CC BY
183
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2013. № 1
Э.Н. Мишкуров,
доктор филологических наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ, профессор Высшей школы перевода (факультета) МГУ имени М.В. Ломоносова; e-mail: mishkurov@inbox.ru
О «ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКОМ ПОВОРОТЕ» В СОВРЕМЕННОЙ ТЕОРИИ И МЕТОДОЛОГИИ ПЕРЕВОДА (часть I)
Настоящей статьёй открывается серия работ в рамках нового научно-исследовательского направления в деятельности Высшей школы перевода, ориентированного на теоретическое осмысление и практическое внедрение герменевтических стратегий и тактик в современный переводческий процесс. В данной статье обобщается опыт изучения отдельных герменевтических аспектов перевода в отечественной и зарубежной литературе, интерпретируемых в рамках так называемого «герменевтического поворота» в современном переводоведении, обусловленного новейшими достижениями философской, семиотической, лингвокогнитивной, этнопсихолингвистической и лингвокультурологической мысли в речевой деятельности (языковых играх) Homo loquens и Homo ludens. Предложено новое толкование герменевтико-методологических категорий «предпонимание», «понимание» и «интерпретация» применительно к смыслотолкованию и переводческому перекодированию ИТ в ПТ. Критически рассмотрена концепция П. Рикёра на проблему «переводимости/непереводимости» и предложена сопряженность его апории «верность/неверность источнику перевода» исключительно с эпистемой «переводи-мость» при сохранении категории «непереводимость» как неотъемлемой части концепции «переводимости/непереводимости». Констатируется, что герменевтическая парадигма перевода адекватно синтезирует эпистемы большинства «классических» моделей перевода и решает на структурно-смысловых уровнях задачу адекватной интерпретации и перевода системы смыслов текстов различных типов, видов и жанров.
Ключевые слова: герменевтическая парадигма перевода, переводимость/непе-реводимость, «языковое гостеприимство», предпонимание, понимание, интерпретация, переводческие практики.
Eduard N. Mishkurov,
Professor, Dr. Sc. (Philology), Professor at the Higher School of Translation and Interpretation, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia; e-mail: mishkurov@ inbox.ru
On the "Hermeneutical TUrn" in the Contemporary Theory and Methodology of Translation (Part I)
The present article opens a series of works in the vein of a new approach to the theory and practice of translation developed at the Higher School of Translation and Interpretation of Lomonosov Moscow State University. The approach is aimed at theoretical comprehension and practical use of hermeneutical strategies and tactics in translation process. The article summarizes the results of different studies of the hermeneutical aspect of translation conducted in Russia and abroad. The "hermeneutical turn" in the modern
theory of translation is conditioned by the latest achievements in philosophical, semiotic, linguo-cognitive, ethno-psycho-linguistic and linguo-cultural studies of human speech as produced by Homo loquens and Homo ludens. The hermeneutical-methodological categories "pre-understanding", "understanding" and "interpretation" are re-defined in relation to the "quest for meaning" and the rendering of the source text into the target text. P. Ricreur's views on translatability/untranslatability are critically considered and his apo-ria "faithfulness/disloyalty to the source text" is said to be linked to the episteme "trans-latability" exclusively, with the category "untranslatability" being part and parcel of the concept "translatability/untranslatability." The hermeneutical paradigm of translation is stated to effectively synthesize classical epistemological models of translation and solve the problem of adequate interpretation and rendering the "meaning (sense) system" of different types and genres of text on the structural-semantic levels.
Key words: hermeneutical paradigm of translation, translatability/untranslatability, language hospitality, pre-understanding, understanding, interpretation, translation practice.
1. Цель настоящей работы — собрать воедино все доступные авторитетные свидетельства, факты, доказательства, точки зрения, мнения, концепции и т.п. в отечественной и зарубежной перево-доведческой, философской и других общегуманитарных сферах, которые, несомненно, поспешествовали бы созданию прообраза современной герменевтической парадигмы, которая включала бы в себя все репрезентативные переводческие эпистемы, отражающие базовые (концептуальные) конституенты, устоявшиеся в теории и практике перевода текстов различной протяженности, разнообразных по типам и жанрам.
Переводческая деятельность, давшая мощный импульс методологии толкования и понимания текстов в различных гуманитарных науках и теологии, собственно и определяет различие между «психологической», «философской» герменевтикой и герменевтикой переводческой. Известный отечественный философ В.В. Миронов, в частности, пишет: «Важнейшей формой реализации философского знания выступают тексты, совокупность которых составляет общее проблемное поле философии. Текст представляет собой многослойное образование, которое содержит в себе множество смыслов, и одна из задач философии заключается как раз в поиске этих смыслов. В истории философии сформировалось направление, которое ставит одной их своих задач истолкование текста, — герменевтика». В. Дильтей (1833—1911), пишет далее автор, расширил понятие герменевтики до её понимания как особой философской дисциплины, выступающей своеобразной методологией о духе, духовной культуре, которая представляет собой целостное образование, в которое включаются знания как о внешнем мире, так и о внутренних переживаниях этого мира субъектом. Соответственно внешний мир постигается человеком на основе естественно-научной методики. А внутренний мир, зафиксированный в текстах (культура прошлого), требует своей особой интерпретации,
в качестве которой и выступает герменевтика. В анализе текстов, подчеркивает В.В. Миронов, «в наибольшей степени используются методы интерпретации и истолкования текстов, целью которых является понимание», потому что, цитирует он Дильтея, «понимание и истолкование содержит в себе все истины наук о духе. Понимание в каждой точке открывает определённый мир» [Миронов, 2006, с. 127-128].
В этой связи отметим, что если задача «философской герменевтики» заключается в «понимании текстов», то отличительной чертой «переводческой герменевтики» является её нацеленность не только на решение указанных задач, но и на исследование способов и форм выражения установленных смыслов-истин и выбор способов и форм перевыражения выявленных систем смыслов на всех уровнях языковой иерархии как в ИЯ, так и в ПЯ. В этой связи подчеркнём, что исходно-исторической вехой для рефлексии настоящего исследования является тот период «великой эпохи переводов» (1У—ХШ вв.), когда герменевтика стала восприниматься как «искусство истолкования и перевода» литературных текстов памятников античной науки, философии и теологии, культуры в греко-сирийской, греко-сиро-арабской, греко-арабской и арабо-латинской традициях, давших в свою очередь мощный импульс развитию «классической филологии» и переводческой деятельности в эпоху Возрождения (см.: [Мишкуров, 2008]). Поэтому мы не соотносим «герменевтический аспект перевода» только с «пониманием оригинального текста», но включаем в «герменевтический процесс», в отличие от Л. Бруни, «и порождение нового речевого произведения на языке перевода (аспект переводческой реконструкции)» (см.: [Гарбовский, 2010, с. 113]).
А перевод иноязычных философских и других гуманитарных текстов на родной язык философов с использованием общепонятного «концептуального языка» — жизненно важный ресурс для «коммуникации (общения) как примата, — по выражению В.В. Миронова, — внутри философского диалога» [там же, с. 121] между учёными различных социумов. А реальность такова, что «давно прошли те благословенные времена, когда (когда ?) читавший одного профессионального философа другой профессиональный философ делал это на языке оригинала. Переводы! Все ищут переводы, читают переводы, преподают переводы, — с горечью отмечают специалисты». А проблема усугубляется тем, что высокий спрос на переводческую литературу ведёт к тому, что высокий спрос, например, на сочинения Канта, «кто-то станет удовлетворять за счёт перепечатки (в «лучшем случае» с поспешной, чисто косметической правкой) прежних, иной раз совершенно неудовлетворительных переводов Канта» (см.: [Артемьева, Микешин, 2010, с. 195]).
Утешительный пассаж Поля Рикёра о том, что «многие экономят время, довольствуясь готовыми переводами, вместо того, чтобы самим изучать иностранные языки» и что «именно так, в конце концов, нам стали доступны произведения греческих трагиков, Платона, Шекспира, Сервантеса, Петрарки и Данте, Гёте и Шиллера, Толстого и Достоевского» [Рикёр, 1998, с. 6], приемлем, когда речь заходит об эфемерности «полиглоссии» в общеобразовательных и общекультурных целях. Здесь услуги переводчика незаменимы. Иное дело, когда требуется знание соответствующего иностранного языка как «рабочего инструмента» специалиста. При этом последнему не помешают и соответствующие профессиональные переводы. Как говорится, будет с чем сравнивать!
Положительная, продуктивная переводческая практика последних десятилетий меняет сложившуюся ситуацию к лучшему. Так, герменевтически точно выполненные переводы современной западноевропейской философской литературы в значительной мере способствовали формированию нового концептуального языка отечественной философии, а взаимопереводы соответствующих трудов всемерно содействуют обогащению и развитию языков различных культур. Работавший более двадцати лет с переводами философских текстов знаменитого М. Хайдеггера А.В. Михайлов с глубоким знанием дела констатировал: «Конечная цель переводов — это сотворчество одного языка другому: культурный язык не должен позволять себе не замечать того существенного, что делается в других культурных языках, и обязан по-своему воспроизводить это — не для того, чтобы вторить другому и, вторя, изменяться, но для того, чтобы обогащаться еще и за счёт других и в конце концов, оставаясь самим собою и следуя своему внутреннему, непознанному закону, уметь все и брать на себя все. Не внешнее обогащение происходит от переводов, но внутреннее: только через перевод можно по-настоящему освоить и усвоить новый смысл, так как смысл не существует вне языка; конечно, и сам перевод нельзя при этом понимать школьно-казённо, перевод — это не простое соответствие чужому тексту, а опирающееся на сотворчество бережное и точное воспроизведение-осмысление иноязычного текста» [Михайлов, 1993].
Известно, что при описании «классических» моделей перевода в конце характеристики и оценки потенциала каждой из них интерпретаторы обычно указывают на порог её возможностей и на наиболее существенные недостатки. Так, например, при верификации достоинств «семантической модели перевода» В.В. Сдобников и О.В. Петрова в конце соответствующего раздела пишут: «Семантическая модель перевода обладает значительной объяснительной силой. Она позволяет объяснить многие причины семантических
расхождений между двумя текстами, указывает на ряд существенных факторов, определяющих выбор вариантов перевода. Вместе с тем она не лишена ряда существенных недостатков. По мнению В.Н. Комиссарова, она не предусматривает такие случаи, когда для описания одной и той же ситуации разные языки используют разные семантические категории (instant coffee — растворимый кофе); она не затрагивает проблем передачи образных и иных ассоциаций при переводе, проходит мимо многоплановости содержания текста, возможности использования единиц языка в переносном значении, расчёта на предварительный опыт и наличия ассоциаций, которые могут оказаться неодинаковыми у получателей оригинала и перевода; основной упрёк, который высказывает В.Н. Комиссаров, заключается в том, что в рамках семантической модели перевода не находится места категории цели коммуникации, играющей решающую роль при выборе средств перевода» [Сдобников, Петрова, 2007, с. 241].
Расширению возможностей по преодолению изъянов того или иного приёма перекодирования оригинала собственно и способствует комплексная полифункциональная герменевтическая парадигма перевода, содержащая в своём арсенале необходимые механизмы выхода из «смыслового тупика».
В ряде переводоведческих работ отражены отдельные герменевтические аспекты перевода, которые рассматриваются авторами в ряду других концептуальных сторон переводческого процесса. Так, указанная проблема нашла своё отражение в обстоятельном разделе с одноимённым названием в учебнике В.В. Сдобникова и О.В. Петровой «Теория перевода». Мы согласны с авторами, которые, ссылаясь в свою очередь на известную работу С.А. Семко и Г.П. Рябова «О герменевтическом аспекте перевода», пишут, что, исходя из определения герменевтики как науки о толковании и интерпретации текста, к герменевтическому аспекту перевода следует также отнести вопросы понимания и интерпретации текста оригинала переводчиком и вопросы понимания и интерпретации транс-лята (текста перевода). Далее в работе приводятся самые разнообразные, разрозненные сведения о сущности переводческого процесса и о работе переводчика с текстом на разных стадиях его осмысления и перевода. В частности, подробно излагается теория Р.К. Миньяра-Белоручева о пятистепенном «информационном запасе» переводчика, а также о семантическом и ситуационном видах информации, приводятся отдельные высказывания видных отечественных и зарубежных учёных о различных сторонах перевода — значимости адекватного понимания оригинала, его смыслах и приёмах их передачи на ПЯ, в том числе случаях преодоления разных степеней «неопределённости любого текста», возникающей
«как часть коммуникативной интенции автора» или «вследствие речевой небрежности автора». Критическое отношение к большинству суждений известного философа Г.-Г. Гадам ера о различных аспектах категории понимания, о сущности так называемых «ши-рокозначных слов», «неопределённости текстов в силу многозначности любого слова», а также к общему пессимистическому отношению Гадамера к возможностям перевода и т.д. обусловлено, на наш взгляд, определённой эпистемологической оторванностью концепции авторов от основ современной философской герменевтики. В этой связи заметим, что палмеровское изречение, приводимое авторами статьи, — «Феномен перевода есть самое сердце герменевтики», в настоящее время следует, по-видимому, несколько переиначить: феномен герменевтики есть самое сердце перевода! Поэтому мы вполне солидаризируемся с важным наблюдением Сдобникова и Петровой: "...неслучайно герменевтический аспект упоминается многими авторами при описании процесса перевода"» [там же, с. 172, 173 и др.].
2. В.Г. Локтионова в своих лапидарных заметках о герменевтических аспектах теории перевода не без оснований пишет, что «герменевтическое направление переводоведческих исследований в общей теории перевода является относительно новым». Но по только автору понятным мотивам сущность новизны сводится в работе исключительно к толкованию важной, но не единственно определяющей для герменевтики категории «понимание». К сожалению, экскурс, содержащий в основной своей массе репрезентативные тезисы о роли, месте и сущности категории «понимание» как необходимой составляющей переводческого процесса, резюмируется явно неадекватной ссылкой, констатирующей, что «как и любая интерпретация, письменный перевод всегда сопровождается непониманием, недопониманием (sic! — Э.М.) и реинтерпре-тацией». А поскольку в статье вообще не толкуется понятие «интерпретация», то мы можем только предположить, что для автора термины «понимание» и «интерпретация» суть полные синонимы (см.: [Локтионова, с. 4]).
Как пишет известный отечественный философ Л.А. Микешина, «XX век дал много новых когнитивных практик или предложил нетрадиционное философское осмысление старых. Среди них: так называемый «лингвистический поворот». феноменологический подход к познанию; герменевтический опыт, выраженный в общей теории понимания и интерпретации» [Микешина, 2002, с. 49—50]. На естественный вопрос, а почему на «обыденный язык» (и от себя добавим — на «перевод» как одну из разновидностей «языковых игр», по Витгенштейну) философы не обратили внимание раньше и усмотрели в нём «дом бытия» только с появлением трудов Хай-74
деггера, можно привести шуточный ответ Гадамера: «Language, like health, remains invisible (Heidegger would say "inconspicuous" ["un-auffalig"]) until attention is focused on it" and "...it remained for Husserl and Heidegger to make language a key part of the lifeworld"» — «Язык, как здоровье, невидим (Хайдеггер сказал бы "неприметен"), пока на нем не сконцентрируешь своё внимание» и «только на долю Гуссерля и Хайдеггера выпало придать языку ключевую роль миросуществования») (см.: [Palmer, 2000, p. 381]).
Далее в «герменевтико-методологическом круге» переводческих процедур вкратце осветим категории «предпонимание», «понимание» и «интерпретация».
Проблему предпонимания М. Хайдеггер, а за ним и Г.-Г. Гадамер рассматривали в тесной связи с категорией «понимание». Они определяли «предпонимание» как «первичное понимание», «предварительный набросок смысла, или прообраз смысла текста, смысловое ожидание, вырастающее на почве усвоенных традиций». В процедурном плане это выглядит следующим образом: после ознакомления с текстом прообраз смысла сопоставляется с тем смыслом, который образовался в результате его прочтения. Затем осуществляется корректировка предварительного проекта смысла. В результате «понимание» представляется как переход от предпонимания к новому пониманию и т.д. Движение от предпонимания к пониманию являет собой «герменевтический круг» [Философия..., 2011, с. 168—169].
Суть процесса предпонимания мы ассоциируем с так называемым предпереводческим анализом. На этой стадии уточняются границы «переводческого пространства» оригинала, идентифицируются референты, когнитивный, лингвокультурологический и прагматический фон, хронотоп, вид, жанр и идиостиль авторского текста. Другими словами, предпринимается «расшифровка» избранного для перевода речевого произведения, проводится предварительный поиск речемыслительного соответствия текстов в собственном сознании и сравнение с чем-то аналогичным — при наличии такового — в предыдущем переводческом опыте.
Предпонимание толкуем как процесс «интернализации» наблюдаемых в тексте речевых, поведенческих ситуаций, героев, персонажей и т.д. Переводчик как бы «вчувствуется», проникает мысленно в ситуативное поле и хронотоп произведения.
Как работает переводчик с текстом? Известна переводческая шутка: первый раз он читает оригинал очень медленно, а второй раз — еще медленнее! Неудивительно, что внимательнее читателя, чем переводчик, трудно сыскать.
Для герменевтической концепции перевода, на наш взгляд, более полезно кантовское отношение к автору произведения, согласно
которому интерпретатору текста надо понимать автора лучше, чем он сам себя понимает. Очевидно, что переводчику куда полезнее «понимать автора, его намерения, используемые понятия, поставленные им проблемы полнее, а значит лучше, с новой стороны, а главное — выявлять скрытые, «неизвестные» или, по разным соображениям, непроведённые последовательно автором идеи» [Кант, 1994, с. 226], чем принимать концепцию «смерти автора», оставляющую переводчику только авторский текст.
Проникая в дискурс автора произведения, переводчик анализирует «внутренний голос», «язык писателя», исходя из конкретного контекста его «звучания» в речевом регистре. Еще Э. Бенвенист заметил, что специфику авторского творения нужно определять по личным местоимениям, наречиям места, времени и образа действия, а также, добавим от себя, по спектру любимых междометий и словечек, речеигровым пристрастиям и т.п. Другими словами, авторский дискурс есть одна из важнейших составляющих апробирующей рефлексивной интроспекции и интуиции переводчика на стадии предпонимания и порождения своего внутреннего или «внешне контурно очерченного» чернового «подстрочника». Далее он переходит на стадию понимания текста и формирования «своего» переводческого «вторичного текста» (нередко в поливариантном виде), который после окончательной интерпретации и «доведения до оптимума» на всех уровнях переводческих трансформаций выльется в окончательный «третичный текст» для реципиента, отчуждаемый от переводчика-интерпретатора на «самостоятельную жизнь».
По ходу дела заметим, что исследователей творчества писателей всегда интересуют авторские черновые наброски, вариативная правка текста и т.д., и весь этот «предтекст» обязательно включается в собрания сочинений гениев пера. Полагаем, что переводческой критике не мешало бы внимательно изучать «черновой» ход мысли переводчика, сохранившийся в виде билингвальных набросков и пробных вариантов, другого оставшегося «сырья» из творческой лаборатории «звездных переводчиков». Это могло бы помочь в какой-то мере глубже понять «таинство иноязычного перевоплощения текста».
«Понимание» в логико-философском толковании рассматривается как одно из центральных понятий герменевтики и трактуется как «универсальная операция мышления, представляющая собой оценку объекта (текста, поведения, явления природы) на основе некоторого образца, стандарта, нормы, принципа и т.п. Понимание предполагает усвоение нового содержания и включение его в систему устоявшихся идей и представлений» [Ивин, 2006, с. 663]. Но для гуманитарных наук и переводоведения в том числе важно,
что при всех различиях и нюансах трактовок понимания, все они, в конечном счёте, рассматривают его как извлечение из текста системы смыслов последнего. Движение по «герменевтическому кругу» от целого к части и наоборот есть собственно процесс понимания смысла текста. Задача каждой из гуманитарных наук заключается в частности в том, чтобы создать оптимальные методики для постижения смысла текста. В теории и практике перевода понимание рассматривается с когнитивно-психологической, линг-востилистической и коммуникативной точек зрения. Разумеется, Ю.А. Сорокин прав в своем утверждении, что в широком рече-мыслительном плане «переводческая деятельность и её конечный продукт есть не что иное, как частный случай процессов и результатов смыслового восприятия текста и его оценки» [Сорокин, 1998, с. 8].
Общую гипотетическую стратегию понимания текста предложил Е.Г. Кузнецов, суть которой сводится к следующим аспектам. В теорию вводится понятие «общее семантическое значение языкового выражения». Оно является комплексным образованием, зависящим от развитости общего «смыслового горизонта» носителей языка (концептуальный аспект); от соотношения с действительностью, т.е. объектами, фактами, явлениями, событиями, о которых идёт речь в данном языковом выражении (истинностно-денотативный аспект); от принципов языкового отражения действительности (интенсионально-десигнативный аспект); от структуры языка (логико-грамматический аспект); от контекста употребления (коммуникативный аспект); от социокультурных условий, делающих необходимой постановку вопроса о значении данного языкового выражения (прагматический аспект). Отсюда следует, что «понимать языковое выражение — значит знать общее семантическое значение его. Так как текст представляет собой непустое множество элементов, связанных друг с другом структурными отношениями, то понимать текст — значит знать общее семантическое значение каждого входящего в него элемента, знать свойства структурных отношений и зависимость анализируемого текста от контекста. С другой стороны, если представить процесс понимания как структурно организованное целое, то в нём можно условно выделить пять этапов, обладающих относительной временной самостоятельностью:
— первый этап связан с выявлением синтаксической формы текста, и здесь действуют два условия понимания. Первое предполагает умение отличить грамматически правильные элементы от неправильных, узнавать образования данного языка в представляемых знаковых структурах. Текст пока ещё не предстаёт перед нами как система связанных предложений. Второе условие соот-
носится с выявлением смысла логических констант и с их употреблением в данном тексте с общепринятыми нормами логики. Оба условия в совокупности составляют то, что называется логико-грамматическим владением текста;
— на втором этапе происходит выявление семантически значимых, смысловых структурных единиц и решение вопроса об их общем семантическом значении;
— на третьем этапе выявляется «знание о значении структурных единиц»;
— на четвёртом этапе проводится «учёт контекста употребления». При этом «контексты могут быть языковыми и неязыковыми. Последними могут служить реальные положения дел, о которых идет речь, возможные (мыслимые) положения дел, исторические факты и события, знание, учитывающееся при интерпретации текста («фоновое знание»). Языковые контексты служат, как правило, для устранения многозначности выражений. Неязыковые контексты также могут устранять многозначность и, кроме того, уточнять значение структурных элементов и всего текста в целом»;
— на пятом этапе осуществляется «учёт прагматических моментов, от которых зависит употребление данного выражения» [Кузнецов, 2007, с. 428—429].
В свете вышеизложенных постулатов гипотезы поэтапного понимания текста мы хотим ещё раз подчеркнуть важность «коммуникативного аспекта понимания» как процесса по активному проникновению переводчика в систему смыслов высказывания/текста и авторский план его реализации. Разумеется, переводчику всегда интересны повод, причины, обстоятельства и мотивы порождения данного текста, характеристика личности автора, его жизненной позиции в обществе и т.д. Ну а если между автором текста и переводчиком-интерпретатором существует историческая дистанция, то следует учитывать различия культур, исторических эпох, языков и прочего, как советует современная философия науки.
Работая с текстом, пишет В.Г. Локтионова, «переводчик осуществляет ряд специфических действий, таких, как выбор языковых средств и способов выражения в языке перевода, замена и компенсация безэквивалентных единиц. Мыслительно-речеактовое содержание действий по установлению переводческих соответствий может быть описано с помощью речевых эквивалентов мыслере-чевых действий переводчика. Речевые эквиваленты мыслеречевых действий переводчика, решающего проблемы установления соответствий на лексическом уровне, соответствуют содержанию следующих (не эксплицируемых в переводящем тексте) перформа-тивных высказываний:
1) Я идентифицирую референцию — связь между словом и обозначаемым предметом; 2) Я проверяю, используется ли слово в прямом или переносном, известном или новом значении; 3) Я выбираю в языке перевода полный или частичный эквивалент, связываю его с другими словами и проверяю, соединяется ли оно с ними по смыслу; 4) Я заменяю отсутствующий в языке перевода полный или частичный эквивалент близким по смыслу словом или создаю новое слово; 5) Я связываю избранное переводческое соответствие — межъязыковой синоним, близкое по смыслу или вновь созданное слово или словосочетание на языке перевода с другими словами во фразе (сверхфразовом единстве).
Приведённые перформативные высказывания объединяет направленность на достижение успешного перевода. Поэтому процесс перевода можно охарактеризовать как интерпретативный мыслительно-речевой процесс поиска и принятия оптимального решения методом «проб и ошибок» (см.: [Локтионова, с. 3—4]).
Что касается собственно категории «интерпретация», то, несмотря на многовековой опыт её исследования, описания и практического применения, согласия по её трактовке в научном сообществе до сих пор нет [ср.: Shi, A., с. 2—3].
Тем не менее независимо от характера научной дисциплины «интерпретация» обычно рассматривается как «общенаучный метод с фиксированными правилами перевода формальных символов и понятий на язык содержательного знания», а в конкретных науках — в нашем случае гуманитарных — интерпретация понимается как «истолкование текстов, смыслополагающая и смысло-считывающая операции, изучаемые в семантике и эпистемологии понимания» [Ивин, 2006, с. 325].
Перевод, как известно, вошел в XX веке в круг постоянных интересов философии, семиотики, культурологии и других гуманитарных наук, и его фундаментальные проблемы — «это давно уже глубоко философская тема, аспект более общей проблематики и интерпретаций» [Артемьева, Микешин, 2010, с. 193].
П. Рикёр, рассматривая понимание и интерпретацию как способы постижения смысла текста, особо подчёркивал, что смысл текста имеет много уровней, а поэтому следствием толкования многоуровневой системы смыслов является возможность конфликта множества интерпретаций. И это является одной из причин поливариативности переводов одного и того же текста.
Вполне очевидно, что качество и результативность перевода во многом зависят от личности переводчика-интерпретатора, который по уровню своей общекультурной подготовки должен быть в состоянии критически осмыслить «противоположенный ему текст как языковой объект» и «реконструировать исходный (так называ-
емый «правильный» смысл текста, порождённого «авторским замыслом» или объективными параметрами текстовой структуры» [Новейший философский словарь постмодернизма, 2007, с. 181].
Нам представляется, что за первичную основу толкования категории «понимание» в рамках подступа к переводческим стратегиям можно принять наработки В.Г. Локтионовой, которая рассматривает её с когнитивно-психологической, лингвистической и коммуникативной точек зрения. Очевидно, что автор вводит нас в более широкий философско-эпистемологический контекст толкования концептуальных основ категорий «текст», «смысл», «аксиология» и т.д. Из трёх указанных В.Г. Локтионовой ракурсов наибольший интерес представляет «коммуникативный аспект понимания», трактуемый как «глубокое проникновение переводчика в смысл высказывания/ текста и замысел его автора (продуцента)». Понимание содержания переводимого текста достигается постепенно через предпонимание и собственно понимание.
В этой связи С.А. Азаренко подчёркивает, что «практика извлечения смыслов из текстов» и их переводческое переложение осложняется отсутствием полной эквивалентности между единицами кода каждого из них <...> При переводе с одного языка на другой происходит не подстановка одних кодовых единиц вместо других, а замена одного целого сообщения другим. Переводчик перекодирует и передает сообщение, полученное им из какого-то источника. Как и любой получатель вербального сообщения, переводчик является интерпретатором. Нельзя интерпретировать ни одного языкового явления без перевода его знаков в другие знаки той же системы (например, в случае так называемого «внутриязыкового перевода». — Э.М.) или в знаки другой системы. В таком случае интерпретатор — лицо, способствующее переводу одних знаков в другие, с целью прояснения существа понимаемого» [Азаренко, 1996, с. 222, 227].
Другими словами, толкуя оригинал, переводчик стремится как можно полнее сделать непонятное, особенное в тексте понятным, т.е. ставит себе задачу «преодоления чуждости сообщения» [Артамонова, 2007, с. 205]. В повседневной жизни человек довольно часто сталкивается с проблемой «преодоления чуждости сообщения». Например, интуристу на борту аэробуса доходчиво истолкуют краткие англоязычные свето-сигнал и надпись на спинке кресла "Fasten seat belt while seated" как «Застегните ремень безопасности и оставайтесь пристёгнутыми до конца полёта!» Очевидно, что здесь ситуативное смыслотолкование адекватно доносит до реципиента необходимую информацию, которая в денотативно-рефе-ренциальном декодировании была бы менее доходчивой», ср.: «Сидите пристегнутыми ремнями, пока сидите». Всякий перевод,
подчёркивает Г.-Г. Гадамер, «уже является истолкованием, можно даже сказать, что он является завершением этого истолкования» [Гадамер, 1998, с. 447].
Особенно важно уметь интерпретировать (хотя бы косвенным образом) элементы «бессознательного», «абсурдного», «бессмысленного» в текстах художественных, философских, сакральных и др. Эти способы автор стремится использовать для мотивации некоторых «иррациональных» поступков и действий героев, исторических или мифологических личностей, охарактеризовать «внутреннюю сумятицу» в душах своих персонажей, их особый психический склад, образ мышления и формы проявления этих аномалий. Эту сложную методологическую задачу нередко решают с помощью так называемой «косвенной интерпретации», требующей особых вербальных средств (ср., например, «бессмыслицы» в произведениях Л. Кэрролла, бесконечное неудобовоспринимаемое употребление частицы «как бы» в романе «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского, вычурный язык русских поэтов-символистов, которых высмеял В. Соловьев в своем четверостишии:
Мандрагоры имманентные Зашуршали в камышах. А шершаво-декадентные Вирши — в вянущих ушах.
Осознавая, что «бессмыслица», «абсурд» и т.п. выполняют определённую функцию в тексте — экспрессивную, магическую, фоническую и т.д., переводчик должен адекватно интерпретировать эти фрагменты текста, неподдающиеся «нормальному пониманию» и подобрать специфические средства «от себя» для их компенсации в ПТ. В этой связи небесполезно заметить, что современная философия, расширяя область своих исследовательских интересов за счет лингвистической и переводоведческой тематики, моментально отреагировала на «осмысленный абсурд», подчёркивая, что так называемое «бессмысленное даже в своих крайних проявлениях, остаётся со строем и духом своего языка. Об этом говорят, в частности, переводы «бессмысленного» с одного языка на другой. Такие переводы реально существуют, но один из них может быть лучше другого» [Философия. Энциклопедический словарь, 2006, с. 94].
Переводчик как мифологический Гермес — толкователь и передатчик божественных откровений смертным, чьё имя увековечено в «земной науке» — герменевтике, выполняет высокую духовную миссию по донесению через переводы до читателя аромата иноязычной культуры (цивилизации), а не обездушенного суррогата (типа цикория вместо кофе, как это рисовалось А. Шопенгауэру) и он вовсе не подсовывает читателю «сухую неживую карту ланд-
шафта вместо самого цветущего ландшафта», как по этому поводу огорчался Г.-Г. Гадамер (см.:[Нестерова (а), с. 5—7; Нестерова (б), с. 235]).
Хотя всё-таки следует признать, что в итальянской шутке «1га-ёиНоге — ^аёНоге», построенной на парономазии, есть своя доля шутки и своя доля истины, ибо в переводе звуковое подобие темы и ремы передать не удаётся. А чтобы не допустить «пустоты» в тексте развернутого высказывания, русскоязычный переводчик может с определённой натяжкой предложить свою сходную игру, но уже на базе омонимии: «мой муж переводит... не книги, а продукты!» (из жалобы подруге на своего супруга).
Подводя итог макро- и микрогерменевтическому анализу способов и приёмов предпонимания, понимания и интерпретации текстов оригиналов с целью отбора оптимальных стратегий и тактик их перевыражения на ПЯ, мы констатируем, что современная герменевтическая парадигма перевода адекватно синтезирует эпи-стемы большинства известных «классических» моделей перевода и позволяет подвести плодотворную основу под разнообразные переводческие практики со всей палитрой текстов разных типов, видов и жанров, находящихся в когнитивно-культурном обращении в современных цивилизованных социумах [аналитический обзор «классических» моделей перевода см.: Garbovsky, Ко8Йкоуа, 2012].
А собственно переводческий процесс как предмет исследования в рамках данной парадигмы верифицируется нами как своеобразная разновидность речевой деятельности, представляющей собой уникальную феноменологическую, семиотико-интерпрета-ционную языковую игру в сфере межкультурной коммуникации в виде поливекторного межъязыкового посредничества с целью смыслового перевыражения текста ИЯ в знаках и символах ПЯ на максимально достижимых уровнях соответствия — когнитивно-эвристическом, этнопсихолингвистическом, образно-креативном, лингво-дискурсивном и некоторых других в зависимости от тек-стотипа и жанра оригинала.
3. Герменевтический подход к перекодированию (перевыражению/переложению) иноязычных текстов на ПЯ позволяет по-новому рассмотреть проблему «переводимости — непереводимости» с теоретической и практической точек зрения.
Как известно, П. Рикёр в своей лекции «Парадигма перевода» предлагает «отбросить теоретическую альтернативу переводимость/ непереводимость текста и заменить её другой, вытекающей из самой практики перевода, то есть альтернативой верность/неверность перевода своему источнику».
Не возражая в принципе против аргументации автора в пользу тезиса о «переводимости», мы, однако, задаёмся вопросом: почему
он, как бы сомневаясь в собственной правоте, на протяжении всей лекции вновь и вновь возвращается к тезису о «непереводимости»? Приведём несколько цитат, а также интертекстуальных пассажей из корпуса лекции: 1) «Действительно, хотя теоретически перевод представляется делом невыполнимым (из-за «несоответствия между языковыми уровнями — подсистемами различных языков»), он всё же осуществим практически; однако за это приходится платить нашими сомнениями относительно его верности/неверности своему источнику»; 2) «Итак, совокупность мировоззренческих представлений, свойственных носителям какого-то определённого языка, оказывается чуждой и непонятной для носителей другого языка, чьи отношения с миром выглядят иначе. Приходится, таким образом, согласиться с тем, что взаимное непонимание между людьми является нормой, что перевод теоретически невозможен...»; 3) «Главное, что мешает нам перейти границу чужого языка, это его естественная потребность представлять из себя тайну, загадку, это его склонность к всевозможным ухищрениям, это его тяга к закрытости, к заумности и, в конечном итоге, к антикоммуникативности»;
4) «Формула «понять — значит перевести», таким образом, замыкается на себе самой, становится вещью в себе, и мы опять оказываемся лицом к лицу с проблемой непереводимости текста»;
5) «Истинно и то, что высокая поэзия Поля Селана практически непереводима.»; 6) «Я, признаться, в растерянности <...> Я отчетливо вижу и противоположную сторону проблемы (т.е. «пере-водимости». — Э.М.) — работу языка над собой. Не в ней ли кроется причина всех сложностей, связанных с переводом? Но если бы мы не соприкасались с этой тревожащей нас областью невыразимого, то откуда нам было бы знать, что такое «непереводимая тайна языка»?» [Рикёр, 1998, с. 3—10].
Отдавая должное глубокой логике ученого, попытаемся представить проблему в несколько иной плоскости и предложить вариативный выход из «умозрительного тупика», по выражению П. Ри-кёра, в который нас вольно или невольно всё-таки заводит автор.
Альтернативу «верности/неверности перевода своему источнику», выдвигаемую П. Рикёром, в противовес альтернативе «пере-водимость/непереводимость», следует соотносить лишь с первой частью последней — «переводимостью». Тогда вся аргументация в пользу определения критериев качества перевода выглядит вполне репрезентативной и убедительной. П. Рикёр безусловно прав, когда утверждает, что «не существует абсолютного критерия хорошего перевода. Ведь мы не можем сопоставить источник и перевод с неким третьим текстом — носителем того тождественного значения, которое предполагается перенести из источника в текст перевода. Отсюда следует парадокс <...>: хороший перевод может и должен
стремиться лишь к относительной равноценности источнику, ибо из-за отсутствия своего чёткого «эквивалента» эта равноценность никак не может быть полностью найдена и обоснована. А единственно возможная критика чужого перевода. состоит в том, чтобы предложить свой перевод, столь же сомнительный по своей удачности, но будто бы лучший или будто бы иной. И это как раз то, чем постоянно занимаются профессиональные переводчики» [там же, с. 6—7].
Из контекста лекции видно, что П. Рикёр вполне отдавал себе отчет, что качество перевода напрямую связано с текстотипами и их жанрами, хотя прямого указания на суть проблемы в его работе нет.
Отечественный учёный и профессиональная переводчица И.А. Алексеева, разрабатывая теорию «транслатологии текста», выявляет три ступени «меры переводимости» текстов различной типологии, которые она разносит соответственно по трём группам: группа I включает тексты с «высокой мерой переводимости», группа II включает тексты со «средней мерой переводимости», а группа III — соответственно тексты с «низкой/малой мерой переводимости» (см.: [Алексеева, 2008, с. 44—74]).
Впрочем, любая классификация «хромает». И.С. Алексеева, например, справедливо замечает, что «традиционно философский текст относится к наиболее сложным типам текста для письменного перевода, считается своего рода камнем преткновения для переводчиков». Но тем не менее в заключении она безапелляционно относит его «к разряду примарно-когнитивных, обладающих в принципе высокой мерой переводимости». Оговорка «в принципе» и фраза сомнения («ограничена она» может быть лишь степенью субъективности терминологии») [там же, с. 90—91], тем не менее, выдает, как нам кажется, внутренние сомнения автора в корректности своего вывода. А сомневаться есть в чём. Приведём, например, мнение К.А. Свасьяна — одного из переводчиков, а также автора комментариев и редактора переводов «умопомрачительной» монографии Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»: «Читатель, — пишет комментатор, — знакомый с оригиналом, сразу же согласится, что перевод "Заратустры" — вещь весьма условная. Это настоящая сатурналия языка, стало быть, языка не общезначимого, не присмирённого в рефлексии, а сплошь контрабандного, стихийного и оттого безраздельно тождественного со своей стихией <...> лучше всего охарактеризовало бы его то именно, что не подлежит в нём переводу, его непереводимость, именно, трехступенчатая непереводимость». К.А. Свасьян трактует как «непереводимые» в оригинале «лексико-семантический слой», «эвфонический слой» и «эвритмический слой» немецкого языка (подробнее см.: [Свасьян, 1990, с. 771—777]).
А.С. Пушкин почему-то жалуется: «Шишков, прости, не могу перевести!»
Яркий пример непереводимого текста — когнитивно-шуточного каламбура А.П. Чехова (который весьма предубеждённо относился к возможности перевода своих и других художественных произведений) под названием «Словотолкователь для барышень» приводится в статье «О метатрансляционных аспектах художественного перевода» [Мишкуров, 2010, с. 22].
И здесь, отдавая должное автору монографии, мы выражаем полное согласие с правильностью разнесения различных видов и жанров художественных произведений по группам переводимости — I, II, III [Алексеева, 2008, с. 70—71] с той оговоркой, что над многими из них частично или полностью нависает «мрак непереводимости».
Поверим советам В.Я. Брюсова, как переводить поэзию: «Переводчик обычно стремится передать лишь один или в лучшем случае два (большею частью, образы и размер), изменив другие (стиль, движение стиха, рифмы, звуки слов). Но есть стихи, в которых первенствующую роль играют не образы, а, например, звуки слов ("The bells" Эдгара По) или даже рифмы (многие из шуточных стихотворений). Выбор того элемента, который считаешь наиболее важным в переводимом произведении, составляет метод перевода» [Брюсов, 1995, с. 188—189], то есть «непереводимым» можно сознательно пренебречь.
Заметим также, что И.С. Алексеева все же прибегает к понятию «непереводимость», когда описывает переводные тексты (ПТ) «по степени объективной возможности передачи в них компонентов содержания ИТ». Согласно её классификации «вторичных текстов», «в первой группе окажутся тексты, где отсутствуют компоненты "непереводимости" (экзотизмы, реалии-меры и т.п.) и нет конфликта формы и содержания. Вторая группа будет представлена текстами, где компоненты непереводимости встречаются и при переводе в результате описательной (или транскрибирующей, но с пояснениями) передачи происходит увеличение объёма текста и доли когнитивной информации. Наконец, в третью группу войдут тексты, отмеченные неполнотой передачи компонентов содержания: из-за конфликта формы и содержания, из-за наличия большого числа интертекстуальных вставок или из-за вида перевода». Описывая конкретные случаи непереводимости, И.С. Алексеева констатирует: «...непереводимыми, то есть не имеющими лексического соответствия, считаются фрагменты текста, содержащие так называемые "ситуативные реалии", концепты, отражающие свойственное данной культуре членение действительности; экзотизмы (куда в широком смысле относятся и реалии-меры, и реалии-деньги, и имена собственные, и междометия, и некоторые откло-
нения от литературной нормы языка, например, диалектизмы и др.). "Непереводимость" отмечается также в случаях "конфликта формы и содержания", например, в художественных текстах, где в конфликт могут вступить рифма и звукопись, синтаксический параллелизм и отдельные образы. Названные примеры касаются поэзии, и неслучайно именно поэтические тексты чаще всего в разные времена признавали непереводимыми» [Алексеева, с. 66—67 и др.].
Перечень «непереводимого» И.С. Алексеевой, дополненный «непереводимым» в монографии С.И. Влахова и С.П. Флорина «Непереводимое в переводе», помноженный на свидетельства профессиональных переводчиков о непереводимости текстов философских, теологических, а также разнообразных «языковых игр» [см.: Мишкуров, 2012 (а), с. 349—356; 2012 (б), с. 5—15], а также многочисленные научно-теоретические рефлексии на данную тему побуждают нас по-новому взглянуть на принцип «непереводимости», как на равноправный антитезис в апории «переводимость».
«Непереводимость» может квалифицироваться как «нулевая пе-реводимость» текста или его фрагмента различной величины, если речь идёт о поиске «своих» средств «обходного маневра» для передачи в тексте перевода искомой информации (смысла) «чужого» путём описания внутренних и внешних комментариев, «свободного переложения» (как сказал бы Шлейермахер) или других «игровых протезов» — смысловых, формальных, звукоподражательных, фоноимитирующих и т.п.
Из практики перевода известно, что «нулевую переводимость» можно постулировать как неотъемлемую часть фактически любого оригинального текста на уровне его отдельных структур, их частей различной протяжённости — фраз, абзацев, сверхфразовых единств или их компонентов (слов, словосочетаний, фразеологизмов или их фрагментов) и т.д.
Следовательно, проблему «непереводимости» нельзя «смазывать» и более того — бесповоротно отринуть ни теоретически, ни практически.
Читатель перевода должен понимать, что граница между родным и иностранным языками существует, рассматривать его как феномен «языкового гостеприимства» — принятия «другого, удовольствия проживать в чужом языке и удовольствия принять в своём доме чужую речь», по остроумному выражению П. Рикёра. Можно также напомнить, что Х.Ф. Гельдерлину (1770—1843) — выдающемуся немецкому поэту и мыслителю, оказавшему огромное влияние на философский язык и стиль мышления знаменитого М. Хайдеггера, — пришлось «смириться с крушением своей амбициозной мечты, представлявшейся ему как слияние немец-
кой и греческой поэзии в единую сверхпоэзию, в которой была бы устранена разница между идиомами». Переводчик должен помнить, — подчеркивал П. Рикёр, — что «работа над переводом, наравне с проблемами интеллектуальными, теоретическими или практическими, содержит в себе. проблему этическую» [Рикёр, 1998, с. 7].
В данном контексте нам представляется крайне удивительным то обстоятельство, что за прагматикой переводимости П. Рикёру всё же не удалось рассмотреть высокую философичность и романтизм «непереводимости».
Современная герменевтическая парадигма перевода позволяет снять «конфликт интерпретаций» и предоставляет широкий спектр средств перекодирования, преобразования, перевыражения, переложения и т.п. произведений любого типа и жанра без потери инвариантной смысловой инфраструктуры и своеобразия её когнитивно-аксиологической и эмоционально-экспрессивной рефлексии и апперцепции. Для примера приведём два перевода, выполненных в разной герменевтико-эквивалентной манере, но реализующих в полной мере своё художественно-эстетическое и культурно-познавательное предназначение — 49-й сонет Шекспира в трактовке С. Маршака и стихотворение самого Маршака в переводе У. Мея.
W. Shakespeare Against that time, if ever that time come, When I shall see thee frown on my defects When as thy love hath cast his utmost sum, Called to that audit by advis'd respects; Against that time when thou shalt strangely pass, And scarcely greet me with that sun, thine eye, When love, converted from the thing it was, Shall reasons find of settled gravity; Against that time do I ensconce me here, Within the knowledge of mine own desert, And this my hand, against myself uprear, To guard the lawful reasons on thy part: To leave poor me thou hast the strength of laws, Since why to love I can allege no cause.
С. Маршак В тот чёрный день (пусть он минует нас!), Когда увидишь все мои пороки, Когда терпенья истощишь запас И мне объявишь приговор жестокий, Когда, со мной сойдясь в толпе людской, Меня едва подаришь взглядом ясным И я увижу холод и покой В твоем лице, по-прежнему прекрасном, — В тот день поможет горю моему Сознание, что я тебя не стою, И руку я в присяге подниму, Всё оправдав своей неправотою. Меня оставить вправе ты, мой друг, А у меня для счастья нет заслуг.
Анализируя перевыражение 49-го сонета Шекспира С. Маршаком, мы хотим обратить внимание на следующие сопутствующие теоретические положения, касающиеся проблемы гомологического и алломорфического соответствия текста перевода тексту оригинала. Известно, что практическая недостижимость абсолютного тождества текста перевода тексту оригинала осознавалась еще первыми переводчиками, понимавшими, что в переводе сталкиваются асимметричные системы. Скорее, следует говорить о некотором подобии образа прообразу при известном упрощении и изменении
системы смыслов, заключённых в оригинале, т.е. об отношении гомоморфизма. На практике следует признать отношения между ИТ и ПТ, рождающиеся в процессе его перевода, гомоморфными можно только с известной долей условности. Другими словами, должно быть все то, что есть в тексте перевода. Но из реальной переводческой практики хорошо известны примеры, когда система смыслов, заключённая в тексте перевода, не только утрачивает отдельные смыслы ИТ, но и дополняется новыми, привнесенными в процессе перевода. В этом случае отношение между интерпретируемой системой смыслов и интерпретирующей движется в сторону алломорфизма. Как изоморфные можно охарактеризовать отношения между оригиналом и переводом при переводе поэзии [Гар-бовский, 2004, с. 244—245]. Л.С. Бархударов, говоря о переводе на уровне текста, приводил пример вышеприведённого перевода С. Маршаком 49-го сонета У. Шекспира, в котором эквивалентными оказываются лишь три слова и ни одно предложение оригинального текста, взятое изолированно от текста, неэквивалентно ни одному предложению русского варианта. Но «несмотря на отсутствие соответствий между их частями, русское стихотворение в целом может считаться эквивалентным английскому, ибо оба они передают, в основном, одну и ту же смысловую и художественную информацию» [Бархударов, 1975, с. 184—185]. С. Маршак, комментируя свою переводческую деятельность, утверждал, что он не переводит, а преобразует оригинал. То есть его творческий подход можно вполне определённо охарактеризовать словами Жуковского: «Переводчик прозы — раб, переводчик поэзии — соперник».
Обратную картину мы наблюдаем при переводе стиха С. Маршака «Усердней с каждым днем. » на английский язык, выполненный Уолтером Мейем, ср.:
I probe the dictionary deeper every day, Beneath its columns sparks of feeling gleam. Within its wordy vaults art gropes its way, With secret torch flicks on its frequent beam.
Upon each word events have stamped their gauge. And not for naught words yielded man reply. I read: "An age. Of ages. Last an age. Reach ripe old age. Too young an age to die.
A ruthless age, an age of tooth and nail." In words ring blame and rage, and conscience cries. No, not a dictionary page before me lies, It is an ancient fragmentary tale.
Усердней с каждым днем гляжу в словарь. В его столбцах мерцают искры чувства. В подвалы слов не раз сойдет искусство, Держа в руке свой потайной фонарь.
На всех словах — события печать, Они дались не даром человеку. Читаю: «Век. От века. Вековать. Век доживать. Бог сыну не дал веку.
Век заедать, век заживать чужой.» В словах звучит укор, и гнев, и совесть. Нет, не словарь лежит передо мной, А древняя рассыпанная повесть.
В отличие от перевода С. Маршака его стих был переведён У. Мейем с оптимально возможным гомологичным соответствием,
говоря словами Э. Бенвениста. Данный перевод выполнен с учётом строфической организации, совпадением числа строк, метра и размера, чередованием рифм и их характером. Смысловой контент, лексико-фразеологический и идиоматический состав ИТ и ПТ близки по своим семантико-стилистическим признакам. В целом считаем, что данный перевод отличается высокой степенью герменевтической эквивалентности.
Можно конечно и «эквивалентно пошутить», передавая звучание и мысль, рифму и разум, как поступил В.В. Набоков в последних строках своей английской поэмы "An Evening of Russian Poetry":
Bessonitza, tvoy vzor oonyl i strashen;
Lubov moya, otstupnika prostee.
(Insomnia, your stare is dull and ashen,
My love, forgive me this apostasy).
И всё-таки при переводе, как говорил Гёте, следует добираться до непереводимого, и только тогда можно по-настоящему познать чужой народ и чужой язык!
* * *
Вместо преждевременных выводов по заявленной концептуальной проблеме — «герменевтический поворот» в современной науке о переводе позволим себе только «проанонсировать тезис о том, что сводный системно-синергетический анализ достоинств и недостатков, известных на сегодняшний день «традиционных» и «инновационных» моделей перевода, которые, скорее всего, находятся между собой в отношениях дополнительной дистрибуции, можно эффективно провести в настоящее время только в рамках репрезентативной «переводческой картины речевой деятельности» — герменевтической парадигмы перевода.
Список литературы
Автономова Н.С. Интерпретация и перевод — современные проблемы эпистемологии // Философия познания. К юбилею Л.А. Микешиной: Сб. статей. М.: РОССПЭН, 2010. С. 112—121. Автономова Н.С. Философия и филология (О российских дискуссиях 90-х годов) / http://www.bim-bad.ru/biblioteka/article_full.php?aid=15148& binn_rubrik_pl_articles=121 13 c. [05.11.12]. Азаренко С.А. Интерпретация // Современный философ. словарь. М.; Бишкек; Екатеринбург: Глав. ред. Кыргыз. энц., изд-во «Одиссей». 1996. С. 222—227.
Алексеева И.С. Текст и перевод. Вопросы теории. М.: Международные отношения, 2008. С. 90—91. Артамонова Ю.Д. Интерпретация // Словарь филос. терминов. М.: ИНФРА-М, 2007. С. 205—206.
Артемьева Т.В., Микешин М.И. Перевод времени, или непереводимая игра понятий // Философия познания. К юбилею Л. А. Микешиной: Сб. статей. М.: РОССПЭН, 2010. С. 194—211.
Бархударов Л.С. Язык и перевод. М.: Международные отношения, 1975. 240 с.
Брюсов В. Избр. соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1955.
Влахов С.И., Флорин С.П. Непереводимое в переводе. 3-е изд., испр. и доп. М.: Р. Валент, 2006. 448 с.
Войниканис Е.А. Проблема сознания в философии позднего Витгенштейна и современное правовое мышление // Философия сознания: история и современность: Мат-лы науч. конф., посвящ. памяти А.Ф. Грязнова. М.: Современные тетради, 2003. С. 339—352.
Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики / Пер. с нем. М.: Прогресс, 1988. 704 с.
Гарбовский Н.К. Герменевтический аспект перевода // Тр. Высшей школы (ф-та) Моск. ун-та. Кн. 1, 2005—2010 гг. М.: ВШП МГУ, 2010. С. 112—122.
Гарбовский Н.К. Теория перевода. М.: Изд -во Моск. ун-та, 2004. 544 с.
Герменевтические аспекты перевода / В.В. Сдобников, О.В. Петрова. Теория перевода. М.: Восток—Запад, 2006. С. 172—199.
Ивин А.А. Понимание // Философия. Энциклопед. словарь. М.: Гардарики, 2006. С. 663—665.
Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994.
Кузнецов Е.Г. Понимание текстов // Словарь филос. терминов. М.: ИНФРА-М, 2007. С. 427—430.
Локтионова В.Г. Герменевтический аспект перевода // http://webcache. googleusercontent.com/search?client=safari&rls....pdf%2Вгерменевтика+ перевода&oe=UTF-8&redir_esc=&hl=ru&ct=clnk 5 c. [18.05.12].
Микешина Л.А. Философия познания. Полемические главы. М.: Прогресс-Традиция, 2002. 624 с.
Миронов В.В. Философия: Учебник. М.: Проспект, 2006. 240 с.
Михайлов А.В. Вместо введения. I. От переводчика читателям. С эпиграфами ко всей книге // Хайдеггер М. Избр. тексты. М., 1993. http:// anthropology.rinet.ru/old/library/hdg-izb-vstup.htm
Мишкуров Э.Н. (а) Переводческая интроспекция «языковых игр» в поливекторных дискурсах // Русский язык и культура в зеркале перевода. Мат-лы III Международной научно-практич. конф. (25—29. IV.2012): Греция (Салоники). М.: ВШП МГУ, 2012. С. 456—468.
Мишкуров Э.Н. (б) Язык, «языковые игры» и перевод в современном линг-вофилософском и лингвокультурологическом освещении // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 2012. № 1. С. 5—15.
Мишкуров Э.Н. О метатрансляционных аспектах художественного перевода // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 2010. № 3. С. 17—26.
Мишкуров Э.Н. История арабоязычной переводческой традиции: начало пути (VIII—XIII вв.) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 2008. № 2. С. 3—17.
Нестерова Н.М. (а) Оригинал и перевод: проблема межтекстовых отношений // Languages & Literatures / Тюменский гос. ун-т (ф-т романо-гер-манской филологии). № 22. http://frgf.utmn.ru/mag/22/41 [16.11.12]. 9 с.
Нестерова Н.М. (б) Наука о переводе: герменевтика vs деконструктивизм // УДК.801.73: Статья, представленная в редакцию журнала «Филол. науки» (8.02.2005). С. 235—238.
Новейший философский словарь. Постмодернизм. Минск: Соврем. литератор, 2007. 816 с.
Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Наука и её язык (философско-методологи-ческие рассуждения) // Философия познания. К юбилею Л.А. Мике-шиной. М.: РОССПЭН, 2010. С. 96—111.
Рикёр П. Парадигма перевода. Лекция, прочитанная на факультете протестантской теологии в Париже в октябре 1998 г. / Пер. М. Эдельман. http://www.belpaese2000.narod.ru/Trad/ricoeur.htm [18.09.12]. 10 с.
Свасьян К.А. Примечания // Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Пер. Ю.Н. Антоновского. Т. 2. М.: Мысль, 1990. С. 770—777.
Сдобников В.В., Петрова О.В. Теория перевода. М.: АСТ: Восток-Запад, 2007. 448 с.
Сорокин Ю.А. Перевод и его телеологические рамки [Текст] // Текст и его когнитивно-эмотивные метаморфозы. Волгоград: Перемена, 1998.
Философия познания. К юбилею Л.А. Микешиной: Сб. статей. М.: РОССПЭН, 2010. 663 с.
Философия. Энциклопедический словарь. М.: Гардарики, 2006. 1072 с.
Garbovsky N., Kostikova O. Science of Translation Today: Change of Scientific Paradigm // Meta. Vol. 57, n° 1 (Montréal). Mars 2012. P. 48—66.
Palmer, R. Gadamer's recent work on language and philosophy: On "Zur Phänomenologie von Ritual und Sprache" // Continental Philosophy Review. 2000. No 33. P. 381—393 (2000 Klawer Academic Publishers. Netherlands).
Shi A. Hermeneutics and Translation Theory. http://www.translationdirectory. com/article115.htm [22.09.12]. 7 p.
