CC BY
21
ЮЖНАЯ, ЮГО-ВОСТОЧНАЯ И ВОСТОЧНАЯ АЗИЯ
СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2015.04.027-035. КИТАЙ: ПЕРСПЕКТИВЫ РЕФОРМ. (Сводный реферат).
2015.04.027. PERRY E.J. Growing pains: Challenges for a rising China // Daedalus. - Cambridge, 2014. - Vol. 143, N 2. - P. 5-13.
2015.04.028. NAUGHTON B. China's economy: Complacency, crisis a. the challenge of reform // Ibid. - P. 14-25.
2015.04.029. HSIAO W.C. Correcting past health policy mistakes // Ibid. - P. 53-68.
2015.04.030. FRAZIER M.W. State schemes or safety nets? China's push for universal coverage // Ibid. - P. 69-80.
2015.04.031. GALLAGHER M.E. China's workers movement and the end of the rapid-growth era // Ibid. - P. 81-95.
2015.04.032. LIEBMAN B.L. Legal reform: China's law-stability paradox // Ibid. - P. 96-109.
2015.04.033. YANG GUOBIN. Internet activism and the party-state in China // Ibid. - P. 110-123;
2015.04.034. LEE CHING KWAN. State and social protest // Ibid. -P. 124-134;
2015.04.035. ECONOMY E. Environmental governance in China: State control to crisis management // Ibid. - P. 184-197.
Ключевые слова: Китай, реформы; КПК; экономический рост; экология; социальное обеспечение; право; социальный протест; рабочее движение; Интернет.
Директор Harvard-Yenching institute Гарвардского университета Элизабет Перри (027), обобщая материалы тематического но-
мера «Дедала»1, констатирует, что политика «реформ и открытости» ознаменовалась как «беспрецедентным успехом, так и возникновением экстраординарных проблем». Самой очевидной из них было сохранение правления КПК при «демонтаже командной экономики и регламентированного социального порядка», свойственных классическим коммунистическим системам (027, с. 6).
До сих пор, пишет Перри, среди простых граждан и чиновников, не говоря уже о западных ученых, сохраняется скептицизм относительно «долгосрочной совместимости процветающей рыночной экономики с настоящей (conventional) коммунистической политической системой». Перри призывает не равнять КПК с КПСС и не предсказывать судьбу коммунистического режима в Китае, ориентируясь на примеры Советского Союза и стран Восточной Европы.
В отличие от КПСС, пришедшей к власти в результате «сравнительно короткой и имевшей узкую базу городской рево-люции»2, КПК победила в «ходе продолжительной и всеохватывающей мобилизации крестьянства. Эта богатая революционная история оставила ценный практический опыт, воплотившийся в особенностях социальной организации и форм контроля (над обществом. - Реф.), обеспечив КПК важные политические преимущества, которые до сих пор позволяют ей выдерживать испытание времени» (027, с. 6-7).
Примером опытности и политической мудрости Перри считает реакцию руководства КПК на проблемы, возникшие в ходе экономического подъема. Оно «демонстрирует растущую озабоченность привязкой легитимности и долговечности своего коммунистического партийного государства к экономической машине, ход которой замедляется». Так, в 2007-2012 гг. при руководстве Ху Цзиньтао-Вэнь Цзябао было сделано немало для решения возникших социальных проблем и смягчения социального неравенства.
1 Первая часть статей из посвященного Китаю номера журнала Американской академии искусств и наук отражена в РЖ «Востоковедение и африканистика», 2015, № 3. - Прим. реф.
Перри упускает из виду мощное крестьянское движение революционного характера («крестьянскую революцию» 1902-1922 гг.), и в частности поддержку, оказанную в центральных губерниях России большевикам во время Гражданской войны 1918-1921 гг. - Прим. реф.
Либерализация трудового законодательства, расширение медицинского страхования и пенсионного обеспечения, программы поддержки бедных районов, развитие высшего образования - все это явилось частью «амбициозного плана обеспечить народную поддержку и таким образом сохранить устойчивость партийного правления» (027, с. 6-7).
Эту политическую линию продолжает руководство Си Цзиньпина-Ли Кэцзяна, провозгласившее курс на углубление реформ и объявившее войну коррупции в партийном и государственном аппарате. От чиновников требуют «отказаться от излишеств, чтобы не лишиться поддержки народа», как это произошло с КПСС, вызвав распад Советского Союза (027, с. 7).
Все это, заключает Перри, «отнюдь не означает, что подобные режимы могут существовать вечно. Но каким бы ни оказался срок жизни, отведенный КПК, будет большей мудростью рассматривать ее нынешние проблемы и недостатки как болезни роста политической системы, находящейся еще в процессе становления, чем как предсмертные муки коммунистического динозавра, обреченного на скорое вымирание» (027, с. 7-8).
Уже в начале реализации политики «реформ и открытости», отмечает профессор экономики Китая Калифорнийского университета (Сан-Диего) Барри Ноутон (028), Китай достиг высоких темпов экономического роста и удержал их на протяжении целой четверти века (за 1978-2002 гг. 9,6% ежегодного прироста ВВП). Более того, в то время как весь мир переживал промышленную рецессию и глобальный финансовый кризис, Китай еще и нарастил темпы, которые за 2003-2012 гг. достигли 10,4%. Китайское общество захватили «триумфаторские настроения», победоносный стиль утвердился и в правительственных документах (028, с. 14).
Феноменальный рост ВВП отразился в феноменальном же наращивании экономической мощи государства. Резко сокращавшиеся с демонтированием командно-административной экономики бюджетные поступления стали столь же стремительно расти по мере того, как в Китае утверждалась рыночная система. За 1995-2012 гг. эти поступления выросли в 15 раз, от 113 млрд до 1,86 трлн ам. долл, составив 22,6% ВВП (вместо 10,8% в 1995 г.).
Государство теперь «купается в деньгах»: «Денег в избытке не только для чрезвычайных случаев, но и для реализации пре-
стижных замыслов. Технологические мегапроекты, культурно-показательные мероприятия, пропагандистские акции мирового размаха - все возможно, стоит только пожелать высшему руководству». Даже «острейшие столкновения на почве распределения ресурсов смягчаются, поскольку от недовольных можно отделаться богатыми отступными» (028, с. 16).
Финансово-экономической и общественно-политической стабилизации способствовали, в первую очередь, два обстоятельства. Во-первых, посредством реструктурирования в конце 1990-х годов, сопровождавшегося многомиллионными увольнениями персонала госпредприятий, было проведено оздоровление госсектора. Из бремени для национального бюджета «государственные предприятия превратились в актив» (там же).
Во-вторых, произошла рационализация деятельности партийно-государственного аппарата. Кадровая политика сделалась устойчивой, закрепились требования к звеньям аппарата, формализовались условия продвижения по карьерной лестнице, и само продвижение сделалось более предсказуемым. Расширились возможности для получения дополнительных доходов. Все это вместе взятое значительно изменило установки молодого поколения, сместив установившиеся в начале реформ приоритеты с бурно развивавшегося частного сектора, особенно предприятий и фирм с иностранным капиталом и транснациональных корпораций, на чиновничью деятельность. «Студенты элитных университетов все чаще рассматривают партийно-государственную службу как наиболее привлекательную для карьеры» (там же).
Исключительно благоприятные условия для подъема Китая возникли благодаря тому, что широкое применение капиталов и технологий развитых стран сочеталось в ходе реформ с использованием демографических ресурсов, изобилие которых характерно для развивающихся стран. «Все, что требовалось для привлечения избыточной рабочей силы из деревни, - это основание нового промышленного предприятия или инфраструктурный проект» (028, с. 19).
Ныне приток дешевой рабочей силы снижается, в промышленности приморских провинций уже ощущается нехватка неквалифицированных работников. Понятно, почему в поддержку мигрантов выступает центральная власть. Мигранты провели ряд
удачных забастовок, имевших широкий резонанс. С середины 2000-х годов зарплата мигрантов стала расти на 10% ежегодно и к 2012 г. в реальном исчислении в 2,5 раза превысила уровень 2003 г. Это значит, констатирует Ноутон, что экономика страны в своем развитии достигла поворотного пункта, который наблюдатели назвали «конец дешевого Китая» (028, с. 21).
Китай утратил сейчас важнейший «демографический дивиденд», когда трудоспособное население росло быстрее, чем население страны в целом. Ныне рост численности трудоспособного населения прекратился, а с 2020 г. вслед за снижением его доли в общей численности народонаселения оно начнет снижаться и в абсолютных цифрах. Если в Японии между кульминацией экономического роста и снижением численности трудоспособного населения прошло 25 лет, в Южной Корее - 15, в Китае эти исторические моменты совпали. С отягчающими последствиями и для продолжения экономического роста, и для функционирования системы социального обеспечения! (028, с. 22).
Ухудшение количественных параметров трудовых ресурсов обостряет проблему улучшения качества. Между тем она и так стоит перед Китаем очень остро. Наряду с «демографическим дивидендом» страна исчерпала в значительной мере и технологический. «Догоняющий» тип развития позволял Китаю максимально использовать передовые технологии путем элементарного заимствования или их внедрения на многочисленных предприятиях с участием иностранного капитала. Ныне страна сталкивается с угрозой снижения того мощного потока иностранных инвестиций, который обеспечивал экономический рост, из-за их перемещения в страны с более дешевой рабочей силой.
Предельно нарастив в 2008-2012 гг. инвестиции, Китай не только добился высших темпов прироста ВВП, но и попал в финансовую западню. Оборотной стороной редкого успеха оказалось изобилие убыточных проектов. Яркий пример - скоростные железные дороги, задолженность по строительству которых составляет почти 0,5 трлн ам. долл., притом что действительную отдачу сулят лишь несколько направлений, прежде всего Пекин-Шанхай (028, с. 20-21).
Проблема убыточных проектов бесконечно мультиплицирована местными властями: последние за время мирового финансо-
вого кризиса набрали множество кредитов, с выплатой которых они не в состоянии справиться. По совокупности долги местных властей превышают сейчас 1,6 трлн ам. долл, так что общая государственная отягощенность «плохими долгами» составляет 25% ВВП (028, с. 21).
Между тем регуляторы вместо реструктурирования убыточных предприятий побуждают государственные банки (а для частного капитала финансовый сектор только приоткрывается) для их спасения от банкротства наращивать необеспеченные кредиты. Погашая долговременную задолженность краткосрочными субсидиями, власти вкладывают средства в проекты, не сулящие отдачи, и в заведомо убыточные корпорации. Так возникает огромный сектор «фирм-зомби», «полумертвых-полуживых», что в конечной перспективе порождает «риск паники финансовых институтов на финансовых рынках и коллапса» (там же).
Нечто подобное было в Японии: там тоже после феноменального роста в 1970-1980-х годов и под влиянием инерции успеха длительное время избегали реструктурирования убыточных корпораций, и это обернулось целым «потерянным десятилетием», как назвали 1990-е годы сами японцы (там же).
Китай выходит на позиции «глобального фронтира», перемещаясь в результате реформ на «передовые рубежи в многочисленных секторах мировой экономики» (028, с. 23), и сталкивается с проблемами, которых у него не было раньше. Это - «улучшить качество своих человеческих ресурсов», определить сектора экономики, продукты и услуги, где есть оптимальные возможности роста, и перейти в этих секторах от «догоняющего развития» на позиции одного из мировых лидеров. Сделать такое представляется невероятным без уменьшения масштабов государственного вмешательства, «исключения видимых и невидимых барьеров для инновационного бизнеса», расширения возможностей хозяйствующих субъектов в принятии «фундаментальных экономических решений». А все это «возвращает к проблеме экономической реформы» (028, с. 15).
У сторонников реформ в конечном счете есть только один аргумент, но очень серьезный: «Нынешняя экономическая ситуация и политический курс просто не гарантируют устойчивого развития» (там же). Без радикального улучшения экономических ин-
ститутов невозможно добиться роста производительности. Необходимо сконцентрировать силы и средства на поддержке самых конкурентоспособных и продуктивных компаний, допустив банкротство неэффективных производителей.
Это, в свою очередь, затрагивает государственную политику инвестиций, которая поощряет коррупцию. Во-первых, определяющую роль играют политические связи; и представители частного бизнеса вместо того, чтобы совершенствовать производство, стремятся укрепить эти связи. Несмотря на колоссальный рост частного сектора, наиболее прибыльные отрасли экономики, и прежде всего финансы, остаются, как правило, в государственной собственности, а следовательно, и прибыльность частных компаний немало зависит от доступа к этим ресурсам.
Во-вторых, инвестиции, прежде всего государственные расходы, и так занимают исключительное место в росте ВВП. С 2009 г. они держатся на уровне 48%, тогда как в других странах быстрого экономического роста (Япония, Корея, Малайзия, Таиланд) доля инвестиций в соответствующий период не превышала и 40% ВВП. Между тем при гигантских размерах внутреннего рынка Китай может добиться гораздо больших успехов от перестройки экономики на подъем внутреннего потребления, которое при заметном росте в ходе реформ все же не превышает сейчас 35% ВВП (028, с. 19).
Опыт азиатских стран, продемонстрировавших в свое время «экономическое чудо», важен и в другом отношении. Подобно Японии, Южной Корее, Тайваню, Китай вкладывает большие средства в образование и научно-технические исследования. Но, в отличие от них, последние в основном осуществляются за счет госбюджета. «Обладая избытком денег, государство еще и наращивает прямое вмешательство в сферу технологических исследований и инноваций» (028, с. 21-22).
Обычно же - и опыт Японии, Южной Кореи и других стран -предшественниц Китая в быстром экономическом росте это продемонстрировал - переход к качественным параметрам экономического роста сопровождается уменьшением государственного вмешательства и предоставлением больших возможностей для частного сектора - одним словом, «более широкой либерализацией экономики и социальной сферы».
Избегая реформ, Китай выбирает рискованный путь. «Существует реальная опасность, что установленная сверху и осуществляемая государственными органами программа инноваций в сочетании с прямым государственным контролем над большой частью экономики обернется замедлением крайне необходимого формирования в Китае инновационной, диверсифицированной и гибкой экономической системы» (028, с. 22-23).
Необходимость реформ осознается и самим китайским руководством, трезво оценивающим нарастание серьезных проблем, в том числе в экономической сфере. Еще в 2007 г. премьер Госсовета Вэнь Цзябао характеризовал китайскую экономику как «нестабильную, несбалансированную, дезинтегрированную и неустойчивую». Все последнее десятилетие правительство твердило о необходимости реформ, а в прессе КНР страстно обсуждались те или иные меры.
Призыв к реформам подхватило новое руководство Си Цзиньпина и Ли Кэцзяна. Принятая пленумом ЦК КПК в ноябре 2013 г. резолюция была воспринята наблюдателями как программный документ в пользу реформ. У нынешних руководителей, замечает Ноутон, еще есть возможность решить назревшие проблемы, чтобы обеспечить переход страны к более медленному, но устойчивому росту. «Однако они должны действовать быстро... Вопрос о сроках (наступления кризиса. - Реф.) не поддается контролю со стороны китайских политических деятелей» (028, с. 23).
Решающим станет наличие политической воли. Но есть ли таковая? «С какой стати те, кто получил столь большие преимущества от нынешней системы, станут ее изменять? Зачем кто-то станет отказываться от модели, которая принесла такие обильные материальные ресурсы и такой политический успех?» (028, с. 18).
Главным фактором стагнации реформ Ноутон считает не какую-то «самоуспокоенность или медлительность» тех или иных китайских руководителей, а «долгосрочную стабилизацию системы». Политическая система Китая постоянно перестраивалась в 1980-1990-х годах, чтобы ответить на все новые вызовы. Сейчас нет какого-либо «непосредственного ощущения кризиса». И система занята просто своим воспроизводством. Таким образом, те загадочные «частные интересы (vested interests)», на которые любят
ссылаться в Китае как на тормоз реформ, - это в наибольшей мере «интересы самой Коммунистической партии» (028, с. 16-17).
Консерватизм проник и в массовое сознание. Лидер экономистов, сторонников реформ У Цзинлянь объяснил: «Когда жизнь улучшилась, реформы остановились». С ростом доходов стремление к социально-экономическим преобразованиям ослабло, а неспособность руководства к их серьезному продолжению, притом что государственная пропаганда постоянно твердила о проведении все новых реформ, породила «кризис доверия в способность Китая к переменам». Это явление, нередко встречающееся в развитых странах, для граждан Китая стало «абсолютно новым». Китай «развивался столь стремительно, что каждому грядущее виделось полным различных возможностей... Подобная уверенность в будущем, похоже, теперь испарилась» (028, с. 17-18).
Даже когда с приходом к руководству Си Цзиньпина - Ли Кэцзяна были сделаны «решительные заявления о возобновлении рыночных реформ» и осуждена «пустая болтовня» прежних лет, ситуация принципиально не изменилась. Мало изменил ее и третий пленум ЦК КПК 18-го созыва (ноябрь 2013 г.)1. Скептицизм в отношении продолжения реформ сохраняется. «Это что, правда? -говорят в народе. - Мы поверим в них, когда увидим» (028, с. 18).
Ноутон считает, что резолюция этого пленума - «документ, внушающий доверие к продолжению реформ». Однако сомнения остаются: «Могут ли политические деятели Китая действовать на упреждение и отказаться от своих особых привилегий, прежде чем наступит серьезный экономический кризис?». Вопрос не только в том, могут ли сторонники реформ одолеть силы консерватизма, но также в том, «смогут ли они одолеть эти силы в отсутствии полномасштабного кризиса»? (там же).
Все же наибольшую опасность представляет сохранение существующего курса с отказом от структурных реформ. Если не принять предупредительные меры, «изменения могут приобрести разрушительный и потенциально катастрофический характер» (028, с. 15). Только «большие институционные перемены, которые могут сделать экономику более открытой, конкурентной, подчиняющейся
1 На пленуме новое руководство КПК выдвинуло программные установки относительно курса на углубление реформ. Западными специалистами они были оценены как многообещающие. - Прим. реф.
правовым нормам (rule-bound)», позволят избежать подобного развития событий, и только при таких преобразованиях китайское общество станет «креативным в технологической сфере, институционно эластичным, обеспечивающим высокий уровень жизни своим гражданам» (028, с. 24-25).
Профессор экономики Гарвардской школы общественного здравоохранения и консультант Госсовета КНР по вопросам реформы здравоохранения Уильям Сяо (029) утверждает, что принятие Китаем в 1980 г. рыночного подхода к этой сфере оставило «глубокие и незаживающие раны», с которыми придется иметь дело не только нынешним, но и будущим руководителям страны.
Во-первых, это глубокое неравенство в качестве медицинского обслуживания между городом и деревней, между преуспевающими и бедными провинциями. Правительство принимает в последнее время серьезные меры, чтобы улучшить обслуживание сельских жителей и бедных районов, однако не в силах смягчить этот разрыв «в сколько-нибудь значительной мере» из-за отсутствия в «глубинке» квалифицированного медицинского персонала.
Во-вторых, «нормой сделалась медицина, ориентированная на прибыль, а результатом - низкое качество, неправильные диагнозы, ненадлежащее лечение и, возможно даже, причинение вреда пациентам». Из-за этого пациенты теряют доверие к врачам, вступают с ними в конфликты и порой избивают.
В-третьих, из-за коррупции в медицинских учреждениях лечение становится все дороже, как следствие общие расходы государства и населения на здравоохранение растут непропорционально улучшению качества (029, с. 54-55).
Китай в последнее время тратит огромные средства на развитие социальной сферы. Государственные расходы на здравоохранение выросли с 4% ВВП на душу населения в 1990 г. до 5,2% в 2011 г. при феноменальном росте самого ВВП. Хотя по доле расходов на здравоохранение Китай заметно отстает от Мексики (6,2% ВВП) или Бразилии (8,9%), но столь же заметно превосходит Индию (3,9%). Проблема в том, что Китай в качестве наследия первого этапа реформ имеет сейчас «неэффективную систему здравоохранения, которую отличают чудовищные растраты и в целом низкое качество» (029, с. 65).
С введением рыночных отношений государственные расходы на здравоохранение резко сократились: с 50-60% потребностей медицинских учреждений до 10% по состоянию на начало 1990-х годов. Как следствие, государственные больницы и клиники превратились в «коммерческие предприятия», ориентированные на получение прибыли. В медицинских учреждениях быстро поняли, что продажа лекарств и проведение анализов являются «самым прибыльным способом, чтобы оставаться на плаву, выплачивать премии персоналу и иметь средства для развития». Соответственно, такая категория услуг, а также стандартные плановые операции стали нарастать как лавина (030, с. 55).
Выписка рецептов в лечебницах Китая в 2-2,5 раза превышает стандарты Всемирной организации здравоохранения. Чуть ли не половина родов (46%) в стране осуществляется с применением кесарева сечения, тогда как по стандартам ВОЗ - лишь 10-15%. В трех четвертях случаев пациентам с простудными заболеваниями предписывается применение антибиотиков при средних международных показателях 30%. Половина расходов в Китае на медицину приходится на приобретение лекарств, тогда как, например, в США только 10% (029, с. 55, 64).
Проблема низкого качества медицинского обслуживания тесно связана с его высокой затратностью для государства и особенно для простого человека. Корень зла, считает Сяо, - утрата у медицинского персонала профессиональной этики: «Действовавшая в течение трех десятилетий ориентированная на прибыль, коммерциализованная система привела к разрушению профессионально-этических ориентиров при принятии решений о процессе лечения».
Устранить этот порок непросто: «Преуспеяние сделалось широко признанной, если не прославляемой общественной ценностью» (029, с. 64). Правительство вынуждено будет легализовать доходы высококвалифицированных врачей на самой высокой планке, чтобы компенсировать им отказ от взяток и вынужденной благодарности клиентов. Но нужно еще будет найти средства для сопоставимого повышения доходов других категорий работников системы здравоохранения. И все же это отнюдь не избавит пациентов от необходимости платить за услуги медицинских учреждений,
тогда как высокая стоимость этих услуг в сочетании с их низким качеством уже становится источником массового недовольства.
Особую проблему представляют бедные сельские районы, где проблема медицинского обеспечения вызывает всеобщее возмущение, а в ряде уездов даже коллективные выступления и беспорядки. «В стране, где угроза существующему порядку проистекала исторически из недовольства обнищавшего крестьянства, неравенство в здравоохранении между деревней и городом чревато серьезными проблемами для китайского руководства». Стремясь изменить сложившееся положение, правительство в 2003 г. ввело систему медицинского страхования для сельских жителей (Новая кооперативная медицинская схема), субсидируемую центральными и местными властями. Субсидии на страховку для одного сельского жителя выросли к настоящему времени с 20 до 300 юаней (029, с. 56-57).
В конце 2012 г. правительство ассигновало на здравоохранение дополнительно 125 млрд ам. долл. Но львиная доля средств в этой сфере идет на городские учреждения медицины, 60% - на больницы. Положение усугубляет недобросовестность местных органов здравоохранения. Получив от правительства функции санитарной инспекции, они сосредоточились на этих высокодоходных занятиях в ущерб проведению профилактических мероприятий. Немалые издержки есть у правительственной тарифной политики, занизившей расценки на посещение больных или пребывание в больнице (койко-день) и завысившей расценки на диагностические анализы и исследования. Лечебным учреждениям предоставляется маржа 15% от стоимости лекарств на основе выписанных ими рецептов. Оборотной стороной становятся операции, в которых нет особой необходимости, и лекарственная токсикация от неумеренного их применения, а также ошибочные анализы.
Современный Китай, пишет Марк Фразье (Новая школа социальных исследований, Нью-Йорк) (030), унаследовал неравенство в социальном обеспечении и от правления Мао Цзэдуна, и от начального этапа реформ. Общая черта этих периодов - «пространственная дифференциация не просто в географических терминах, но в административных категориях, распределяющих индивидов и семьи (households) по различным зонам доступа к социальной политике». В соответствии с этими категориями выде-
ляются «три уровня гражданства» - деревня, город, чиновники (030, с. 70).
«Жесткие разграничения в гражданском статусе и в доступе к социальному обеспечению», существовавшие до реформ, были усилены с переходом к рынку. Тем не менее с конца 1990-х годов в Китае «начали признавать непродуктивность и даже абсурдность» таких разграничений. В отношении партийно-государственной номенклатуры (30 млн человек) они все же сохраняются в полной мере, но в других сферах социального неравенства происходят некоторые подвижки. Так, в законе о пенсиях 1997 г. были уравнены работники предприятий различных форм собственности, кроме мелкого бизнеса (там же).
Последние законодательные инновации в сфере социального обеспечения уравнивают горожан с трудовыми мигрантами, работающими на одних и тех предприятиях. Однако реально это происходит лишь в экспериментальном порядке: в Чэнду, Чунцине и некоторых городах провинции Гуандун. В муниципалитете Чун-цина, где на 33 млн жителей приходится 20 млн граждан с сельской пропиской, в 2010-2011 гг. было ассигновано 208 млрд юаней на то, чтобы довести уровень социального обеспечения небольшой части (3,4 млн) мигрантов из деревни до городских стандартов1. «Продолжающаяся урбанизация, - считает Фразье, - даже если система прописки (хукоу) сохранится, обострит необходимость обеспечить сельских жителей пособиями, приближающимися к пособиям горожан» (030, с. 76-77).
Китайское чудо «возникло на спинах сельских рабочих -мигрантов из деревни. Ни одна из реформировавшихся социалистических экономик не имела таких идеальных условий для капиталистической трансформации, как Китай», - утверждает директор Центра китайских исследований Мичиганского университета Мэри Галлахер (031).
Китайская модель развития воплотила социопространствен-ную сегрегацию в виде «жесткой разделительной линии между горожанами и сельскими жителями». Китай стал мастерской мира благодаря тому, что его фабрики «выжимали колоссальный прибавочный продукт из деревни». Будучи исключенными из государст-
1 Главой Чунцина был Бо Силай, политическая и управленческая линия которого была осуждена как популистская. - Прим. реф.
венной системы социального обеспечения, крестьяне жили в основном за счет натурального хозяйства. «Их жизненные потребности были минимальными, однако их стремление найти новые возможности трудоустройства - безграничным» (030, с. 81-82).
Поток мигрантов нарастал исключительными темпами: 22 млн в середине 1990-х, 79 млн в 2000 г. К 2010 г. численность сельских мигрантов превысила 220 млн, в настоящее время пройдена и отметка в 260 млн1. Другим аспектом рыночных реформ стало свертывание государственного и кооперативного секторов экономики. Между 1996 и 2002 гг. численность рабочих, занятых здесь, в связи с реструктуризацией и приватизацией сократилась почти наполовину, на 59 млн (031, с. 85-86).
Столкнувшись еще в начале реформ с актами массового возмущения из-за увольнений на государственных предприятиях, КПК достигла конечного успеха в демонтаже системы трудовых отношений, при которой работники были прикреплены к предприятиям (китайская версия японского «пожизненного найма»). Этот конечный успех в переходе к капиталистическому рынку труда был достигнут в немалой мере благодаря стремительному преуспеянию контингента профессиональных рабочих и специалистов за счет дискриминации низкоквалифицированного труда мигрантов.
Опасаясь социальной нестабильности, правительство постаралось выправить положение. В 2003 г. премьер Госсовета Вэнь Цзябао инициировал пропагандистскую кампанию против хронических задержек с выдачей зарплаты мигрантам. «Правительство выразило намерение поддержать требования рабочих-мигрантов, официально признав их представителями рабочего класса» (031, с. 86). Пассивности самих мигрантов приходит конец. Специалисты считают поворотной точкой для всего рабочего движения в Китае забастовку весной 2010 г. на заводе «Хонда» в провинции Гуандун, приведшую к остановке всех китайских предприятий фирмы и к цепной реакции стачек по всей стране. Молодые рабочие-мигранты поставили принципиальные вопросы типа разрыва зарплат между
1 Chinese migrant workers exceed 260 million by 2012 // Xinhua news agency., 2013. - May 23. - Mode of access: http://news.xinhuanet.com/english/china/2013-05/ 27/c 132411765.htm
различными категориями рабочих и игнорирования их интересов во Всекитайской федерации профсоюзов1.
«Растущие ожидания и возраставшая убежденность в справедливости своих претензий к предпринимателям заметны в постоянном увеличении трудовых конфликтов» с конца 1990-х годов. Новый этап рабочего движения наступил после 2010 г.: среднемесячное число забастовок было 16 в 2011 г., 32 в 2012 г., 50 за первые четыре месяца 2013 г. Суды наводнили заявления трудовых коллективов, местные власти не успевали реагировать на жалобы рабочих. Правительство ответило «более прямым вмешательством в трудовые конфликты и меньше стало обращаться к формализованным правовым институтам», притом что собственно трудовое законодательство совершенствовалось в либеральном духе (031, с. 87).
Правительственная стратегия в рамках программ «построения гармонического общества» и «системы социального управления» была переориентирована на превентивное разрешение трудовых конфликтов путем переговоров между конфликтующими сторонами при посредничестве властей. Обе стороны понуждались к уступкам, недовольным угрожали репрессиями. В итоге случаи посредничества заметно превысили легально-судебный арбитраж, в 2012 г. таким способом разрешались 58% трудовых споров (031, с. 90).
Возникающий «зазор между законностью и реальностью» («high standards, low enforcement») может использоваться государством для «выборочного принуждения и произвольного разрешения трудовых конфликтов» и одновременно - рабочими (031, с 83). Соответственно, и последствия возникающей ситуации могут быть двоякими. С одной стороны, власти, подкупая активистов, угрожая радикальным и суля различные блага всей массе участников трудового конфликта, получают возможность предупреждать проте-стные выступления. С другой - протестующие получают возможность организоваться вне легального поля официальных профсоюзов и активность их стимулируется в надежде добиться уступок от властей.
Власть всячески пытается не допустить перерастания рабочих выступлений во «что-то долгосрочное, программное или институ-
1 Единственная официально разрешенная организация профсоюзов. -Прим. реф.
ционализованное», однако, обращаясь к популистской риторике и избегая формализованных юридических процедур, оставляет «значительное пространство для спонтанной и неинституированной рабочей мобилизации». Так, сами власти поощряют мобилизацию протеста, поэтому специалисты по рабочему движению в КНР с тревогой пишут о возникновении «порочного круга государственного вмешательства и реакции рабочих». «Всеобъемлющее (overarching) стремление властей утвердить социальную стабильность оборачивается созданием потенциала нестабильности. Нестабильность встраивается в самую систему» (031, с. 82, 91).
«Следующий период развития Китая, - считает Галлахер, -станет подлинным испытанием» для миротворческой способности государства, в условиях, когда власти не стремятся расширять институционально-правовые методы регулирования трудовых отношений и проявляют прежнюю нетерпимость к созданию автономных организаций рабочих. Учитывая замедление темпов роста и нарастающие проблемы, связанные с негативными последствиями экономического рывка, прежние трудовые конфликты будут сложнее поддаваться разрешению. К тому же очень вероятно возникновение нового типа конфликтов - «между различными слоями рабочих в борьбе за свою долю уменьшающегося пирога» (031, с. 92).
«Возросшие мобилизованность и активность китайских рабочих, растущее осознание ими своих законных прав и их крепнущая уверенность в необходимости отстаивать эти права» сулят, по мнению Галлахер, отход от модели экономического развития Китая периода бурного роста (031, с. 83).
Директор Центра изучения правовых отношений в Китае Колумбийской школы права1 Бенджамен Либман (032) ставит вопрос: «Как далеко может развиваться правовая система, не создавая препятствия для авторитарного правления?» (032, с. 104). Наследием прошлого оказывается «парадокс законности и стабильности». По привычным представлениям западных обществ соблюдение законности является условием стабильности в обществе, между тем в современном Китае связь между этими категориями далеко не столь прямолинейна.
1 Юридическое отделение Колумбийского университета (Нью-Йорк). -Прим. реф.
Китайские реформы начались с упором на законность и правопорядок. Это объясняется, во-первых, реакцией на произвол и хаос периода «культурной революции» и, во-вторых, необходимостью создания правовой базы для становления рыночных отношений. Форсированный характер приняла законодательная деятельность, обеспечивавшая в первую очередь проведение экономических реформ. Едва ли не с нуля была воссоздана корпорация юристов, да и собственно профессия: если в 1978 г. их насчитывалось 3 тыс., в начале 2000-х стало больше 160 тыс. Возникла система юридических консультаций, сложились объединения юристов, была внедрена программа правового воспитания населения (032, с. 98).
«Закон стал важным инструментом управления Китаем», однако законность в системе партийного государства сохраняла строго подчиненную роль. Ее предназначением при проведении реформ было «максимально облегчить, а не ограничить проведение партийной политики», обеспечив перестройку экономики на рыночные рельсы. Утверждавшаяся законность отнюдь не предусматривала «контроль над самой партией» (032, с. 97-98).
Существует объективная сложность применения норм законности и правопорядка в быстро развивающемся и радикально преобразующемся при этом обществе. Главное же, как КПК «понимает свою роль в трансформации китайского общества» (032, с. 107). А это, собственно, и есть партократия. Монополия партийной власти ассоциируется с правопорядком, ее обеспечение - со стабильностью всей макросистемы. Отсюда в конечном счете приоритет стабильности над законностью. Более того, в партийных кругах существует очевидное опасение, что «сильные правовые институты могут угрожать контролю» над обществом со стороны компартии (032, с. 97).
Си Цзиньпин при приходе к руководству подтвердил установку «Власть закону (rule of law)»; и это было воспринято в самом Китае и за его пределами как размежевание с популистским курсом, тяготение к которому обнаружилось у сторонников смещенного оппозиционера Бо Силая. Однако материалы о происходящем в Китае, преследование правозащитников, репрессии против неправительственных организаций, усиление цензуры СМИ и особенно Интернета отчетливо свидетельствуют, что высшее руководство в последние годы воспринимает правовые процедуры как
помеху усилиям по поддержанию социальной стабильности. Недавнее создание государственной Комиссии по вопросам безопасности под непосредственным руководством Си Цзиньпина говорит само за себя.
Когда с середины 2000-х годов произошла активизация социального протеста, КПК решительно перешла к внесудебной практике и неформализованным методам разрешения конфликтов. Наиболее чувствительные для общественного мнения дела вроде последствий Сычуаньского землетрясения или приобретшего международный резонанс скандала с недоброкачественным детским питанием вообще не подпадают под судебную юрисдикцию. Суды отказываются, как правило, принимать к рассмотрению дела, мотивированные социальным протестом, например, те, что связаны с реквизицией земли у крестьян.
В категориях существующего в КНР правопорядка нельзя, однако, говорить об «отходе от законности», как считают некоторые западные правоведы. Речь может идти, полагает Либман, о «возвращении к популистской законности», которая представляет наследие эпохи борьбы КПК за власть в стране с характерным для революционного сознания пренебрежением нормами права. Широкое обращение к внесудебной практике разрешения гражданских дел, официальная установка на достижение согласия противоборствующих сторон с навязыванием им посредничества и при непременном участии партийных органов - все это освящается официальным политическим курсом, который по революционной традиции именуется «правосудие для народа» (032, с. 99).
Характерно заявление председателя Верховного народного суда, что судьи КНР должны руководствоваться тремя приоритетами - дело партии, народные интересы и на последнем месте -закон и Конституция. Судей призывают учитывать общественное мнение, усиливается контроль над судебными институтами со стороны партийных органов. Все чаще звучат призывы отвергнуть «иностранные модели юриспруденции». Правовое образование «все более идеологизируется» (032, с. 101).
Следует учитывать, что предубеждение к легальным методам разрешения социальных конфликтов сохраняется в народной традиции, которую только упрочила практика властей, широко использовавших в начале реформ судебные органы в карательных
целях. Вполне определенно при подавлении многочисленных народных выступлениях этой поры «власть закона» выявлялась как «власть при помощи закона». Отнюдь непросто теперь убедить участников протестных выступлений, что они могут прибегнуть к легальным методам удовлетворения своих требований. Социологические исследования раскрывают «представление народа, что правовая система все больше служит интересам элиты» (032, с. 104).
Как отмечает доцент Пенсильванского унверситета Ян Го-бинь (033), власти КНР в полной мере оценивают эффективность интернет-каналов в распространении протестных настроений. В китайском официальном дискурсе существует специальный термин «массовые инциденты в Интернете, wangluo quntixing ъкЩап)». Подразумевается большое число постов и комментариев, которые распространяются «в крупных онлайн-сообществах, блогах и мик-роблогах» (033, с. 111).
Власти рассматривает интернет-протест как «угрозу социальной стабильности, национальной безопасности и как подрывающий доверие к властям и законности1». Сфера регулирования Интернета постоянно расширяется и покрывает в настоящее время весь сетевой поток: от новостей до онлайн-игр. Первая реакция властей на распространение в Китае Интернета носила «резкий, панический и, как правило, жесткорепрессивный характер». Обычной практикой было немедленное закрытие вебсайтов и арест их создателей. По данным Амнисти интернешнл, в 2004 г. в китайских тюрьмах находились 54 политических активиста, привлеченных за свою деятельность в Интернете (033, с. 115-116).
Характерна судьба Чжао Ляньхая. В 2008 г. его маленький сын пострадал от употребления сухого молока, зараженного мела-мином. Он призвал оказавшихся в таком же положении родителей бороться за наказание компании-производителя и возмещение причиненного ею ущерба. Когда его сайт был закрыт, он перешел на Твиттер. Получив здесь большую моральную поддержку, он начал критиковать власти и поддержал петицию за освобождение оппозиционера Лю Сяобо. В результате в 2010 г. его самого осудили на 2,5 года тюрьмы. За «нарушение общественного порядка»! (033, с. 112-113).
1 Имеется в виду распространение информации, которая по тем или иным причинам не проходит по официальным каналам. - Прим. реф.
Все же в последнее время акцент смещается на методы «культурного управления» и «мягкий контроль». Критика властей в сайтах и блогах не всегда вызывает репрессивную реакцию, если не содержит призыва к коллективным выступлениям. Возрастает число «интернет-инцидентов», в которых критикуются чиновники-коррупционеры или состояние охраны природной среды, что косвенно может свидетельствовать о «большей терпимости правительства к общественным дискуссиям по этим вопросам». Агентство Синьхуа регулярно обозревает эти дискуссии в Интернете на своих сайтах (033, с. 115-116).
Интернет-сообщество активно побуждается к самоцензуре. Крупные веб-порталы содержат теперь большие группы редакторов, которые следят за содержанием интернет-сайтов и проводят фильтрационную работу в целях саморегулирования и чтобы избежать вмешательства властей, которое может нанести ущерб бизнесу этих коммерческих организаций.
Как альтернатива блогам и социальным сетям китайского Интернета расширяются каналы правительственной информации с тщательно дозированным содержанием, активизируется контрпропаганда. Негласно при обсуждении в сети актуальных общественно-политических тем принимают участие хорошо подготовленные чиновники или хорошо оплачиваемые профессиональные эксперты. В среду блогеров внедряются сотрудники полиции, сайты которых иногда становятся весьма популярными. И напротив, в отношении некоторых популярных оппозиционных блогеров на сайтах организуется публичное шельмование в духе «культурной революции».
Можно сказать, что различные интернет-сайты сделались «форумом для пользователей, которые выдвигают свои требования и выражают протест». Такие форумы стали электронной версией знаменитой «стены демократии», на которой люди писали свои воззвания накануне событий на площади Тяньаньмэнь в мае-июне 1989 г. По большому счету, «проверенной временем формой выражения общественных настроений в современной китайской истории» (033, с. 120).
Китайская история народного протеста исключительно богата, и то, что власти называют «интернет-инцидентами» - свидетельство ее многообразия. Со своей стороны, власти «больше не
пытаются искоренить онлайн-протест». Государство-партия стремится «регулировать его и интегрировать в своих интересах». Как подчеркивают специалисты по китайской политике, адаптационные способности режима - часть тоже «долгой истории политической гибкости». И теперь эта «запутанная история взаимного приспособления (правящего режима и социального протеста. - Реф.) с преемственностью и изменениями развертывается в цифровом царстве» (там же).
«Репрессии, - констатирует профессор социологии Калифорнийского университета (Лос-Анджелес) Ли Чин Кван (034), -остаются центральным элементом в китайских государственных руководствах по отношению к протесту, когда тот оспаривает монополию власти и господствующей идеологии». Однако по отношению к массовым выступлениям, выдвигающим социально-экономические требования, власти склонны проявлять благоразумную сдержанность, понимая, что в развивающемся обществе при масштабных переменах «умеренные уровни протеста неизбежны, а репрессии могут обернуться еще большим насилием» (034, с. 129).
Как проявление заметной эволюции в отношении к социальному протесту большой размах в последнее время приобрела практика, которую сами власти КНР назвали «купить мир за деньги». «Начавшись как чрезвычайная мера, чтобы обеспечить стабильность накануне Пекинской олимпиады (2008 г. - Реф.), когда недовольные граждане воспользовались благоприятным моментом для выдвижения своих требований в многочисленных протестных выступлениях и петициях, покупка стабильности сделалась обычной практикой... коммунистического режима» (034, с. 130).
Одним из подтверждений радикальности перемен после смерти Мао Цзэдуна оказалось изменение социальной политики, включая отношение власти к гражданскому обществу и к социальному протесту в том числе. И в здравоохранение, и в образование внедрились рыночные отношения, даже в государственном секторе на предприятиях работники не защищены от увольнения и не обеспечены ни жильем, ни питанием, как было принято (хотя и на элементарном уровне - «чашка риса» и жилье «без удобств») при социализме времен Мао Цзэдуна.
С началом рыночных реформ граждане Китайской Народной Республики внезапно были предоставлены сами себе. «В постсо-
циалистическом Китае, - констатирует Ли Чин Кван, - государственный патернализм в виде обеспечения условий существования и занятости трудящихся был радикально ослаблен». В этих условиях «использование силы стало политически нежелательным, а идеологическое индоктринирование перестало быть эффективным» (034, с. 130).
Потребовалась альтернатива; и китайские власти вынуждены были перейти к политике «соглашения и покупки стабильности», тем более, что ресурсов для этого к 2000-м годам благодаря экономическому росту и росту бюджетных поступлений оказалось предостаточно. Правительство каждой провинции имеет теперь так называемые «фонды поддержания стабильности», которые по совокупности уже превысили бюджет национальной обороны (034, с. 130-131).
Такая «рыночно-ориентированная» стратегия «до сих пор поддерживает стабильность, деполитизируя конфронтацию государства и общества и обеспечивая недовольным гражданам некоторую степень политического влияния в дополнение к относительно расширившимся возможностям материальных приобретений и символических поощрений от государства». Поскольку идеологической приверженности к коммунизму уже не требовалось, материальная выгода становилась «стержнем подчинения», и для обеих сторон возникало известное «пространство для маневра» (034, с. 131).
При всей эффективности в краткосрочной перспективе коммерциализация отношений между партией-государством и обществом сулит, по Ли Чин Кван, непредвиденные последствия: «Когда связи между государством и обществом столь сильно зависят от квазирыночного обмена лояльности (compliance) на выгоду, не остается авторитета у авторитаризма, недоговорных элементов в договоре1 и, возможно, никакой надежности за фасадом стабильности» (034, с. 132).
Перспективы политики «соглашения и покупки стабильности» оказываются, таким образом, двоякими. Столкнувшись с упорным в отстаивании своих требований и идейно принципиаль-
1 Имеется в виду социологическая концепция договорных отношений между государством и обществом о взаимных обязательствах, включая те, что не фиксируется в каких-либо правовых актах. - Прим. реф.
ным руководством протестных выступлений, власть может задействовать репрессивную машину подавления, отказавшись таким образом от стратегии компромисса, а это неизбежно приведет к политизации отношений между государством и обществом с эвентуальным возвратом к маоистской модели деспотического авторитаризма.
Второй вариант эволюционный. Эрозия авторитета партии-государства может быть длительной и подспудной, и «глубинная (deep-seated) уязвимость режима выявится только в случае нехватки средств (fiscal crisis) или когда недовольные граждане не захотят больше отказываться от своих политических прав» (034, с. 132).
Предельная интенсивность использования ресурсов породила «глубокий и непреходящий экологический кризис», - пишет директор Центра азиатских исследований Совета по международным отношениям США Элизабет Икономи (035). Разрушение природной среды - засорение воздушного пространства, загрязнение источников воды, деградация почвы - явилось самым прямым и неблагоприятным следствием экономического рывка.
Потребление энергии неуклонно растет - вопреки заданиям пятилетних планов о его снижении оно выросло за 2000-2010 гг. на 130%; и при этом 70% энергопотребления обеспечивается использованием каменного угля. Кроме невероятного роста катастроф на шахтах, оборотной стороной каменноугольного «уклона» сделалось засорение воздушного пространства углекислотой и другими вредными примесями. По данным международных обследований 500 крупнейших китайских городов, лишь несколько (меньше 1%) из них удовлетворяют нормам ВОЗ по качеству воздуха (035, с. 185-186).
Еще хуже ситуация с водными ресурсами. Нет природного ресурса, дефицит которого внушал бы большую тревогу китайским властям и нес бы большую угрозу перспективам дальнейшего экономического подъема, чем вода. Не менее десяти провинций страдают от ее дефицита, а эти провинции дают 45% ВВП, 40% продукции сельского хозяйства и более половины промышленной продукции. По данным Геологический службы Китая, более четверти стоков основных речных систем страны непригодны даже
для промышленного или сельскохозяйственного пользования (035, с. 186).
Исключительных масштабов достигла деградация почвы. Традиционная житница Китая лессовое плато в настоящее время не имеет равных в мире по степени почвенной эрозии. В связи с неумеренным применением минеральных удобрений и химических средств защиты растений интенсивно происходит загрязнение почвы и подпочвенных вод солями тяжелых металлов и диоксидами. Симптоматическое следствие - появление «раковых деревень», где уровень онкологической заболеваемости в десятки раз превышает общекитайские показатели1.
Правительство ассигнует все больше средств на природоохранные мероприятия. На 12-ю пятилетку (2011-2015) они превышают 0,5 трлн ам. долл, на 60% больше, чем в предыдущую пятилетку (035, с. 187). Однако, считает Икономи, мало шансов, что задания новой пятилетки будут выполнены более успешно. Власти признают причиной неудачи в охране природной среды ресурсо-затратную модель экономического развития, от которой Китай до сих пор не может отказаться.
На самом деле, проблема гораздо шире, и затрагивает она не только экономику, но и политический курс, административную систему, общественную жизнь, культуру. Экологический кризис -распространенное явление в развивающихся странах; однако факторы, препятствующие его преодолению в Китае, во многом носят специфический характер. Это сохранение партийных установок «рост прежде всего». Это незаинтересованность местных властей, для которых забота об экологии представляет обузу в их деятельности и помеху личному преуспеянию. Это зависимость судебной системы от органов власти, в отличие, например, от Индии, где она строго стоит на страже законодательства об охране природной среды. Это «отсутствие доверия к неправительственным организациям», контроль и экспертиза которых сыграли заметную роль в решении экологических проблем в других странах Азии (035, с. 194).
1 Лю, географ из университета Центрального Миссури (США), сообщал в 2010 г. о полутысяче (459) установленных им «раковых деревнях», в части которых онкологическая заболеваемость в 30 раз превышала среднекитайский уровень (031, с. 187). См. также: Lora-Weinright A. An anthropology of «cancer villages» // J. of contemporary China. - Abingdon, 2010. - Vol. 19, N 63. - P, 79-99. - Прим. реф.
Вместо того чтобы привлечь к охране среды общественность, китайские власти всячески стремятся избежать такого вмешательства, прибегая к недемократической практике жесткого дозирования экологической информации. И когда такая информация, во многом благодаря деятельности НПО и интернет-сообществу, становится все-таки общественным достоянием, действительно может последовать неконструктивная реакция. Из-за недостатка легальных каналов выражения общественного недовольства1 она, как правило, принимает форму массовых протестных выступлений с блокадой административных зданий, перекрытием дорог, столкновениями с полицией. «Экологическая ситуация, - считает Икономи, -сейчас потеснила незаконные реквизиции земли, сделавшись важнейшим источником социального протеста в Китае» (035, с. 191).
Остроту экологической проблемы нельзя всецело отнести к ответственности государственных органов или к своекорыстности крупных корпораций. Больным вопросом китайского общества остается низкая экологическая культура населения, которая самым негативным образом проявляется в чрезмерном использовании минеральных удобрений или несоблюдении элементарных правил безопасности при употреблении пестицидов.
В литературе встречаются описания самых вопиющих случаев. «В марте 2013 г., - пишет Икономи, - жители Шанхая наблюдали, как по протекающей через город реке Хуанпу плывут туши более 16 тыс. мертвых свиней. Живущие выше по течению фермеры провинции Чжэцзян (богатейшей в Китае. - А.Г.), столкнувшись с массовым заболеванием животных, вместо того чтобы сжечь трупы, как требовал закон, просто сбросили их в ближайший водный источник». Подобные факты экологического бескультурья отмечались и в других местах (035, с. 184).
А.В. Гордон
1 Граждане КНР имеют право, в ряду всех остальных проблем, жаловаться на злоупотребления и недостатки в экологической сфере, и они активно пользуются этим правом. Лишь в 2010 г. было подано более 700 тыс. индивидуальных жалоб такого рода. А за 11-ю пятилетку Министерство защиты среды получило 300 тыс. коллективных петиций. Однако эффект был ничтожен. Лишь 900 из них дошли до административного разбирательства, и было возбуждено всего 30 уголовных дел (035, с. 191).
