CC BY
138
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2012. № 1
ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА Э.Н. Мишкуров,
доктор филологических наук, профессор, заслуженный работник высшей
школы РФ, профессор Высшей школы перевода (факультета) МГУ имени
М.В. Ломоносова; e-mail: [email protected]
ЯЗЫК, «ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ» И ПЕРЕВОД В СОВРЕМЕННОМ ЛИНГВОФИЛОСОФСКОМ И ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОМ ОСМЫСЛЕНИИ
В статье развивается концепция переводческого процесса как многоуровневой «языковой игры», трактуемой в духе лингвофилософских воззрений позднего Л. Витгенштейна. Автор считает контрпродуктивными взгляды ряда лингвистов, сводящих сущность искомого феномена исключительно к острословию и сатири-ко-комическим формам его проявления. Лингвокультурологическая верификация перевода как уникальной феноменологической, символико-интерпретирующей языковой игры аргументируется примерами иноязычного перевыражения «бессмыслиц» и абракадабр Л. Кэрролла, бурлесков и «языковой куролесицы» Ф. Ницше и др. Дискутируемая проблематика анализируется на фоне деятельностно-антропоцентрического восприятия языка и его функциональной парадигмы.
Ключевые слова: язык, речевая деятельность, языковые игры, смехокультура, переводческий процесс, переводческий дискурс.
Eduard N. Mishkurov,
Professor, Dr. Sc. (Philology), Professor at the Higher School of Translation and Interpretation, Lomonosov Moscow State University, Russia; e-mail: [email protected]
Language, Language Plays and Translation through the Contemporary Linguo-philo-sophical and Linguo-cultural Comprehension
The article deals with the understanding of translation as a multilevel language play which the author interprets in the vein of L. Wittgenstein's linguo-philosophical views in the scientist's mature years. We do not see any efficiency in limiting this phenomenon exclusively by the wittiness and satirical-comic frames of its manifestation. The linguo-cultural verification of a translation discourse as a unique, phenomenological symbolic-interpretative "language play" is based on the examples of rendering some of L. Carrol's "abracadabra/nonsense" and F. Nietzsche's "language tricks" and "burlesques". The issues under discussion are analyzed against the backdrop of active anthropocentric perception of the language essence and its functional paradigm.
Key words: language, speech activities, language play, laughable culture, translation/ rendering, translation discourse.
1. Речевая деятельность социума с Homo loquens в эпицентре его внимания онтологически направлена на реализацию двух базовых функций языка — когнитивную и коммуникативную. Она
эксплицитно отражает основное целеполагание современной антропоцентрической парадигмы в хронотопически неоднородном, поливекторном языковедческом континууме конца XX века и начала века текущего.
Язык, как известно, употребляется для описания, выражения чувств, оценки и внушения чувств. Его можно реализовать в речевом высказывании нормативно и узуально. Он выполняет свои функции, как правило, в постулативной, декларативной, симво-лико-магической, эстетико-художественной и некоторых других формах. И если признавать, что язык — дом бытия, а мир человека ограничивается рамками его языка, тогда следует согласиться, что ментальное, когнитивно-ассоциативное пространство индивида тесно коррелирует с его коммуникативно-деятельностным потенциалом. А последний очерчивает границы рече-игрового поля, доступного индивиду в среде его языкового бытования. И чтобы не быть отгороженным «стеной непонимания» в данном языковом коллективе, он должен руководствоваться правилами и нормами «языковых игр», характерных для обыденного идиома субареала его носителей.
«Языковые игры» (нем. Sprachspiele, анг. переводное — language-games), как основополагающее понятие и термин-символ одного из главных направлений в теории речевой деятельности, были введены в активный научный оборот после посмертно изданного трактата знаменитого философа Л. Витгенштейна (1889—951) под названием «Философские исследования» (1953), многократно переводившегося на разные языки, в том числе русский.
В параграфе 23 Л. Витгенштейн чётко формулирует своё понимание термина «языковая игра», который «призван выразить то обстоятельство, что говорить на языке означает действовать, то есть форму жизни». Он полагал, что употреблений языка неограниченно много, и они не могут быть сведены к какому-то каноническому их перечню. Некоторые из их разновидности он представляет следующим образом:
«— Отдавать приказы и подчиняться.
— Описывать внешний вид объекта или его размеры.
— Создавать объект по описанию (чертежу).
— Сообщать о событии.
— Обсуждать событие.
— Выдвигать и проверять гипотезу.
— Представлять результаты эксперимента в таблицах и схемах.
— Сочинять истории и читать сочинённое.
— Играть на сцене.
— Петь хороводные песни.
— Отгадывать загадки.
— Придумывать шутки и делиться ими.
— Решать арифметические задачи.
— Переводить с одного языка на другой — (курсив наш. — Э.М.).
— Спрашивать, благодарить бранить, приветствовать, молить» [Витгенштейн, 2011, с. 30—31].
Очевидно, что знаменитый философ, несомненно, предстаёт перед нами как предтеча теории речевых актов Дж. Остина и Дж. Сёрля, которые эту взаимосвязь практически обходили молчанием.
Таким образом, в «Философских исследованиях» Л. Витгенштейна раскрывается сущность речевой деятельности в связи с различными «формами жизни», что позволяет синонимически верифицировать «языковые игры» как «дискурсивные игры». Заметим, что не случайно Н.Д. Арутюнова — автор статьи «Лингвистическая философия» в ЛЭС (в которой она дефинирует «языковую игру» как законченную систему коммуникации, отвечающую некоторой «форме жизни») — определяет «дискурс» как «речь, «погруженную в жизнь» [Арутюнова, 1990, с. 17, 269].
Термино-понятие «языковая игра» адекватно вписывается в парадигматический тезаурус теории речевой коммуникации вообще и науки о переводе в частности. Оно может служить для обозначения целостных и законченных систем коммуникации, подчиняющихся собственным внутренним правилам, нарушение которых приводит к выходу за пределы конкретной «игры», т.е. определённого речевого акта.
Учение Витгенштейна оказало сильное влияние на умы научной и творческой интеллигенции. Поэт С. Соловьев (род. в 1959 году) посвятил философский блок стихов языку «как среде обитания человека» и человеку «как среде обитания языка», которого «нельзя обнаружить в пространстве», ибо «он — единица времени языка, понимаемого как странствие к зеркалу» — «ветвистому языковому». Обнаруживая недюжинные познания трудов Л. Витгенштейна, он восклицает:
Если верить позднему Витгенштейну,
мир человека есть мир языка —
будь то Непорочная Дева или стакан портвейна,
юное небо или плавающий музыкант.
Сухой музыкант или музыкант мокрый —
мир есть то, что о нем говорят.
Вводится термин «языковые игры» —
«наука», «религия», «диамат».
Игра «путь», игра «икс», игра «проза».
Игра в плотноприлегающих ОЗКа.
Все так называемые проклятые вопросы
лежат за пределом возможностей языка.
Например, когда я приближаю глаза к глазам её, пытаясь понять, в чём смысл жизни наверняка, — небытиё определяет моё сознание, балансируя на кончике языка <...>
Если от Витгенштейна идти в направлении новой веры, отдаляясь от лунного кружева отблёскивающих дорог, можно предположить конец языковой эры, определив нынешнюю ситуацию как порог. Можно предположить предстоящую эру Молчания, постепенное редуцирование языковых вех,
начиная с декора и дальше — к энергетическому переключению на канал чистого восприятия и транслирования без помех. Т.е. человек из кокона выходит на космическую площадь, обретая движение без костылей языка.
Тогда происходящее в лучших из нас становится всеобщим, т.е. этап духа сменяет эру «язык и рука».
2. Языковеды обратились преимущественно к той стороне «языковых игр», которая отражает утрированное использование «смеховых» средств языка с осознанным нарушением «языковой нормы», с целью разрушения автоматизма восприятия содержания высказывания и максимально возможного использования так называемого эффекта «обманутого ожидания». Тем самым они невольно выхолостили объёмное содержание понятия «языковая игра», которое имел в виду Л. Витгенштейн, ограничившись описанием комико-курьезных фрагментов языковой системы.
Нужно отдать должное целому ряду авторов, которые обстоятельно исследовали многочисленные способы «карнавализации речи», которая достигается, в частности, с помощью каламбура, пародии, бурлеска, аллюзии, паронимизации, прецедентными вкраплениями, омонимией и т.п. Главную цель игры они видят в том, чтобы «завлечь — привлечь — отвлечь — уморить — охмурить» и т.п. или «осадить — осудить — заклеймить — пригвоздить адресата» и т.п.
Спору нет — цель немаловажная, но не всепоглощающая в речевой практике. «Смеховые языковые игры» — это всегда либо «словесная живопись», либо «хитрое словесное лукавство», либо «словесное хулиганство», широко применяемое в текстах различных функционально-стилистических жанров. При этом в художественных произведениях наличие «языковых аномалий» рассматривается как проявление особой «литературной нормы».
Проиллюстрируем «смеховой пласт» дискурсивных/языковых игр некоторыми яркими примерами. Высмеивая символистов, классик в области пародии В. Соловьев (1853-1900) с издёвкой пишет:
Мандрагоры имманентные Зашуршали в камышах.
А шершаво-декадентные Вирши — в вянущих ушах.
Известно письмо Н.Д. Санжарь к А.С. Суворину, Вяч. Иванову, А.А. Блоку и А.С. Серафимовичу с заголовком «Задирать нос выше мозга». Для публицистов придумать мудрёно-зазывный заголовок к статье — самое «первостепенное дело». В популярной газете «МК» (24.09.2012) находим массу ярких примеров:
— «Путингующие заполнили "Лужники"» (о встрече В. Путина с избирателями)
— «Инвесторов приглашают в номера» (о привлечении капитала в строительство гостиниц)
— «Микрохирургию глаза гробят на глазах» (о печальной участи в настоящее время знаменитой клиники МНТК, созданной покойным академиком С. Фёдоровым) (27.03.2012).
Интертекстуальные включения находим в заголовках французской прессы типа «Les mille et une raisons de ne pas obtenir de diplôme», т.е. «тысяча и одна причина не получить диплом». Аллюзия с французским переводом арабских сказок «Тысяча и одна ночь», выполненным А. Галлоном, очевидна («Liberation» 04.09.2010). Впечатляет классический каламбур Гераклита: «Луку — имя «жизнь» (греч. bios), а дело его — «смерть» (bios)».
Эффектно используется омофония словоформ в словотворческом дискурсе, ср. «умиротворяющее» объявление счета игры в теннис — «везде "любовь"», построенном на сопряжении анг. «love» — "ноль" и «love» — "любовь". А поэт Д. Минаев с горечью писал:
Я стал по твоей лишь винё Топить своё горе в винё!
В большом ходу у «раёшников», неизвестных фольклористов и других «мастеров слова» всех времён и народов различные парони-мические игры типа итальянского присловья «L'ore del mattino hanno l'oro in bocca» букв. «утренние часы, что золото во рту»; а поэт Ю. Арабов язвит: «чьё-то хилое body делает building».
В массмедиа, в рекламе, в некоторых художественных произведениях умело используются разнообразные «графические игры», строящиеся на смешении алфавитов, почерковых особенностей, орфографических отступлениях от нормы и т.д. К примеру, телевизионный канал «Дождь» может представиться на экране как «Live -ень», а реклама предлагает покупать «пухОвики», смотреть комедию «Деффчонки», где двойная «ф» в красном цвете контрастирует синему остальных букв слова. «Дер/7айте!» — главное «motto» в лингвопрограммировании top-менеджеров — и «успех Вашему бизнесу будет обеспечен», внушает хорошо поставленный голос в рекламном ролике на фоне соответствующего граффити.
Несомненно, смехокультура как одна из ипостасей «языковых игр» является архиважным репером в идентификации сущности, объёма, глубины и своеобразия «комической составляющей» менталитета определённого этноса, а также отражением в более широком плане его образно-языкового мышления и сознания, склада ума и этнопсихолингвистических наклонностей в различных сферах коммуникации.
В этой связи представляется весьма интересной попытка С.В. Фа-щановой проследить на фактическом материале русскоязычного радиодискурса сатирико-комическое восприятие российской действительности русофонами и её отражение в различных словесно-игровых способах и формах, увязав их с некоторыми чертами русского характера, как-то: «свободолюбие», «чувство справедливости», «гостеприимство», «трудолюбие» и др. [Фащанова, 2012, с. 562—565].
Мы только несогласны с мнением ряда отечественных лингвистов, трактующих смеховую «языковую игру» только как некий способ её «включения в речь» (как это делает, в частности, В.З. Санников в своей в целом обстоятельной монографии «Русский язык в зеркале языковой игры» [Санников, 1999, с. 170—180 и др.], тогда как она, по Витгенштейну, представляет собой речевую деятельность, отражающую одну из форм жизни, — в данном случае сатирико-комико-острословную.
3. Перевод различных типов, жанров и форм языковых игр сам по себе является своеобразной разновидностью речевой деятельности, представляющей собой уникальную феноменологическую семиотико-интерпретационную языковую игру. Другими словами, в рамках людической концепции речевых актов мы толкуем переводческий процесс как специфический вид речевой деятельности в сфере межкультурной коммуникации, представляющий собой разновекторное межъязыковое посредничество с целью перевыражения текста ИЯ в знаках ПЯ на максимально-достижимых уровнях соответствия — когнитивно-эвристическом, этнопсихолингвисти-ческом, дискурсивно-креативном и некоторых других в зависимости от текстотипа оригинала.
Для теории и практики перевода значительный интерес представляют субъективные мнения переводчиков о своей работе, особенно если речь идёт о сравнении «своего» и прежнего «чужого» перевода одного и того же произведения. Так, Л. Добросельский следующим образом отзывается о русскоязычном переводе «Философских исследований» в 1994 году и своей версии 2011 году: «Мы старались по возможности точно следовать за авторским текстом, что не всегда удавалось, учитывая различия в структуре немецкого и русского языков (переводчику английского издания было в этом
смысле куда проще). Именно стремлением максимально точно передать авторскую мысль и авторский стиль объясняются и встречающиеся порой в нашем переводе тяжеловесные конструкции, и "рубленые" фразы, и предложения, на первый взгляд мало внятные и противоречащие стилистическим нормам русского языка. Тем же объясняется и лексика: Витгенштейн крайне редко прибегает к техническим и научным терминам, стараясь оперировать словами повседневного языка; вдобавок он нередко употребляет слова, которые при переводе будто бы требуют "замены по контексту", выбора подходящего из ряда синонимов, но мы и здесь следовали за автором (например, слово "атмосфера"). Предыдущий перевод "Философских исследований" на русский язык (М.: Гнозис, 1994) представлял собой не столько собственно перевод, сколько истолкование авторского текста (например, то, о чём автор говорил кратко или упоминал мельком, в переводе развёртывалось и объяснялось); именно поэтому было решено подготовить <...> новый перевод работы Витгенштейна» [Витгенштейн, 2011, с. 339-340].
Что касается источника оригинала, то за основу было принято двуязычное (немецко-английское) оксфордское издание 1997 года, «в котором оригинальному тексту на немецком языке сопоставлен английский перевод, выполненный ученицей Витгенштейна. Г.Э. Энскомб». При этом переводчик признается, что «хотя в некоторых абзацах немецкий и английский тексты достаточно сильно разнятся, в целом наличие билингвы существенно облегчило перевод <...>, поскольку формулировки самого философа временами настолько образны, отрывисты и/или темны, что разобраться в них на основании одного только оригинала было бы весьма непросто» [там же, с. 339]. По ходу заметим, что при издании новой исправленной версии перевод должен уже опираться на новую билингву трактата, изданную в 2009 году [Wittgenstein, 2009].
Со схожими проблемами сталкиваются переводчики произведений Ф. Ницше. К.А. Свасьян — переводчик, редактор и комментатор знаменитого трактата философа «Так говорил Заратустра» — подчёркивал, что в Ницше отчётливо усматривается личность яркого, архисложного автора — «языкового игрока» (sic!), который своими новациями может свести с ума любого переводчика. «Читатель, — пишет комментатор, — знакомый с оригиналом, сразу же согласится, что перевод "Заратустры" — вещь весьма условная. Это настоящая сатурналия языка, стало быть, языка не общезначимого, не присмирённого в рефлексии, а сплошь контрабандного, стихийного и оттого безраздельно тождественного со своей стихией <...> лучше всего охарактеризовало бы его то именно, что не подлежит в нём переводу, его непереводимость, именно, трехступенчатая непереводимость». К.А. Свасьян трактует как «непереводи-
мые» в трактате «лексико-семантический слой», «эвфонический слой» и «эвритмический слой» немецкого языка [подробнее см.: Свасьян, 1990, с. 771-777; Мишкуров, 2012, с. 351-354].
Особое место в «игровом поле» языка занимает «бессмыслица/ абракадабра», которая подчас толкуется лексикографами не совсем адекватно, например, - это «место бессвязное, непонятное, непереводимое» или «несвязный набор слов, лишённая смысла речь» [Абракадабра, с. 1; Бессмыслица, с. 2]. Вместе с тем «бессмыслица» выполняет определённые функции в тексте — экспрессивную, магическую и т.п., позволяющие её использование в текстах художественных, сакральных и т.п. в ряду прочих «нормативных аномалий» (ср. у Достоевского: «я видел и сильно думал», «ужасно умела слушать» и др., а также его бесконечные обороты с «как бы...» [см.: Керо Хервилья, 2012, с. 238 и др.]. Философы считают, что «бессмысленное, даже в своих крайних проявлениях, остаётся со строем и духом своего языка. Об этом говорят, в частности, переводы "бессмысленного" с одного языка на другой. Такие переводы реально существуют, но один из них может быть лучше другого» [Бессмысленное, с. 94].
Полагаем, что речь идет, в частности, о знаменитых абракадабрах Л. Кэрролла в сказке «Алиса в стране чудес», неоднократно переводившейся на русский язык [новый перевод: Кэрролл, 2009, 272 с.] с вполне осмысленным» контекстом, ср.:
'Twas brilling, and the slithy toves Did gyre and gamble in the wabe; All mimsy were the borogoves, And the mome raths outgrabe.
Л. Кэрролл
Было супно. Кругтелся, Винтясь по земле, Склипких козей царапистый рой, Тихо мисиков стайка грустела во мгле, Зеленавки хрющали порой.
Т. Щепкина-Куперник
А.Д. Орловская вторит коллеге:
Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки Как мюмзики в маве...
Переведенное стихотворение Л. Кэрролла «Jabberwocky» построено на «придумках», которые можно толковать по-разному. Их задача заключается в создании определённой атмосферы игры,
а не в реальном смыслопорождении. Переводчики пошли дальше, используя метод «слов-бумажников» типа «хрющать = хрюкать + пищать» и т.п. [см. подробный анализ: Панов, 2001, с. 31—40].
Таким образом, игра с языком в подобных произведениях — это в высшей степени авторская «философская игра», её влияние на учёных-лингвистов вполне очевидно, если вспомнить известные «бессмыслицы» Л. Щербы, Н. Хомского, Ч. Фриза и др.
Важное достоинство языковых игр заключается также в том, что они позволяют глубже проникнуть в сознание как носителей языка — автора исходного текста, постичь некоторые механизмы его ментальности, и более достоверно анализировать рефлексивные процессы, протекающие в сознании переводчика при осмыслении первоисточника «для себя» и порождения отчуждаемого переводного текста для реципиента.
Феномен «языковых/дискурсивных игр» в современной теории речевого и коммуникативного общения естественным образом обусловил введение в науку о переводе термино-понятия «переводческий дискурс» (ПД). Его структура включает в себя реальные переводы некоего оригинала — старые и новые, — экспертно-переводческие (филолого-текстологические, когнитивно-лингвистические, этно-психолингвистические, лингво-культурологические, аксиологические и пр.) комментарии и критику, редакторскую правку и другие компоненты переводческой эпистемы (в частности, сценические вариации переводов драматургических и иных художественных произведений и т.п.).
Данная проблема в настоящее время широко обсуждается в пе-реводоведческих кругах, в частности, в трудах Г.Д. Воскобойника, Е.Ю. Куницыной, Н.К. Гарбовского и др. [Воскобойник, 2004; Ку-ницына, 2011; Гарбовский, 2012]. Учёные говорят о «переводческом» и «переводном» дискурсе. Разнобой в терминологии обусловлен в основном нестыковкой дефиниций и интерпретаций. В свое время В.Н. Комиссаров писал: «В любой терминологической системе можно обнаружить нестрогие термины, которые могут постепенно уточняться, а могут оставаться "размытыми", если само явление еще недостаточно изучено или не имеет чётких границ» [Комиссаров, 2005, с. 7].
Теоретический арсенал науки о переводе только за последние 15—20 лет пополнился такими перспективными концепциями, базирующимися на оригинальном метаязыковом фундаменте, как-то: когнитивно-эвристическая и дискурсивная теория перевода, транс-латология текста, когнитивный поворот в семиозисе перевода, диалектическое взаимодействие тождества и когнитивного диссонанса в переводческом процессе, апория переводимости-непереводимо-сти и концептуально-фреймовая асимметрия текстов ИЯ и ПЯ,
«скопос»-теория и примат социального заказа в переводческой практике, интроспективно-рефлексивная природа переводческого сознания и экспериментальная апробация его феноменологической объяснительной силы, «языковые игры» в межъязыковом посредничестве и игровая (людическая) модель перевода и др.
От оптимального междисциплинарного решения обозначенной в статье проблематики во многом будет зависеть освоение новых парадигм в науке о переводе.
Список литературы
Абракадабра — Викисловарь /http://ru.wikipedia.org/wiki/%C0%E1%F0%E
0%EA%E0%E4%E0%E1%F0%E0 (04.05.2012). Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь.
М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 136—137. Арутюнова Н.Д. Лингвистическая философия // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 269—270. Бессмысленное / Философия. Энциклопедический словарь. М.: Гардарики, 2006. С. 93—94.
Бессмыслица /http://www.classes.ru/all-russian/russian-dictionary-Ushakov-
term-2558.htm (04.05.2012). Витгенштейн Л. Философские исследования. М.: АСТ: Астрель, 2011. Воскобойник Г.Д. Лингвофилософские основания общей когнитивной теории перевода: Дисс. ... докт. филол. наук. Иркутск, 2004. Гарбовский Н.К. Русский переводной дискурс: миф или реальность // Русский язык и культура в зеркале перевода. М.: Изд-во ВШП МГУ, 2012. С. 130—136.
Керо Хервилья Э.Ф. Анализ частицы как бы в тексте романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и её перевод на испанский // Русский язык и культура в зеркале перевода. М.: Изд-во ВШП МГУ, 2012. С. 237—242. Комиссаров В.Н. Оппозиция «буквальный» и «свободный (вольный)» перевод в современном переводоведении // Тетради переводчика. Научно-теоретический сборник. Вып. 25. М.: МГЛУ, 2005. С. 7—19. Куницына Е.Д. Лингвистические основы людической теории художественного перевода: Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. Иркутск, 2011. Кэрролл Л. Алиса в стране чудес // Lewis Carroll. Alice in Wonderland. Билингва // Пер. с англ. А.Н. Рождественской. М.: Эксмо, 2009. Мишкуров Э.Н. Переводческая интроспекция «языковых игр» в поливекторных дискурсах // Русский язык и культура в зеркале перевода. М.: Изд-во ВШП МГУ, 2012. С. 349—356. Панов М.В. О переводах на русский язык баллады Л. Кэрролла «Джаббер-
вокки» // Вопросы языкознания. 2001. № 1. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.: Языки русской
культуры, 1999. 544 с. Свасьян К.А. Примечания: Так говорил Заратустра / Ф. Ницше. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 770—777.
Соловьев С. Стихи для антологий // http://www.rmvoz.ru/lib/poety/soloyjovS_ ant.htm#25. С. 15 (11.04.2012).
Фащанова С.В. Языковая игра как отражение национального менталитета (по материалам радиокурса) // Русский язык и культура в зеркале перевода. М.: Изд-во ВШП МГУ, 2012. С. 562—565.
Философия. Энциклопедический словарь. М.: Гардарики, 2006.
Wittgenstein L. Philosophical investigations. The German text, with an English translation by G.E. Anscombe, P.M.S. Harker and Joachim Schulte, 2009. Blackwell Publishing Ltd.
