CC BY
14
СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2008.04.033-040. КНР: СОЦИОЛОГИЯ ПЕРЕХОДА - ПЕРЕХОД В СОЦИОЛОГИИ.
2008.04.033. MERLE A., ZHANG LUN. Sociologie de la transition, transition de la sociologie // Cahiers intern. de sociologie. - P., 2007. -A. 54 (NS), Vol. 122. - P. 5-6.
2008.04.034. ZHANG LUN. Changement social et mouvements sociaux // Ibid. - P. 7-30.
2008.04.035. MERLE A. De la reconstruction de la discipline à l’ interrogation sur la transition : la sociologie chinoise à l’épreuve du temps // Ibid. - P. 31-52.
2008.04.036. SUN LIPING. La Transition sociale : un nouvel enjeu pour la sociologie du développement // Ibid. - P. 53-72.
2008.04.037. SHEN YUAN. «Intervention forte» et «intervention faible»: deux voies de intervention sociologique // Ibid. - P. 73-104.
2008.04.038. YING XING. «L’École rurale» et les études chinoises sur la gestion autonome villageoise // Ibid. - P. 105-122.
2008.04.039. TRAN É. École du Parti et formation des élites dirigeants en Chine // Ibid. - P. 123-144.
2008.04.040. WIEVIORKA M. La Chine et l’avenir mondial de la sociologie // Ibid. - P. 165-168.
Орор Мерль (Лионский университет, Франция) и Чжан Лунь (Европейский центр китайских исследований, Париж) (033) подчеркивают значение преобразований в КНР для развития социологических исследований. Грандиозность перемен, их глубина и скоротечность, равно как и порожденные ими проблемы, представляют фундаментальный вызов западным теориям развития. И в постижении происходящего социология в ряду других общественных наук закономерно выдвигается на первый план, поскольку явление перехода от одной системы к другой изначально было привилегированным объектом познания для социологов.
В данном случае понятие «перехода» имеет два смысла - это движение от «тоталитарной» к «посттоталитарной» системе и от традиционности к модерности. Соответственно предполагается разработка особого инструментария, который может быть адекват-
ным для трактовки не только происходящих изменений, но и самой их модели; появление новой «ориентации» - чжуаньсин, где син собственно и означает изменение модели (033, с. 5).
В рамках этой новой ориентации в КНР получает признание социологическая наука, и возрождение в стране национальной социологии представляет тоже знаковое явление для мировой науки. Как часть происходящих преобразований социология КНР, утверждаясь и стремясь играть в них активную роль, укрепляет международный престиж социальных наук. Немаловажно и то, что социологи КНР в своих исследованиях соединяют «западную теорию с китайской почвой», поверяя таким образом опытом огромной восточной страны господствующие на Западе концепции (033, с. 6).
Проблемы, которые возникли перед мировой социологической наукой, Чжан Лунь (034) подразделяет на две категории. Во-первых, социологи на Западе в последнее время отказывались от анализа изменений, делая упор на стабильность социальных систем, которые они изучали. Во-вторых, в преобразованиях, происходящих в Китае, есть два тесно взаимосвязанных аспекта, которые обычно аналитически различаются. Это «посткоммунистический переход, и по существу он не отличается от изменений в других коммунистических странах», и это длящийся полтора столетия «переход одной из древнейших цивилизаций мира к модерности» (034, с. 8).
Благодаря соединению этих аспектов выявляется специфическая, отличающая Китай от других социалистических стран, роль, которую играют в преобразованиях социальные субъекты, а также специфика порожденных преобразованиями социальных движений.
Понять современное место КПК в преобразованиях нельзя без учета той роли, которую она играла в модернизации страны на предыдущем этапе (теория «path dependence», обусловленности текущей ситуации в стране ее предшествовавшим движением). На протяжении ХХ в. происходила нараставшая радикализация китайского общества и главное - общественного мнения1. При этом «утопизм и эгалитаризм» снискали китайским коммунистам симпатии западной интеллигенции, а «популизм, национализм и антимо-
1 Yti Ying-Shih. The radicalization of China in the twentieth century // Daedalus. -Cambridge (Mass.), 1993. - Vol. 122, N 2 (034, c. 9). Описание здесь и далее по реф. источнику.
дернистский модернизм вызвали восхищение Красным Китаем у революционеров Третьего мира» (034, c. 10). И тем не менее с конца 1970-х годов в интеллектуальной жизни поменялись лозунги: Революцию заменила Реформа1. Что случилось?
Плановая экономика, которая в середине ХХ в. представлялась вершиной рационализма, в катастрофах «большого скачка» и «культурной революции» явила свою иррациональность. Сдвиг в общественном сознании произошел в последние годы «культурной революции» и имел следствием, с одной стороны торжество реформаторов и прагматического курса в руководстве КПК, а с другой - поддержку реформаторов интеллигенцией. Отказ от маоистской модели стал основой «великого реформаторского союза», и его образование «изначально придало переходу мощную динамику» (034, с. 11).
Активную поддержку реформам выразили крестьяне и маргинальные городские слои. «Движимые инстинктом выживания», они пустились во все тяжкие индивидуального предпринимательства. Готовность рискнуть всем - жизнью, свободой, социальным положением, постоянная и ожесточенная борьба с «идеологическими и институционными преградами» сделали эти низы настоящими творцами преобразований (034, с. 11-12).
При всем разномыслии в отношении направления реформ в Китае существует «консенсус между субъектами (acteurs) относительно самой необходимости реформирования» страны. Этот консенсус базируется на двух идеологических процедурах, получивших название «бяньтун» и «чжэнлян гайгэ». Смысл первой сформулировал Дэн Сяопин, призвав не дискутировать о характере преобразований. Важна эффективность реформ, а не установление их принадлежности к социализму либо капитализму. Термин «социализм» все же удержался в официальном наименовании характера реформ; но стал настолько «вариативным», что удовлетворяет различным требованиям и обстоятельствам.
Смысл «чжэнлян гайгэ» заключается в необходимости развивать производство любой ценой, и тем самым добиваться увеличения размеров национального «пирога». Вопросы распределения,
1 Zhang Lun. La vie intellectuelle en Chine après la mort de Mao. - P. : Fayard, 2003 (034, c. 10).
способы дележки этого «пирога» отходят на второй план, ставятся в зависимость от экономического роста (034, с. 12-13).
Политическая гибкость руководства позволила осуществить деколлективизацию, ставшую основой всех последующих преобразований в КНР. Будучи спонтанным народным движением, она получила официальную санкцию как «изобретенная крестьянами новая форма социалистического сельскохозяйственного производства». Деколлективизация создала рынок для развития промышленности и одновременно обеспечила городских жителей дешевыми продуктами, которые позволили им перенести тяготы реконструкции государственной экономики. Лишь перекачка ресурсов из частных хозяйств в деревне позволила, в конечном счете, осуществить эту реконструкцию. Уникальным явлением постком-мунистического перехода и перехода к модерности стала сельская индустриализация. Таков вклад «героических крестьян» Китая в преобразование страны (034, с. 14-15).
Творческая роль крестьянства, в свою очередь, явилась выражением важнейшей особенности китайских реформ. «Сохранение жизнеспособности общества (“vitalité sociale”)» - вот ключ к объяснению различий в осуществлении преобразований между КНР и СССР (036, с. 15). В обоих социалистических государствах власть стремилась к полному поглощению общества, и в обоих случаях ей не удалось довести это стремление до конца. Но достигнутая степень огосударствления оказалась различной, к тому же КПК с начала реформ рационализировала отношения между государством и обществом, передав последнему часть своих функций. Произошла и дифференциация внутри самой власти - перераспределение полномочий от центра к регионам или отраслям («domains»). В результате КПК удалось не только предотвратить распад государственности, но и сохранить активную роль в преобразовании общества.
«Деидеологизировав свои функции, нынешнее (китайское. -Реф.) государство во многих отношениях уподобилось авторитар-но-модернизаторскому государству, каковое известно в Азии и Южной Америке. «Прагматизм, установка на развитие, авторитаризм политической системы и национализм - вот, что их объединяет» (034, с. 16).
Однако политический ресурс, обретенный КПК с началом преобразований, близок к исчерпанию. Партия не допускает ни малейшего покушения на монополию власти, а дифференциация государственных функций оказывается относительной, подчиненной задачам сохранения этой монополии. Возникает очевидное противоречие. «Отсутствие социального обеспечения для большинства населения, непомерная стоимость образования, массовая безработица, ужасающая деградация природной среды, галопирующая преступность(...) свидетельствуют об отсутствии государства», тогда как «коррупция, контроль над СМИ, запрещение создавать объединения. указывают на чрезмерное его присутствие» (там же).
Выдвинутый Дэном принцип «бяньтун», откладывания вопроса о характере реформ уже не срабатывает в условиях острой их критики со стороны «новых левых». А принцип «чжэнлян гайгэ» оказывается неэффективным, когда отсутствуют возможности социального продвижения вне сложившейся системы. Возник «кризис доверия к власти», вызывающий подозрение ко всем ее мероприятиям. Ответ власти троякий. Во-первых, это политические кампании испытанного образца, например - отстаивание «чистоты рядов». Во-вторых, выдвижение лозунгов «править страной посредством законов». В-третьих, это провозглашение цели «построения гармоничного общества», что подразумевает перераспределение ресурсов, полученных благодаря экономическому росту, между различными слоями населения (034, с. 17).
Однако происходящее сращивание власти и богатства, формирование коалиции между чиновниками и нуворишами ставит под вопрос продвижение реформ во всех этих направлениях. Единственной возможностью «деблокирования ситуации» является вмешательство самого общества в образе различных социальных сил (034, с. 18).
В результате реформ произошло «возрождение классов». Реальностью становится прежде всего формирование «класса господ», что проявляется на всех уровнях социального бытия - привилегированные школы, благоустроенные кварталы, особая сфера услуг, включая в первую очередь медицинское обслуживание. «Рождение среднего класса порождает большие надежды относительно будущего Китая, однако его характеристики еще очень нечеткие, а перспективы роста могут быть извращены и подавлены
господствующим классом»1. Численность рабочего класса возрастает параллельно с «падением его политического и общественного престижа». Тем не менее, несмотря на структурные различия в «защите общих интересов против государства, китайских и иностранных патронов, формируется его классовая идентичность». «У крестьян это чувство классовой идентичности усиливается благодаря комплексу своей жертвенности, порожденному итогами развития» (034, с. 19).
«Парадоксально. хотя классовая борьба никогда не была столь реальной, как сейчас», именно сейчас официальные источники меньше всего говорят о классах. «Если теорией классовой борьбы партия оправдывала захват власти и ее удержание, то теперь партийные интересы заключаются в том, чтобы избежать каких-либо дискуссий о борьбе классов» (034, с. 20).
Вместе с формированием классового общества пришло время социальных движений. Если первый этап реформ ознаменовался главным образом политической борьбой, борьбой за демократизацию власти, то после Тяньаньмэньских событий 1989 г. эта борьба сошла на нет. Теперь демократизация видится залогом обретения социальных прав. 90-е годы ознаменовались возникновением массовых движений различного типа. Среди них имели место и такие, которые Запад знал в далеком прошлом - например, рабочее движение, и новые, возникшие на Западе в 60-70-х годах (экологические, феминистские, представителей нетрадиционной сексуальной ориентации и т.д.).
Все это многообразие можно объединить названием «движение защиты прав (вэйцзуань юньдун)». Под эту категорию попадает и борьба рабочих за свои профессиональные интересы, и борьба крестьян против вымогательства со стороны чиновников, и борьба мигрантов за возможность проживания в городах, где они работают. Наконец, это быстро развивающиеся в последнее время «движения в защиту прав собственников», охватывающие как крестьян, земли которых экспроприируются под нужды городского и промышленного строительства, так и горожан, дома которых сносятся для создания благоустроенных территорий.
1 2Ьои Х1аоЬип. 2Ьи^^о /Ьи^сЬап .дед ШаосЬа. - Рект: 8ЬеЬш кехие шепх1ап сЬиЪашЬе, 2005 (034, с. 19).
«Защита прав» в современном Китае стала самым популярным лозунгом. Он звучит и в устах человека с улицы, и представителей власти. Еще 15 съезд КПК (1997) провозгласил в качестве политической линии «Управлять страной на основании Закона и создать правовое социалистическое государство». В 1999 г. эта установка была включена в Конституцию. В 2004 г. Конституция была дополнена положением «Государство уважает и защищает права человека» (034, с. 22). Тем самым был положен конец длительной полемике с традиционалистами, и защита гражданских прав сделалась узаконенным требованием.
Разумеется, это не гарантирует успеха; помехой становится не только противодействие властей, но и слабость гражданского сознания населения. Движения в защиту коллективных или индивидуальных прав становятся поэтому школой гражданского воспитания для широких масс. «Без подлинной демократической жизни не будет ни зеленых гор, ни чистой воды», - заявил активист экологического движения Тан Сиян (034, с. 25). Важная особенность движений - формирование нового объединения интеллигенции и народа. Если «возникший в 30-40-х годах союз между интеллиген-тами-коммунистами и крестьянской массой заложил основу коммунистического периода», то новый союз складывается в борьбе за демократию (034, с. 28).
Вместо оратора-пропагандиста центральной фигурой движений защиты прав становятся адвокат и юрист. Благодаря Интернету преодолеваются организационные преграды, воздвигаемые властями. «Драконовские меры» последних лишь подчеркивают общественное значение нового вида коммуникации. Борьба против запретительных мер становится не просто специфической формой протеста, «в определенной мере все движение защиты прав является Интернет-движением» (034, с. 26).
Уходит в прошлое революционный романтизм. Новые активисты призывают «быть мирными и прогрессивными», «действовать ответственно и конкретно», «уважать законы и существующий правовой режим, чтобы его реформировать». Это свидетельствует: «наконец-то революционный дух покидает Китай». Однако «фантом Революции» еще жив. «Если коалиция власть имущих и богатых будет продолжать консолидироваться, если она сделает государство своим заложником, если государство станет усиливать
начавшиеся репрессии против движения защиты прав, нельзя полностью исключать возможность новой революции» (034, с. 28-29). Поэтому, заключает Чжан Лунь, «движение защиты прав» можно рассматривать и как гарантию мирного развития страны.
Орор Мерль (035) характеризует генезис и проблемы развития социологической науки в КНР. Под названием «изучение групп (цзюньсюэ)», а затем «изучение общества (шэхуйсюэ)» социология возникла в Китае в конце Х1Х в. как отражение стремления к модернизации китайского общества и реорганизации государства в целях «спасения страны». Первые китайские социологи, подобно Фэй Сяотуну (1910-2005), получили образование на Западе. После образования КНР и перестройки высшего образования по советском образцу в 1952 г. социология была исключена, а в ходе кампания «против правых» (1957) идеологически заклеймена как «буржуазная наука» (035, с. 32).
Возрождение началось в 1979 г. вместе с началом реформ. Дэн Сяопин призвал социологов, совместно с политологами и правоведами, «ликвидировать отставание» от мировой науки. Первыми социологами становились, как правило, дипломированные философы, а руководили их подготовкой Фэй Сяотун и его коллеги, получившие квалификацию до образования КНР. Сложность заключалась, однако, в том, что ошельмованная во времена «культурной революции» старая профессура не спешила возвращаться к преподаванию социологии, опасаясь нового идеологического поворота. Последовало специальное разъяснение, что речь не идет о «реставрации старой китайской и империалистической социологии» (035, с. 34). Разумеется, такая «легитимация» не могла развеять опасения, и основания для подозрений и страхов продолжают существовать.
В условиях идеологического господства марксизма социология могла развиваться лишь как эмпирическая наука1; соответственно в обучении делался упор на технику анкетирования, на количественные методы и статистику. Тем не менее, отражая потребность ре-
1 Аналогичная ситуация существовала в СССР в 1970-х годах. После идеологического осуждения за «немарксистскую» методологию социология была допущена как вспомогательная дисциплина - возникший на волне «оттепели» Институт социологии был переименован в Институт конкретных социологических исследований (ИКСИ) Академии наук. - Прим. реф.
форматорского руководства в понимании действительности, шел процесс развития вширь. Если в начале 80-х годов числилось лишь 30 социологов, то в 1985 г. было открыто 11 социологических отделений, на которых обучалось 800 студентов, а в 1994 г. существовало 40 учреждений социологического профиля, из которых половина приходилась на систему высшего образования (3 тыс. студентов) (035, с. 35-36, 39).
Процесс не остановили даже репрессии, последовавшие за Тяньаньмэньскими событиями (1989). Однако они способствовали размежеванию двух направлений - «академическая наука» и «советники». В составе первого ученые, стремящиеся к своей автономии и ограничивающиеся как правило описанием собранного материала. Они впрочем тоже не ускользают от идеологического контроля. Во-первых, есть закрытые темы, которые для науки как бы «не существуют», например, социология власти или протестных движений. Во-вторых, эмпирическому постижению действительности препятствует общественное восприятие социолога как «начальника», интервьюируемые видят в нем представителя власти. В этом заключалась, в частности, острота дискуссии о «публичных интеллектуалах (гунгун чжишэфэньцзы)» (035, с. 51).
Озабоченные развитием дисциплины ученые находят обходные пути. Одним из самых распространенных стало издание переводной литературы и ее комментирование. Выходит даже специальный журнал Института социологии АОН «Зарубежная социология» (Оыо'мм зкекшхие). Это журнал «внутреннего пользования», предназначенный для ограниченного распространения (035, с. 39)1. В Китае в 90-х годах широко издавалась социологическая классика заодно с работами современных западных социологов. Очень характерно, что переводчики в настоящее время стали авторитетными специалистами, заняв высокое место в научной иерархии.
Параллельно встал вопрос о «китаизации» социологии. На практике он сводится к расширению круга источников социологической мысли - разбавлению западных авторов дореволюционными китайскими работами, работами, изданными на Тайване и в
1 Еще одна типичная аналогия с советскими временами - издания ДСП в ИНИОН. - Прим. реф.
Гонконге, в Японии и других странах Азии, а особенно - многообразными «посттеориями» (постколониальными, постмодернистскими, постструктуралистскими), разоблачающими универсальные социологические модели как проявление «западничества» (035, с. 42).
Еще сложнее проблемы, стоящие перед «советниками». Всякий отход от марксистской догматики оказывается крайне предосудительным. Так, идеологический контроль с напряжением воспринимает проблематику «стратификации» и сам термин «слой». Был запрещен для распространения доклад использовавшего эту терминологию ученого АОН Лю Сюэя (2002). Он выделил в современном китайском обществе десять слоев: чиновники, директорский корпус, частные предприниматели, технические специалисты, клерки, самостоятельные работники торговли и промышленности, служащие и рабочие в сфере торговли и услуг, промышленные рабочие, трудящиеся сельского хозяйства, безработные (035, с. 45).
Растущее расслоение пореформенного общества вызывает большую озабоченность не только ученых, но и властей. Этим можно объяснить публикацию в авторитетном журнале «^Ьап1ие уи §иапН (Стратегия и управление)» (1998) статьи Сунь Липина, Ли Цзяна и Шэнь Юаня, где отмечалось нарастание неблагоприятных тенденций. Если в 80-х годах, как доказывали авторы, сказывался уравнительный эффект рыночных механизмов, то в 90-х процесс пошел в обратную сторону. Началась консолидация господствующего класса из представителей политической, экономической и интеллектуальной элит. Эта консолидация становится «важнейшим препятствием на пути формирования среднего класса», который рассматривался как посредник между верхами и низами. Именно консолидированная элита имеет исключительную возможность «влиять на государственные решения», тогда как «неблагополучные слои не имеют никакой возможности для выражения или легального представительства своих интересов». В результате в социологической литературе появилось даже понятие «социального разрыва (шэхуй дуаньле)» (035, с. 46-47).
В русле последних ориентаций партийного руководства началось изучение социальных низов, самых неблагополучных слоев китайского общества. Привилегированной темой сделалось изучение проблем формирования в Китае «гармоничного общества». Созданная при Институте социологии АОН специальная группа во
время съезда Всекитайского собрания народных представителей (2005) имела честь представить свой проект высшему руководству (035, с. 51).
На рубеже ХХ1 в. наметилось методологическое скольжение от парадигмы модернизации к терминологии «перехода». Неопределенность этой категории из-за необозначенности конечного пункта способствовала более интенсивному обращению к начальной точке, выливающемуся в многостороннее изучение социалистического периода, включая проект составления в Институте социологии «Словаря китайского коммунизма», интерес к социальным ячейкам, особенно даньвэй, к устной истории и т.д. «Социалистическая социология трансформируется в социологию коммунизма» (035, с. 50).
Сунь Липин (Университет Цинхуа, г. Пекин) характеризует теории «перехода» посткоммунистических стран как вклад в общую «социологию развития». Социалистические страны отличны и от стран Запада, история которых стала предметом теорий «модернизации», и от неевропейских стран, постколониальная эволюция которых сделалась предметом «теорий развития». Поэтому исследования «перехода» могут стать серьезным ресурсом для выхода из кризиса, в котором пребывает «социология развития» (036, с. 56).
Социализм был реакцией на капиталистический путь к мо-дерности, но то был «специфический, ошибочный и совершенно неконструктивный ответ». Этим и объясняется превращение соперничества между двумя системами в антагонизм. Однако при всей видимой несовместимости социализм и капитализм в цивилизационном плане являются «глубоко родственными» системами (038, с. 57-58). Следовательно, «переход может рассматриваться как специфический путь к модерности коммунизма, понятого как особая цивилизация» (036, с. 56).
Важно выявить специфику переходных обществ как следствия их наследия и избежать ошибок, которые характерны для наложения на процессы посткоммунистического перехода опыта модернизации западных стран. Ожидалось, что переход к рынку вызовет появление «независимых социальных сил, которые и станут двигателем перемен». Такая активизация общественных сил, действительно, имела место на первом этапе китайских реформ, породив версию о разви-
тии капитализма «снизу» как отличии КНР и Вьетнама от постсоветских и восточноевропейских стран1 (036, с. 62).
Однако в 90-е годы в КНР произошло то же самое, что и в других соцстранах, где государство «поглощало» общество. Вместо «возрождения» последнего произошла его деформация. «Экономические, политические и интеллектуальные элиты образовали мощную коалицию, которая провоцирует распыление неблагополучных социальных групп. Следствием сделалось чудовищное несоответствие в возможностях обрести и защищать свои интересы». Возникла «деформированная общественная структура (“mauvaise société”)2, оказывающая глубокое влияние не только на соотношение социальных интересов, но на всю жизнь общества» (036, с. 62-63).
Возникшая на втором этапе реформ резкая поляризация китайского общества вызывает разногласие среди специалистов относительно путей ее преодоления. На Западе верят в уравнительный эффект рыночных механизмов, ответ коммунистов-ортодоксов сводится к задействованию государством механизмов перераспределения ресурсов. Между тем в том и заключается специфика пост-коммунистического перехода, что поляризация была обусловлена «комбинированным воздействием этих двух факторов» (036, с. 65).
Типологической особенностью реформирования Китая является также то, что здесь не произошло «политического разрыва» (там же). Однако официальные порядки «маскируют» более сложную реальность. Хотя властные структуры не изменились, на первых порах ведущую роль стал играть сам процесс изменений, который возымел собственную логику. «К середине 90-х годов произошла кристаллизация структур» (036, с. 69), тем не менее, полагает Сунь Липин, «практика сильнее структур или установлений» (036, с. 67).
Шэнь Юань (университет Цинхуа, г. Пекин) доказывает право на существование «социологии перехода», подчеркивая ее отличие от социологии развитых обществ, в которой акцент делается на стабильности. Перенос методологии из одной в другую приводит к
1 King L.P, Szelenyi I. Max Weber’s theory of capitalism and varieties of postcommunist capitalism. - 2004 (036, c. 70).
Сунь заимствует термин у болгарского социолога П. Стаматова (Stama-tov P. The making of «bad» public: Ethnonational mobilization in postcommunist Bulgaria // Theory a. soc. - Los Alatos, 2000. - N 29. (036, c. 71).
перекосам: «В эпоху формирования социальных классов социологи (КНР. - Реф.) изучают профессиональные страты, в эпоху социальных конфликтов - ... стабильные структуры; изучают рабочих вне производственного процесса; перед лицом страданий неблагополучных слоев населения отстаивают принцип “аксиологической нейтральности”.» (037, с. 76).
Ситуация оказывается «абсурдной», и социология становится «социальной магией»1: «она скрывает правду жизни, притупляет сознание людей и не дает никаких новых знаний» (там же). Особенно эти наблюдения верны в отношении «переходных обществ», где население воспринимает социологов как представителей власти и анкетирование превращается, по выражению китайского социолога Фан Хуйжуна, в «форму властных отношений» (037, с. 80).
Чтобы выйти из этого абсурда, требуется преодолеть влияние господствующей в американской социологии структур-функциона-листской парадигмы Т. Парсонса и обратиться к альтернативным подходам, прежде всего к концепции «исторического субъекта (agent historique, historical agency)», разработанной Аленом Туре-ном. Важнейшее значение приобретает и разработанная последним методика «социологического вмешательства»: установление контактов с социальным движением, преодоление идеологических формулировок в процессе общения, налаживание диалога между различными частями движения, совмещение функций «агитатора и секретаря» (там же)2.
Однако цель, выдвинутая Туреном и его школой, достижение « академической объективности», не может удовлетворять в условиях «запрограммированных обществ», где неблагополучные слои подвергаются всевозможным несправедливостям. Требуется:
«1) открыто стать на сторону неблагополучных, оценить значение их повседневного опыта и превратить эти ресурсы в академическое знание; 2) поставить проблемы угнетения, господства и неравенства... в центр внимания. 3) развивать “антисистемные методы”, предполагающие внедрение исследователей в жизнь локальных
1 По определению французского социолога Пьера Бурдье (La misère du monde / Bourdieu P. et al. - P.: Le Seuil, 1993). (037, c.103). Французские авторы цитируются социологами КНР по американским изданиям, свидетельство влияния социологии США. - Прим. реф.
2 Touraine A. La voix et le regard. - P.: Le Seuil, 1978 (037, c. 104).
сообществ. 4) сделать критическое знание руководящим принципом. 5) не только дискутировать об освобождении, но и попытаться добиться освобождения» (037, с. 82)1.
Таким образом, целью «социологического вмешательства» видится не просто «производство социологических знаний, но также преобразование самого общества, иначе говоря, изменение условий труда и жизни акторов» (037, с. 84). Шэнь обобщает результаты работы групп социологов университета Цинхуа среди надомных рабочих кожевенной промышленности в поселке2 Байгу (провинция Хэбей, между городами Пекином, Тяньцзинем и Бао-дином) и среди участников городских движений в Пекине и его окрестностях. Первый случай он называет «сильным вмешательством», второй тип - «слабым». Форма «вмешательства» была обусловлена характером изучаемой среды: в первом случае распыленность работников, наполовину мигрантов из отдаленных провинций, создавала «слабое общество», во втором консолидация участников движения позволяет говорить о «сильном обществе».
Для Байгу Шэнь разработал программу «Доставить медикаменты и закон в деревню и каждый дом», получившую поддержку благотворительного голландского фонда. Содействие обеспечивали местная администрация3 и медики из госпиталя пекинской жандармерии. С марта 2002 по март 2003 г. каждый выходной день группа социологов отправлялась в поселок. Администрация собирала рабочих, и, пока те ожидали медицинской помощи, с ними проводились беседы об их правах. В результате социологам удалось войти в контакт с обследуемыми, понять особенности их труда и жизни и в то же время помочь им узнать и осознать свои права, познакомиться друг с другом, а также внушить предпринимателям, что время произвола в трудовых отношениях миновало.
1 Шэнь Юань объединяет эти принципы понятием «социология освобождения», ссылаясь на: Feagin J., Vera H. Liberation sociology. - Denver: Westview press, 2001 (037, c. 104).
2 Китайский «поселок» (bourg, township) - административная единица между «округом» и «деревней». Байгу при площади 13 кв. км имел 80 тыс. жителей, а под его юрисдикцией находились 33 деревни с площадью 54,5 кв. км (037, с. 85).
Шэнь Юань упоминает служащих, выделяемых для содействия. Наличие представителей местной администрации при проведении полевых исследований -общая черта работы социологов, особенно иностранных, в КНР. - Прим. реф.
На следующем этапе в Байгу при поддержке того же фонда и коллег социологами была создана вечерняя школа. Преподавались «закон о труде», английский, начала информатики и элементарная математика. Целью было, однако, не только обучение. «В условиях, когда образование самостоятельного профсоюза было невозможно, вечерняя школа стала организационной формой. развивавшей способности рабочих-мигрантов к самоорганизации» (037, с. 91).
Тип «слабого вмешательства» подразумевал расширение социологических знаний среди участников социальных движений, их лучшее понимание как своей деятельности, так и тех, кто им противостоит. В 2005 г. семь групп социологов университета Цинхуа при поддержке «Эйшн фаундейшн» начали работу: 1) среди крестьян, которые утратили свою землю из-за расширения городского пространства, не получив адекватной компенсации; 2) среди жителей неблагополучных районов, чьи дома подлежали сносу по программам городского благоустройства; 3) среди представителей средних слоев, приобретших жилье в начале реформ и оказавшихся под угрозой его потери в связи с изменением планов городских властей.
Эти движения характеризуются высоким уровнем самоорганизации, однако им противостоит могущественный госаппарат. Поэтому в ход идут специфические, не известные на Западе формы борьбы, такие как «коллективные жалобы» и коллективные обращения в суд. Социологи стремятся, чтобы протестующие прошли все этапы правового разрешения конфликта, включая диалог с властями. В то же время они способствуют развитию правосознания участников. «Социологическое вмешательство» сыграло свою роль в переходе участников движений от эмоционального выражения своего протеста и «материальных требований» к отстаиванию принципов «справедливости и закона» (037, с. 101).
Ин Син (Китайский университет политической науки и права) анализирует (038) развитие сельских исследований в период реформ. Главным их объектом стала реализация законодательства о местном самоуправлении. Положение о выборности деревенских комитетов было включено в Конституцию 1982 г. (ст. 111) и конкретизовано («в порядке эксперимента») законом 1987 г. Однако внимание исследователей к этой теме было привлечено лишь после Тяньаньмэньских событий 1989 г. Подавив демократическое дви-
жение студентов, власти были озабочены созданием «перед международным общественным мнением имиджа страны, идущей большими шагами к демократии» и в то же время «избегающей резких изменений в природе режима» (038, с. 106).
Афишировав введение деревенского самоуправления как образец демократических реформ, руководство стимулировало различными программами исследовательский интерес. Со своей стороны, далеко не все исследователи увидели в этой стратегии лишь «косметическую операцию». Некоторые, напротив, надеялись, что введение деревенского самоуправления «создаст брешь, через которую начнется реформа государственного строя», и что самоуправляющиеся деревни станут «лабораториями для выращивания культуры демократии» (038, с. 106-107).
Хотя сложности процесса поумерили энтузиазм, однако движимые либеральными мотивами «ученые-идеалисты» и руководствовавшиеся прагматическими интересами «социологи-реалисты» в течение 90-х годов продолжали сосредоточиваться на проблеме деревенского самоуправления. Они размышляли о том, как «Китай посредством местных выборов может начать и осуществить процесс политической демократизации». А следовало поставить вопрос, «каким образом управляются деревни» (038, с. 108).
Группа исследователей из Нормального университета Центрального Китая и Научно-технического университета г. Уханя предложила вместо самоуправления заняться проблемой управления в деревне. Они настаивали на необходимости изучения внутренних механизмов властных отношений. Эти исследователи из Центрального Китая были как правило крестьянского происхождения, сохранили связь с сельской жизнью. Они были сторонниками введения самоуправления, исходя при этом не из ценности демократии самой по себе, а из «решений, которое оно может дать для насущных проблем сельской повседневности» (там же).
Автор называет эту группу «Школой изучения села». В методологическом отношении ее отличали, во-первых, сосредоточенность на полевых исследованиях и, во-вторых, стремление обойтись без западных теорий. Поскольку, считали они, вопрос о деревенском самоуправлении - специфика Китая, «концептуальный аппарат должен исходить из китайской почвы». Стремясь предложить альтернативу западным теориям, они были уверены,
что их подходы будут «более адекватными, более глубокими и более полезными»1 (038, с. 108-109).
Действительно, специалистам «Школы» удалось раскрыть активизацию жителей деревни, их озабоченность результатами выборов, адаптивное отношение к стратегии властей. Вместе с тем сохранявшаяся сосредоточенность на проблеме выборов затушевывала острые проблемы упадка в деревне: уменьшение заработков, ужесточение налогов, «расстройство местных финансов, деградация общественного порядка, коррупция и даже криминализация местных властей», распространение «пустых раковин» - деревень, имеющих административный статус без реальной власти. Исследователи «Школы» ставили вопрос «Кто правит?», а следовало бы «Кем правят?» и «Каким образом?» Сосредоточившись на выборах, они оставили без внимания положение после выборов, акцентируя роль активных меньшинств, забыли о «молчаливом большинстве» (038, с. 110-111).
После 1999 г. представители «Школы» внесли коррекцию в свои исследования в нужном направлении. В результате они установили, что «во многих провинциях самоуправление оказалось не в состоянии реализовать провозглашенные политические цели, в некоторых местностях оно оказалось попросту неэффективным, разжигая старые внутридеревенские конфликты или породив новые, еще более сложные проблемы». Попытка «учредить в деревнях новый порядок» привела кое-где к тому, что был разрушен существовавший порядок без необходимой замены (038, с. 113).
Формирование официальных институтов и политические события решено было дополнить изучением «неритуализованных обстоятельств повседневной жизни». В целом была заявлена цель перейти от изучения проблем самоуправления «к изучению особенностей сельского общества в состоянии перехода». Ученым «Школы» удалось создать лучшие работы в этом направлении (038, с. 114).
Однако методологию «Школы» нельзя назвать плодотворной. Провозгласив «примат конкретных исследований, примат изучения управления в деревне, примат Китая», эти исследователи
1 Так было заявлено в том обращении, опубликованном в виде статьи в журнале «Чжэцзян сюэкань» (2002, № 1), которое Ин Син называет «манифестом» группы (038, с. 109).
попали в струю «индиженизации» социальных наук, соответствовавшую программным политическим целям отстаивания китайской специфики. Однако «детальный методологический анализ обнаруживает многочисленные трудности» на этом пути (038, с. 115).
Прежде всего вызывает сомнение провозглашенный «Школой» упор на спонтанность («pensée sauvage - yexing siwei»), кредо ее представителей «Меньше цивилизованных норм, больше стихийной (sauvage) креативности!» Идя этим путем, они открыли деревенское общество как всеобщую связь его членов («цюньчжуань шэхуй гуаньлянь») и, исходя из идеи всеобщей связи, выделили во внутридеревенских властных отношениях два аспекта: господство и подчинение, с одной стороны, консенсус - с другой (там же).
На самом деле такой подход, считает Ин Син, является репродукцией традиционных западных концепций о легитимности власти и «столкновении интересов», отвергнутых современной, постмодернистской мыслью (М. Фуко). Другой недостаток - сведение многообразия отношений в деревне к механизмам, обеспечивающим «консенсус между теми, кто господствует, и теми, над кем господствуют» (038, с. 117).
Представители «Школы», провозгласив родоначальником Фэй Сяотуна, напрасно делают его вдохновителем своего «сино-центризма». Во-первых, Фэй сформировался на западных теориях, был учеником Б. Малиновского, и именно этот западный антрополог стал пионером в области полевых исследований отдельных социумов. Во-вторых, Китай радикально изменился со времени работ Фэй Сяотуна1. С начала ХХ в. китайское общество и повседневная жизнь в стране «в очень большей степени вестернизировались», и это тоже указывает на необходимость использования достижений социальных наук Запада (038, с. 118).
Отказ от использования современных западных теорий ведет к тому, что методологической основой исследований остается «устаревший и дегенерировавший исторический материализм». Отсутствие теоретической культуры снижает уровень полевых исследований, обедняя «социологическое воображение». «Креативность» не возникает на пустом от теоретической мысли месте. Необходи-
1 См.: Фэй Сяотун. Китайская деревня глазами этнографа. - М., 1989. -
Прим. реф.
мо, считает Ин Син, «плодотворное взаимодействие между теоретической культурой и эмпирической интуицией»; оно только и может обеспечить «подлинную креативность» для прорыва на теоретическом уровне (038, с. 119-121).
Эмили Чан (университет Макао, КНР) (039) рассматривает эволюцию системы подготовки кадров КПК на примере Шанхайской школы. История школы разделяется на два периода - до «культурной революции» и после. Открытая летом 1949 г., сразу же после вступления в город НОАК, школа была предназначена для индоктринирования как членов партии, так и беспартийных рабочих. И тем, и другим внушалась идея пролетарского характера революции и нового режима. С 1954 г. была утверждена установка собственно на подготовку квалифицированных кадров для режима. Однако сохранялась и прежняя установка на идеологическую борьбу с «контрреволюционерами», превращавшая школу в «существенный элемент террористической системы» (039, с. 126).
В свою очередь, школа сама сделалась объектом борьбы в партийном руководстве. С 1957 г. она вступила в пору «чисток», 13 июня была закрыта, возобновив занятия в феврале 1958 г. В ноябре 1963 г. 2000 воспитанников, проучившись десять дней, были отправлены в деревню, а в январе 1965 г. туда же были отправлены те, кто закончил обучение. Школа прекратила свою деятельность, а в 1969 г. официально закрыта.
Вновь школа была открыта 11 апреля 1978 г. Первоочередной задачей стало быстрое восполнение образовавшегося в результате «чисток», в том числе направленных против сторонников «банды четырех» (была затронута треть парткадров Шанхая), кадрового дефицита. Деятельность школы резко активизировалась. Если в первый период в год в среднем выпускали 823, то во втором -2088 человек (039, с. 128).
Произошли и другие изменения. С 1981 г. установка была сделана на подготовку «выдающихся молодых кадров». Это было названо «политикой четырех самых» - «революционных», молодых, «воспитанных (чжишихуа)», профессиональных. Направление подготовки кадров «становилось все более элитарным» (039, с. 128-129). Этому направлению отлично соответствовал облик заведения. Для школы было выстроено новое здание современной архитектуры в уютном районе города, предназначенном для про-
живания средних слоев. Кампус представляет трехзвездный отель с комнатами на 1-2 человека. Перед школой цветочный партер, который венчают большие бюсты Маркса и Энгельса. Каждые 15 минут звучат революционные марши, стены увешаны последними политическими лозунгами.
К школе примыкает здание библиотеки, оборудованной по современным требованиям. Книжный фонд (450 тыс. томов) включает главным образом классическую марксистскую литературу. Но это скорее «декорация». Наиболее посещаемыми являются зал периодики (3400 названий) и зал информатики с 15 компьютерами, которые берутся, буквально, штурмом. Весь комплекс зданий с прилегающей территорией окружен стеной с двумя часовыми НОАК на входе (039, с. 130-131).
Нововведением является создание при школе Института администрации, который дает выпускникам государственный диплом специалиста (магистра) по государственному управлению или менеджменту. Выпускники и преподаватели могут продолжить обучение в Национальной школе администрации (Франция) или Университете штата Джорджия (США). Серьезные изменения произошли в преподавательском составе. На смену идеологическим работникам партаппарата пришли выпускники шанхайских вузов. Однако, как правило, это та часть молодых специалистов, которая не нашла более выгодной работы. Дело в том, что, за исключением Центральной школы в Пекине, партшколы не могут обеспечить своим преподавателям соответствующие льготы и высокую зарплату.
Обновляется программа обучения. В 2002 г. из 30 курсов лишь семь носили традиционный идеологический характер, причем пять были посвящены теории «трех представительств» Цзян Цзэ-миня1. Большинство курсов школы и все курсы Института администрации отводились вопросам экономики и финансов или управления. При этом слушатели по преимуществу равнодушно воспринимают общетеоретические курсы типа «социалистическая рыночная экономика» или «руководитель для ХХ1 века» и оживляются лишь при обсуждении конкретных вопросов, связанных с их родом деятельности.
1 Тогдашний генсек ЦК КПК возглавлял так называемую шанхайскую группировку и соответственно был среди руководства города особо почитаемым лидером. - Прим. реф.
И все же не следует преувеличивать нововведения. Сохраняется смысл партучебы как подготовки преданных Партии кадров. Хотя состав слушателей меняется и его пополняют даже представители так называемых демократических партий1, важнейший компонент - кадры среднего звена КПК (уровня «цзу»), которые каждые 3-5 лет должны проходить переподготовку. Смысл такой установки двоякий: во-первых, это значительный источник финансирования школы (соответствующая структура платит за трехмесячный курс 6 тыс. юаней), во-вторых, через школу партруководст-во осуществляет контроль за своими кадрами, регулируя их продвижение (039, с. 136).
«В настоящее время Партийная школа Шанхая, совместно с другими партшколами страны, воспроизводит систему господства, изменения в которой, обусловливаемые исключительно прагматическими соображениями, направлены лишь на обретение существующей властью новой легитимности», - заключает Чан (039, с. 142).
Редактор журнала М. Вивьёрка (Высшая школа социальных исследований, Париж) выделяет (040) в подборке материалов специального номера два аспекта: реальность современного Китая и состояние китайской социологии. «Китайский опыт побуждает нас думать о современном мире иначе», ибо Китай «изобретает специфический тип капитализма» и «основной силой этого своеобразного капитализма является Коммунистическая партия». «Китай демонстрирует возможность соединения централизаторской и частично авторитарной системы с быстро развивающейся и включенной в процесс глобализации рыночной экономикой. Китай не только ставит под вопрос экономическую гегемонию США; он придает глобализации новое измерение, сделавшись ее активной силой, а со временем, может быть, решающей» (040, с. 166).
Развитие китайской социологии демонстрирует, в свою очередь, две возможности. Одна - «методологический национализм», подчеркивание разрыва с западной мыслью представляется Вивь-ёрке «мягким» вариантом доктрины «столкновения цивилизаций». Другая - «введение китайской социологии в русло мировой социо-
1 Эти восемь партий (Революционный комитет Гоминьдана, Демократическая лига, Демократическая партия крестьян и рабочих и др.) исторически образовывали коалицию с КПК при основании КНР. На 66 млн. членов КПК приходится 600 тыс. членов этих партий (039, с. 133-134).
логии». Публикация статей социологов КНР убеждает Вивьёрку, в вероятности именно второго направления. Он выделяет работу Шэнь Юаня (см. 36) как образец не только усвоения, но и плодотворного развития теоретического вклада школы Турена. В то же время магистральная для совокупности текстов концепция «перехода» представляется Вивьёрке «телеологической»: если устанавливается пункт отправления, то становится заданным и пункт прибытия (040, с. 167-168).
Китай, заключает французский социолог, становится «огромной социологической лабораторией», а это означает, что многополярность современного мира имеет не только политическое или экономическое измерение. «Китайская социология будет в ближайшей перспективе. важнейшей составляющей мировой социологии» (040, с. 168).
А.В.Гордон
