CC BY
15
Шкаплеров Юрий Павлович
Правовая регламентация применения мер пресечения при расследовании уголовных дел в Уставе уголовного судопроизводства Российской империи
Рассматриваются нормативная регламентация и практика применения мер пресечения в досудебном производстве согласно положениям Устава уголовного судопроизводства Российской империи 1864 г. Указывается их перечень, исследуются основания и порядок их применения, анализируются практические проблемы, имевшие место во второй половине XIX - начале ХХ в., проводятся аналогии с современным российским уголовно-процессуальным законодательством.
Ключевые слова: история права, уголовный процесс, меры пресечения, Устав уголовного судопроизводства Российской империи.
Legal regulation of the use of pre-trial restrictions in the investigation of criminal cases in the Statute of Criminal Proceedings of the Russian Empire
The article deals with the normative regulations and practice of applying restriction measures in pretrial proceedings in accordance with the provisions of the Statute of Criminal Proceedings of the Russian Empire of 1864. Their list is presented in the article, the grounds and procedure for their application are considered, practical problems that took place in the second half of the XIX - early XX centuries are analyzed, and analogies are drawn with modern Russian criminal procedure legislation.
Keywords: history of law, criminal procedure, pre-trial restrictions, Statute of Criminal Proceedings of the Russian Empire.
Уголовно-процессуальная деятельность неразрывно связана с применением уполномоченными органами и должностными лицами принуждения по отношению к участникам уголовного процесса и иным лицам. Данное принуждение реализуется в различных формах, и самыми серьезными из них являются меры пресечения, применяемые к подозреваемому и обвиняемому. Меры пресечения имеют очень важное значение. Прежде всего, они предназначены для предотвращения совершения подозреваемым или обвиняемым общественно опасных деяний, предусмотренных уголовным законом, или действий, препятствующих производству по уголовному делу, а также для обеспечения исполнения приговора. Институт мер пресечения возник не сегодня, фактически он начал формироваться одновременно с появлением уголовно-процессуальных отношений, так как данный вид деятельности просто невозможен без реализации принуждения как такового.
Изучение генезиса того или иного процессуального института позволяет понять причины его появления и логику законодателя, которой
он руководствовался при конструировании уголовно-процессуальных норм. Особый интерес при рассмотрении истории появления и развития мер пресечения представляет их регламентация в Уставе уголовного судопроизводства Российской империи 1864 г. (далее -Устав). Данный нормативный акт, как детально разработанный и прогрессивный закон, учеными-процессуалистами практически безоговорочно рассматривается в качестве эталона, образца «воплощения юридической техники» и укора «современным законодателям, на фоне которого особенно заметна их принципиальная ангажированность и суетливая некомпетентность» [1, с. 1409]. Такой взгляд на Устав вполне закономерно сформировался еще в ходе Судебной реформы XIX в. Например, С.В. Познышев в 1913 г. по этому поводу писал: «Судебные уставы представляют собою законодательный памятник, весьма замечательный по глубине и верности положенных в основу его начал, по системности изложения, по легкому, простому и вместе с тем изящному языку. В нашем законодательстве нет ни одной части, которая могла бы соперничать с ними в отно-
130
шении систематичности, простоты и ясности изложения» [2, с. 4]. Сравнивая проект Устава с законодательством Европы, известный немецкий юрист К. Миттермайер писал, что «он стоит выше даже многих новейших законодательных работ» [3, с. 29].
В главе VI «О пресечении обвиняемому способов уклоняться от следствия» Устава отдельно регламентировалась деятельность органа уголовного преследования по реализации им мер процессуального принуждения. Согласно ст. 416 Устава для «воспрепятствования обвиняемым уклоняться от следствия» применялись следующие меры:
1) отобрание вида на жительство или обязы-вание подпиской о явке к следствию и неотлучке с места жительства;
2) отдача под особый надзор полиции;
3) отдача на поруки;
4) взятие залога;
5) домашний арест;
6) взятие под стражу (именовавшееся также задержанием).
В литературе рассматриваемого периода данные меры уже называли мерами пресечения [4, с. 365].
Кроме того, в соответствии со ст. 415 Устава все обвиняемые («состоящие под следствием») вне зависимости от применения или неприменения к ним мер пресечения не должны были покидать без разрешения следователя город или участок, в котором производилось следствие. При этом в литературе высказывалось мнение, что данная мера имела юридическое значение, только когда от обвиняемого истребовалась соответствующая подписка [5, с. 380]. Как видно из содержания ст. 415 Устава, установленная в ней мера процессуального принуждения являлась предшественником современного обязательства о явке (ст. 112 УПК РФ). Анализируя практику применения ст. 415 Устава, П.В. Макалинский констатировал, что ее буквальное толкование позволяло обвиняемому, не выезжая за пределы города и участка, менять место жительства без разрешения следователя и таким образом оставлять последнего в неведении относительно своего местоположения. Поэтому судебные следователи, реализуя положения данной нормы, обязывали обвиняемых немедленно сообщать им «о каждой перемене места жительства или квартиры» [6, с. 448].
По словам И.Я. Фойницкого, основанием для применения мер пресечения, согласно положениям Устава, являлось предотвращение побега обвиняемого и уклонения его от следствия и
суда. К таковым также относили «опасность сокрытия следов преступления», «опасность совершения обвиняемым новых преступлений» и «скандал для правосудия видеть обвиняемого на свободе». Хотя лично данный автор к трем последним основаниям относился критически [7, с. 329-330]. Согласно же ст. 421 Устава при избрании меры пресечения в отношении обвиняемого судебный следователь и полицейские чины должны были принимать во внимание «не только строгость угрожающего ему наказания», но также и имевшиеся доказательства по делу, возможность скрыть следы преступления, состояние здоровья, пол, возраст и положение обвиняемого в обществе.
Как отмечал А.А. Квачевский, Устав, «отчасти оставив прежние меры пресечения с разными изменениями в них, отчасти приняв новые, [в отличие от Свода законов Российской империи] признал исходным началом для определения их свойство преступления и род наказания, которому может подвергнуться обвиняемый» [8, с. 382]. В частности, в случае совершения преступлений, за которые предусматривалась ответственность в виде заключения в тюрьме, смирительном доме или крепости без ограничения прав и имуществ, могла быть применена отдача на поруки либо иная менее строгая мера пресечения. При совершении преступления, за которое предусматривалась ответственность в виде заключения в смирительном доме или крепости с ограничением прав и преимуществ, в отношении обвиняемого применялся залог и другие менее строгие меры пресечения. А обвинение в совершении преступления, за которое могли быть назначены содержание в рабочем доме или арестантских ротах, ссылка в сибирские или другие отдаленные губернии с лишением всех особенных прав и преимуществ, а также ссылка на поселение или в каторжные работы с лишением всех прав и состояний, позволяло применить в отношении лица любую меру пресечения вплоть до заключения под стражу (ст. 417-419 Устава). В то же время последняя мера пресечения могла быть применена вне зависимости от вида преступления в отношении «не имеющих оседлости» обвиняемых (ст. 420 Устава).
Согласно положениям Устава решение о применении поручительства, залога и взятии под стражу облекалось в форму постановления. О реализации других мер пресечения следователем либо полицейским чиновником всего лишь необходимо было сделалать соответствующую отметку в протоколе. Однако на практике уполномоченные должностные лица
131
при применении всех без исключения мер пресечения выносили соответствующее постановление [7, с.331], что позитивно оценивалось учеными-процессуалистами [5, с. 369].
Приступая к характеристике мер пресечения, целесообразно начать с отобрания вида на жительство или обязывания подпиской о явке к следствию и неотлучке с места жительства, которое, если так можно выразиться, являлось предком сегодняшней подписки о невыезде и надлежащем поведении (ст. 102 УПК РФ) и применялось в конце XIX в. по 17,6% уголовных дел [9, с. 99]. Термин «отобрание вида на жительство» необходимо понимать буквально: должностное лицо, осуществлявшее производство по делу, изымало у обвиняемого паспорт и давало взамен «срочный реверс» - временный документ, удостоверяющий личность. Порядок изъятия и хранения паспортов, а также правила выдачи реверсов устанавливались Министерством юстиции [10, с. 802]. В то же время на практике паспорта чаще всего просто подшивали к уголовному делу, пробивая в них дыры и тем самым приводя данные документы в негодность, в связи с чем Сенат своим решением обязал судебных следователей хранить изъятые паспорта «отдельно от дела» [6, с. 455-456]. Любопытным является тот факт, что «реверс» в народе называли «волчьим паспортом» или «волчьим билетом», потому что его обладателя, как неблагонадежного человека, опасались не только принимать на работу, но и сдавать ему в аренду жилье, что подталкивало обвиняемого к совершению новых преступлений [6, с. 455].
Что касается второго элемента рассматриваемой меры пресечения - обязывания обвиняемого подпиской о явке к следствию и неотлучке с места жительства, то порядок ее реализации был во многом идентичен рассмотренной выше мере процессуального принуждения в виде запрета «состоящим под следствием» отлучаться без разрешения следователя из города или участка, в которых производилось следствие (ст. 415 Устава). Однако из-за того, что в первом случае законодатель говорил об отлучке с места жительства, а во втором - из города либо участка, в практической деятельности, как и в теории, во времена действия Устава происходило смешивание меры процессуального принуждения, регламентированной ст. 415, и меры пресечения, предусмотренной п. 1 ст. 416 Устава [10, с. 800].
Начиная с 28 августа 1878 г. следователи и полицейские чиновники при применении рассматриваемой меры пресечения в отношении
должностных лиц, состоявших «на государственной и выборной службе», должны были уведомить об этом «ближайшее начальство этих лиц», указывая при этом содержание обвинения [11, с. 362].
Закон не предусматривал санкции за нарушение обвиняемым условий отобрания вида на жительство или обязывания подпиской о явке к следствию и неотлучке с места жительства. Как указывал Сенат, такие нарушения имели лишь процессуальные последствия в виде замены этой меры пресечения на более строгую. Вообще же обязывание подпиской о явке к следствию и неотлучке с места жительства применялось, только когда отсутствовала возможность уклонения обвиняемого от следствия и суда либо в перспективе производство по делу подлежало прекращению [10, с. 802].
Особый надзор полиции как мера пресечения был заимствован из Свода законов Российской империи, в положениях которого он назывался надзором полицейским и заключался в наблюдении за обвиняемым, находящимся на свободе. В Уставе к наименованию прежней меры пресечения законодатель добавил слово «особый». Как изящно отмечалось по этому поводу в комментарии М.Н. Гернета, «в чем состоит этот особый надзор, до сих пор практикой не установлено» [10, с. 803]. Поскольку нормативно применение данной меры пресечения не регламентировалось, а дополнительных полномочий полиции по надзору за обвиняемыми закон не предоставлял, то практика ее реализации была совершенно разнообразной [7, с. 337]. Например, полицейские чиновники могли: 1) ограничиться отметкой в книгах о том, что то либо иное лицо состоит под надзором; 2) взять у обвиняемого подписку о неотлучке без их разрешения; 3) посещать в установленный срок обвиняемого по месту жительства; 4) обязать обвиняемого прибывать для отметки в установленные дни и часы в полицейское управление или вообще ежедневно являться туда на ночевку; 5) отдать обвиняемого «на поруки без денежной ответственности» и изъять при этом его паспорт [6, с. 456-457]. Однако чаще всего чины полиции превращали реализацию данной меры пресечения в пустую формальность [10, с. 803], а следователи применяли ее по бесперспективным уголовным делам [4, с. 369], в связи с чем комиссия для пересмотра законоположений о порядке производства предварительных следствий предлагала исключить особый надзор полиции из Устава [5, с. 371]. Но, несмотря на это, рассматриваемая мера пресечения в по-
132
следней четверти XIX в. применялась по 31,4% уголовных дел, что ставило ее на второе место по распространенности после заключения под стражу [9, с. 99].
Процессуальный порядок применения поручительства («отдачи на поруки») и залога во многом был похожим. Согласно ст. 78 Устава поручительство состояло в принятии на себя поручителем денежной ответственности за уклонение обвиняемого от следствия и суда. В качестве поручителя могло выступать «всякое состоятельное лицо, общество или управление» (ст. 422 Устава). При этом отлучка обвиняемого с места жительства без надлежащего разрешения не рассматривалась Сенатом в качестве побега или уклонения от следствия [4, с. 369].
В свою очередь, залог заключался во внесении денежных средств или движимого имущества самим обвиняемым либо иными лицами для обеспечения явки обвиняемого к следователю и в суд [4, с. 369-370]. Согласно ст. 79 и 423 Устава предметом залога могли быть только деньги и движимое имущество. При обсуждении Судебных уставов первоначально предлагалось принимать в качестве залога и недвижимость, однако затем от этой идеи отказались [4, с. 370]. Причиной, побудившей законодателя поступить таким образом, выступали сложности в процедуре наложения ареста на такое имущество, в частности, переписка судебного следователя с сенатской типографией в реальности длилась бы около двух месяцев и более, что требовало содержания обвиняемого под стражей весь этот период до принятия соответствующего решения [8, с. 434].
В соответствии со ст. 1164 Устава залог, как и поручительство, в качестве меры пресечения в обязательном порядке применялся по делам казенного управления, за исключением тех случаев, когда обвиняемый подлежал заключению под стражу.
Залог вносился на депозит суда, в то время как поручительство состояло в письменном обязательстве об уплате со стороны платежеспособного лица [8, с. 430; 10, с. 816]. В силу последнего обстоятельства, как отмечали члены комиссии для пересмотра законоположений о порядке производства предварительных следствий, поручительство являлось весьма ненадежной мерой пресечения. Поэтому предлагалось дополнить Устав правилом о том, что в случае неуплаты поручителем в установленный срок наложенного взыскания последний по постановлению суда должен был быть подвергнут заключению под стражу при условии,
что он не доказывал факт ухудшения своего имущественного положения против его воли [5, с. 379].
Условиями применения залога считались: 1) оседлость залогодателя; 2) соответствие размера залога имущественному положению обвиняемого; 3) соответствие меры пресечения тяжести совершенного преступления [8, с. 428].
Законодатель не устанавливал минимальный и максимальный размер суммы, являвшейся предметом поручительства или залога. Такую сумму определял судебный следователь, исходя из вида наказания, «угрожающего обвиняемому», и материального состояния поручителя или залогодателя (ст. 424 Устава), в размере не менее «количества вознаграждения, отыскиваемого потерпевшим от преступления, если иск его подкрепляется достоверными доказательствами» (ст. 425 Устава). Отсутствие нормативно установленного размера залога и поручительства в литературе того времени объясняли желанием не превратить данные меры пресечения «в исключительное преимущество лиц богатых», так как «равенство его для всех было бы величайшим неравенством закона и суда при высоком размере для бедных и ненадежностью обеспечения для богатых при низком» [8, с. 429]. С другой стороны, озвученная позиция законодателя позволяла следователям назначать необоснованно завышенные суммы залога и поручительства лишь только с целью заключить обвиняемого под стражу [5, с. 376-377].
Согласно ст. 426 Устава о принятии поручительства или залога следователь выносил постановление, которое подписывалось им, поручителем или залогодателем. Последним участникам уголовного процесса вручалась копия данного документа. До принятия решения и представления поручительства или залога обвиняемый содержался под домашним арестом или под стражей (ст. 428 Устава).
Денежные суммы, внесенные залогодателями, согласно действовавшим в рассматриваемый исторический период правилам о счетоводстве и отчетности, записывались судебным следователем в имевшуюся у него прошнурованную книгу и хранились у него самого либо передавались в уездное казначейство. Названное учреждение при необходимости по получении ассигновок от следователя возвращало деньги по принадлежности [8, с. 438].
В случае побега обвиняемого или уклонения его от следствия и суда взысканные с поручителя или представленные в залог средства за
133
вычетом суммы, полагавшейся потерпевшему в счет погашения причиненного ему ущерба, направлялись для обустройства мест заключения (ст. 427 Устава). Решение следователя о взыскании данных средств, согласно решению Сената, облекалось в форму постановления [6, с. 492].
Обвиняемый, в отношении которого применялись поручительство и залог, обязывался соблюдать правила ст. 415 Устава, а именно не должен был отлучаться без разрешения следователя из города или участка, в которых осуществлялось производство по делу (ст. 429 Устава).
Рассматриваемые меры пресечения в практической деятельности следователей применялись очень редко. Например, поручительство в конце XIX в. встречалось в 5,4% уголовных дел, а залог - вообще в 1,7% [9, с. 99].
Домашний арест, в свою очередь, являлся альтернативой заключению под стражу и представлял собой содержание обвиняемого по месту жительства под охраной в целях воспрепятствования его побегу и общению с другими лицами [7, с. 337] в случаях: 1) тяжелой болезни обвиняемого, не позволяющей перевести его в место содержания под стражей или тюремную больницу; 2) нехватки помещений в местах содержания под стражей; 3) исключительного общественного или семейного положения обвиняемого. Вместе с тем в практической деятельности в силу проблематичности реализации данной меры пресечения она применялась очень редко [6, с. 459; 8, с. 426], всего по 0,003% уголовных дел [9, с. 99]. Как писал по этому поводу А.А. Квачевский, «если следователь прибегает к домашнему аресту, то весьма на короткое время, и потом заменяет его другою мерою. Продолжительный домашний арест, при крайних затруднениях нашей полиции, превращается в полицейский надзор, то есть полиция не сторожит жилище, а только навещает его» [8, с. 427].
Указанные трудности в реализации домашнего ареста заключались в том, что процедура его применения нормативно не регламентировалась, в связи с чем возникало много вопросов: нужно ли было истребовать у обвиняемого подписку о невыходе из занимаемого помещения и предупреждать его об ответственности за нарушение этого правила; запрещалось ли вообще обвиняемому выходить из дома, или можно было посещать, к примеру, свой двор, сад; допускались ли свидания с обвиняемым и ведение с ним переписки; где и как должен был размещаться караул из числа полицейских [5,
с. 379-380]. В итоге порядок применения домашнего ареста во времена действия Устава порождал больше вопросов, чем ответов.
Заключение под стражу согласно положениям Устава, как и сегодня, являлось самой суровой мерой пресечения, поэтому ее регламентация была довольно подробной и включала ряд правил, направленных «для отвращения злоупотреблений по лишению свободы» [8, с. 416]. Так, в ст. 8 Устава гарантировалось, что никто не мог быть заключен под стражу при отсутствии условий, «законами определенных», а также содержаться «в помещениях, не установленных на то законом». Кроме того, требование компетентных должностных лиц о взятии кого-либо под стражу подлежало исполнению лишь в тех случаях, когда оно заявлялось в порядке, определенном законом (ст. 9 Устава). На практике данная мера пресечения применялась гораздо чаще других - в 39,1% случаев [9, с. 99], так как многие следователи смотрели на заключение под стражу «как на такую меру, которая обязательно должна быть принята», более того, они применяли ее «с исключительною целью наказать... обвиняемого, который за недостаточностью и слабостью собранных против него улик. не может быть предан суду, а между тем на него падает подозрение в совершении преступления» [5, с. 372, 374].
Решение судебного следователя либо полицейского чина о заключении обвиняемого под стражу облекалось в форму постановления, в котором должны были быть указаны:
1) кем оно вынесено и когда;
2) анкетные данные обвиняемого (звание, имя, отчество и фамилия);
3) описание преступления, в совершении которого обвиняется лицо;
4) «основания задержания» (ст. 430 Устава).
Под основаниями задержания понимались,
конечно же, основания заключения под стражу в качестве меры пресечения (ст. 420, 421 Устава), потому что названные меры в Уставе не разграничивались. По данному вопросу Сенат отдельно разъяснял, что судебные следователи в выносимых ими постановлениях должны были не ограничиваться указаниями лишь формальных оснований в виде фраз «достаточно изобличается», «в оправдание себя никаких опровергающих обвинение оснований не представил» и «уличается обстоятельствами дела», так как точное изложение оснований применения меры пресечения было «необходимо в видах ограждения личной свободы обвиняемых, которые должны знать, по каким причинам они задержаны, чтобы иметь воз-
134
можность воспользоваться правом принесения жалобы на задержание» [6, с. 496].
По мнению А.А. Квачевского, в постановлении о заключении под стражу, вынесенном полицейскими чинами, подлежало отражению то обстоятельство, что последние действовали в соответствии со ст. 257 Устава, т.е. исполняя полномочия судебного следователя [8, с. 419].
Согласно ст. 431 Устава постановление о взятии под стражу предъявлялось обвиняемому при направлении его в место заключения, но в любом случае не позднее суток с момента задержания. Копия постановления передавалась администрации места заключения обвиняемого, которая регистрировала его в специальном реестре (ст. 432 Устава).
При реализации рассматриваемой меры пресечения необходимо было учитывать, что священнослужители, монахи (ст. 1022 Устава) и лица, подозреваемые в совершении государственных преступлений, должны были содержаться отдельно от других заключенных под стражу (ст. 1043 Устава).
В 1912 г. Устав был дополнен ст. 4311, согласно которой по просьбе обвиняемого, заключаемого под стражу, судебный следователь сообщал полиции о необходимости принятия мер по обеспечению сохранности его имущества и попечению оставшихся без присмотра малолетних детей.
В рамках рассматриваемого вопроса нельзя обойти стороной особенности реализации данной меры пресечения в отношении несовершеннолетних. В частности, 1 июня 1897 г. Устав был дополнен ст. 4161 и 4162, регламентировавшими применение мер пресечения в отношении указанной категории обвиняемых. На этапе обсуждения законопроекта о внесении соответствующих изменений в Устав предлагалось не заключать под стражу лиц, не достигших 17 лет. Однако министр юстиции не поддержал такой подход, указав, «что несовершеннолетние в возрасте, близком к семнадцатилетнему, совершают иногда весьма тяжкие преступления, особенно в соучастии с людьми взрослыми, причем некоторые из сих скороспелых преступников принадлежат к категории детей беспризорных и потому, не имея крова, бродят с места на место и ютятся в различных вертепах и притонах. Оставлять подобных обвиняемых во всех случаях на свободе, хотя бы и под надзором полиции, может оказаться опасным для общественного спокойствия и
1. Григорьев В.Н. Устав уголовного судопроизводства 1864 г. как источник изначального смысла современных уголовно-процессу-
влечь за собою сокрытие следов преступления» [6, с. 466].
В соответствии с названной ст. 4161 Устава случае применения в отношении обвиняемых в возрасте от 10 до 17 лет в качестве меры пресечения заключения под стражу последние на определенный период времени помещались в воспитательно-исправительные иные заведения, предназначенные для присмотра за детьми. Также несовершеннолетние обвиняемые в данном возрасте могли передаваться «под ответственный присмотр с обязательством представить их к следствию и суду» их родителям, попечителям либо другим заслуживающим до-веря лицам, давшим на это согласие. В свою очередь, несовершеннолетние обвиняемые в возрасте от 14 до 17 лет подлежали содержанию под стражей преимущественно в воспитательно-исправительных заведениях, а при отсутствии такой возможности - в особых помещениях, оборудованных для них в тюрьмах или арестных домах. При этом направление таких обвиняемых в воспитательно-исправительные заведения должно было предварительно согласовываться с их администрацией.
В случае невозможности применения перечисленных мер в отношении несовершеннолетних обвиняемых в возрасте от 10 до 17 лет они могли быть помещены «в монастыри их вероисповедания» (ст. 4162 Устава).
Таким образом, подводя итог вышеизложенному, можно сформулировать следующие выводы. Перечень мер пресечения, определенный в Уставе уголовного судопроизводства 1864 г., уже в большей части был схожим с аналогичным перечнем, закрепленным в современном уголовно-процессуальном законе. Порядок применения мер пресечения во второй половине XIX - начале XX в. детально регламентировался законодателем, что объяснялось необходимостью защиты законных интересов обвиняемого. Любопытно, что статистика применения данных мер во времена действия Устава в относительных цифрах не имеет существенных отличий от цифр, фиксирующихся в современных отчетных документах органов уголовного преследования. И, наконец, привлекает особое внимание тот факт, что еще в конце XIX в. законодателя интересовала проблема применения уголовно-процессуального принуждения в отношении несовершеннолетних, что нашло свое отражение в корректировках, внесенных в Устав 1 июня 1897 г.
1. Grigoriev V.N. The Statute of Criminal
Proceedings of 1864 as a source of the initial meaning of modern criminal procedure categories //
135
альных категорий // Актуальные проблемы российского права. 2014. № 7. С. 1409-1414.
2. Познышев С. В. Элементарный учебник русского уголовного процесса. М., 1913.
3. Мазюк Р. В. Об использовании понятий «уголовное преследование», «судебное преследование», «преследование» в Уставе уголовного судопроизводства 1864 // Глагол Правосудия. 2014. № 2. С. 29-33.
4. Случевский В. К. Учебник русского уголовного процесса. Судоустройство - судопроизводство. 4-е изд., доп. и испр. СПб., 1913.
5. Тимановский А. Сборник толкований русских юристов к судебным уставам императора Александра Второго. За двадцать пять лет (1866-1891). Учреждение судебных установлений и Устав уголовного судопроизводства. 2000 тезисов. 2-е изд. Варшава, 1892.
6. Макалинский П. В. Практическое руководство для судебных следователей, состоящих при окружных судах: в 2 ч. 7-е изд. (посмертное). Петроград, 1915. Ч. 2.
7. Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства: в 2 т. / общ. ред., послесл. А.В. Смирнова. СПб., 1996. Т. 2.
8. Квачевский А.А. Об уголовном преследовании, дознании и предварительном исследовании преступлений по судебным уставам 1864 года: в 3 ч. СПб., 1870. Ч. III. Вып. 2.
9. Итоги русской уголовной статистики за 20 лет (1874-1894 гг.) / сост. Е.Н. Тарнов-ский. СПб., 1899.
10. Устав уголовного судопроизводства. Систематический комментарий. Вып. 3. Ст. 249-594 / под общ. ред. М.Н. Гернета. М., 1914.
11. Устав уголовного судопроизводства. С позднейшими узаконениями, законодательными мотивами, разъяснениями Правительствующего Сената и циркулярами Министра Юстиции / сост. В. Ширков, М. Шрамченко. СПб., 1899.
Actual Problems of Russian Law. 2014. No. 7. P. 1409-1414.
2. Poznyshev S.V. Elementary textbook of the Russian criminal procedure. Moscow, 1913.
3. Mazyuk R. V. On the use of the concepts "criminal prosecution", "court prosecution", "prosecution"in the Statute of Criminal Proceedings of 1864 //Verb of Justice. 2014. No. 2. P. 29-33.
4. Sluchevsky V.K. Textbook of Russian criminal procedure. Judicial system - legal proceedings. 4th ed., augm. and corr. St. Petersburg, 1913.
5. Timanovsky A. Collection of interpretations of Russian lawyers to the judicial statutes of Emperor Alexander II. For twenty-five years (1866-1891). Establishment of judicial rulings and statutes of criminal proceedings. 2000 abstracts. 2nd ed. Warsaw, 1892.
6. Makalinsky P.V. A Practical guide for investigators at district courts: in 2 pts. 7th ed. (posthumous). Petrograd, 1915. Pt. 2.
7. Foinitskiy I.Ya. The course of criminal proceedings: in 2 vols. / ed. and afterw. by A.V. Smirnov. St. Petersburg, 1996. Vol. 2.
8. Kvachevsky A.A. On criminal prosecution, inquiry and preliminary investigation of crimes according to judicial statutes of 1864: in 3 pts. St. Petersburg, 1870. Pt. III. Iss. 2.
9. Results of Russian criminal statistics for 20 years (1874-1894) /comp. E.N. Tarnovsky. St. Petersburg, 1899.
10. The Statute of Criminal Proceedings. Systematic commentary. Iss. 3. Art. 249-594 / gen. ed. by M.N. Gernet. Moscow, 1914.
11. The Statute of Criminal Proceedings. With later legalizations, legislative motives, clarifications of the Governing Senate and circulars of the Minister of Justice / comp. V. Shirkov, M. Shramchenko. St. Petersburg, 1899.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ
Шкаплеров Юрий Павлович, кандидат юридических наук, доцент, первый заместитель начальника Могилевского института МВД Республики Беларусь; e-mail: shkaplerov@yandex.ru
INFORMATION ABOUT AUTHOR
Yu.P. Shkaplerov, Candidate of Law, Associate Professor, First Deputy Chief of Mogilev institute of the Ministry of internal affairs of the Republic of Belarus; e-mail: shkaplerov@yandex.ru
136
