CC BY
147
Е. О. Негров
ИСТОРИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА В РОССИИ
Статья посвящена историческому анализу развития политического дискурса в России. Автор показывает, что, несмотря на все свои специфические особенности, такие как ориентация на письменную культуру, непубличность, иносказательность и санкционированность, российский политический дискурс является частью европейского дискурса. Дан анализ советского политического дискурса и прослежена его связь, влияние и причины этого влияния на современный дискурс, выраженные в заимствовании многих черт дискурса советского периода, таких как стратегическое устранение агентивности, фундаментальная амбивалентность, идеологическое клиширование и т. д.
Данная статья посвящена историческому анализу развития политического дискурса в России. Такой анализ представляется весьма важным как в силу богатства и своеобразия российской истории в целом, так и из-за возможности лучше понять текущие политические процессы.
Все политические культуры можно разделить на письменные и устные, то есть на культуры, политическая риторика которых ориентируется на устное или на письменное слово. Англо-американская политическая культура — ярко выраженная устная культура, российская же политическая культура является столь же ярко выраженной культурой письменной. Устные политические культуры образовались на базе устной проповеди, на базе личного обращения к активной части аудитории, которая в этих культурах издавна являлась активным участником политического процесса. Устная традиция утвердилась в этих культурах до так называемой «Великой эры журнализма», то есть до начала XVIII века, до того, как политическая жизнь стала основной темой журнальных и газетных дебатов, а сама политика и средства массовой информации стали взаимосвязаны. Так, ораторское искусство — искусство спора, искусство диалога — до сих пор занимает важную часть в образовании в Соединенных Штатах Америки, начиная со школы.
Российская культура, напротив, в течение многих веков ориентировалась на письменное слово. В исторической памяти российского общества не запечатлены ни выдающиеся речи политиков, ни известные речи адвокатов (редкие исключения относятся к выступлениям известных адвокатов последней трети XIX века — А. Ф. Кони, Ф. Н. Плевако, но и здесь можно говорить о знании имен, но не о знании и интересе к собственно текстам), ни выступления общественных деятелей. За очень небольшим исключением, например,
© Негров Е. О., 2008
нескольких выступлений времен перестройки и всем известных фраз ведущих политических акторов, российское политическое наследие сосредоточено в печатных текстах. Начиная с XIX века практическое ораторское искусство в России оказалось вытесненным из школьных и университетских предметов и нашло прибежище только в подготовке духовенства, но и в церковной практике роль проповедника обычно сводилась к разработке уже существующих канонов и к повторению уже написанных образцов. Еще один источник устного общественно значимого слова — публичное судебное заседание — возникло в России только во второй половине XIX века и просуществовало лишь до 1917 г. Но самый главный источник политического ораторства — публичные общественные и политические дебаты, был в России практически неизвестен. В Новое время можно назвать только дебаты Комиссии по составлению нового Уложения, работавшей с 1766 по 1768 г. — тогда в ее работе принимали участие представители всех сословий, от крестьян до вельмож, а работу Комиссии освещала пресса, и работу Государственной думы с 1906 по 1917 г. Речи и дебаты проходили также на заседаниях отдельных общественных организаций, таких как Вольное экономическое общество, в особенности во второй половине XIX века, в ходе деятельности профессиональных союзов: союзов работников печати, земских деятелей, инженеров и множества других организаций, активно работавших в начале XX века.
Авторитарное правление в России, как в эпоху самодержавия, так и в советское время, делало невозможными ни открытые общественно-политические дебаты, ни свободное печатное слово. Общественные дебаты редуцировались до дебатов в салонах, а в советское время — до кухонных разговоров. В салонно-кухонных разговорах исчезала собственно общественная сторона полемики, исчезала основа, сердцевина публичного слова — публика, аудитория как главный адресат, а также агитация и мобилизация как основа всей стратегии, зато развивалось искусство диалога, частной по сути и ученой по форме полемики, где полемисты изощрялись в учености и остроумии, а решение актуальных общественных вопросов превращалось в бесконечный обмен более или менее занятными репликами.
Жанр общественно значимой печатной полемики в России ведет свое начало от первых сатирических журналов, самый первый из которых — «Всякая всячина» — был основан Екатериной II1. Им-
1 Знаменитую переписку И. Грозного с князем А. Курбским нельзя назвать общественно значимой, так как в то время не существовало ни общества в его современно понимании, ни возможности донести данную полемику до узкого круга тогдашней политической элиты.
_ 107
ператрица дала начало общественной полемике по политическим, социальным, экономическим проблемам и, при всем свойственном ей авторитаризме, позволила полемистам, достаточно вольно оскорблявшим и ее саму, открыто высказывать свои мнения. Достаточно терпимое отношение к обсуждению некоторых общественных проблем продолжалось до конца 1810-х годов, но с начала 1820-х и до середины 1850-х годов, то есть до смерти Николая I, — в самое важное для оформлявшейся российской культуры время, открытая печатная полемика свелась к спорам о стилях, об истинной народности и т. д. Актуальная общественная тематика из периодической печати не ушла, но полемика на эти темы редуцировалась до обмена репликами на эзоповом языке, понятном только посвященным. Но даже в таком виде, даже сведенная до обмена репликами на эзоповом языке печатная полемика, в отсутствие возможности для устных дебатов, становилась важнейшим фактом общественной жизни. Именно печать, а не свободно высказываемое устное слово, стала основным транслятором между участниками дискуссии и широкой публикой в России. Даже относительно либеральная эпоха Александра II не освободила устное слово, да и в печати освободила от запрета лишь часть обсуждаемых тем, отнюдь не всех и не полностью, поэтому роль эзопова языка не уменьшилась ни в 1860-х годах, ни тем более в последующие десятилетия. Не принесла свободу слова и Конституция 19 октября 1905 г. Только февраль 1917 г. принес действительную свободу для полемики, во всяком случае, в печати, но и она была быстро прервана развитием революционных событий и с середины 1920-х годов практически полностью исчезла. А с конца 1920-х годов независимая полемика на общественно важные темы исчезает даже в форме эзопова языка. С начала 1930-х годов любая печатная полемика, вне зависимости от формы, которую она приобретала, могла начаться только с одобрения власти и кончалась официально санкционированными выводами, являвшимися истиной в последней инстанции.
Очевидно, однако, что, несмотря на все свои специфические особенности, российский политический дискурс является частью дискурса европейского. Нет ни одной его характеристики, даже в дореволюционное или советское время, которая бы полностью выпадала из европейской традиции, если, конечно, принимать во внимание, что сама европейская традиция весьма разнообразна и имеет долгую историю. И парадигма «единства», и исчезновение субъекта действия, и мотив угрозы, и опора на письменное слово — все это черты, которые можно найти в европейской традиции, в том или ином национальном дискурсе в какой-то исторический период. Даже тогда, когда советский режим создавал свой особенный «то-
талитарный язык», черты этого языка развивались в соответствии с приемами и нормами, существовавшими в общеевропейской традиции (см., например: Алтунян, 2006; Серио, 1999, с. 337-383 и т. д.).
Поэтому об особенностях российского политического дискурса в контексте различий между дискурсом российским и советским, российским и американским или европейским можно говорить только как о различиях внутри одной традиции. Обусловлены эти различия степенью развития политических институтов и вовлеченности общества в политическую жизнь, поэтому они не являются чем-то жестким и постоянным. Все особенности имеют тенденцию к развитию и изменению, причем зачастую эти изменения происходят весьма быстро. Фиксируя какую-то черту российского дискурса как важную специфическую черту, способную что-то объяснить исследователю, мы должны быть готовы к тому, что уже завтра столкнемся с трансформацией этой черты. Для подтверждения этого положения можно отметить эволюцию в общественном дискурсе маркировки самого названия нашего государства по принципу эта/наша. Изначально ведущие российские политические акторы никогда не употребляли в своем дискурсе при разговоре о России: «эта страна», в «этой стране» (калька с общепринятого в англоязычном дискурсе «that country»), так как предполагалось, что для российской политической аудитории эти выражения звучат слишком резко и отстраненно, по контрасту с традиционно «теплыми», «сыновними» чувствами, тесными связями с идеей родины, страны. Но прошло несколько лет, и в середине 90-х годов XX века выражение «эта страна» вошло в активный политический дискурс и звучало из уст самых разных политиков, в том числе и принадлежащих к «патриотическому» лагерю (Алтунян, 2006, с. 139). Однако в последнее десятилетие мы наблюдаем прямо противоположный процесс, в котором слово «наше» применяется в официальном политическом дискурсе повсеместно (см.: Фадеичева, 2008, с. 407-418). В фиксации и объяснении таких изменений и состоит задача исследователя современного дискурса, при этом нельзя забывать о том, что происходящие процессы только частично можно объяснить доминированием тех или иных парадигм, их авторитетностью в глазах ведущих политических акторов. Важно понимать, что дискурс публичных адресантов обусловлен, в первую очередь, тем, что сами адресаты (то есть общество) готовы от них услышать, понять и принять как свое. Изменения в дискурсе невозможны только из-за того, что меняются политики, — должно изменяться и общество, причем в самых своих глубинных слоях.
Нельзя также забывать, что современный российский дискурс диалектически связан с советским политическим дискурсом, ибо в
_ 109
ПОЯИТЭКГ. 2008. Том 4. № 3
первый период своего развития в 90-е годы XX века практически строился на его отрицании, а в настоящее время, наоборот, во многом позаимствовал присущие советскому дискурсу качества.
Советский официальный политический дискурс характеризовался, в первую очередь, стратегическим устранением агентивно-сти, то есть субъекта, совершающего действия, на основе бесчисленных номинализаций (повышение, внедрение, применение, достижение и т. д.). Все процессы как бы совершались без активного участия какого-либо субъекта, что позволяло совершать такие манипуляции с текстом, которые даже при отсутствии конкретного содержания создавали видимость значимости. «Пустота» официального дискурса советского периода становится очевидной при логическом анализе в терминах пропозиций, который показывает, что все номинализованные утверждения делаются от имени не реального, а обобщённого или отсутствующего говорящего и рассчитаны на идеального слушающего, который воспринимает подобный абстрактный монологизированный дискурс в ситуации псевдодиалога.
Фундаментальная амбивалентность советского политического дискурса, создающая видимость желаемой (справедливое общество рабочих и крестьян, например) или отрицаемой (загнивающий западный мир) реальности, основывалась на десемантизации субъекта, пассивных конструкциях, идеологическом клишировании (партия — наш рулевой), абстрактной референции (призрак коммунизма как символ будущего), непрямых номинациях (воины-интернационалисты в Афганистане), нарушениях всех максим кооперации, чрезмерной ритуализации языка и т. д. П. Серио, изучавший подробно советские политические тексты того времени, охарактеризовал их термином «деревянный язык». Есть у него и второе название — «суконный язык», то есть «жесткий, шершавый, корявый, или же вязкий язык, который вяжет рот, то есть наполняет его целиком и создает ощущение тяжести» (Куртин, 1999, с. 141).
Советский официальный политический дискурс, таким образом, представлял собой неестественно стабильную систему: заранее заданный круг тем, социально санкционированные оценки, устоявшаяся система фразеологических средств, отобранные традиционно-стереотипные образцы и т. д. (советскому политическому дискурсу посвящены работы: Баранов, Казакевич, 1991; Белогородце-ва, http://www.bigpi.biysk.ru; Гюнтер, 2000; Куртин, 1999; Медведев, http://www.old.russ.ru; Мухарямова, 2004; Орлова, 2003; Серио, 1999, с. 337-383; Усягин, 2008, с. 360-370 и др.). В целом советский политический дискурс характеризовался тем, что единственная идеология, единственное мировоззрение и единственная точка зрения официально считались правильными, все другие были ложны-
ми. Думать по-другому и давать другие оценки было небезопасно, а действовать на основе другой системы ценностей означало совершать преступление против народа, государства, здравого смысла и самой истины. Отказавшись от советской тоталитарной идеологии, общество, тем не менее, осталось крепко с нею связанным: нетерпимым к другим точкам зрения, повышенно идеологичным, испытывающим острый дискомфорт без внешней референтной системы оценок, что проявляется и в современном политическом дискурсе.
После распада Советского Союза и, как следствие, советского официального политического дискурса, российский политический дискурс изначально представлял собой обсуждение проблем политики в средствах массовой информации, аналитике, просто разговорах, и определялся простым противопоставлением, делением на два полюса: «новый» и «старый» — либеральный и коммунистический. Любой политик, журналист, публичный деятель, если он не относился к числу либералов-реформаторов, записывался в стан «реакционеров» — «сторонников коммунистического прошлого». К примеру, именно на этом противопоставлении строился официальный политический дискурс в избирательную кампанию 1995-1996 гг.
Но, по мере разочарования в либеральных ценностях, с которыми большинство граждан нашей страны связывало резкое ухудшение уровня жизни, структурный кризис в промышленности, высочайшее расслоение общества, разгул преступности, безнаказанность чиновничества и множество других, не менее значимых проблем, должен был трансформироваться и дискурс. На исходе девяностых годов можно было зафиксировать два основных типа российского политического дискурса. Первый, «либеральный», состоял в поддержке демократии, идеологического и экономического либерализма (свободного рынка), прозападной внешней политики и этнической толерантности. Второй, «консервативный», характеризовался положительным отношением к авторитаризму, идеологическому консерватизму («государственничеству»), регулируемой экономике, независимой (в отдельных проявлениях — антизападной) внешней политике, идее национального возрождения, уникальности России и самих русских. Мы намеренно не вкладываем никакого оценочного смысла в данные типы дискурсов, а используем их только для демаркации позиций представителей политической и интеллектуальной элиты, формирующих различные типы дискурса. Так, понятие «консерватизм» используется в нейтральном значении как несоциалистическая альтернатива либерализму, и наоборот.
Основываясь на данных исследования Е. М. Левинтовой, можно утверждать, что если на первом этапе формирования политического дискурса в постсоветской России «идеалом» политико-экономического
_ 111
ИОЯИШЭ%£. 2008. Том 4. № 3
устройства было демократическое государство с либеральной идеологией и свободно-рыночной моделью экономики, находящееся в дружеских отношениях как с Западом, так и с Востоком и строящее свою национальную политику на идеях национального и этнического равенства и терпимости (чистый «либеральный» дискурс), то «идеалом» конца 90-х годов XX века - начала 00-х годов века XXI было авторитарное государство с государственнической идеологией, стремящееся к многополярности мирового порядка, строящее свою национальную политику на националистических идеях, но со свободно-рыночной экономикой (синтез «либерального» и «консервативного» дискурсов) (Левинтова, 2001, http://www.irex.ru/ press/pub/polemika/12/1е^пк^а).
Такая эволюция официального дискурса была скорее плавной, постепенной, а не резкой и тотальной. Период перехода от либерального к консервативному дискурсу был довольно продолжительным, причем либералам удалось отстоять ключевой для них экономический либерализм (свободный рынок), тогда как консерваторы, пожертвовав периферийным для них регулируемым рынком, смогли привнести принципиальные для себя консервативные политические, идеологические, внешнеполитические и национальные элементы. К началу XXI столетия эту эволюцию можно было представить как все то же упрощенное деление на правых и левых, но уже без той «неистовости» первой половины 1990-х. Первоначальный либеральный дискурс соответствовал левым позициям в политике, идеологии, внешней политике и области национального развития (то есть был демократическим, интернационалистическим, западническим и толерантным) и правым позициям в сфере экономики (свободный рынок, минимальная роль государства в экономике). Первоначальный же консервативный дискурс соответствовал левым позициям в экономике (идея регулируемой экономики, более активная роль государства в экономическом развитии) и правым позициям в политике, идеологии, внешней политике и в области национального развития (то есть был авторитарным, изоляционистским и националистическим). Очевидно, именно правые составляющие были принципиальными как для либералов, так и для консерваторов (подробнее об особенностях российского политического дискурса в 90-е годы XX века и на стыке веков см.: Авакьян, 1996; Алтунян, 2006; Арбатов, 1998; Гаман-Голутвина, 1998; Ильин, 1997; Левинтова, 2001, http://www.irex.ru/press/pub/polemika/12/levintova; Пляйс, 1999; Ривера, 1995; Ушакин, 1995; Чубайс, 1998).
Следует отметить и еще один момент, отражающий связь советской политической традиции с сегодняшним днем. Ритуальный характер коммуникации, присущий советской эпохе, когда не столь
важным было содержание адресуемых властью как единственным значимым политическим актором интенций, сколько сам факт их произнесения в положенных ситуациях, закрепил неумение политической элиты говорить и слушать. А так как нынешний политический истеблишмент или состоит из представителей той самой элиты, или хорошо усвоил ее уроки, то на практике это приводит к предпочтению силовых способов разрешения конфликтов, господству принципа «кто не с нами, тот против нас» и нетерпимости к любого рода «инаковости».
Вышеперечисленные процессы предопределили состояние политического дискурса на стыке веков и стали одной из причин появления на политическом поле такой фигуры, как второй президент РФ В. В. Путин. Именно запрос снизу и устоявшийся консенсус среди элит на правые ценности в экономике и политике позволил победить уже в первом туре президентских выборов 2000 г. политику, чей публичный стаж к тому времени не насчитывал и года. За время же президентства В. В. Путина официальный политический дискурс, сохраняя исторически обусловленные черты, трансформировался настолько существенно, что данная тема представляет собой отдельное поле для исследований, не входящее в задачи данной статьи.
Литература
Авакьян С. А. Политический плюрализм и общественные объединения в Российской Федерации. Конституционно-правовые основы. М., 1996.
Алтунян А. Г. Анализ политических текстов. М., 2006.
Арбатов А. Г. Российская национальная идея и внешняя политика. Мифы и реальности. М., 1998.
Баранов А. Н., Казакевич Е. Г. Парламентские дебаты — традиции и новации: советский политический язык (от ритуала к метафоре). М., 1991.
Белогородцева Е. В. Оценочность и агрессивность политического дискурса // URL: http://www.bigpi.biysk.ru.
Гаман-Голутвина О. В. Политические элиты России. Вехи исторической эволюции. М., 1998.
ГюнтерХ. Архетипы советской культуры // Соцреалистический канон. СПб., 2000.
Ильин М. В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997.
Куртин Ж.-Ж. Шапка Клементиса (заметки о памяти и забвении в политическом дискурсе). М., 1999.
Левинтова Е. М. Российская интеллектуальная элита и ее дискурс (1992-2001 гг.) // Электронный журнал «Полемика». 2001. Вып. 12. URL: http://www.irex.ru/press/pub/ polemika/12/levintova
Медведев С. СССР: деконструкция текста (к 77-летию советского дискурса) // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания // URL: http://www.old.russ.ru
Мухарямова Л. М. Российская Федерация: язык и политика в условиях постсоветского развития // Государственная служба. 2004. № 2.
Орлова Г. Политические демоны: риторика отчуждения в совестком политическом дискурсе // Солнечное сплетение. 2003. № 24-25.
Пляйс Я. Россия в поисках национальной идеи и идеологии // Обозреватель. М., 1999. № 11.
_ 113
ИОЯИШЭ%£. 2008. Том 4. № 3
Ривера Ш. Тенденции формирования состава посткоммунистической элиты России: репутационный анализ // Политические исследования (Полис). 1995. № 6.
Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ но-минализаций // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М., 1999. С. 337-383.
Усягин А. В. «Воронки» массовой коммуникации в советской политической системе 1950-1980-х гг. // Публичное пространство, гражданское общество и власть. Опыт развития и взаимодействия / Отв. ред. А. Ю. Сунгуров. М., 2008. С. 360-370.
Ушакин С. А. Речь как политическое действие // Политические исследования (Полис). 1995. № 5.
Фадеичева М. А. «Непредставленная» идеология и дискурс «нашизма» // Публичное пространство, гражданское общество и власть. Опыт развития и взаимодействия / Отв. ред. А. Ю. Сунгуров. М., 2008. С. 407-418.
Чубайс И. Б. Россия в поисках себя. Как мы преодолеем идейный кризис. М., 1998.
