CC BY
28
УДК 321.01
Е. О. Негров
КОНЦЕПТ «НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО» В ПУБЛИЧНОМ ПОЛЕ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ: СТОЛКНОВЕНИЕ РАЗЛИЧНЫХ ДИСКУРСОВ
Предлагаемая статья посвящена анализу представленности в публичном поле российской политики концепта национального государства через призму столкновения различных идеологических дискурсов.
Ключевые слова: национальное государство, публичная политика, современный политический процесс, политический дискурс.
Данная статья посвящена практикам появления, существования и репрезентации в публичном пространстве концепта национального государства, его особенностям и основным интенциям. Одной из задач исследования является совмещение институционального подхода и сугубо прикладной политологии, так или иначе связанной с политическим консалтингом и экспертизой. Эта задача важна в свете изучения того, как интенции элиты, т. е. тех, кто формирует дискурс высшего уровня (номенклатура уровня принятия решения, НУПР), отражается в сознании электорально значимого большинства (ЭЗБ) — или напрямую, или через номенклатуру уровня исполнения решения (НУИР), к числу которой, кстати, можно отнести и основные СМИ, и политологическое сообщество.
Прежде чем вести практический разговор на эту тему, на наш взгляд, необходимо зафиксировать парадигму исследования, касающуюся не столько дискурсивных практик, сколько политической культуры в целом. Все политические культуры можно разделить на письменные и устные, т. е. на культуры, политическая риторика которых ориентируется на устное или письменное слово. Так, англо-американская политическая культура — ярко выраженная устная культура, российская же политическая культура является столь же ярко выраженной культурой письменной. Устные политические культуры образовались на базе устной проповеди, личного обращения к активной части аудитории, которая в этих культурах издавна являлась активным участником политического процесса. Устная традиция утвердилась в этих культурах до так называемой «Великой эры журнализма», т. е. до начала XVIII в., до того, как политическая жизнь стала основной темой журнальных и газетных дебатов, а сама политика и средства массовой информации стали взаимосвязанны. Так, ораторское искусство — искусство спора, искусство диалога, — до сих пор занимает важную часть в образовании в Соединенных Штатах Америки, начиная со школы.
Российская культура, напротив, в течение многих веков ориентировалась на письменное слово. В исторической памяти российского общества не запечатлены ни выдающиеся речи политиков, ни известные речи адвокатов (редкие
© Е. О. Негров, 2013
исключения относятся к выступлениям известных адвокатов последней трети XIX в. — А. Ф. Кони, Ф. Н. Плевако, но и здесь можно говорить о знании имен, но не о знании и интересе к собственно текстам), ни выступления общественных деятелей. За очень небольшим исключением, например, нескольких выступлений времен перестройки и всем известных фраз ведущих политических акторов, российское политическое наследие сосредоточено в печатных текстах. Начиная с XIX в. практическое ораторское искусство в России оказалось вытесненным из школьных и университетских предметов и нашло прибежище только в подготовке духовенства, но и в церковной практике роль проповедника обычно сводилась к разработке уже существующих канонов и к повторению уже написанных образцов. Еще один источник устного общественно значимого слова — публичное судебное заседание — возникло в России лишь во второй половине XIX в. и просуществовало лишь до 1917 г Но самый главный источник политического ораторства — публичные общественные и политические дебаты, был в России практически неизвестен. В Новое время можно назвать только дебаты Комиссии по составлению нового Уложения, работавшей с 1766 по 1768 г, тогда в ее работе принимали участие представители всех сословий — от крестьян до вельмож, а работу Комиссии освещала пресса, и работу Государственной думы с 1906 по 1917 г Речи и дебаты проходили также на заседаниях отдельных общественных организаций, таких как Вольное экономическое общество, в особенности во второй половине XIX в., в ходе деятельности профессиональных союзов: союзов работников печати, земских деятелей, инженеров и множества других организаций, активно работавших в начале XX в.
Авторитарное правление в России, как в эпоху самодержавия, так и в советское время, делало невозможными ни открытые общественно-политические дебаты, ни свободное печатное слово. Общественные дебаты редуцировались до дебатов в салонах, а в советское время — до кухонных разговоров. В салон-но-кухонных разговорах исчезала собственно общественная сторона полемики, исчезала основа, сердцевина публичного слова — публика, аудитория как главный адресат, а также агитация и мобилизация как основа всей стратегии, зато развивалось искусство диалога, частной по сути и ученой по форме полемики, где полемисты изощрялись в учености и остроумии, а решение актуальных общественных вопросов превращалось в бесконечный обмен более или менее занятными репликами.
Жанр общественно значимой печатной полемики в России ведет свое начало от первых сатирических журналов, самый первый из которых — «Всякая всячина» — был основан Екатериной II (знаменитую переписку И. Грозного с князем А. Курбским нельзя назвать общественно значимой, так как в то время не существовало ни общества в его современном понимании, ни возможности донести данную полемику до узкого круга тогдашней политической элиты). Императрица дала начало общественной полемике по политическим, социальным, экономическим проблемам и, при всем свойственном ей авторитаризме, позволила полемистам, достаточно вольно оскорблявшим и ее саму, открыто высказывать свои мнения. Достаточно терпимое отношение к обсуждению некоторых общественных проблем продолжалось до конца 1810-х гг, но с начала 1820-х и до
середины 1850-х гг, т. е. до смерти Николая I, — в самое важное для оформлявшейся российской культуры время, открытая печатная полемика свелась к спорам о стилях, об истинной народности и т. д. Актуальная общественная тематика из периодической печати не ушла, но полемика на эти темы редуцировалась до обмена репликами на эзоповом языке, понятном только посвященным. Но даже в таком виде, даже сведенная до обмена репликами на эзоповом языке, печатная полемика, в отсутствие возможности для устных дебатов, становилась важнейшим фактом общественной жизни. Именно печать, а не свободно высказываемое устное слово, стала основным трансляторам между участниками дискуссии и широкой публикой в России. Даже относительно либеральная эпоха Александра II не освободила устное слово, да и в печати освободила от запрета лишь часть обсуждаемых тем, отнюдь не всех и не полностью, поэтому роль эзопова языка не уменьшилась ни в 1860-х гг., ни тем более в последующие десятилетия. Не принесла свободу слова и конституция 19 октября 1905 г. Только февраль 1917 г. принес действительную свободу для полемики, во всяком случае, в печати, но и она была быстро прервана развитием революционных событий и с середины 1920-х гг. практически полностью исчезла. А с конца 1920-х гг. независимая полемика на общественно важные темы исчезает даже и форме эзопова языка. С начала 1930-х гг. любая печатная полемика, вне зависимости от формы, которую она приобретала, должна была быть одобрена властью и кончалась официально санкционированными выводами, являвшимися истиной в последней инстанции.
Специфика современного российского политического дискурса состоит из нескольких важных компонентов. Первый проявляется в полной монополизации важнейшего канала ретрансляции политического дискурса — телевидения. Телевидение как средство массовой информации существует чуть более полувека, однако даже за такой небольшой по историческим меркам промежуток времени оно стало одной из важнейших социальных потребностей человека; ни одно из ныне действующих средств массовой коммуникации не может соревноваться с телевидением по силе влияния на общественные процессы. Сейчас в России телевидение достигло такого влияния, что уже не только политический дискурс транслируется в его рамках, но оно само может изменять его или, по крайней мере, корректировать. Включая телевизор, реципиент постоянно получает на данном канале одну и ту же систему ценностей, норм и представлений, единый дискурс, который зависит от позиции канала. Последствия данного факта сводятся к тому, что «если тебя нет в телевизоре — тебя как бы нет вообще», причем такое положение вещей справедливо как для политических акторов, так и для политических событий, и основные ретрансляторы официального политического дискурса вполне осознали эту поистине огромную роль телевидения. Следующая особенность состоит в том, что официальный политический дискурс в современной России стал, по сути, «вещью в себе». Сегодняшнее политическое пространство распалось на узкий круг лиц, формирующих политическую повестку дня, и всех остальных, причем в числе последних оказалось и экспертное сообщество, в том числе и политологи. Механизм принятия политических решений становится все более недоступным для людей, напрямую к нему не
причастных, и усиливается неадекватность традиционных инструментов политологических исследований, основанных на анализе публичной политики. Более того, сегодняшняя ситуация привела к такому неожиданному и крайне нуждающемуся в своем описании последствию, как проблема интерпретации интенций политического дискурса, исходящего от представителей власти. Небольшое количество адресантов такого дискурса, входящее в состав высшей политической элиты страны, сталкивается с тем, что его адресаты, т. е. в первую очередь те, кто по долгу службы должен реализовывать эти интенции — среднее и низшее звено исполнительной власти (и только потом представители общества), интерпретируют их, основываясь на своем представлении о тактических и стратегических задачах, стоящих за исполнением того или иного решения, что в условиях непрозрачности и непубличности описываемых процессов приводит зачастую к непрогнозируемым заранее последствиям. Здесь следует отметить еще одну специфическую особенность современного политического дискурса — его сильную зависимость от конечного адресата. Помимо инструментальной функции, связанной с борьбой за власть и набора зависящих от нее признаков, он призван также формировать повестку дня внутри элиты, определяя основные тренды текущего политического процесса. Причем в данном случае понятие элиты выходит за рамки политики, так как такое определение трендов важно и для остальных социальных групп, менее подверженных примитивным манипуляционным технологиям, — интеллигенции, общественных деятелей, ученых и т. д. В связи с данным фактом нам представляется целесообразным ввести не встречаемое ранее в научной литературе понятие электорально значимого большинства (далее — ЭЗБ) применительно к адресатам политического дискурса, преимущественной целью которого является манипулятивная стратегия. Данный термин отражает реальную ситуацию, при которой основная задача сводится к донесению своей позиции до большинства, обеспечивающего легитимность власти, причем большинства, ограниченного в своем доступе к информации и вынужденного пользоваться только предложенными официальным дискурсом каналами трансляции. Именно поэтому телевидение благодаря своим качествам является основным каналом трансляции для ЭЗБ, в отличие от печатных средств массовой информации, которые не имеют такого охвата аудитории.
Наконец, еще один важнейший аспект, требующий подробного рассмотрения, состоит в методике оценки эффективности усилий такого дискурса, т. е. соответствия результатов тем задачам, которые ставит перед собой политическая элита страны. Многие события последнего времени, связанные со вступлением России в электоральный цикл 2011-2012 гг., заставляют серьезно задуматься о самой природе эффективности через призму понятий легальности и легитимности власти. В рамках данного исследования эти понятия рассматриваются с точки зрения массового политического поведения, играющего основную роль в электоральной политике, т. е. того самого ЭЗБ.
Началом современного состояния ОПД следует считать первые годы президентства В. Путина, так как риторика всей президентской предвыборной кампании 2000 г., последовавшие за этим события, да и развитие ОПД в целом,
не оставляют сомнений в существовании настолько значительных отличий российского дискурса 1990-х и 2000-х гг., что представляется вполне адекватным говорить об «эпохе Путина» и «эпохе Ельцина» применительно ко дню вчерашнему не только в политическом и экономическом отношении, но и с точки зрения состояния дискурса. Если брать более высокий уровень обобщения, то современный российский политический дискурс проходит полосу бурных изменений, трансформации. Как и вся сфера общественного, политического, культурного, социально-психологического, дискурс меняется на глазах. В этих изменениях можно выделить два процесса.
Первый, свойственный любому политическому дискурсу европейского (западного) ареала, связан с изменениями реальности: политической, экономической, социальной: идет постоянное обновление тематики, актуализация новых образов, символов. Изменяются, перегруппировываются социальные слои — адресаты политического дискурса, выходят на первый план новые актуальные темы, уходят в прошлое одни образы, превращаясь в клише, и появляются новые. Обновляются приемы, в связи с развитием техники коммуникации возникают новые способы обращения к аудитории, часть старых каналов отходит на второй план. Таким образом, российский политический дискурс отражает происходящие в стране разнонаправленные политические изменения. Как уже отмечалось, исторической особенностью российского политикума является пре-имущественность письменной традиции в политической культуре России, а его современной спецификой — роль политтехнологий в текущем политическом процессе и связь современного дискурса с официальным советским, заключающиеся в том, что в первые годы своего развития после распада Советского Союза дискурс строился на его отрицании, а в нынешнем веке (в той самой «эпохе Путина») во многом позаимствовал присущие ему качества, такие как заранее заданный круг тем, социально санкционированные оценки, устоявшаяся система фразеологических средств, отобранные традиционно-стереотипные образцы и т. д. Следует отметить еще один момент, отражающий связь советской политической традиции с сегодняшним днем. Ритуальный характер коммуникации, присущий советской эпохе, когда не столь важным было содержание адресуемых властью как единственным значимым политическим актором интенций, сколько сам факт их произнесения в положенных ситуациях, закрепил неумение политической элиты говорить и слушать, а так как нынешний политический истеблишмент или состоит из представителей той самой элиты, или хорошо усвоил ее уроки, то на практике это приводит к предпочтению силовых способов разрешения конфликтов, господству принципа «Кто не с нами, тот против нас» и нетерпимости к любого рода «инаковости». Кстати говоря, именно эти процессы предопределили состояние политического дискурса на стыке веков и явились одной из причин появления на политическом поле такой фигуры, как второй президент РФ В. Путин. Именно запрос снизу и устоявшийся консенсус среди элит на правые ценности в экономике и политике позволил победить уже в первом туре президентских выборов 2000 г. политику, чей публичный стаж к тому времени не насчитывал и года.
При этом нельзя еще раз не отметить и такую специфическую черту современных политических процессов, как высокая роль манипуляции в общественной сфере. Российской особенностью при этом является исторически сложившаяся неподготовленность общества к дискуссиям по общественно-политическим вопросам, которой можно объяснить то гипертрофированное влияние, которое начали оказывать на политический дискурс после распада Советского Союза различные манипуляторы общественным сознанием — по-литтехнологи, имиджмейкеры, политические консультанты и т. д. Политическая неопытность общества и становление демократии в России сверху при практически полном отсутствии сильных и организованных групп влияния гражданского общества привели к такому положению дел. В стране, политически и социально пассивной, политтехнологи, обслуживающие власть, неизбежно превращаются, независимо от своих убеждений, в манипуляторов общественным мнением, и умелый манипулятор, внимательно изучающий настроения российской аудитории, имея в руках монополию на средства влияния — телевидение, центральные и местные СМИ, способен добиться значительного успеха, направляя общественное мнение в нужное ему русло. Данный факт и привел к тому, что в последние годы политтехнологи так называемого «кремлевского пула» превратились из важного, но не единственного центра влияния на общественное мнение в своеобразный идеологический отдел ЦК, только не такой зашоренный и забюрократизированный, способный решать задачи управления общественным мнением без мобилизации машины подавления и репрессий, а с помощью технологических манипуляций. Вышеперечисленные тенденции развития политической культуры в России привели к таким особенностям политического дискурса, как его повышенная идеологичность и концептуальность, которые выражаются, к примеру, в обилии оценочных суждений даже в информационных статьях. Нельзя не упомянуть и такую особенность политического дискурса в современной России, как его ярко выраженную инфократическую направленность. Наряду с созданием чистой воды симулякров, таких, например, как знаменитый «Арктический поход» летом 2007 г. во главе со знаменитым полярником, героем России, вице-спикером Государственной Думы, видным членом партии «Единая Россия» А. Чилингаровым, на деле оказавшийся увеселительным путешествием на деньги западных туристов, или протекание скандала с переносом праха советских воинов («Бронзового солдата») в Таллине, можно наблюдать большое количество «фигур умолчания» в случаях, когда фиксация общественного мнения на том или ином аспекте жизнедеятельности страны невыгодна для власти. Так как среднее звено политической элиты прекрасно осознает, что в вертикально интегрированной стране основные интенции всегда идут сверху, то основным адресантам дискурса достаточно не высказываться по каким-то вопросам, и оно, а вместе с ним и общество полагают это индульгенцией на свои последующие действия «по умолчанию». Этим объясняется, к примеру, и то, как протекали антигрузинская осень 2006 г. или антитаджикская осень 2011 г. кампании, и рост националистических и ксенофобских настроений последних нескольких лет, и провокационные акции у ряда зарубежных представительств, и т. п. события. Можно утверждать, таким образом, что непредставленность той
или иной конкретной ситуации или факта, т. е. его формальное отсутствие, само по себе является важным сигналом как для трансляторов и адресатов, так и для его исследователей.
Необходимо отметить и трансформацию политических функций СМИ в ходе социально-экономических реформ в стране, результатом чего можно считать изменение границ и конфигурации пространства политического дискурса в медиасфере. В начале 1990-х гг. российская пресса была одним из активных организаторов публичного дискурса, предоставляя слово всем субъектам политического пространства и предавая гласности их позиции, благодаря чему вырабатывалось новое знание о целях и способах дальнейшего взаимодействия. В настоящий момент количество субъектов политического дискурса в медиас-фере резко сократилось, и политическое «посредничество» СМИ стало больше похоже на деятельность торгового агента, заинтересованного в выгодной сделке и получении соответствующего денежного вознаграждения. Собственно, язык российского политического дискурса также претерпел плавную эволюцию — от (в полную противоположность советскому) чрезвычайной подвижности, которая характеризовалась тем, что большинство лексики в политических статьях и выступлениях публичных деятелей имело определенную эмоциональную окраску, а в любом тексте было ярко выражено авторское начало, тесно связанное с ценностными ориентирами в обществе, до почти возвращения к «суконному языку» советского времени.
Очевидно при этом, что, несмотря на все свои специфические особенности, российский политический дискурс является частью дискурса европейского. Нет ни одной его характеристики, даже в дореволюционное или советское время, которая бы полностью выпадала из европейской традиции, если, конечно, принимать во внимание, что сама европейская традиция весьма разнообразна и имеет долгую историю. И парадигма «единства», и исчезновение субъекта действия, и мотив угрозы, и опора на письменное слово — все это черты, которые можно найти в европейской традиции, в том или ином национальном дискурсе в какой-то исторический период. Даже тогда, когда советский режим создавал свой особенный «тоталитарный язык», черты этого языка развивались в соответствии с приемами и нормами, существовавшими в общеевропейской традиции (см., напр.: Алтунян, 2006; Серио, 1999).
Поэтому об особенностях российского политического дискурса в контексте различий между дискурсом российским и советским, российским и американским или европейским можно говорить только как о различиях внутри одной традиции. Обусловлены эти различия степенью развития политических институтов и вовлеченности общества в политическую жизнь, поэтому они не являются чем-то жестким и постоянным. Все особенности имеют тенденцию к развитию и изменению, причем зачастую эти изменения идут весьма быстро. Фиксируя какую-то черту российского дискурса как важную специфическую особенность, способную что-то объяснить исследователю, мы должны быть готовы к тому, что уже завтра столкнемся с трансформацией этой черты. Для подтверждения этого положения можно отметить эволюцию в общественном дискурсе маркировки самого названия нашего государства по принципу эта/наша. Изначально веду-
щие российские политические акторы никогда не употребляли в своем дискурсе при разговоре о России выражения: «эта страна», в «этой стране» (калька с общепринятого в англоязычном дискурсе «that country»), так как предполагалось, что для российской политической аудитории эти выражения звучат слишком резко и отстраненно, по контрасту с традиционно «теплыми», «сыновними» чувствами, тесными связями с идеей родины, страны. Но прошло несколько лет, и в середине 90-х гг. XX в. выражение «эта страна» вошло в активный политический дискурс и звучало из уст самых разных политиков, в том числе и принадлежащих к «патриотическому» лагерю (Алтунян, 2006, с. 139). Однако в последнее десятилетие мы наблюдаем прямо противоположный процесс, в котором слово «наше» применяется в официальном политическом дискурсе повсеместно (Фадеичева, 2008). В фиксации и объяснении таких изменений и состоит задача исследователя современного дискурса, при этом нельзя забывать о том, что происходящие процессы только частично можно объяснить доминированием тех или иных парадигм, их авторитетностью в глазах ведущих политических акторов. Важно понимать, что дискурс публичных адресантов обусловлен в первую очередь тем, что сами адресаты (т. е. общество) готовы от них услышать, понять и принять как свое. Изменения в дискурсе невозможны только из-за того, что меняются политики, — должно изменяться и общество, причем в самых своих глубинных слоях.
Сама по себе тема национального государства содержит в себе проблему повышенной теоретической сложности, научное решение которой требует специальных знаний и профессиональной квалификации. Целью исследования в данном случае является, прежде всего, постановка вопроса о национальном государстве как об определенного рода идее, возникающей в конкретных исторических обстоятельствах и делающей возможным существование особого типа политической идеологии — национальной. Если исходить из дихотомического подхода, являющегося мэйнстримом в нашем отечестве, то среди этих идеологий стоит выделить в качестве наиболее влиятельных две: либеральную и социалистическую. Первая исходит из идеи правового, вторая — из идеи классового государства. Отсюда вытекает разный подход к самой сути государства, чем же оно все-таки является — результатом общественного договора между самостоятельными, независимыми друг от друга индивидами, органом классового господства или выражением «коллективного духа нации»? Какая из этих версий происхождения и сущности государства: договорно-правовая, классовая или национальная — более всего соответствует реальности, причем реальности не как вещи в себе, а реальности как результата мировоззрения той или иной социальной группы? Каждая из них, очевидно, содержит свою правду о государстве, выявляет в нем какую-то важную и существенную сторону. Сам факт наличия этих идей в политическом сознании общества указывает на сложный процесс становления государства как такого образования, в котором в равной мере представлены, сплетены друг с другом классовые, национальные и гражданские интересы людей (причем одни не существуют без других, хотя в конкретной ситуации они могут сталкиваться в непримиримой борьбе).
В истории общественно-политической мысли идея национального государства возникает в ответ на идею правового государства, защищаемую и разви-
ваемую идеологами классического европейского либерализма. И здесь уже заключена проблема, делающая дискуссию в нашем отечестве по этому вопросу столь острой: как, собственно, понимать национально-государственную идею — как преодоление либерально-правовой идеи государства вследствие ее внутренних противоречий и неувязок или как ее неизбежное продолжение и дополнение? Вот лишь один пример связи истории и современности. В истории немецкой классической философии идеологом национального государства выступил, как известно, Фихте. Начав свою деятельность с активной защиты правового государства и общественного договора (в духе Локка и Руссо), он после наполеоновских войн и под воздействием борьбы немецкого общества за свое освобождение от иностранного владычества и объединение Германии переходит на позиции крайнего национализма, отдавая в последних работах приоритет в государственном устройстве общества национальному началу, выраженному в нравственном духе и языке данного народа, перед формально-правовым. Начиная с Фихте, национализм становится лозунгом немецкого среднего класса, в значительной степени направленным против либеральной идеи «всемирного гражданства», рожденной Французской революцией. В данном случае идея национального государства выступает как антипод правового государства с его принципом формально-юридического равенства людей. Борьба национализма с либерализмом пронизывает всю политическую историю Германии вплоть до установления национал-социалистического режима. Похожую эволюцию можно проследить и в Новейшей истории России (см., например, историю знаменитого Ленинградского экономического клуба, в который входили такие разные публичные персоны современности, как А. Чубайс, Д. Травин, М. Леонтьев, А. Кудрин и др.).
С другой стороны, национальное государство многими историками и социологами рассматривается как закономерная и обязательная форма государственного устройства в период зарождения и укрепления буржуазного общества и, следовательно, как существенное дополнение идеи буржуазно-правового государства. С такой точки зрения правовое государство, защищающее интересы частного лица, его политические и экономические свободы, не может не быть одновременно и национальным государством, защищающим территориальную выделенность и политическую целостность нации, гарантирующим ей развитие национального рынка и сохранность национальной культуры. Очевидно, идея национального государства может служить в руках определенных сил как средством борьбы с либерально-правовой концепцией государства, так и своеобразным продолжением и развитием данной концепции. В первом случае в лице национализма с его идеей национальной государственности либерализм находит своего непримиримого оппонента, во втором — союзника и помощника в осуществлении общей цели. Но в любом случае национально-государственная идея выявляет в современном государстве какую-то еще одну важную и существенную функцию, которая не учитывается в идеологии либерализма. Носители либерального дискурса, во главу угла ставящие воплощение идеи правового государства, не всегда принимают во внимание опыт критического осмысления данной идеи (как со стороны национализма, так и со стороны социализма), на-
копленный в истории общественной мысли и, если можно так выразиться, политической практики. Отсюда и уязвимость их политической позиции: чем с большей силой защищают они принципы либерализма и правового государства, тем сильнее по отношению к ним оппозиция со стороны национально-патриотических и социалистических сил, тем громче в их адрес обвинения в предательстве национальных и социальных интересов своего народа (вспомним, к примеру, обвинения известных персон — ученого С. Медведева, публициста Е.Альбац в связи с дискуссией о будущем территориальной целостности страны).
На наш взгляд, никакое правовое государство, основанное на признании суверенности и автономии индивида, его равных с другими прав и свобод, не отменяет того факта, что люди, обладающие такими правами и свободами, принадлежат к определенным социальным и национальным общностям, живут в границах конкретного государства и конкретных социальных практик. Их частные интересы так или иначе связаны с их общими интересами, обусловленными необходимостью сохранения и защиты объединяющей их группы или сообщества. Забота о собственном интересе не освобождает человека от усилий по защите своего отечества, по сохранению целостности своего государства, не лишает стремления к процветанию своей нации. Безусловно, пренебрежение частными интересами во имя общих чревато крайностями тоталитаризма, но насколько лучше забвение общих интересов ради частных? Идеология, односторонне ориентированная лишь на частное, сразу же находит себе оппозицию в лице других идеологий, подчеркивающих важность и ценность общего. Начиная с Платона, политическая мысль, ориентированная на теорию общественного договора (разной степени экстремальности либеральный, либертарианский, анархистский дискурсы), упорно ищет модель «идеального государства», в котором частные интересы граждан органически сочетались бы с общими интересами общества и государства. В поисках такой «модели» и сформировались идеи правового, национального и классового государства, каждая из которых дает свой ответ на вопрос о том, каково должно быть «идеальное государство». Какое же место принадлежит здесь национально-государственной идее? Идеал правового государства, сформированный идеологами Просвещения, заключал в себе определенный элемент космополитизма, заставляющий мыслить человечество в виде некоторого «всемирного гражданства», объединенного общими для всех правами и свободами. Формально всеобщий, наднациональный характер права нашел свое отражение в лозунгах Французской революции, в ходе которой прозвучал обращенный к народам мира знаменитый призыв к «свободе, равенству и братству». Но гарантом прав граждан является все-таки государство, которое во многих странах Европы успело обрести к началу революции отчетливо выраженный национальный характер, резко контрастировавший с наднациональными империями раннего Средневековья. Как совместить формально-юридическое равенство людей с тем обстоятельством, что они живут в разных государствах, принадлежат к разным народам, отличающимся друг от друга и по уровню своего экономического развития, и по своим культурным традициям и особенностям? В какой мере идею правовой свободы и равенства можно распространить за пределы отдельного государства, сделать достояни-
ем всего человечества? Попытка навязать эту идею другим народам силой (от Наполеона с его идеей универсализма до неоконов и их попыток в Ираке и Афганистане) ведет к потере ими своей государственной независимости, к восстановлению империи — теперь уже под либеральными лозунгами в лучшем случае, или к хаосу и дезорганизации — в худшем.
Итак, нам известны три основных принципа генезиса государства: правовой, классовый и национальный. Подчеркнем еще раз, что основной вопрос в плане отражения этого генезиса в современном публичном пространстве выглядит так: с чего начинается государство — с установления определенного режима власти или с установления границ, отделяющих территорию одного народа от территории другого? С какого момента люди начинают различать себя не только по этническим признакам, но и по государственному подданству? И еще вопрос: если границы устанавливаются по национальному признаку, то совпадает ли этот признак с этническим разделением людей? Опять же, это не абстрактный вопрос исторического возникновения государства, но весьма актуальный вопрос прав наций на самоопределение «здесь и сейчас» (украинский конфликт, развивающийся на наших глазах, или предстоящий в сентябре 2014 г референдум об отделении Шотландии от остальной Великобритании). Именно поэтому столь актуальным является дискурс о гибели самого концепта национального государства.
Основанием для такого рода дискурса являются следующие соображения:
— формирование под влиянием единой мировой коммуникационной сети глобального всечеловеческого гражданства («общество новых кочевников» Ж. Аттали);
— снижение способностей государства регулировать экономику, интегрируемую в мировой рынок;
— рост транснациональных структур, крупнейшие из которых обладают более весомым потенциалом, нежели национальные государства (Ф. Черни);
— актуализация глобальных проблем человечества, предполагающая наличие наднациональных и субнациональных центров власти — мирового правительства;
— постмодернисткий дискурс как мэйнстрим (подробнее см.: Багдасарян, 2012).
Вступление в постмодернистский этап развития гуманитарных наук отразилось в выдвижении отрицательных концептов трактовки национального государства как такового. Нация определялась как вымышленная, искусственно сконструированная категория. Идея о фантомности национальных объединений получила развитие в рамках конструктивистской теории Б. Андерсона. Нации характеризовались им как «мнимые», «придуманные», «иллюзорные», «воображаемые» сообщества. Национальное конструирование осуществлялось, согласно Б. Андерсону, посредством «культурных артефактов», таких как произведения литературы. Появление единого печатного языка, задавшего единые стандарты культуры и образования, явилось основным фактором нациогенеза. Инструменталисты (П. Брасс, К. Вердери, Н. Глезер, Дж. Дэвис, Д. Мойнихен, Э.Хобсбаум)
в развенчании фантомности нации шли еще дальше. В распространении национальных конструктов ими усматривалось проявление особых групповых интересов политических элит. Идея нации оценивалась ими в качестве инструмента политической борьбы и управления массами. Отсюда проистекал вывод о том, что национальное государство представляет собой один из вариантов навязанных народу элитаристскими кругами идеологем. Кстати говоря, такого рода преставления о концепции государства также в полной мере представлены в публичном пространстве современной России, особенно связанном с лоялистским политическим дискурсом (см., например, контент ресурса: http://www.odnako.org).
Если говорить о практической стороне исследования, то, на основании данных проведенного анализа, а также анализа вторичных данных, можно сделать следующие выводы о присутствии концепта «государство» в политическом сознании ЭЗБ:
В первую очередь стоит отметить то, что концепт «государство» является предельно широким. В этот концепт включаются как политическая, экономическая, национальная, историко-культурная стороны жизни, так и родная природа, праздничные дни, мысли о будущем, человеческие судьбы и жизни. Вполне вероятно, что это свидетельствует о том, что в настоящее время отсутствует четкое представление о том, что же такое государство на самом деле. Получается, что, употребляя слово «государство», представитель ЭЗБ в нашем отечестве может подразумевать какую угодно из перечисленных сторон жизни, хотя в большинстве случаев употребление слова «государство» и будет относиться к политико-экономическому наименованию страны.
Концепт «государство» существует в сознании не как абстрактное, философское понятие, а как представление о конкретном Российском государстве. Ассоциации к слову «государство», по сути, представляют собой ассоциации к понятию «Российское государство», т. е. концепт «государство» не существует как некий абстрактный феномен, но осуществляет себя через пример родного национального государства. Данный тезис основывается на очевидном наблюдении того, что в процессе ассоциирования на тему «государство» практически всегда происходит смещение сознания в сторону тех фактов и реалий, которые связаны с политикой, историей, природой, личностями и т. д. именно Российского государства.
Концепт «государство» подразумевает в первую очередь наличие властной структуры, организующей жизнь людей государства, и содержит в себе представление о задачах и характере данной власти. Государственная власть обеспечивает права и свободы людей внутри государства, ведет войны с другими государствами, принуждает к определенным действиям, несет ответственность за применение собственных полномочий. Устойчиво укреплено представление о разделении полномочий государственной власти на судебные, исполнительные и законодательные полномочия.
Концепт «государство» напрямую связан с представлением о личностном характере государственной власти, и в современной культуре в качестве такой личности выступает президент.
ПОЛИТЭКС. 2013. Том 9. № 4
Концепт «государство» включает в себя общность людей, живущих на определенной территории, и обладает двойственной природой: с одной стороны, это система власти на определенной территории во главе с президентом; с другой стороны, это жители, населяющие данную территорию. Государство в таком случае в современной культуре выступает в качестве культурного явления, организующего отношения между властью и народом.
В современной культуре концепт «государство» в первую очередь предполагает, что это такое территориальное образование, где каким-то образом организована общность между людьми, целостность жителей; территория, обладающая суверенитетом и независимостью, а также территория, на которой распространен единый государственный язык.
Концепт «государство» связан с представлением о наличии определенных символических знаков государственности — в первую очередь флага, гимна и герба.
Прообразом концептуальных представлений о государстве для человека может считаться семья, так как в сознании некоторых реципиентов данные области находятся в состоянии взаимосвязи.
Выделение таких параметров, как негативное и позитивное переживание концепта «государство», позволит сделать следующие выводы: в современной культуре государство осознается как необходимая сущность для бытия человека в современном мире, но при этом переживается в большей мере негативно.
Выделяется ряд устойчивых отрицательных реакций на Российское государство как культурный феномен: в первую очередь часто проявляет себя следующее разделение: человек крайне положительно относится к России как к территории, на которой он родился, — Родине, и при этом негативно относится к государству как властной структуре. Таким образом, можно зафиксировать оппозиционное явление внутри концепта «государство»: с одной стороны, государство — это страна, территория со специфической природой и проч., которая любима человеком; с другой стороны, государство — это аппарат власти, который человеком не принимается и отторгается. Данная тенденция проявлена и в конкретно называемых ассоциациях, и самим количеством слов-реакций, обладающих негативной окраской.
В заключение отметим, что так как зафиксированные нами тенденции являются, преимущественно, теми интенциями, которыми руководствуется среднее звено политической элиты (номенклатура уровня исполнения решений, НУИР) в своей повседневной практике, то для дальнейшего развития политического дискурса весьма важно не только его изменение на высших уровнях трансляции, но и соответствующие процессы на среднем уровне, в том числе и на уровне самих средств массовой информации. Запрос на такие изменения существует и сверху — от политической элиты, озабоченной улучшением имиджа страны, и снизу — от представителей слабо развитого, но все же существующего гражданского общества, озабоченного свой неспособностью как бы то ни было влиять на формирование текущей повестки дня. Именно в этом обоюдном желании многих частей нашего общества кроется шанс на развитие политического дис-
курса в соответствии с общепринятыми демократическими нормами и реальное движение российского общества в сторону модернизационного развития.
В конце исследования полагаем необходимым сказать о том, что само поле политической дискурсологии представляется весьма и весьма перспективным для изучения общественно-политической ситуации в России, так как сегодня все более очевидным становится ограниченная применимость классического политологического инструментария для исследования реальной российской политики. Как справедливо указывает российский исследователь Л. Бляхер, политолог все более оказывается в положении «просвещенного», но не «посвященного» в реальные условия принятия политических решений (Бляхер, 2006, с. 3). Для того чтобы мнение политолога-наблюдателя имело право на существование именно как мнение эксперта, а не «одного из миллионов», наблюдающих за видимыми проявлениями политики, и возникает необходимость в выработке нового аппарата описания политики, фиксации новых пространств, где принятие политических решений еще можно зафиксировать. И здесь возможности анализа политического дискурса могут сыграть весьма важную роль.
Литература
Алтунян А. Г. Анализ политических текстов. М., 2006. 384 с. (Altunian A. G. Analysis of Political Texts, Moscow, 2006. 384 р.).
Багдасарян В. Э. Национальное государство через призму идеологий, 2012 // http://Www. rusland.ru/analitics/78095 (Bagdasaryan V. E. National Government through the Prism of Ideologies, 2012 // http://www.rusland.ru/analitics/78095).
Бляхер Л. Е. Новые пространства политики и способы их изучения // Новости РАПН. 2006. № 6 (25) (Blyakher L. E. New Spaces of Politics and Methods of its Study // News of RAPS. 2006. N 6 (25)).
Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинали-заций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999. С. 337-383 (Serio P. The Russian Language and Analysis of Soviet Political Discourse: Analysis of Nominalization // Area of Meaning: French School of Discourse Analysis. Moscow, 1999. P. 337-383).
Фадеичева М. А. «Непредставленная» идеология и дискурс «нашизма» // Публичное пространство, гражданское общество и власть. Опыт развития и взаимодействия / отв. ред. А. Ю. Сунгуров. М., 2008. С. 407-418 (Fadeicheva M. A. "Unrepresented" Ideology and Discourse of "Nashism" // Public Space, Civil Society and Authority. Experience of Development and Interaction / ed. A.Yu. Sungurov. Moscow, 2008. P. 407-418).
ЛОЯМШЖС. 2013. Том 9. № 4
