Взгляды Изидора Цанкара на Советский Союз Текст научной статьи по специальности «История и археология»

А. Рахтен (Словения)

Взгляды Изидора Цанкара на Советский Союз

Изидор Цанкар, историк искусства, писатель, литературный критик, политик и дипломат, хотя и не так известен, как его прославленный двоюродный брат Иван, однако в истории словенского народа он также сыграл значительную роль1. В этой статье будут рассмотрены его представления о Советском Союзе во время Второй мировой войны, когда в переломный период перехода от королевской Югославии к социалистической он был дипломатом в Буэнос-Айресе и Оттаве, а летом 1944 г. также являлся министром югославского правительства.

Изидор Цанкар родился 22 апреля 1886 г. в Шиде (ныне Республика Сербия), он стал первым из семерых детей Андрея и Марии Цанкар, урожденной Хубер2. Отец Изидора Андрей происходил из семьи портных в Врхнике. В 1878 г. он был командиром в 7-ом полку горных стрелков и принимал участие в оккупации Боснии и Герцеговины. Возвращаясь в Крайну, он задержался в Шиде, где познакомился с немкой из Срема Марией Хубер и женился на ней. У нее было большое приданое, поскольку происходила она из богатой семьи мясника, торговца и землевладельца Андрея Хубера. В Шиде Андрей, в согласии с семейной традицией, в 1885 г. открыл швейную мастерскую и магазин готовой одежды. В воспоминаниях брата Изидора Франца мы читаем, что отец стал картежником, как и его тесть, и проиграл большую часть имущества. Когда в 1893 г. он обанкротился, приходской священник в Шиде из жалости взял его на службу сторожем русинской церкви.

Изидор провел свои детские годы у сестры матери Каролины, в замужестве Хофбек. У нее он рос в лучших условиях, чем если бы остался с родителями. Он общался в кругу состоятельных семей сремских немцев, что сильно повлияло на его дальнейший стиль жизни. В тетином доме говорили только по-немецки и по-хорватски, поэтому Изидор научился словенскому языку лишь по приезде в 1897 г. в Любляну, выбраться туда ему помогли двоюродные братья Карло и Иван. Первый год они жили вместе у хозяйки, сдававшей комнаты учащимся, затем Изидор переселился к тете Марии, вдове своего дяди из Шабаца. В январе 1898 г. он сдал приемный экзамен и поступил во II государственную гимназию в Любляне. Хотя уже во втором классе он ощущал себя словенцем, но тогда все еще называл своим родным языком хорватский; начиная с шестого класса он называл родным языком уже словенский. В четвертом классе его как отличника приняли в Алоизий и он перешел в I государственную гимназию. Восьми-

классником он был принят в Мариян3, где его взял под свое крыло влиятельный каноник, позднее прелат Андрей Калан, который оказывал большое влияние на принимавшиеся им в молодости решения и затем в течение полутора десятков лет оставался главным союзником Цанкара при его продвижении в рамках словенского католического движения.

Как писал Франц Коблар, Цанкар уже в гимназии был «сам по себе, он рано стал ощущать свое превосходство над другими и не думал о них, и не искал ничьего общества»4. Эти черты его характера сохранились и в зрелые годы, когда он часто принимал решения, из-за которых у него появлялись все новые и новые противники. Еще в заявлении на сдачу выпускного экзамена в 1905 г. о будущей профессии он написал: «не определился». Он решил стать священником. Двоюродный брат Карло, преподававший Закон Божий в Сараево и впоследствии ставший секретарем верхнебоснийского архиепископа Иосипа Штадлера, однако, пытался отговорить его от этого шага. Решающими стали желание тети Каролины и уговоры его защитника из Марияна Калана. Последний, по рассказам брата Франца, видел в Изи-доре возможного наследника Янеза Евангелиста Крека, одного из крупнейших деятелей Словенской народной партии, которая тогда начинала свою борьбу за власть в словенском политическом пространстве. Несмотря на возражения ведущего католического идеолога др. Алеша Ушеничника, Калан направил своего питомца из Шида на стезю священника.

Как констатирует Коблар, сразу же после этого судьбоносного решения в молодом Изидоре стала проявляться «двойственность: он был человеком, склонным к искусству и стремящимся к радостям жизни, и одновременно человеком, который испытывает внутренние проблемы из-за изучения богословия и мучается беспокойством по поводу стези священника». То, что он еще тогда не бросил богословия, было заслугой Крека, быстро вовлекшего его в свой христианско-социальный круг, органом которого была газета «Наша сила» («Nasa moc»). 18 июля 1907 г. он, по настоянию тети Каролины, отслужил новую мессу в Гибараце у Шида, но предварительно заручившись договоренностью, что впредь он не будет заниматься пасторскими делами и сможет целиком посвятить себя изучению истории искусств. При поддержке Калана Цанкар отправился в католический университет в бельгийском Лойвене на годичный курс эстетики, посетил также Лондон и Париж. Напоследок, в конце 1913 г., он получил диплом Венского университета по истории искусств.

Начиная с 1911 г. Цанкар обращал на себя внимание широкой общественности серией статей «В гостях» («Obiski») в журнале «Дом и мир» («Dom in svet»), в которых печатались интервью со многими известными творческими личностями, принадлежавшими к миру литературы и искусства. В том же журнале с 1913 г. он публиковал с продолжениями «поучительный роман» «С дороги» («S poti»), который считается первым словенским романом-эссэ. Именно под его редакторством «Дом и мир» в 1914— 1918 гг. превратился в современный литературно-художественный журнал.

Хотя его и мобилизовали в армию на должность полкового священника, по просьбе архиепископа др. Антона Бонавентуры-Еглича он смог вернуться на место редактора. Конец Первой мировой войны он встретил редактором газеты «Словенец» («81оуепес»), главного органа Словенской народной партии.

Переломный период перехода из Габсбургской монархии в королевскую Югославию побудил и Цанкара активно включиться в политическую жизнь. Двери для него были широко отрыты, и он вступил в нее бок о бок с лидером словенской политики - др. Антоном Корошецем. При этом Цан-кар выказал изрядную решительность, когда дело дошло до расчетов с «про-австрийцами», которые остались верны главе провинции Крайны др. Ивану Шуштершичу. Возвращение Корошеца из Женевы, где он в ноябре 1918 г. начал переговоры с сербским премьер-министром Николой Пашичем, из-за интриг сербской дипломатии сильно затянулось. В этих обстоятельствах Цанкар (вместе с др. Янко Брейцем) стал одним из двух представителей Словенской народной партии, участвовавших в принятии Перводекабрь-ского акта образования Королевства сербов, хорватов и словенцев (Королевства СХС) в Белграде.

В переломный период положение Цанкара в иерархии словенского католического движения сильно укрепилось. Корошец в то время доверял ему больше всех, о чем свидетельствуют и письма, которые он посылал Цанкару из-за границы, когда вел переговоры о будущем устройстве нового государства. Желание Андрея Калана, чтобы Цанкар стал наследником умершего в 1917 г. Крека, однако, не осуществилось, поскольку главой партии стал Корошец. Но, несмотря на это, все указывало на то, что его ждет в политике многообещающее будущее. Однако Цанкар решил иначе -он ушел из политики и поступил на работу в только что открытый Люблян-ский университет. В 1920 г. Цанкар стал доцентом по истории западноевропейского искусства и оставался в университете вплоть до 1936 г. Когда однажды его ученик Мариян Маролт спросил его, «как он смог так сразу совсем оставить политику», Цанкар ответил, «что в политике больше нет дела или интереса, поскольку уже прошли те времена, какие были в период декларационного движения и в первые месяцы нового государства». При этом добавил: «Может снова случиться, что такие времена наступят, но еще не сейчас»5. Лишь события, происходившие во время Второй мировой войны, побудили Цанкара включиться в политику - когда на повестку дня вновь встали вопросы государственного устройства и словенских границ.

В 1926 г. Цанкар принял, вероятно, самое трудное решение в своей жизни: он решился на брак с Ничей Хрибар. Он был отлучен от католической церкви, в отсутствие архиепископа декрет о его отлучении должен был подписать его благодетель Калан. В отличие от либерального органа «Утро» («ЛЛо»), раздувавшего проблему из решения Цанкара, конкурирующий «Словенец» о его «отступничестве» помалкивал. Это молчание некоторые связывали с посредничеством Корошеца. Ясно, что даже же-

нитьба не уничтожила взаимного уважения. Об этом написал ученик Цанкара Мариян Маролт: «О себе (Цанкар) никогда не говорил, но кое-что о нем рассказывал др. Корошец, который его очень уважал. Также Цанкар отзывался о Корошеце с большим уважением и позднее, когда они уже не были политическими соратниками, а встречались как друзья». Несмотря на отход от церкви, в «лекциях и сочинениях (Цанкара) этого времени не было и тени какой-либо антицерковной направленности». В католических кругах преобладала надежда, «что Изидор Цанкар снова найдет путь к Богу». Среди католической молодежи он продолжал пользоваться большим почетом, хотя и не был политически активен.

Когда молодой интеллигент-католик Руда Юрчец в 1934 г. опубликовал статью, комментировавшую присоединение Советского Союза к «Договору об определении агрессора», где скептически высказался о благотворности возвращения Советов в международную политику, Цанкар одобрил эту статью. Юрчец прокомментировал это, написав, что для него «признание Цанкара имеет такую же ценность, как диплом Парижского университета»6. Несмотря на то, что ему явно нравилась трактовка Юрчецем тезиса Меттерниха «La paix - elle n'existe pas avec une révolution» («Мир не сосуществует с революцией»), которую молодой публицист дал в упомянутой статье о Советском Союзе, во время войны Цанкар пришел к выводу, что будущее словенского народа и Югославии на самом деле тесно связано с империей Сталина.

Королевство СХС, входившее в Малую Антанту, членами которой были также Чехословакия и Румыния, являлось составной частью союзнической системы, созданной победившей Францией после Первой мировой войны в Восточной и Юго-Восточной Европе. Кроме того, югославское государство поддерживало образцовые отношения также с традиционным британским союзником — Грецией. Отношения с другими соседями, требовавшими ревизии Версальской системы, — Италией, Венгрией и Болгарией — в годы после Первой мировой войны были если не конфликтными, то по меньшей мере холодными. Югославия вплоть до июня 1940 г. отказывалась от установления дипломатических отношений с коммунистическим правительством в России и гордилась статусом союзника Великобритании и Франции7.

Внешняя политика, впрочем, относилась к сфере компетенции сербских политических магнатов из династии Карагеоргиевичей. Дипломатический аппарат был в руках сербов, так же, как и командование армией. Словенские дипломаты были малочисленны и все почти, как правило, являлись выходцами из рядов «заслуженных» политиков, отличившихся в процессе формирования югославского государства. Таков был др. Отокар Рибарж, бывший депутат от Триеста в венском парламенте и член югославянской делегации на Парижской мирной конференции, который, помимо прочего, работал в Брюсселе и Тиране. За исключением Праги, где в межвоенный период сменили друг друга целых три посла словенского происхождения

(Иван Хрибар, Богумил Вошняк и Альберт Крамер), в остальных европейских столицах не было заметно широкого представительства словенцев в дипломатическом аппарате королевской Югославии. Однако, любопытно, что должность посла в Вашингтоне получил словенский юрист Леонид Пи-тамиц. Среди крупнейших дипломатов следует упомянуть еще Антона Но-вачана, являвшегося в годы, предшествовавшие аннексии нацистами Австрии, генеральным консулом в Целовеце. Эта должность, с точки зрения словенской перспективы, была важна из-за наличия словенского меньшинства в Австрии. Благодаря сообществу словенских эмигрантов для словенцев представлял интерес также Буэнос-Айрес, где первым послом словенского происхождения был Иван Швегель, бывший австро-венгерский консул в США и Канаде и один из немногих королевских дипломатов, обучившихся искусству дипломатии еще в прежнем государстве.

Влияние словенских и хорватских политиков на внешнюю политику было незначительным, особенно учитывая тот факт, что то одни, то другие по много лет находились в оппозиции. Депутаты партии Корошеца по большей части поддерживали действия югославской дипломатии, однако предлагали и иные решения некоторых проблем. Их расхождение с господствовавшей внешнеполитической стратегией двора и сербских политических верхов проявилось, например, в вопросе о сотрудничестве с коммунистической Россией. В скупщине часто выражали сожаление по поводу ухода России из «концерта» великих держав.

7 февраля 1924 г. главный секретарь Словенской народной партии Фран Куловец выразил в скупщине сожаление, что Белград не признает Советского Союза, ведь «его политическая сила в международной жизни растет и становится все более влиятельной». По мнению Куловеца, югославская дипломатия не должна была «малодушно избегать связей с Россией», ей следовало бы «считаться с тем, что это славянское государство существует, и хотя оно сейчас несчастно, однако развивается и старается выйти из кровавого мятежа, в который его ввергла революция, обновленным, экономически и политически укрепившимся». Воздействие «Красного Октября» Куловец сравнил с Французской революцией: «На развалинах революционной России зародится новая жизнь, распространятся и овладеют умами новые идеи, которые окажут воздействие на социальную жизнь всего мира, так же как идеи Французской революции в более или менее чистом виде утвердились во всем мире». С такой позицией соглашался и Корошец, который во время вышеупомянутой речи Куловеца высказал ряд циничных замечаний типа: «Она (Россия) пролетарская, а мы большие господа». Замечание Куловеца, что Великобритания, известная своей прекрасной дипломатией, Россию уже признала, Корошец сопроводил ироничным замечанием, вызвавшим смех среди депутатов: «Наша дипломатия лучше. Г. (депутата Мирослава) Спалайковича»8.

Лидеры Словенской народной партии видели в России также великую державу, которая поможет создать «великую федерацию славянских наро-

дов на Балканах»9. В эту федерацию, которая простиралась бы «от Дравы вниз до Черного моря», следовало бы включить и Болгарию'0. Куловец 7 февраля 1924 г. выступил в скупщине за создание балканского союза, аргументировав это тем, что Королевство СХС и другие балканские государства таким способом смогли бы эффективно защититься от империалистических стремлений великих держав: «Мы все время забываем о том, что нам бы нужно жить в дружбе и со славянской Болгарией. Целью нашей политики должно бы стать создание балканского союза на Балканах. Балканский союз стал бы для нас крупной силой, силой, которая бы имела право голоса в международной политической жизни. Сейчас же всякое государство на Балканах — всего лишь игрушка в руках мировых сил, одна часть этих государств присоединяется к одной великой державе, другая -к другой великой державе, а все вместе они являются просто орудием в руках империалистической политики великих держав. Если бы был создан балканский союз, на Балканах появилась бы великая держава»". Корошец также был решительным сторонником улучшения отношений между Болгарией и Королевством СХС. Так, например, в июне 1927 г. он посетил Софию. Правда, по его собственным словам, он приехал туда как частное лицо, и его целью якобы было просто изучение болгарских условий. Однако перечень болгарских деятелей, с которыми он встретился, показывает, что велась намного более серьезная игра. То есть, он встретился с руководителями всех наиболее значительных болгарских партий, а его аудиенция у царя Бориса продолжалась целых два часа12.

При посредничестве Корошеца 13 июля 1936 г. Цанкар был назначен полномочным министром и чрезвычайным послом Королевства СХС в Буэнос-Айресе. Он отправился туда 6 октября. В следующем году, 17 июля, он был аккредитован также послом в Бразилии. В аргентинской столице Цанкар встретил начало Второй мировой войны. Раздел Словении между многочисленными оккупаторами в 1941 г. побудил его, как это случилось и во время Первой мировой войны, активно включиться в деятельность по национальной обороне. Тем более что и лидеры Словенской народной партии, которые во главе с Михой Креком после нападения государств Оси бежали за границу, считали, что опытный и искусный дипломат может быть им очень полезен. Цанкар взял на себя эти функции, хотя критически оценивал некоторые характерные черты руководства Словенской народной партии, которой смерть Корошеца в конце 1940 г. нанесла сильный удар. В письме Алоизию Кухару 7 октября 1941 г. он написал, что партии следовало бы взять за образец политику Корошеца во время предыдущей войны и подчинить свои личные интересы национальным. В письме, написанном им 31 января 1942 г. Францу Сною, Цанкар открыто критиковал также и национальную программу, принятую партиями на родине (за исключением коммунистов), поскольку она показалась ему «состряпанной наспех и поверхностно». Этими замечаниями он ясно дал понять, что хотя и намеревается сотрудничать с руководством партии в деле обеспечения

международной поддержки, но определенно оставляет за собой право на особое мнение. 9 февраля 1942 г. югославское королевское правительство, во время войны нашедшее убежище в Лондоне, назначило его полномочным министром и чрезвычайным послом в Канаде.

В этот период Цанкар все еще отказывался от сотрудничества с коммунистами. В письме сербскому коллеге Саве Косановичу от 26 августа 1942 г. он поддержал позицию эмигрантского правительства в Лондоне по отношению к главнокомандующему королевской армии на родине Драже Михайловичу. Заодно он осудил отношение коммунистов к «национальной армии» на родине, где властвуют «страшная вражда и смертельная борьба». К письму он приложил воззвание Михайловича, в котором последний «занял правильную позицию», и читать его слова будто бы было истинное «наслаждение». Летом 1942 г. Цанкар еще явно не сомневался в том, «какую позицию мы должны занять по отношению к партизанской кампании»13.

Вопреки изначально антикоммунистическим взглядам, Цанкар сомневался в разумности искажения новостей с родины в случаях, когда информационное бюро в Нью-Йорке в сообщениях о «партизанах и добровольцах» переименовало первых в «четников». Цанкару такие методы претили: «Этот метод кажется мне непорядочным и нецелесообразным; партизаны объявят нас лжецами. ... Необходимо открыто признать, что мы за рубежом хорошо знаем, что дома борются три группы: четники, добровольцы и партизаны. У них разные мотивы и цели, которые можно уточнить. Поскольку мы недостаточно осведомлены о происходящем на родине, не следует нападать на партизанских бойцов, четникам же и добровольцам нужно предоставить поддержку и вдохновить их. Конечно, не знаю, удастся ли их «вдохновить», когда уже сейчас никто не знает, за какую родину идет борьба, и правительство так упорно не желает сказать свое веское слово, хотя вся страна этого требует. Если бы оно его сказало, надеюсь, дома вокруг него сплотились бы все силы, не являющиеся гитлеровскими и коммунистическими, и последовали бы его указаниям, и коммунисты были бы предоставлены самим себе. Они действовали бы на свой страх и риск, если не подчинятся, а правительство не присваивало бы себе заслуг их героизма, а было бы свободно по отношению к ним, в то время как сейчас не успевает уследить за их самовольными действиями»14. Вообще же сообщения Михайловича о жертвах среди сербов казались Цанкару преувеличенными: «Разумные люди не поверят, что приведенные Михайловичем сведения верны, поскольку 600.000 убитых — это слишком крупное и требующее длительного времени дело; Гитлер никогда не признавал, что у него было столько погибших на русском фронте»15.

Косанович при поддержке Цанкара поднял перед министрами в Лондоне вопрос о сотрудничестве с Советским Союзом. 2 октября 1942 г. он послал премьер-министру Слободану Иовановичу резкую телеграмму, в которой обвинил посла в Москве Стано Симича в том, что тот в разгово-

ре с американским коллегой высказался против открытия Второго фронта в Европе. По мнению Симича, было бы выгодно как можно больше ослабить Советы и подождать нападения на них японцев. Косанович потребовал от председателя правительства дать немедленное официальное опровержение «настолько опасной и абсурдной интерпретации нашей позиции и наших интересов»16.

Цанкар, шифровавший телеграмму, был скептически настроен относительно результатов подобных ходатайств. Точно так же он предвидел, что коллеги в министерстве иностранных дел осудят его за интриги против сослуживца. Но все равно он решительно поддержал Косановича.: «Поскольку я достаточно большой трус, чтобы бояться, что Вы сочтете меня трусом, я сразу же зашифровал и послал текст. Если Ваша информация точна, позиция нашего посла в Москве, неумная сама по себе, очень вредит нам. ... Москва сейчас для нас важнее Лондона или Вашингтона, все же если и после протеста члена правительства наши отношения с Советами будут и дальше ухудшаться, также будет дальше ухудшаться и наше будущее. Для меня слабым утешением является сознание того, что я спас свою душу, однако ныне, очевидно, всем нам ничего другого и не остается»17.

Хотя в то время на правительственных заседаниях велось много дискуссий о Советском Союзе, отношение большинства министров к его роли оставалось настороженным. При этом особенно раздражал тот факт, что Советский Союз не признавал армию Михайловича армией сопротивления, а поддерживал только партизан под командованием Иосипа Броза-Тито18. Крек, судя по его письмам Цанкару, разделял настороженное отношение большинства сербских коллег: «Вероятно, Советы будут наиболее решительными противниками итальянцев и станут защищать любое расширение Югославии в ущерб итальянцам. С другой стороны, англосаксы будут сильно опасаться, как бы Советский Союз прямо или посредством югославян не обосновался на Средиземном море, и можно опасаться, что они даже поддержат итальянцев, лишь бы не допустить чрезмерного роста мощи Советов в Средиземноморье. Таким образом, все союзники, вместо того, чтобы единодушно защищать наши интересы, начали бы торговать нашим народом»19.

Цанкар смотрел на сотрудничество с Советским Союзом более прагматично, чем его югославские коллеги-дипломаты. В особенности потому, что как раз в октябре 1942 г. Канада и Советский Союз обменялись послами20. В Оттаву отправился Федор Гусев, которого Цанкар в письме Косано-вичу описал с изрядной долей иронии: «Наверняка Вам известно, что сюда прибыл первый советский посол. Меня он посетил в черном пальто и полосатых брюках. Тут на него смотрят как на какое-то чудовище, а в Доме правительства очень удивлены, что он не похож на каннибала, а скромный, умный и симпатичный человек. Жена посла точно так же поражена, что принцесса Алиса не людоедка, а «очень добрая» и простая, этому она не перестает изумляться. Она говорит, что английский язык очень труден, по-

скольку на нем пишут латиницей, оба они не говорят ни на каком языке, кроме русского»21.

Гусева позже переместили в Лондон. После года встреч с ним на дипломатических приемах Цанкар в письме послу Боголюбу Евтичу описал своего советского коллегу намного критичнее: «Это довольно молодой человек, едва за 40, очень симпатичный, среднего роста, худой, с типично русским лицом, у него медленные движения и речь, крайне молчалив и осторожен, поэтому никто здесь не смог составить мнение о его уме. Кажется, что он плохо знаком с правилами поведения в обществе, во всяком случае здесь он часто не соблюдал их, что вызвало много сатирических комментариев. Он устраивал неимоверно богатые приемы и вечера в известном «русском стиле», что вызывало удивление в местном обществе. Он говорит только по-русски, по-английски лишь настолько, насколько научился тут, поэтому его всегда сопровождал первый секретарь в качестве переводчика; многие в Оттаве думают, что этот переводчик являлся лишь атрибутом обычной советской дипломатической организации, но я убежден, что это необоснованно, поскольку он ему действительно был нужен».

Очевидно, Гусев владел не только искусством дипломатии, так как канадские коллеги рассказывали Цанкару, что он из школы ГПУ, советской тайной службы, переименованного в 1934 г. в НКВД. Гусев якобы был лучшим на своем курсе, поэтому его направили на дипломатическую службу, хотя до отъезда в Канаду он никогда не выезжал со своей родины. Ни с кем из дипломатов он не хотел говорить о политике. Когда Цанкар как-то спросил его, что он думает о Тито и Михайловиче, советский коллега за полчаса беседы не смог сказать ничего, кроме того, что правительства должны действовать «так, как хочет народ». Поскольку он «безусловно был человеком, который говорит и делает только то, что ему велят», вероятно, он особенно подходил Сталину, поэтому его послали в Лондон именно тогда, когда отношения между британцами и Советами обострились. Цанкар его перемещение прокомментировал словами, что теперь в посольстве больше не будет авторитарного Ивана Михайловича Майского, а будет сидеть там сам «Сталин лично, хотя и очень достойный Сталин»22.

Большой интерес Цанкара к советской дипломатии являлся также следствием его стараний, чтобы приморские словенцы, которые со времен Лондонского пакта 1915 г. были отданы на милость и немилость Италии, смогли после войны присоединиться к новой Югославии. При этом ключевую роль играл триестский порт. Наиболее подробно Цанкар написал об этом в письме Сною от 23 августа 1943 г. В нем он так прокомментировал брошюру о триестском вопросе, принадлежавшую перу влиятельного члена Словенской народной партии Франца Габровшека: «Габровшек в своей брошюре доказал не то, что Триест словенский, а то, что следует снова создать Габсбургскую монархию, чтобы Триест не захирел. В наших руках Триест был бы огромным политическим и экономическим гандикапом, пусть это и звучит так малодушно. Италия о нем не забыла, и Германия,

когда снова вступит в силу, опять будет рваться к нему. Триест в наших руках представляет угрозу не только для своей собственной экономической жизни, но и для существования словенской нации в целом. Мы должны держаться за него, если станем частью великой силы, например, Советской унии или Британской империи, а из этих двух возможностей более реальной в будущем кажется первая».

Цанкар критически воспринимал упрощенные представления о значении Триеста для словенского экономического развития. «Недавно один словенец так обрисовал мне будущее словенского Триеста: Средняя Европа будет ввозить в него и вывозить из него барки и товары, а мы будем сидеть в порту и считать деньги. Но это слишком примитивные расчеты. Словения настолько бедная страна - коммунисты удивятся, если начнут проводить в ней коллективизацию, как мало у них будет работы, - что без капитала, большей предприимчивости и широкого экономического кругозора она не сможет содержать такой большой порт. Для того, чтобы осуществить хотя бы самое важное, она будет вынуждена привлекать в Триест иностранный капитал, и вы хорошо понимаете, что это значит. Иностранный капитал высасывает все, до чего доберется, внешне он подчиняется национальным законам, в то же время разъедая всю национальную жизнь. Как бы мне этого ни хотелось, но я не могу представить эту картину более светлой в надежде на долгий период мира и таких устойчивых международных отношений, что югославянский Триест был бы в безопасности именно благодаря этой международной стабильности. Также и будущий союз наций, каким бы он ни был, в свое время износится, и опять вступят в действие элементарные законы международной жизни: ты должен иметь силы защищать то, что имеешь, либо самостоятельно, либо в добром союзе с другими»23.

Как и Цанкар, его словенский коллега-дипломат в посольстве Королевства Югославии советник Владимир Рибарж решительно делал ставку на советскую карту. Поэтому в письмах Цанкару он выражал удивление по поводу настороженного отношения правительства, которое тогда возглавлял Божидар Пурич, к великой славянской державе: «Почему наши не хотят никаких тесных связей с Россией, разве они не видят знамения времени? Неужели им действительно требуется, чтобы ген[ерал] Вильсон предупреждал и критиковал определенные элементы, полагающие, что можно властвовать с помощью реакции? Но однажды мы должны понять, что на подступе новая демократия, если же нет, то всех нас захватит левая диктатура. Впрочем, этого не втолкуешь нашим господам, которые сейчас борются, чтобы удержать уже имеющиеся важнейшие посты, а если им этого не удастся - пусть все идет к черту!»24. Рибарж был очень искренен, обосновывая связь словенских национальных требований с союзом с Россией: «Я верю только в Россию, поскольку верю, что она хочет Югославию, не только для нас, но и прежде всего для себя, и поскольку я верю, что пришла эра славянства. Только русские хотят дать нам Приморье и Триест, ведь

и им будет проще заиметь его, если он будет в славянской стране, а не останется у иностранца»25.

Министры иностранных дел Великобритании, Советского Союза и США на заседании в Москве во второй половине октября 1943 г. приняли решение обновить Австрию. Когда в октябре Габровшек посетил Цанкара в Оттаве, тот смог лишь снова высказать ему свой скепсис относительно возможности присоединения Триеста и Целовеца к послевоенному югославскому государству26. Правда, в отношении Каринтии Цанкар не выдвигал максималистских требований. Однако австрийско-югославская граница, определенная на плебисците 1920 г., все равно казалась ему несправедливой, о чем он написал в одном из писем Сною: «Относительно Каринтии я точно так же придерживаюсь мнения, что нам не следует стремиться заиметь слишком много немцев, поскольку мирное сосуществование с нынешним поколением немцев невозможно, ведь мы не можем ни поубивать, ни расселить их, если их чересчур много. Поэтому следует с мужеством, присущим трезвому уму, отвергать требования тех мечтателей дома, которые хотят получить всю Каринтию или надеются, что словенизируют Це-ловец. Не нужно великодушно принимать границу по Драве, что был готов сделать Янез Е. Крек, когда в начале этого столетия впервые конкретизировал мечту о Югославии, говоря, что при таком грандиозном проекте не имеет значения, будет ли словенцев на 100 ООО меньше или больше, но нам нельзя возвращаться в своих требованиях к плебисцитной зоне А»27.

Хотя в министерстве иностранных дел Канады считали, что поддержка союзниками обновления Австрии могла бы укрепить также югославян-скую государственную идею, Цанкар был значительно осторожнее в своих оценках: «Мне, напротив, кажется, что сейчас стоило бы только захотеть, и Югославия распалась бы. Если бы хорваты и словенцы поддержали взрывоопасную идею американских сербов, мы могли бы присоединиться к Австрии как федеративные единицы; но это нам никак не подходит: свои земли в Приморье и Каринтии нам проще получить, будучи югославянами; наши экономисты видят для нас больше перспектив на экономически неразвитых Балканах. Мы в партнерстве с австрийцами и венграми политически и экономически вскоре снова станем зависимыми бедняками; поэтому чехи противятся такому политическому образованию; природой нам определено место среди балканских славян. Однако при обновлении Австрии вновь встает вопрос о Триесте, который будет нужен Австрии, если она освободится от Германии, равно как и Чехии, и Венгрии. Это мне кажется еще одним основанием для того, чтобы мы подготовили проект статуса для Триеста, который удовлетворит также наших будущих соседей, с которыми мы непременно должны будем стараться жить в дружеском и экономическом сотрудничестве»28.

Опасения Цанкара касательно возможного влияния московского решения об обновлении Австрии на щекотливые отношения между сербами, хорватами и словенцами разделял в то время и сербский политик в Лондон-

ской эмиграции Милан Грол. Последний даже заподозрил, что британцы договорились с Советами о разделении сфер интересов на территории Югославии. Гролу казалось «чудовищным», если бы в этом случае сербам пришлось вернуться к 1914 г., а словенцам и хорватам войти в новую Австро-Венгрию29.

Несмотря на то, что и Цанкар не исключал подобного сценария, в укреплении союзнических отношений между тремя великими державами на Московской конференции он видел больше позитивных, чем негативных результатов. В уже упоминавшемся письме Габровшеку, который явно был настроен более пессимистически, он так кратко сформулировал свою точку зрения по поводу договоренностей между тремя мировыми державами, касающихся Балкан: «Не знаю, почему Вы так пессимистично оцениваете Московскую конференцию, которая на самом деле была очень успешной. Для всего мира важно, что американцы и англичане вернулись, убежденные, что лояльное сотрудничество с Москвой возможно, а для нас, я думаю, особенно важны две вещи. [Советский министр иностранных дел] Молотов сделал там заявление, что Советы не имеют особых интересов (not concerned) на Балканах, - и то, что он действительно так считает, может быть, подтверждает вчерашняя бомбардировка Софии, - и Австрия снова должна стать независимой. Что касается первого, мы можем принять, что Молотов говорил правду, что Советы не намерены предпринимать попыток провести большевизацию Балкан; потому что если у них есть такие намерения, их, скорее всего, никто не сможет остановить, однако одновременно им пришлось бы начать подготовку к новой мировой войне, которой они, конечно, не хотят. Если всеобщая революция действительно больше не выгодна русским, в чем убеждена британская дипломатия после Московской конференции, что из этого следует относительно Югославии? Английские официальные круги не скрывают, что представляют себе будущее Балкан как кратковременную оккупацию войсками союзников, проведение во время нее свободных выборов и затем новый строй, с королем или без него, с федерацией или без нее, как «народ захочет». Если это случится, коммунисты будут выдвигать свои кандидатуры, но не получат большинства, и потом мы пойдем нормальным путем. Однако, если бы коммунисты получили большинство, советизация Балкан могла бы произойти только в советизированной Европе. В данном случае эта сила будет мощнее, чем воля словенцев, народ будет строить свою жизнь на новых основах и жить дальше, чтобы в нужное время снова перестроиться по необходимости. Не надо сожалеть ни о чем, что жизнь больше не приемлет, ни о людях, ни об их учреждениях ... Может быть, сейчас настало время, чтобы также и Болгария присоединилась к Югославии как федеративная часть, и таким образом сформировалась бы центральная сила на Балканах, которая стала бы ядром более крупного союза, однако об этом говорить еще преждевременно; этот союз зависит прежде всего от сербов и болгар. Во всяком случае, сейчас есть Югославия, и она должна

в области внешней политики как можно больше опираться на Россию. Нам совершенно необходимо опереться на великую державу, поскольку Англия, Америка и будущая Франция географически и духовно находятся слишком далеко от нас, чтобы действительно оказать нам помощь против Германии и Италии, и поскольку у нас имеются территориальные требования, осуществления которых мы не достигнем без мощной поддержки одного из великих союзников»30.

Очевидно, и Цанкар почувствовал, что пришло время исполнения старых стремлений покойных лидеров Антона Корошеца и Франа Куловеца объединить Югославию и Болгарию в балканскую федерацию. И подобно тому, как лидеры Словенской народной партии еще в 20-е годы XX столетия оценивали, что такую федерацию можно образовать только при поддержке России, Цанкар считал, что опора на Советы - в словенских национальных интересах. Накануне второго заседания Антифашистского веча народного освобождения Югославии (АВНОЮ) в Яйце, которое 29 ноября 1943 г. лишило эмигрантское правительство права представлять югославские народы, а королю запретило возвращение на родину31, Цанкар считал отношения с Советским Союзом главным приоритетом словенской политики.

25 ноября 1943 г. Цанкара посетил британский верховный комиссар Малколм Макдоналд и ознакомил его с последней точкой зрения официального Лондона. Он довел до его сведения, что Великобритания желает «дружбы с Россией за любую цену, только не в ущерб непосредственной британской безопасности и непосредственных британских интересов, потому что она считает, что лишь таким способом возможно предотвратить серию революций в Европе и новую мировую войну». Впрочем, британцы были «убеждены, что такая дружба возможна, потому что они верят, что России потребуется 50 лет, чтобы внутренне укрепиться и восстановиться, но не исключают возможности, что Советы станут поддерживать локальные коммунистические режимы в Европе, если им хватит сил совмещать это с восстановительной работой на родине». На Балканах британцы будто бы намеревались восстановить «прежние государства», а о позиции русских они якобы еще не знали. Великобритания после войны должна была бы выступать за то, «чтобы в каждой стране осуществилась воля народа, даже если бы он определился за коммунизм», но такой исход будто бы невероятен, если «выборы будут действительно свободными». Именно поэтому британцы якобы были «полны решимости предотвратить после оккупации коммунистическое насилие, обманы и искажение воли народа, чего многие опасаются». Но только, по возможности, «чтобы политически не разойтись с Россией». В отличие от Крека, который считал, что Россия должна оставить Балканы англичанам, Цанкар узнал от верховного комиссара, что сами они «признают приоритет российских интересов на Балканах»32.

У Цанкара было другое мнение о партизанах, что он и подчеркнул в письме Креку от 3 января 1944 г. В этом письме он даже упомянул о сво-

ей возможной отставке: «Пурич совершенно невозможен, и если останется он, во что, опираясь на сообщения английских кругов, я не верю, думаю, что не смогу остаться я. Он яростно нападает на большинство в своей стране, британцев обвиняет в том, что они сумасшедшие и предатели Югославии - все это дословно, пинает Россию и презирает мнение Америки. Он полностью положился на Михайловича и с этим ненадежным оружием хочет бороться против сербских партизан, хорватов, словенцев и против всех великих держав, воюющих с Германией. Разве такое можно понять?» Тогда Цанкар еще надеялся, что хотя бы монарх осознает серьезность положения: «В новогоднем поздравлении я пожелал королю всего, что осуждает Пурич: дружбы со всеми великими державами, договора с партизанами, что является единственным способом возвращения династии (которую я считаю нужной). Все хотят Югославию: партизаны, Россия, Англия, Америка, и все признают короля. А кто не хочет Югославии, кто уничтожает короля?» Цанкар призвал Крека полностью отказаться от поддержки до-мобранцев на родине: «Прежде всего необходима дружба с Россией. Без ее непосредственной помощи мы не сможем осуществить своих национальных чаяний. В этом смысле Белая гвардия в Словении является трагическим бременем нашей национальной политики. Я по-прежнему считаю, что Вам следовало бы открыто отказать этим бесплатным жандармам -прежде итальянским, сейчас немецким, и нужно обойтись без дружбы многих преданных, но непростительно близоруких и ограниченных людей. По всему этому Вы видите, какова для меня вероятность получить место в правительстве. Либо новая внешняя и внутренняя политика, либо пусть кто-нибудь другой пускает миру пыль в глаза, что словенцы соучаствуют в руководстве государством»33.

Упорную поддержку королем Петром II и кругом его доверенных лиц четнического движения Михайловича Цанкар воспринимал критически, так как оценил, что союзники больше поддерживают Тито. Так что в феврале 1944 г. он заявил королю, что слагает с себя обязанности посла в связи с несогласием с политикой председателя правительства Пурича. В марте он получил приказ короля об отставке. Предложение канадского премьер-министра Вильяма Лайона Макензи Кинга принять канадское гражданство, что обеспечило бы ему должность посла в Европе или в США, Цанкар отклонил. Причины своей отставки он разъяснил премьеру в письме. Главной из них он назвал ухудшение отношений правительства Пурича с союзниками, особенно с Советским Союзом. В то время как Симович по радио передал призыв югославам присоединиться к партизанам, Пурич настаивал на поддержке Михайловича. И когда наконец еще и Черчилль в своей речи в парламенте 22 февраля 1944 г. изложил свое видение ситуации в Югославии, Цанкар принял решение об отставке34. Макензи Кинг в ответном письме выразил сожаление по поводу отставки посла, но в то же время подчеркнул, что понимает его мотивы, и выразил надежду на то, что несчастьям, выпавшим на долю Югославии, скоро придет конец35.

Более подробно мотивы своей отставки Цанкар описал в письме бывшему коллеге в посольстве в Буэнос-Айресе Виктору Кьюдру: «Наша внешняя политика находится в остром конфликте с Россией, в полном противоречии с Британией - первый раз я подал в отставку после речи Черчилля, в которой он осудил Михайловича, - и в постоянной вражде с Америкой. Думаю, что при такой политике мы наверняка проиграем войну, т.е. потеряем все то, из-за чего эта война имела для нас смысл. Мне кажется несомненным, что наши национальные права осуществятся в Приморье только с помощью России и что наверняка невозможно успешно сопротивляться воле русских, особенно если против нас еще и Британия, которая ради мира в Средиземноморье всегда будет стараться не испортить своих отношений с Италией. Для Пурича, который является неумным, пустым и напыщенным человеком, конечно, это не причина, чтобы искать дружбы с Россией; для него и его клики направление нашей внешней политики решают наши внутриполитические отношения. Внутриполитическая программа этого правительства - сразу после освобождения Балкан занять армией Михайловича то, что считается в Югославии сербским, а это, помимо Боснии, Герцеговины и южной Далмации, также Хорватия до Шишака, а уже после этого разговаривать с хорватами; какой бы потом стала эта федерация, все равно, они были бы готовы дать хорватам «carte blanche». Эта программа возникла после того, как стало ясно, что невозможно создать независимую великую Сербию, поскольку, помимо народа на родине, Югославию хочет и весь международный мир. Я думал, что не должен стать орудием в руках таких махинаторов, в особенности потому, что никому на родине я не смог бы растолковать, что остался на службе не из финансовых соображений, а по каким-либо другим причинам. Прежде чем уйти в отставку, я, конечно, посоветовался со всеми нашими зарубежными друзьями и действовал согласно договоренности с ними. Я уверен, что будущее также докажет мою правоту, хотя в настоящий момент, разумеется, довольно тяжело переносить все, что творится слева и справа»36.

После заключения договора между маршалом Тито и хорватским ба-ном Иваном Шубашичем на Висе в новое правительство предложили войти и Цанкару. 7 июля 1944 г. он был назначен министром просвещения, почты и телеграфа в королевском правительстве под председательством Шубашича, и в том же месяце переехал из Оттавы в Лондон. 18 августа 1944 г. Цанкар встретился на Висе с Тито, который убедил его в том, что ни он, ни русские не хотят ввести в Югославии коммунизм. Самонадеянное выступление Тито произвело на Цанкара большое впечатление и усилило его сомнения в том, имеет ли смысл оставаться в правительстве Шубашича. Впрочем, на следующий день Тито предложил ему в нем остаться, но под конец предложил ему продолжить дипломатическую карьеру. Под впечатлением разговора с Тито Цанкар послал письмо люблянскому епископу Григорию Рожману, призывая его с помощью своего авторитета добиться включения домобранских отрядов в партизанские. За такой шаг он выска-

зался и в заявлении, которое подал как «бывший член руководства Словенской народной партии», ответственный за газету «Словенский обозреватель» («31о\'ешкл рогосеуа1ес»)37.

29 сентября 1944 г. Цанкар осуществил свое намерение, о котором сообщил еще Тито на Висе, и ушел с поста министра. В письме Шубашичу в качестве причины он назвал известие агентства «Рейтер», что Красная Армия получила разрешение АВНОЮ на временное вступление в Югославию под условием, что управление земель будет передано АВНОЮ. Впрочем, Цанкар высказал убеждение, что югославский народ без сомнения будет приветствовать приход Красной Армии «как братской русской армии». Однако с правительством Шубашича не проконсультировались и даже не известили его о предполагаемом шаге Советов, «который означает исторический поворот в нашей национальной жизни». Своим уходом Цанкар хотел обратить внимание на необходимость «полного согласия со всеми великими союзниками», для чего было бы нужно сформировать в духе договоренности между Шубашичем и Тито новое правительство, «с которым Советский Союз мог бы гармонично сотрудничать»38.

Кухар в письме Сною 11 октября 1944 г. защищал позицию Цанкара: «Изидор же придерживается мнения, опирающегося, как он говорит, на веские основания, - что словенские национальные стремления в Приморье и Каринтии невозможно будет реализовать без помощи русских. Обе другие великие державы этого намерения не имеют. Только Россия может этого добиться. А то, что Россия собирается этого добиться, доказывают весьма определенные заявления Тито. ... То есть Щанкар] стопроцентно поставил на русскую карту. Если уж так, то лучше идти до конца, чем смалодушничать. Щанкар] хотел таким образом предоставить Ш[убашичу] благоприятную возможность пойти к западным союзникам и обратить их внимание на имеющиеся у него проблемы, и что может случиться, что весь наш народ повернется к русским уже просто из-за того, что ему не останется других способов осуществить свои национальные чаяния, что для нас, словенцев, действительно является вопросом, от которого зависит выживание нашей нации». Отставка Цанкара имела также внутриполитическую подоплеку. Поскольку он понял, что «в действительности не представляет никакой политической группы», то хлопотал о том, чтобы Словенская народная партия все же ввела в правительство кого-нибудь из тех, кто во время войны остался на родине. Сной поддерживал такую точку зрения: «Таким образом, хотя бы какую-то часть нашей группы можно было бы спасти для новой эпохи. Возможно, «группа» - неверное слово. Лучше было бы сказать - кого-то из консервативных] элементов»39.

Из-за ухода в отставку Цанкар навлек на себя массу критики со стороны печати словенского контрреволюционного лагеря. Помимо прочего, его назвали «первой крысой», которая «уже сбежала с лондонской барки Тито», ведь «аристократическому ценителю красоты и других благ старого строя» явно «не хочется ехать с Шубашичем в Белград». А именно там ему причлось бы лицом к лицу столкнуться с результатами коммунистическо-

го режима, который представлен «разочарованными мстителями и пистолетами ГПУ». Ему и его единомышленникам, которые отреклись от официального направления партии, «коммунизм понравился бы только в том случае, если они могли бы наслаждаться им на расстоянии в несколько тысяч километров и в прежней буржуйской роскоши»40.

Но эта критика, конечно, не могла помешать Цанкару снова вернуться в дипломатию новой Югославии. 11 мая 1945 г. он был назначен полномочным министром и чрезвычайным послом в Афинах. После того, как он разошелся с руководством Словенской народной партии в эмиграции, он нашел союзников в кругу Эдварда Коцбека. Вместе с ним Цанкар поставил перед собой задачу «принять общественные, экономические и политические основы нового строя и в рамках этого строя постараться привить ценности, которых ему не хватает». Но вскоре он осознал, что его ценности несовместимы с «новым строем». В разговоре с Коцбеком 4 декабря 1946 г. он пришел к следующему заключению: «Чем больше опыта я приобретаю, тем лучше осознаю, что коммунизм не является новой человеческой религией. В нем нет тех величественных религиозных черт, какие после христианства привнес и имел ислам. Я в самом деле не вижу психологических, духовных различий между нацизмом и коммунизмом. Оба ведут к дегенерации человека, обесценивают его личность, наполняют демонизмом, осуждают на темные страсти, вражду. Окончательное разложение разума»41. Через три месяца после этого разговора Цанкара отправили на пенсию. Триест, который, как он надеялся, Югославия получит с помощью советской дипломатии, остался итальянским.

Перевод JI.A. Кирилиной

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В последнее время заметно вырос интерес к жизни и работе Изидора Цанкара, о чем свидетельствуют прежде всего две монографии: Rahten Andrej. Izidor Cankar - diplomat dveh Jugoslavij. Ljubljana-Menges, 2009; Dimitrov Ljudmil in Malinova-Dimitrova Ljudmila. Bagrjana in Slovenija. Ob dvajsetletnici smrti Elisavete Bagrjane in dvajsetletnici slovenske neodvisnosti. Ljubljana, 2011. Общие биографические сведения, приведенные в данной статье, основываются главным образом на упомянутых трудах.

2 О происхождении семьи Изидора подробнее см.: Cankar Franc. Zlahta. Druzinska kronika. Maribor, 1971.

' Алоизий (Collegium Aloisianum) и Мариян (Collegium Marianum) - католические учебные заведения

4 Cankar Izidor. Leposlovje - eseji - kritika. Изд. France Koblar, I-II. Ljubljana, 1968-1969. Tul, 318.

5 Zbirka clankov Marijana Marolta. Arhiv Simonc Lukman.

Чигсес Ruda. Skozi luci in sence (1914-1958). I-III. Buenos Aires, 1964-1969. Tu II. S. 452453.

7 Подробно о югославской внешней политике см.: Krizman Bogdan. Vanjska politika jugoslavenske drzave 1918-1941. Zagreb, 1975.

8 Stenografske beleske Narodne skupstine Kraljevine Srba, Hrvata i Slovenaca [dalje: SBNSKSHS]. Redni sklic 1923-1924. XXV. Redni sestanek (7.2.1924). S. 558-559.

9 SBNSKSHS. Redni sklic 1923-1924. XII. Redni sestanek (15.12.1923). S. 228.

10 SBNSKSHS. Izredni sklic 1923. XIV. Redni sestanek (18.6.1923). S. 625.

" SBNSKSHS. Redni sklic 1923-1924. XXV. Redni sestanek (7.2.1924). S. 558.

12 Slovenec, 18.6., 19.6., 23.6.1927 r.

13 Письмо Цанкара Косановичу 26.8.1942 г. //Arhiv Republike Slovenije. Sektor za varstvo arhivskega gradiva II. svetovne vojne. Osebna zbirka Izidoija Cankaija [dalje: ARS, OZIC], Fascikel 6.

14 Письмо Цанкара Креку 6.8.1942 г. // ARS, OZIC. Fascikel 6.

15 Письмо Цанкара Сною, 31.8.1942 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

uKrizman Bogdan. Jugoslavenske vlade u izbjeglistvu 1941 -1943. Dokumenti. Изд. Krizman Bogdan. Zagreb, 1981. S. 410.

17 Письмо Цанкара Косановичу 5.11.1942 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6. " GrolMilan. Londonski dnevnik 1941-1945. Beograd, 1990. S. 199.

19 Письмо Крека Цанкару 24.8.1942 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

20 Black Joseph Laurence. Canada in the Soviet Mirror. Ideology and Perception in Soviet Foreign Affairs, 1917-1991. Carleton, 1991. S. 132.

21 Письмо Цанкара Косановичу 5.11.1942 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

22 Письмо Цанкара Евтичу 5.10.1943 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

23 Письмо Цанкара Сною 23.8.1943 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

24 Письмо Рибаржа Цанкару 9.11.1943 г. // ARS, OZIC. Fascikel 6.

25 Письмо Рибаржа Цанкару 23.2.1944 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

26 Gabroväkov dnevnik - Msgr. Gabroväeks Diary 1941-1945. Изд. Janez Arnez. Ljubljana-Washington, 1997. S. 50.

21 Письмо Цанкара Сною 23.8.1943 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

28 Письмо Цанкара Габровшеку 15.11.1943 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

29 Grol М. Op. cit. S. 491.

30 Письмо Цанкара Габровшеку 15.11.1943 г. // ARS, OZIC. Fascikel 6.

31 Petranovic Branko. Jugoslovenske vlade u izbeglistvu 1941 -1945. Dokumenti. Zagreb, 1981. S. 22.

32 Письмо Цанкара Габровшеку 26.11.1943 г. // ARS, OZIC. Fascikel 6.

33 Письмо Цанкара Креку 3.1.1944 г. //Arhiv Studia Slovenica. Fond SSI. Zbirka gradiva politikov Slovenske ljudske stranke. Skatla 51.

34 Письмо Цанкара Макензи Кингу 6.3.1944 г. //National Archives Canada. William Lyon Mackenzie King Fonds. Reference Number MG 26 Jl. Vol. 336.

35 Письмо Макензи Кинга Цанкару 7.3.1944 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

36 Письмо Цанкара Кьюдру 30.4.1944 г. //ARS, OZIC. Fascikel 6.

37 Cankar Izidor. Londonski dnevnik 1944-1945. Изд. Gostisa Lojze. Ljubljana, 1985. S. 71-73.

38 Цанкар - Шубашичу. Заявление об отставке 29.9.1944 г. // Arhiv Studia Slovenica. Fond ASSI. Zbirka Alojzija Kuhaija [dalje: ASSI, ZAK], Skatla 16.

39 Письмо Кухара Сною 11.10.1944 г. // ASS 1, ZAK. Skatla 16.

40 Rahten Andrej. Izidor Cankar. // Nova slovenska biografija. Ljubljana, 2009. S. 51-60. Tu 59.

41 Kocbek Edvard. Dnevnik 1946. I—II. Изд. Pavcek Tone, Zlobec laäa L. Ljubljana, 1991. II. S. 173.