CC BY
11
ЭКОНОМИКА
2001.04.058. ХИЛЛ Х. ИНДОНЕЗИЯ: СТРАННАЯ И СКОРОПОСТИЖНАЯ СМЕРТЬ АЗИАТСКОГО ТИГРА.
HILL H. Indonesia: the strange and sudden death of a tiger economy. — Queson City: UPSE, 1999. — 28 p.
Сотрудник Австралийского национального университета (Канберра) пытается найти объяснение тому, что от восточноазиатского валютного кризиса 1997-1998 гг. Индонезия пострадала несравнимо больше, чем другие страны. “Экономический спад в Индонезии был в два раза глубже, чем в Таиланде, который тоже очень пострадал. Индонезия оказалась единственной из восточноазиатских стран, где кризис привел к быстрой инфляции. Политические и социальные проблемы в Индонезии чудовищны. Между тем, в отличие от Таиланда, кризис здесь разразился неожиданно и без видимых причин. После десятилетий быстрого экономического роста, политической стабильности и роста благосостояния населения страна рухнула в пропасть. В современной истории больше нет случаев, когда страна (тем более таких значительных размеров) испытала бы такой ужасный удар судьбы” (с.2).
В докризисной Индонезии обращали на себя внимания четыре обстоятельства. Во-первых, быстрый экономический рост приносил выгоду всему населению. В 1990 г. 15,1% населения считались официальной статистикой бедными, в 1993 г. таких было 13,7, а в 1996 г. -11,3% (с.4). Реальная зарплата быстро увеличивалась во всех отраслях экономики. Так что всем известные случаи небывалого обогащения связанных с государством чиновников и бизнесменов в Индонезии (достаточно вспомнить про семью президента Сухарто) вовсе не свидетельствуют о том, что обычные индонезийцы нищали. Во-вторых, в Индонезии экономика росла не экстенсивным путем, когда в производство вовлекается все больше рабочей силы и сырья, а интенсивным, когда увеличивается производительность труда и капитала. В 1989-1993 гг. рост производительности составлял ежегодно 6%. Так что к этой стране не подходит теория, согласно которой “азиатское экономическое чудо” является мифом, потому что рекордные темпы экономического роста обеспечиваются лишь столь же рекордными вложениями труда и капитала при падающей производительности (согласно этой теории в конце концов темпы роста должны были резко снизиться; впрочем, даже сторонники этой теории не могут объяснить,
почему вместо плавного снижения темпов в Восточной Азии произошел кризис). В-третьих, типичная для Индонезии политическая нестабильность никоим образом не сказывалась на экономике. Иностранцы с готовностью вкладывали в Индонезию капитал, несмотря на внутриполитические проблемы. В-четвертых, все экономические показатели выглядели перед кризисом вполне удовлетворительно. Бюджет был сбалансирован (в течение 30 лет в Индонезии не было значительного бюджетного дефицита). Инфляция не превышала 10% в год. Дефицит платежного баланса был относительно небольшим (в процентах от ВВП этот дефицит был в два раза меньше, чем, скажем, у Таиланда). Внешний долг постоянно уменьшался. В отличие от Таиланда в 1996 и начале 1997 г. не наблюдалась потеря доверия к национальной валюте и рынку акций, Банку Индонезии не приходилось тратить свои золотовалютные резервы на поддержание курса. Рассчитываемый западными агентствами кредитный рейтинг Индонезии был вполне высоким и не снижался. Банк Индонезии постепенно снижал официальный курс рупии, поэтому нельзя сказать, что он был завышен и мешал экспорту. Важно также, что Индонезия меньше других восточноазиатских стран зависела от экспорта электроники — именно снижение мирового спроса на электронику повредило экспорту Восточной Азии.
Учитывая все эти обстоятельства, очень трудно выбрать из имеющихся вариантов объяснения восточноазиатского кризиса какой-нибудь, объясняющий, почему в Индонезии все оказалось в конце концов так плохо. Возьмем, например, популярную гипотезу, согласно которой кризис был вызван неизбежной для мирового финансового рынка иррациональностью и “стадным инстинктом”. Мол, иностранные инвесторы всегда ориентируются на общие настроения: сначала все вместе вкладывают капитал в какую-либо страну, опасаясь не успеть получить свою долю прибыли, а потом все вместе бегут, пытаясь успеть спасти капитал. Нет сомнений, что в Индонезии действительно имел место сначала огромный чистый приток капитала (в 1996 г. он составил 13,7 млрд. долл), сменившийся потом бегством инвесторов (в 1997 г. чистый отток капитала составил 10,8 млрд. долл.)(с.8). Нельзя также не признать, что для иностранных инвесторов существовала опасность нехватки долларов, потому что краткосрочная внешняя задолженность банков и предприятий иностранцам в 2 раза превышала государственные золотовалютные резервы. Однако объяснять тяжесть кризиса поведением
иностранцев было бы неверным. Первыми стали спасать деньги, скупая доллары, как раз не иностранцы, а сами индонезийские предприниматели. И вывозить доллары за рубеж также стали именно они, пользуясь полной свободой валютных операций в Индонезии. Иностранцы только последовали примеру местных инвесторов. Это естественно: кто, как не сами индонезийцы, лучше всех знает положение дел в стране? В данном случае индонезийцы видя, что долларов на всех не хватит, начали их скупать, потому что полностью разочаровались в режиме Сухарто.
Не годится также гипотеза, согласно которой все валютные кризисы в развивающихся странах вызваны чрезмерно мягкой бюджетной и денежной политикой при фиксированном курсе национальной валюты. Мол, бюджетный дефицит финансируется за счет печатания денег, в стране начинается высокая инфляция, фиксированный номинальный курс валюты делает невыгодным экспорт, валютные экспортные поступления снижаются и в конце концов дефицит иностранной валюты делает невозможным удержание курса. В Индонезии все происходило совсем не так: бюджет был относительно сбалансированным, инфляция оставалась низкой, фиксированный курс не мешал экспорту. Единственной проблемой, связанной с фиксированным курсом, было то, что индонезийские предприниматели, беря взаймы за границей, не страховались от риска подорожания иностранной валюты — настолько они были уверены, что фиксированный курс государство удержит. В итоге, когда начался кризис, эти предприниматели разорились. В любом случае, нельзя утверждать, что тяжесть кризиса объясняется каким-то чрезвычайно плохим состоянием бюджета и денежного обращения.
“Как же в таком случае объяснить индонезийскую катастрофу? Объяснение кроется в на редкость неудачных действиях властей, которые привели к полной потере доверия к режиму”(с.14). Первая ошибка была совершена в ноябре 1997 г., когда правительство внезапно закрыло 16 банков, сочтя их ненадежными (при этом оно руководствовалось рекомендациями МВФ). Закрытие банков немедленно вызвало недоверие ко всей финансовой системе: никто не знал, как будут компенсированы убытки вкладчиков банков и не последует ли за этим закрытие других банков. Вкладчики бросились снимать деньги со счетов — это привело к массовым банкротствам кредитных учреждений.
В дальнейшем президент Сухарто и его окружение вели себя так, что предприниматели и граждане полностью потеряли доверие к их экономической политике: все решили, что они будут любой ценой
спасать собственные капиталы. В октябре Сухарто подписал соглашение с МВФ, в соответствии с которым в обмен на западные кредиты взял на себя явно невыполнимые обязательства по ужесточению бюджетной политики. В Индонезии это было сочтено свидетельством того, что деньги будут использованы Сухарто для возмещения собственных убытков. Затем президент отказался от некоторых из этих обязательств и решил стабилизировать рупию путем создания так называемого валютного совета, при котором все деньги в обращении привязываются к долларовым резервам Банка Индонезии по фиксированному курсу. При этом был уволен глава Банка Индонезии. Споры с МВФ привели к тому, что западная помощь была временно приостановлена. А Сухарто в марте 1998 г. сформировал новое правительство, в которое включил свою старшую дочь и ближайших друзей. Было ясно, что кризис это правительство преодолеть не сможет.
Совершенно явными были и ошибки в денежной политике. Банк Индонезии начал выдавать коммерческим банкам, испытывающим трудности, аварийные кредиты (прежде всего кредиты получали те банки, которые контролировались президентским окружением). От банкротства это их все равно не спасло, зато в обращение были вброшены значительные суммы, которые тратились на скупку иностранной валюты. Впрочем, деньги печатались в огромных количествах не только из-за попытки спасти банки, но и просто из-за полной дезорганизации, царившей в то время. Достаточно сказать, что, даже по официальным данным, с октября 1997 г. по январь 1998 г. денежная масса в Индонезии увеличилась на 90%. Вполне естественно, что в стране началась чудовищная инфляция, национальная валюта обесценилась, все бросились скупать доллары и вывозить их за границу.
Ошибки в налоговой политике были столь же очевидными. Можно было бы попытаться преодолеть экономический спад с помощью резкого увеличения госрасходов. Однако индонезийская бюрократия, привыкшая гордиться сбалансированным бюджетом, не пожелала ничего менять. Более того, по требованию МВФ новый бюджет был сверстан с профицитом. Впрочем, в любом случае даже имеющиеся бюджетные расходы осуществлялись неэффективно, потому что члены правительства пытались помочь прежде всего своим деловым партнерам.
Разумеется, кроме ошибок в экономической политике и общей паники среди принимающих решения органов свою роль сыграли и некие объективные факторы. Например, именно в 1997 г. мировые цены на
нефть находились на очень низком уровне — между тем нефть является одним из главных источников индонезийских экспортных поступлений. Естественно, что это только усугубило общее ощущение дефицита иностранной валюты на рынке.
“Таким образом, в 1997-1998 гг. имело место сочетания множества неприятных событий — в политике и в экономике, внутри страны и в мире, — которые и объясняют глубину кризиса. Не будет
преувеличением сказать, что абсолютно все пошло неправильно. Восточноазиатский валютный кризис не начался в Индонезии — он начался в Таиланде. Но Индонезия оказалась мгновенно заражена, и болезнь там протекала чудовищно, сразу обнажив все слабости ее экономики — и фиксированный курс валюты, который трудно поддерживать, и полную свободу движения капитала, которая позволяла его беспрепятственно вывозить. Власти сделали все, чтобы усугубить кризис. В последние шесть месяцев своего правления Сухарто был президентом разваливающейся страны. События на мировом финансовом рынке и в соседних странах сыграли свою роль, но тяжесть кризиса имеет внутренние индонезийские причины. Кому-то, конечно, не понравится, что в данном случае нельзя найти какую-то одну, самую главную причину свершившихся событий. Эклектический подход всегда нравится меньше, чем универсальная теория, объясняющая абсолютно все. Но тут уж ничего не поделаешь. Индонезийская головоломка распалась на столько самых разных частей, что вряд ли можно найти к ней один-единственный ключ”(с.20).
С.В. Минаев
