CC BY
720
ФИЛОСОФСКИЙ СЛОВАРЬ
УДК 091
Д. К. Богатырёв' КАНТ
D. K. Bogatyrev KANT
Кант, Иммануил (1724-1804) — родоначальник немецкой классической философии. Жизнь Канта не пестрит событиями, но внешняя скудность хорошо оттеняет внутреннюю содержательность. Он родился, жил, умер и похоронен в Кенигсберге, за пределы которого фактически никогда не выбирался, работая профессором местного университета, ныне Калининградского университета им. И. Канта. Он происходил из небогатой многодетной семьи простых ремесленников, учился на теологическом факультете Кенигсбергского университета, по окончании которого посвятил себя занятиям естественными науками, где преуспел, совершив важные открытия (теория Канта-Лапласа). Как и у многих великих мыслителей, свойства личности получали отображение в философской концепции. Будучи от природы слабым ребенком, Кант, благодаря самоорганизации, прожил жизнь практически не болея. Он был очень работоспособен и пунктуален, и единственный раз не вышел вовремя на ежедневную прогулку, зачитавшись «Эмилем» Ж. — Ж. Руссо. Кант любил читать лекции и много преподавал, причем не только логику и метафизику, но и географию, и был популярен у студентов, несмотря на тихий голос. Дважды избирался ректором университета. Он вел скромный образ жизни и единственной попускаемой им слабостью был вкусный обед с хорошим вином. Кант не был женат и не знал женщин. Умер от старости.
К построению собственной оригинальной системы — критической, или трансцендентальной философии — Кант перешел удивительно поздно в сравнении с другими великими философами. Размышления над фундаментальными противоречиями, в которые впадает разум, пытающийся построить онтологию (или космологию, или, говоря современным языком, научную картину мира),
* Богатырёв Дмитрий Кириллович, доктор философских наук, профессор, ректор Русской христианской гуманитарной академии.
362
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 3
а также над скептическими аргументами Д. Юма, пробудили Канта, по его
собственному выражению, «от догматического сна». Соответственно творческая деятельность Канта распадается на два периода — догматический и критический. Переход к критической стадии обозначается публикацией в 1770 г. сочинения «О форме и принципах чувственного и умопостигаемого мира». Оригинальная философия изложена в трех основных трактатах — «Критика чистого разума», «Критика практического разума» и «Критика способности суждения», которые были опубликованы в 1781 г., 1788 г. и 1790 г.
Кант в высшей степени оригинальный — в критический период — мыслитель, которого по его значению для европейской философии сравнивают с Платоном. Сам Кант сравнивал себя с Коперником, но вполне уместно его сопоставление с Ньютоном и Колумбом. Подобно Колумбу он отправляется в неизведанные дали, а результаты оказываются не совсем теми, что ожидались. Кант пытается изгнать из метафизики онтологию, которая в его время (Лейбниц, Вольф), да и практически всегда до Канта представлялась как основной компонент знания о сверхчувственном. При этом Кант не пытается избежать метафизичности, скорее усиливает метафизический пафос, изгоняя прежнюю онтологию как не обладающую подлинной научной достоверностью. «Три кита» его системы — гносеология, этика и эстетика. Первая имеет дело с Истиной, вторая — с Благом, третья — с Красотой. При этом, согласно Канту, который с таким ходом мысли выступает опять-таки в высшей степени оригинальным философом, этика, по порядку следуя за теорией познания, по сути оказывается ее основой (отсюда еще одно из наименований кантовской метафизики — этический идеализм). Эстетика, смысловым ядром которой выступает учение о целесообразности, служит связующим звеном между этикой и гносеологией и фактически включает в себя элементы той самой онтологии, которую Кант столь упорно пытался изгнать из метафизики. Анализ базовых трансценденталий — Истины, Блага и Красоты, придает кантовской системе смысловую цельность, а внешняя систематичность обеспечивается ориентацией на процедуры научного познания.
Кант ставит вопрос: возможна ли метафизика как наука, и предлагает собственное решение. Научная философия возможна как эпистемиология, этика и эстетика, но не как онтология или теология. При этом Кант, вполне в духе Нового времени и Декарта в частности, подразумевает под наукой математику и математическое естествознание. Сомнений в их «научности» не возникает, апостериори они уже доказали свою научность достигнутыми результатами (т. е. неявно вводятся критерии эффективности и практики), поэтому остается узнать, как возможна «научность» этих наук («чистая математика» и «чистое естествознание») априори. В определенном смысле Кант находится в русле картезианского проекта философии как «универсальной математики» и пытается придать этике уже не только внешнюю форму математической теории, как это было у Спинозы, но и внутреннюю форму аксиоматической достоверности. Прояснение аксиоматики познания является и важнейшей задачей трансцендентально-критической гносеологии.
Кант сравнивает свою философию с коперниканским переворотом. Вся предшествующая философия догматична, поскольку принимает свои содержания как якобы естественным образом возникающие в сознании в результате
воздействия объектов (как чувственных, так и сверхчувственных) на человеческую субъективность. В данном вопросе нет принципиального различия между эмпириками (сознание как «чистая доска» у Дж. Локка) и рационалистами, признававшими «врожденные идеи»; в обоих случаях ключевым фактором познания служит внешнее воздействие. Кант, не отрицая воздействия вещей самих по себе на нашу познавательную способность, меняет местами центр и периферию эпистемологического небосвода. Для традиционной, т. е. догматической, каковой оказывается вся докантовская метафизика, центром выступает мир объектов (Земля и земное), в силовом поле которого вращаются познающие субъекты. Для Канта — центром, фактически Солнцем, выступает познающий человек. «Солнце субъекта и земля объектов» — афористичная характеристика Б. П. Вышеславцева. Ключевой идеей кантовской метафизики является активность субъекта (познающего, волящего и совершающего поступки, переживающего Красоту). Человек активен в познании: мы сами создаем образы, представления и понятия. Кант понимает активность не только эмпирически, но и метафизически. В первом случае он акцентирует роль Галилея в основании науки Нового времени: великий итальянец своим экспериментаторством совершил поворот от созерцания природы к ее активному целенаправленному опрашиванию. Однако мало услышать ее ответ. Мы не только слышим, мы сами конструируем услышанное из материала слышимого. Кант предельно заостряет тезис, выдвинутый еще Аристотелем: мы познаем только то, что создаем. При этом он проводит различие между познанием и мышлением, трактуя последнее довольно-таки расширительно. Мыслить (подразумевая: воображать, фантазировать) можно все что угодно, познание же предполагает конструирование образов и представлений по определенным правилам. При этом сконструированное поступает во владение познающего субъекта, становится в некотором смысле его собственностью, чего не сказать о фантазиях или домыслах. Эти-то правила и выясняет трансцедентально-критическая философия, которая делает предметом познания само познание, еще до построения какой-либо онтологии и умозрительной космологии.
Критический анализ познания имеет цель выявить его неосознаваемые предпосылки. Критика — метод, но не цель. Наподобие того, как у Декарта методологический скепсис не перерос в скептицизм, критическая философия Канта не разрушает ради разрушения, она разоблачает иллюзии, высвечивая не очевидное, но фактически основополагающее содержание когнитивных актов. В выявлении скрытых оснований и условий заключается суть трансцендентального метода. Кант дает свою трактовку трансцендентального, которая после него и закрепляется в континентальной философии. До Канта трансцендентальное, как правило, отождествлялось с трансцендентным. Кант жестко их разводит. Трансцендентное недоступно нашему познанию и в этом плане противоположно имманентному. Трансцендентальное, напротив, лежит внутри познания, выступая условием его возможности, хотя (до Канта) и не осознается как таковое. Трансцендентальная философия отвечает на вопрос «как возможно?». В случае «Критики чистого разума» — как возможно познание? Для здравого смысла вопрос об условиях возможности познания может показаться избыточным. Кант конкретизирует проблему. Познание может носить
опытный — апостериорный и доопытный — априорный характер (при этом Кант, вполне в духе своего времени, фактически приравнивает опыт к чувственности). В случае чувственного опыта все более или менее понятно: увидел и познал, в т. ч. и новое, и уже не так важны механизмы этого процесса. Однако опыт не дает нам всеобщих и необходимых истин, он всегда ограничен, имея дело с возможным и случайным. Философия же стремится познать всеобщее и необходимое. Значит, путь ее — априорный. Однако, замечает Кант, успехи метафизики на этом пути за истекшие тысячелетия не очевидны. Другое дело — математика и естествознание, успехи которых (на конец XVIII в.) сомнению никак не подвергаются. В этих науках (в отношении математики бесспорно) мы имеем дело отнюдь не только с апостериорным познанием. Математика по своей глубинной сущности — наука априорная. Но, по Канту, мало того, что априорная. Он водит различие между аналитическим и синтетическим суждениями: анализ уже известного извлекает лишь относительно новое (так протяженность содержится в понятии тела), а синтез даст существенно новое. Как получается новое из опыта, понятно, а вот как возможны синтетические суждения априори? По факту они есть. Когда-то ведь люди не знали, что сумма углов треугольника равна двум прямым, но после свершенного открытия никакой опыт уже опровергнуть его не может. Но каковы трансцендентальные условия таких открытий и возможны ли такие же неопровержимые суждения в отношении к сверхчувственному — бессмертию души, свободе и бытию Божию? Чтобы обосновать возможность построения действительно научной философии, требуется ответить на вопросы «Как возможна чистая математика?» и «Как возможно чистое естествознание?»
Основные соперники на методологическом поле новоевропейской науки и философии — эмпиризм и рационализм. Кант пытается встать над противоположностью эмпиризма и рационализма. Соглашаясь с первым в том, что познание начинается с опыта, который дает материал, он полагает, что далее вступает в действие рассудок, формирующий данные опыта в представления и понятия, разум же формирует содержание, уже отформатированное рассудком. Эмпиризм сводит все понятия (не исключая и «врожденные идеи» рационалистов) к аббревиатурам опыта. Печальным итогом объяснения природы мышления по образцу ассоциативной психологии является скептицизм Юма. Согласно шотландцу, понятие причины — продукт привычки (так всегда происходит) и веры (так было всегда и везде и будет всегда и везде). Дезавуируется не только базовое понятие науки (ведь наука ищет причины, которые оказываются фактически, согласно Юму, субъективными миражами), но и теологии (Бог как первопричина мира) и психологии (душа как духовная субстанция, монада). Для эмпиризма опыт, в значении потока событий в пространстве и времени, выступает нерефлексируемой данностью. Ни один эмпирик не задался вопросом «как возможно событие», они просто принимаются без различия сущего и должного, действительно и возможного. Эмпиризм внутренне догматичен, поскольку даже и не озадачивается вопросом «как возможен опыт?». Утонченный скептик Юм оказывается догматиком по отношению к своим собственным убеждениям. Кант полагал, что «разгадал загадку Юма», и в определенном смысле это подтвердит анализ категорий. Опыт не происходит просто так, сам
по себе, он возможен благодаря доопытным или априорным предпосылкам. Речь не идет о «теоретической нагруженности» опыта, этот концепт появился позднее. Речь идет о всеобщих и необходимых условиях возможности всякого опыта. Таковыми выступают трансцендентальное пространство и время. Они суть «чистые воззрения», сами способности конструировать образы предметов в пространстве и времени, нечто вроде «софта» — программного обеспечения чувственного познания.
Кант последовательно прослеживает различие между эмпирическими понятиями о местах и временах, которые все люди формируют в соответствии со своим опытом, и самой способностью формировать их. Такая способность — трансцендентальная форма. Трансцендентальное пространство — сама способность воспринимать мир как целое, организованное как система мест. Трансцендентальное время — сама способность воспринимать протяженный мир как целостную последовательность моментов, структурированную на прошлое-настоящее-будущее. Трансцендентальные формы суть всеобщие и необходимые условия познания. Мы их не создаем, и в этом смысле они объективны, но они не в вещах самих по себе (Кант относил все разговоры о пространстве и времени вне нас к области «баснословия») и в этом смысле субъективны. Трансцендентальное содержание познания образует, если воспользоваться терминологией Гуссерля, «интерсубъективную объективность». Трансцендентальные пространство и время суть «чистые воззрения», обеспечивающие функционирование чувственного познания. Они — структуры самих актов чувственного познания, в которых мы сколь познаем, столь и создаем явления в пространстве и времени. Хотя Кант и не акцентирует этого, интуиция оказывается основой чувственного опыта. Благодаря наличию чувственного созерцания (читай: чувственной интуиции) в формах трансцендентального пространства и времени, возможно не только чувственное познание апостериори. Это для Канта не столь и важно, хотя и по отношению к апостериорному познанию открытие его трансцендентальной механики образует совершенно новую перспективу, в русле которой впоследствии сформировалась феноменологическая философия времени, ценностей и экзистенции (Гуссерль, Шеллер, Хайдеггер). Благодаря признанию чувственного созерцания (интуиции) Кант объясняет возможность чистой математики, в которой мы познаем, т. е. создаем или конструируем (на основе категориальных синтезов, опосредованных трансцедентальными схемами) такие математические объекты, опровергнуть достоверность которых не в силах никакой опыт.
В онтологическом плане (хотя сам Кант от онтологических построений воздерживался) открытая им трансцендентальная чувственность представляет собой антропоморфную интерпретацию «божественной чувственности» (Sensorium Dei), которая занимает в системе Исаака Ньютона место между материальным (физическим) и божественным (метафизическим) мирами. Можно сказать, что «абсолютное пространство» Ньютона представляет собой трансцендентальное условие творения, благодаря которому вещи и обретают возможность быть как нечто относительное обособленное от Бога, дающего им не только бытие, но и правила существования. В «Критике чистого разума» Sensorium Dei вращается в Sensorium аntropos.
Аналогичную трансцендентально-критическую процедуру Кант проделывает в области рассудка, который представляет собой способность формирования понятий (существенного различения между представлением и понятием у Канта не проводится). Большинство понятий имеют опытное происхождение, но априорными условиями их формирования выступают «чистые понятия рассудка» — категории. Категории суть всеобщие и необходимые операции, благодаря которым формируются все рациональные содержания нашего духа. В анализе категорий Кант отталкивается от традиционной (так называемой «формальной») логики. Рассудок выносит суждения, разум составляет из суждений умозаключения. Категории суть всеобщие значения (или функции) связки «есть» в суждении. Видов суждений в формальной логике — двенадцать, таково и число чистых рассудочных понятий (фактически их больше за счет парности категорий группы модальности и группы отношений). Категории соответствуют видам суждений в формальной логике. Категории количества: единое — многое — всеобщее; категории качества: реальность — отрицание — ограничение; категории отношения: субстанция и акциденция, причина и следствие, взаимодействие; категории модальности: возможность, действительность, необходимость. Категории обеспечивают синтезы всех понятий, однако и сами функционируют в единстве синтезов. Таким синтезом синтетических функций рассудка выступает трансцендентальное самосознание. Кант именует его «трансцендентальным единством апперцепции», справедливо полагая, что картезианское «я мыслю» сопровождает все наши суждения по всем конкретным поводам. Самосознание — априорная основа сознания, хотя и осознается апостериори позже чем конкретные содержания сознания. Без трансцендентального самосознания человеческое мышление распадалось бы на элементы, либо не состоялось бы вовсе. Однако развития этому важнейшему своему открытию в области метафизики Кант не придает. Более того, отказывается даже обсуждать вопрос о его онтологическом статусе. Это станет делом И. Г. Фихте. Дальнейшее развитие тема получит у Шеллинга в «Системе трансцендентального идеализма» и у Гегеля в понятии духа.
Разум, который понимается Кантом как наивысшая когнитивная способность, работает уже с содержаниями рассудка. Но и в нем наличествуют формальные априори — трансцендентальные идеи. Идеи у Канта не совсем то, что у Платона. Согласно Платону, каждая вещь соответствует своему духовному прототипу, в этом принцип объективного идеализма: идеи — ноумен, вещь — феномен. Идеализм Канта — трансцендентальный. Чувственность и мышление Кантом толкуются не онтологически, а гносеологически. Чувственность дает материал, а рассудок форму, что в совокупности придает познанию содержательную целостность. Внешний импульс познанию дает все-таки не субъект, а вещь-в-себе. О том, как она воздействует, Кант говорит весьма глухо и вскользь. Однако полное исчезновение вещи-в-себе превратило бы критический идеализм с его тезисом «познаем только то, что сами создаем» в догматический идеализм Дж. Беркли, против чего Кант решительно протестовал. В результате мир в Кантовской метафизике распался на ноуменальный — вещей-в-себе, и феноменальный — вещей-для-нас. Трансцендентальный идеализм отличается не только от субъективного — Дж. Беркли, но и от объ-
ективного — Платоновского, который, по логике Канта, должен быть признан также догматичным. Говорить о духовных прообразах вещей можно сколько угодно, но все эти разговоры «не научны», поскольку вещи-в-себе нам не даны. Мы познаем лишь явления сущностей, поскольку из материала, доставляемого воздействием вещи-в-себе, сами конструируем понятие о том, что нам явилось. Интересно, что и трансцендентальное самосознание оказывается для Канта вещью-в-себе, хотя схемы его функционирования им описаны подробнейшим образом, а само оно находится внутри нас (перфразируя Гуссерля, скажем, что это интерсубъективная трансцендентность). Критика положения о сущностной непостижимости трансцендентального самосознания и станет местом выхода за пределы кантианства со стороны Фихте.
Кантовское понимание познания можно схематично предстваить формулой: вещь-в-себе — воображение — трансцендентальные формы. Философия Канта глубочайшим образом формалистична. Операциональная система когнитивной деятельности описана Кантом с глубоким вниманием влюбленного в свой предмет исследователя. Однако вопрос: из какого материала мы синтезируем содержимое нашей мысли? — освящен Кантом весьма скудно. Вещь-в-себе аффицирует нашу познавательную способность, но мы саму вещь по ее содержанию не познаем. Материал познания фактически дает способность, именуемая «воображением», которое бывает репродуктивным и продуктивным. Фактически наличие этой способности известно всем людям по собственному внутреннему опыту. Кант вводит ее в свою систему как данность, в отличие от формально-операциональных структур, законно рожденных трансцендентально-критическим методом. Получается так, что вещь-в-себе аффицирует (фактически) воображение, которое дает материал, а трансцендентальные априори — форму (можно сказать, что и способность интуитивных синтезов. Проводя последовательный ряд синтезов (схватывания, воспроизведения, узнавания) человеческий дух творит содержание собственного сознания.
Эпистемиология Канта носит новаторский характер, но нечто подобное неизбежно должно было появиться в культуре Modernity. Кант, в сущности, доводит до состояния концептуальной ясности (на материале гносеологии) сформулированный Пико делла Мирандола миф о человеке, творящем самого себя. Миф, образующий духовное ядро новоевропейской культуры. В более точном значении (поскольку признается наличие вещи-в-себе и выполняющих парадигмальную функцию трансцендентальных априори) человек выступает демиургом собственного сознания. Подобно Богу в «Тимее» Платона, человек создает (познает) материальный космос в науках, а мир межчеловеческих отношений — в этике, религии и государственном строительстве. Однако каково же отношение человека, достигшего указанной стадии самосознания, к Богу?
Понятие вещи-в-себе может трактоваться широко, тогда по сути это весь мир не созданных людьми сложных объектов, ведь даже законы, которые открываются естественными науками, суть явления в нашем сознании некоей непознанной сущности. Из широкой трактовки вещей-в-себе впоследствии вырос позитивизм. Вещь-в-себе в узком значении образует предмет метафизики: Бог, свобода и бессмертие. Возможно ли их познание по столь же строго научной методе, каковой отличаются «чистая» математика и «чистое» естествознание?
Кант твердо отвечает нет, жестко ограничивая притязания человеческого разума на всеохватность, ставшие особенно непомерными в эпоху Просвещения. Основание для такого вывода образует его эпистемиология.
Функция трансцендентальных идей в структуре познания — обеспечивать единство категориальных синтезов. Категории имеют только эмпирическое применение — по отношению к явлениям в пространстве и времени, а трансцендентальные идеи обеспечивают системное функционирование категорий. Трансцендентальные идеи соответствуют субъект-объектному устройству познания: мир как целое (объект) — человеческая личность как целое (субъект) и их синтез — всереальнейшее существо, т. е. Бог как единство субъективного и объективного. С идеями разума Кант проделывает то же самое, что и с пространством-временем: христианско-платонические идеи в уме Бога и в вещах самих по себе превращаются Кантом в понятия нашего рассудка, а высшие идеи (категории) в программное обеспечение человеческого мышления. Когда мы применяем идеи разума сугубо регулятивно и функционально, т. е. по отношению к рассудку (так и происходит в положительных науках, за что и ратует Кант), разум находится на своем законном месте. Когда же разум претендует на познание трансцендентных вещей-в-себе, чем собственно и грешила вся «догматическая» докантовская метафизика, происходит впадение разума в «трансцендентальную иллюзию»: видимость некритически признается реальностью. Такой (опутанный иллюзиями) разум создает три ложные науки, в которых внешняя форма научности соблюдена, но внутреннее содержание произвольно — рациональную космологию, рациональную психологию, рациональную теологию (рациональную — читай спекулятивную). За свою гордыню разум наказывается: неразрешимыми противоречиями (антиномиями) в космологии; тупиками паралогизмов и амфиболий в тщетных попытках доказать онтологическую цельность личности (гарантирующую бессмертие) в рациональной психологии; произвольными скачками мысли от понятия о предмете к фактическому существованию предмета при доказательствах бытия Божия в спекулятивной теологии.
Анализ антиномий и критика доказательств бытия Божиего принесли Канту славу, о них наслышаны даже те, кто никогда не открывал его книг. Четыре космологические антиномии касаются вечных вопросов: 1) о конечности или бесконечности мира в пространстве и времени; 2) делимости или неделимости материи; 3) свободе (спонтанной причинности) или необходимости; 3) наличия или отсутствия безусловного в мироздании. Эмпирически антиномии не разрешимы, т. к. выходят за пределы возможного опыта, а умозрительно не разрешимы в силу равнозначительности (по мнению Канта, отнюдь не бесспорному) аргументов как в пользу тезисов, так и антитезисов. Однако сам Кант полагал, что выход можно найти, если допустить, что вещи-в-себе хоть как-то познаваемы (об этом пойдет речь в «Критике практического разума»).
Критика традиционных доказательств бессмертия души строится все на том же принципе отсечения внеэмпирического применения категорий, в частности категории субстанции по отношению к явлениям психической жизни: душа лишь мыслится нами под категорией субстанции, но нельзя утверждать, что она является субстанцией самой по себе. Некоторые аргументы
Канта интересны и вне трансцендентального контекста. И в доказательствах бытия Божия мы опять-таки упираемся в категории и интегрирующие их трансцендентальные идеи: в категорию субстанции как причины причин — в космологическом доказательстве, в идею целесообразности — в телеологическом, в идею актуальной бесконечности — в онтологическом. Все указанные идеи безусловно есть, причем совершенно объективно по отношению к нашему субъективному желанию или произволу, но это — интерсубъективная объективность человеческого мышления.
Человечество до Канта влеклось к трансцендентному, но преградой на пути его познания оказывался сам разум, выполнявший по отношению к Абсолютному функцию «тусклого стекла» или «мутного зеркала». (Ср.: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор. 13: 12).) Получается, что весь предшествующий догматический идеализм (Аристотеля, схоластов, Лейбница) в дерзновении познать Бога принимал за концептуальный образ Абсолютного собственное отражение — трансцендентальную структуру человеческого мышления. Как не вспомнить древний миф о Нарциссе, который влюбился в собственное отражение. Если верить Канту, то вся предшествующая спекулятивная метафизика фактически оказывается разновидностью нарциссизма. Излечив, по собственному глубоко искреннему убеждению, разум от нарциссических иллюзий, Кант предложил ему и поддерживающие здоровое состояние процедуры, однако части «Критики чистого разума», посвященные развертке позитивной метафизической программы, которая должна обеспечить философии движение правильным путем к светлому будущему — «трансцендентальное учение о методе», разбирающие вопросы дисциплины, истории и архитектоники чистого разума, оказались куда менее востребованными, нежели гносеологические и собственно критические.
Недекларируемой, но экзистенциально и методологически значимой основой трансцендентально-критической философии являются теологические воззрения Канта. Речь не идет о его философии религии, которая была систематически изложена им в трактате «Религия в пределах разума» (1793) и сама является следствием скрытых богословских предубеждений. Кант претендует на сугубую научность своих представлений о познании, но главные доводы обосновываются им не позитивно-научно и даже не философски (гносеологически), а именно теологически. Речь идет об интеллектуальной интуиции, в наличии которой Кант решительно отказывает человеческому познанию, хотя и признает интуицию чувственную, благодаря которой возможны и чистая математика, и чистое естествознание. И в математике, и в естествознании мы, согласно Канту, не познаем ноуменов, а имеем дело лишь с категоризациией явлений в пространстве и времени. Рассудок, полагает Кант, «предписывает законы природе». Имеется в виду, хотя у Канта это выражено терминологически двусмысленно, трансцендентальный рассудок, т. е. набор категорий, которые через трансцедентальные схемы оформляют данные опыта, отструктуриро-ванного формами пространства и времени. Антиинтуитивистский аргумент Канта: если бы мы имели способность непосредственного созерцания ^конструирования) сущности вещей, наш рассудок был бы подобен уму Бога; но он, утверждает Кант, не подобен. П. Я. Чаадаев дал краткую, но емкую характери-
стику «Критике чистого разума» — апология адамова разума. Кант возводит почерпнутую из Откровения идею поврежденности человеческого мышления грехопадением в абсолют и в этом плане является законным наследником дела Мартина Лютера. Фактически перед нами продолжение протестантской критики умозрительного богословия, в ближайшем смысле — схоластического, но в более опосредованном плане — и патристического. Так и само понятие «догматизма» по сути антицерковно и направлено на вымывание остатков теоретического богословия из метафизики.
Было бы ущербным застревать только на этой стороне кантовской философии, к чему склонны представители метафизики всеединства (С. Трубецкой и в особенности П. Флоренский, который наградил Канта нелестным эпитетом «столп злобы богопротивныя»). Во-первых, критика спекулятивного мышления вполне распространяется и на материалистические домыслы о вечной материальной субстанции, а оборотной стороной дезавуирование доказательств бытия Божия выступает невозможность строго научного подтверждения отсутствия Бога. Во-вторых, требуется подчеркнуть особый статус идеи Бога в философии Канта. Идея Бога, согласно «Критике чистого разума», образует высшее понятие теоретического мышления, хотя в качестве такового большинством людей и не осознается. Оно — трансцендентальная форма всех трансцендентальных форм. Без идеи Бога, которую нельзя путать с эмпирическими представлениями о Боге, формулируемыми в религиозных и философских системах (как нельзя смешивать трансцендентальное пространство с эмпирическими представлениями о конкретных местах), наше мышление было бы дисфункциональным, интеллект бы не заработал. Но, в отличие от Аристотеля и Лейбница, Кант считает проблематичным наделение идеи Бога онтологическим статусом, задолго до Гуссерля предлагая процедуру «воздержания от экзистенциальных суждений». Философию Канта неправомерно сводить к скептицизму (этот ход позже сделают позитивисты), а тем более к атеизму: «Я ограничил разум, дабы дать место вере». Однако перед нами и не «вера угольщика», о разуме и не ведающая, и не вера Мартина Лютера, разум попирающая, и не вера С. Киркегора, фактически выступающая новой формой диалектики разума. Речь у Канта идет о «разумной вере», основой которой является практический разум. Практический разум — это мыслящая воля, осознанно совершающая выбор между добром и злом. Таковая выступает предметом изучения этики (моральной философии или метафизики нравов).
В законченном виде этика Канта излагается в «Критике практического разума», а в предварительном виде содержится в трактате «Основы метафизики нравов» (1785). Вещи-в-себе, недоступные разуму теоретическому, открываются разуму практическому. В некотором смысле это похоже на убеждение, исповедовавшееся многими христианскими (есть аналогии и в других религиях) подвижниками, некоторые из которых признаны святыми — делай добро и познаешь Бога. Однако у Канта ситуация опять-таки не столь однозначна как у религиозных практиков. По сути, из трех метафизических вещей-в-себе мы познаем только свободу. Действительно, в рамках тезиса «познаем то, что создаем» это оправдано, ведь мы (в некотором смысле) создаем (воспроизводим ноумен в рамках феномена экзистенции) свободу, когда совершаем поступки,
основанные на осознанном выборе. Свобода представляет для Канта особый «метафизический факт» нравственного опыта. Тем самым (по сравнению с «Критикой чистого разума») существенно расширяется само понятие опыта — в направлении личного, экзистенциального, духовного, что позже будет закреплено в экзистенциализме, персонализме, прагматизме. Трансцендентальная свобода представляет собой, так сказать, материальное условие практического разума. Формальное условие образует категорический императив.
Моральный закон, в систематически полном виде сформулированный именно Кантом, представляет собой аналог трансцендентальных идей, но уже в сфере практического разума. Как и в случае с трансцендентальными идеями чистого разума, перед нами триадическая формулировка. Первый из трех модусов нравственного закона: «Не делай другим то, что не желал бы себе» — известен был задолго до Канта в качестве «золотого правила нравственности». Второй модус — никогда не пользуйся человеком как средством, но только как целью. Третий, синтезирующий первые два, предлагает идеал человечества как царства взаимных целей, при том, что закон их существования должен стать якобы и законом природы. В отличие от законов природы, определяющих существование вещей, свободой воли не наделенных, моральный закон может быть нарушен (от этого он сам по себе, т. е. в своем автономном бытии не нарушается). Кант вполне отдает себе отчет в неисполнимости (полной и всесторонней) морального закона. Поэтому ведет речь об «идеале практического разума». Люди, начисто лишенные идеалов, пусть и недостигаемых, перестали бы быть людьми. У большинства людей долг и склонности находятся в конфликте, только воля святых желает должного. Подчеркнем, что у свободных субъектов нет никаких материальных (внешних мыслящему духу) оснований исполнить этот закон, скорее имеются основания его не исполнять. Кант отрицательно относится к морали, настроенной на склонности. Отсюда его критика основных типов моральный философии: гедонизма (благо — приятно), утилитаризма (благо — полезно), эвдемонизма (благо — осчастливливает) и альтруизма (благие поступки доставляют радость их совершившему). Единственное основание для исполнения категорического императива — сам разум. Мы свободны, когда исполняем его из чувства долга. Подразумевается особое внутреннее, которое можно считать метафизическим или духовным (прообраз духовно-эмоциональной интуиции в этике М. Шелера) чувство, в «Критике чистого разума» не рассматривавшееся. В случае неисполнения нравственного закона внутренний голос, именуемый совестью, начинает нас угрызать. От факта наличия морального закона возможно заключение к его Законодателю (как в телеологическом доказательстве бытия Божиего мы от целесообразности мироздания переходим к Богу, который осуществляет это целепологание). От совести, которая в сущности одна для всех подзаконных, — к Судие. Раскритиковав классические доказательства существования Бога, Кант предлагает собственный — этико-теологический аргумент. При этом Кант не ведет речь о доказательстве в строго научном смысле: «Ничто более не убеждает меня в бытии Божием, чем звездное небо над моей головой и нравственный закон в моей груди». Доказательство в логике или математике принуждает разум. Этико-теологическая аргументация формирует основание
для разумной веры. Без допущения существования Бога и бессмертия души, которые гарантируют исполнение требований морального закона в вечности, само долженствование оказывается бессмысленным. Неразумность противоречит самому принципу Разума, который Кантом не ставится под сомнение.
В своей вере, доверии и верности самому принципу разумности Кант остается догматиком, весьма своеобразно подтверждая экзистенциальное и прагматическое значение догматики как таковой для человеческого бытия. В отношении к самому принципу разумности обозначается предел критичности, переходя который философия становится уже не критикой, а осуждением разума. Разумность как метафизический принцип будет проблематизирована в Новое время уже за пределами идеологии Просвещения, глубинные основания которой Кантом опять-таки никакой критике не подвергаются, воспринимаясь догматически. В рамках иррационализма Шопенгауэр и Ницше абсолютизируют «волю», а в атеистическом экзистенциализме таким статусом наделяется абсурд. Онтологизация абсурда — шаг на пути к нигилизму. Сам Кант кажется как никто другой далеким от этого. Однако Хайдеггер увидит в рационалистическом «забвении бытия» один из истоков европейского нигилизма.
Таким образом, этика оказывается наиболее метафизической частью Кантовой системы. Она выступает фактическим основанием и гносеологии, удостоверяя через морально-практическое оправдание идеи Бога все наши познания, и философии религии. Кант единственный из великих философов, кто выводит религию из морали, а не мораль из религии. При этом религия у Канта в сущности сводится к собственно моральному действию, которое в свою очередь оказывается воплощением «практического разума». Таково существо философии религии Канта, изложенной в трактате «Религия в пределах только разума». Признавая в Иисусе Христе великого учителя нравственности, воплотившего идеал разума в действительности (и даже в этом смысле — Сына Божия), Кант вполне отрицательно относится ко всем чудесам, включая и евангельские.
«Критика способности суждения» придает структурную и содержательную целостность философии Канта. В «Критике чистого разума» рассматривалось мышление по категориям, т. е. детерминированное, а в «Критике практического разума» — способное к целеполаганию, т. е. свободное. Миссию соединительного моста исполняет способность суждения. Таковая бывает двух видов — определяющая и рефлексирующая. В первом случае мы частное или единичное подводим под известное нам общее — категорию. Так происходит в науке. Во втором случае мы по известному нам частному или единичному отыскиваем неизвестное общее. Так происходит в искусстве: красота в смысле внутренней целесообразности элементов целого нам не дана ни в опыте, ни в категориях рассудка. Но гений (гениальность Кант относил только к сфере искусства) ее познает и одновременно — создает. «Объективная» основа гениальности — целесообразность в природе (живые организмы имеют цель в самих себе). Гений действует, с одной стороны, вполне осознанно, с другой — бессознательно, а лучше сказать — непреднамеренно: не формулирует специальных целей (отсюда представление о прекрасном как целесообразности без цели). Как следствие, и для творцов, и для реципиентов, воспринимающих красоту,
прекрасное выступает как то, что «нравится без понятия». Отсюда антиномия: о вкусах не спорят и о вкусах спорят. Ее разрешение, как и классификацию искусств, предложенную Кантом (музыку он считал «навязчивым искусством», а «целесообразному без цели» в наибольшей мере соответствуют орнаменты и арабески), сложно отнести к лучшим достижениям мировой эстетики. Лично Кант всем искусствам предпочитал кулинарное.
По большому счету не разрешен и вопрос согласования причинности по категориям и по целям. Целесообразность (как ранее — пространство, время, категории и моральный закон) переносится внутрь человека. Согласно Канту, нам неведомы ни цели Бога, ни способы Его действия, и целесообразность живой природы остается для нас загадкой. Ключ к ее разрешению в человеке: «Здесь на Земле человек — последняя цель творения, ибо здесь он — единственное существо, которое может составить понятие о целях и из агрегата целесообразно сформированных вещей составить с помощью своего разума систему целей».
Кант весьма избирательно пользуется понятиями, почерпнутыми из теологии и Откровения. Если бы не было религии как особой разновидности духовного и социального опыта, у нас не было бы вообще никакого понятия о Боге, в лучшем случае — о нравственном законе (знак равенства между моральным законом и Богом как законодателем мы ставим опять-таки сами, т. е. в определенном смысле произвольно). Кант отказывает человеку в интеллектуальной интуиции, поскольку интуитивный рассудок, он же — креативный, присущ лишь высшему Существу. Этой информацией Кант вполне уверенно пользуется. Утверждение внебожественносоти человеческого разума на самом деле фиксирует лишь один аспект его соотнесенности с божественным — грехопадение. Однако без сверхчувственной интуиции обойтись все-таки никак не получается, она по факту фигурирует в этике (восприятие свободы как сверхчувственного факта, да и в понятии «чувство долга») и в эстетике. Под именем «способности суждения» в последней «Критике» фактически фигурирует интуиция — себя конструирующий путь, особенно в размышлении о творчестве гения (§ 67 «Критики способности суждения» Шеллинг, являющийся одним из основателей современного интуитивизма, считал лучшим из написанного Кантом).
Фихте, Шеллинг и Гегель, восприняв критический, трансцендентальный, этический и эстетический посылы Канта, стали развивать идеализм в направлении восстановления утраченной онтологичности, опираясь именно на сверхчувственную интуицию в различных, разумеется, истолкованиях. Их системы представляют собой различные варианты онтологии трансцендентального самосознания. При этом для Фихте приоритетом стала этика, для Шеллинга — эстетика, а для Гегеля — эпистемиология Канта. В гегелевской «Науке логики» категории становятся содержанием божественного мышления, которое в сущности тождественно подлинному бытию — законам сущего. После Гегеля в Европе набирает силу движение под лозунгом «Назад к Канту». В его рамках формируются школы неокантианства. Другая (антиметафизическая) линия возвращения к Канту — позитивизм, воспринявший идею различия между ноуменами и феноменами, но отбрасывающий метафизику
морали и всякую прочую эстетику. Трансцендентально-феноменологический идеализм Гуссерля представляет собой еще один вариант возвращения к Канту — на основе перетолковывания понятия феномена с учетом Гегелевского концепта действительности как являющейся сущности. Согласно К. Г. Юнгу, «Трансцендентальная философия — матерь всей современной психологии». Новыми шагами в этике и эстетике стала философия ценностей (аксиология) М. Шелера (до него Ф. Ницше, Г. Риккерт, после Н. Гартман). В трактате «Формализм в этике и материальная этика ценностей» Шелер противопоставляет долгу уже не чувственную склонность, а служение ценностям, которые переживаются посредством духовно-эмоциональной интуиции; люди служат ценностям, потому что любят их. Как более раннюю попытку критики этического формализма следует отметить «Оправдание добра» Вл. Соловьева. На гносеологическое преодоление кантианства претендовали различные виды интуитивизма (А. Бергсон, Н. Лосский, С. Франк). Кантовкая критика рационализма оказалась импульсом совершенствования рациональных подходов в теологии (П. Тиллих, К. Ранер).
Хотя у Канта оказалось немного прямых последователей, его значение для современной философии сложно переоценить. Сам он так понимал роль великих философов в культуре: «философ — законодатель разума». Для эпохи Modernity философия Канта представляет аналог знаменитого «Кодекса Юстиниана», принципы которого продолжают, несмотря на все вносимые поправки, действовать, пока существует соответствующая цивилизация.
