характеристики мира мигранта, единство уникальных и действенных моделей перемещений.
В феноменологическом смысле «человек мигрирующий» осуществляет «предприятие», но не как приложение продуктивных усилий и трудовых навыков, а как «задуманные» действия и шаги в неопределенности результатов самого процесса. По мнению И.Т. Касавина, исторически следует принять образ призрачности, нереальности, текучести миграционного опыта. Только первоначальность регионализации местности снимает абстракции подобных перемещений (путешествий, поисков пути, дорог и т.д.). Последующая пульсирующая структурность мира порождает усиление миграционного процесса в переходе к гетерогенной автономии, что порождает далеко идущие следствия. Так, начинается поиск человеком новых территорий и «самого себя» уже в обладании набором интеллектуальных и физических качеств выживания.
В результате, подчеркивает И.Т Касавин, получает развитие «транзитная онтология», и в принципиальном смысле универсаль-
ный опыт миграции исключает привязанность к конкретике территорий. Подобное практикующее существование связывает между собой территориальные магистрали и миры общечеловеческой культуры (в перемещениях «Великого Бездомного» через социокультурные проселки по новым магистралям). При этом жизнь на определенной местности представляет не постоянную смену деятельности, а культивирование ее отдельных типов и создание условий их воспроизводства. Сообразно этому устанавливается политико-властная обстановка, появляется законодательство, мораль, общественная психология и идеология. В житейском плане появляется Дом, который сообщает жизни порядок (симметрию), и не случайно мышление местных жителей ориентировано на примирение противоположностей, приобщение к социально-значимым духовным и практическим стереотипам1.
Исторически увеличение трудовых ресурсов на основе миграции означало возрастание продуктивной силы, но это должно сочетаться с внутренней интеграцией жизни общества, когда позиции переселенцев взаимно сочетаются с жизненными установками других членов общества. Как подчеркивает В.Е. Кемеров, необходимо «встраивание» людей в объемы деятельности своими качествами и умениями, но не физическими и элементарными двигательными навыками. В социально-исторических системах создавалась «армия мигрантов» для использования на вспомогательных работах при возведении сооружений, которая являлась частью «социальной машины». Ее применение было продиктовано экономическими причинами. Например, великие стройки прошлого (как и современности) создавали атмосферу постоянного напряжения в обществе, были призваны поддерживать строгие порядки, что являлось формой воспроизводства государства, подкрепления его власти и влияния. Общество как «социальная машина, — подчеркивает В.Е. Кемеров, — поддерживало нормальный режим работы другой машины — “машины власти”»2.
Это значит, что конкретные системы
1 Касавин И.Т. Человек мигрирующий: онтология пути и местности // Вопросы философии, 1997, № 7, с. 79, 81.
2 Кемеров В.Е. Введение в социальную филосо-
фию. - М., 2001, с. 177.
миграционных сил должны быть включены во внутреннюю организацию общества, не только присутствовать в работе производственно-технических подсистем, но и поддерживать социальные и, в конечном счете, властные структуры. Сегодня миграционные потоки должны стать особыми формами объединения людей, когда совершается переход комбинаций их действий и поведения в композицию совместной деятельности.
Исторический опыт Америки, хотя и замыкается в строгом смысле на иммиграцию как «вселение» различных этнических групп в конкретно-социальную, поселенческую среду на постоянное жительство, заключает много поучительного. Прежде всего, это феномен «революции в видах и стилях работы» как конкретных способов действий и навыков. При вступлении на американский рынок труда определенная группа могла обнаружить, что подвергается дискриминации. В попытках перейти на новые, более высокие уровни представители такой группы могли вновь встретиться с дискриминацией. Но достигнув общепринятого уровня работы, они сами становятся «дискриминаторами» по отношению к вновь прибывающим, причем дискриминаторами амбивалентными - наряду с прошлым опытом проповедующими социальную доктрину «равных возможностей» и в значительной степени практикующими ее3. Форма внут-римиграционного неравенства предстает крайне эффективной для социально-политической интеграции групп мигрантов в общественную систему.
На этапах индустриальной урбанизации, когда смертность более или менее нейтрализует прирост населения крупных городов за счет рождаемости (причем других городов, из которых первые могли бы черпать свои людские ресурсы, слишком мало), их население увеличивается за счет миграции из сельской местности. В значительной степени миграционные потоки состоят из сельских жителей, направляющихся в город к своим родственникам, поселившимся там раньше. Преобладание миграции такого типа способствует возникновению в городе «племенных региональных» и «национальных» анклавов. Как следствие, имеет место макромиграционный фено-
3 Хьюз Э. Работа и досуг // Американская социология. — М. : Прогресс, 1972, с. 74.
мен: в середине XX в. Чикаго гордился тем, что был одним из самых крупных «польских» и «немецких» городов1.
Хотя эти процессы имеют универсальный характер, существует историко-антропологическая сторона, объясняющая ряд его трудностей. Известная антитеза «онтологии города» и «онтологии всадника (переселенца)» обнаруживает резкий конфликт с городской цивилизацией: «новоявленные» группы людей (пришельцы) не уживались, а уничтожали город как культурное образование неумением жить в нем, приспосабливаться к его формам и нормам. Жизнь на конкретной территории культивирует знания и умения применительно к сегментам местности, вовлеченным в социально-практическую деятельность, что противоположно «энциклопедизму вечных странников и путешественников»2.
В разрезе политической антропологии можно сделать предположение о том, что «человек мигрирующий» ищет не дом, а пристанище. В свою очередь, житель находится в своем доме, но, точнее, проживает в городе. Согласно мнению Х. Ортеги-и-Гассета, «город — это сверхдом, это преодоление дома, людского логова, создание новой структуры, более абстрактной и сложной, чем семейное сакш (курсив мой. — И.М)».
Х. Ортега-и-Гассет убежден, что понятие «город-государство» исторически позволяет уловить специфику государственного начала. Собственно, государственной власти предшествует «строительство государства, и вот оно-то и есть источник и залог движения». И, наконец, радикальный вывод: «Государство — преодоление всякой природной общности. Это метис и полиглот3».
Ход мыслей испанского философа не подтверждается исходом миграционных процессов в ряде современных государств. Так, в октябре с.г. канцлер ФРГ А. Меркель сделала громкое и сенсационное заявление (в подтверждение ранних выводов политиков) о том, что политика «мультикульту-рализма», т.е. стремление обеспечить принцип: «жить рядом и ценить друг друга», в отношении коренных жителей и мигрантов потерпела крах. Процесс ассимиляции последних угрожает самоликвидацией тра-
1 Тили Ч. Формы урбанизации // Американская социология. — М. : Прогресс, 1972, с. 130—131.
2 Касавин И.Т. Указ. соч., с. 75, 79.
3 Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. — М. :
Весь Мир, 2000, с. 136, 137.
диционной общественной системы, которая не нуждается в притоке населения из других стран. Сегодняшние общественные настроения соответствуют правопопулистским воззрениям политиков.
В повседневном зрении различие повседневной («заученной») моральности и реального поведения проявляется в непонимании поведенческой максимы: все приличное — естественно, но не все естественное — прилично (как, например, освобождение от ряда одежд в помещениях, станциях ожидания и т.п.). Отсюда — призывы к введению «кодекса поведения» гостей в российских городах, а на более высоком уровне — требование возведения «Великой антимиграционной стены»4.
Помимо соображений экономического порядка, подобный тезис заключает скрытое апологетическое отношение к «своим», «своему» и неприятие «чужого». В свое время В.Г. Белинский говорил о недопустимости путать патриотизм, интересы отечества с «китаизмом», который «любит свое только за то, что оно свое, и ненавидит все чужое за то только, что оно чужое...».
Развитие миграционных процессов означает, что многие этносы «оживают». Но видовая миграция связана с развитием экономико-трудовых потенциалов, т.е. не со стремлением к самореализации, а с поисками элементарной работы, когда преобладают «нищие граждане» с достаточно низкими экономическими и духовными запросами. Как отмечает О.Ф. Шабров, это не переселенцы, которых раньше называли «солью нации» как подвижных, предприимчивых людей, способных поднять экономику: приезжают те, кто у себя на родине не смог найти повседневного применения. Соответственно, они не несут заряда культуры, даже собственной, который позволил бы оценить и построить правильное, уважительное отношение к ценностной системе людей, которые на данной территории проживают5.
В строгом этическом смысле кодексы (моральные кодификации) представляют собой упорядоченный свод правил деятельности и поведения в качестве конкретного регулятивного механизма убежде-
4 БГ—Знание.Ру // Ы1р//Ъ§-гпате.ги/ргт1;. рИр?тд=347947
5 Шабров О.Ф. Выступление // Материалы международной конференции «Оптимизация межнациональных отношений как фактор местного самоуправления». — Омск, 2008, с. 18.
ния в их правильности и необходимости. Всеобщий характер кодификаций сочетается с их ситуативным содержанием в форме условных «заверений», призванных поддержать и укреплять моральный престиж и статус групп и слоев в обществе, а главное, внушить к ним доверие, обеспечить благоприятные нравственно-этические предпосылки собственного развития. Но это не означает, что у мигрантов должна быть собственная мораль.
Т. Шибутани следующим образом характеризует социальную психологию челове-ка-мигранта (в т.ч. в статусе маргинальной личности как «феномена окраины жизни»): серьезные сомнения в своей личной ценности, неопределенность связей с новым окружением, постоянный страх быть отвергнутым, как следствие, — болезненная застенчивость в присутствии других, излишнее беспокойство о будущем и боязнь любой неожиданной ситуации, неспособность утвердиться во мнении, что внешний мир справедливо к нему относится1. Это диктует необходимость избегать неоправданно причиненных огорчений, исключать вызванные оскорбительными действиями чувства, причинения ущерба в намеренных случаях принижения достоинства, и соответственно, стремиться к поиску путей гуманистической основы жизни, к прояснению общепредпосылоч-ных оснований деятельности («саморассу-дительной рациональности»).
Но социальная интереакция не заявляет себя просто «по истечении времени», оптимальное пространство жизненно-практических сил не сохраняется автоматически. В границах текущей социальности его следует воспроизводить, удерживать «ускользающую социальность» взаимодействия2.
В этом случае возможны, во-первых, социально-миграционная диагностика как выявление сущностной характеристики явлений и процессов для последующего их «распознавания» в методах измерения характеристик; во-вторых, социальная адаптация как процесс приспособления, «освоения личностью мигранта или группой новых условий социальной среды; в-третьих, на данной основе появляются оптимальные формы общественных отно-
1 Шибутани Т. Социальная психология. — Ростов н/Д, 1998, с. 491.
2 Кемеров В.Е. Концепция радикальной социальности // Вопросы философии, 1999, № 7, с. 12.
шений (в установленных образцах, постоянстве структурных образований, процессов и явлений социума). Настоятельный призыв-пожелание сохранить тенденции нормального хода жизни при «насыщении» ее мигрантами требует политической вдумчивости. Говоря о природе социального порядка, Н. Луман подчеркивает особую природу нормативных факторов, кодификационных зависимостей или регламентаций. Но ни развитие как таковое, ни просвещение не следует считать «замещением плохого хорошим». Если распространить эти заключения на вхождение мигрантов в новую среду, речь идет именно о жизненном мире неактуализирован-ных возможностей. В этом случае эффективность социального порядка возможна не на основе прямых целеуказаний, а в виде умножения формулируемых и не формулируемых, проблематизированных и не проблематизированных смысловых предпосылок социального общения3. Здесь нельзя ограничиваться применением различных техник, в т.ч. исключительно эти-ческо-регламентационного порядка.
Если маргинал — «социальный атом» как обособившийся индивид вследствие распада социального взаимодействия, то мигрант — «социальный дискрет» как особая личностная процессность, в которой обрывается социальная связь. Но акцент на факторе социализации оставляет без внимания потребность человека выходить за пределы самого себя, окружающего мира, когда необходимо не только «встраиваться», но и создавать свои новые миры. Этому соответствует видовое качественное разнообразие современного миграционного процесса4. Иначе произойдет возвращение к практике лимитирования, ограничения социальной формы и самораскрытия жизненных сил (достаточно вспомнить советских трудовых мигрантов на стройках столицы — «лимитчиков»).
3 Луман Н. Власть. — М., 2001, с. 111. Естественно, что это не отменяет социализирующие меры посредством образовательно-культурных программ. Горячев Ю.А., Захаров В.Ф. и др. Интеграция мигрантов средствами образования: опыт Москвы. — М., 2008.
4 Сегодня рассматривают полную социальную форму миграционного опыта (миграция туристическая, эпизодическая, маятниковая, потенциальная, безвозвратная, международная, временная, внешняя, внутренняя, появление реэмигрантов и т.д.). Метелев С.Е. Международная миграция и социально-экономическое развитие России. — М., 2007, с. 309—311, 319.
