CC BY
36
М.С. Берсон
ВСПОМИНАЯ «МУДРОГО НАТАНА»
Может показаться странным, что центром литературной, да и всей культурно-духовной жизни Елабуги конца 60-х гг. XX в. стал не дом маститого филолога, а маленькая двухкомнатная хрущевка молодого преподавателя Натана Давидовича Тамарченко.
В Елабуге Натан Давидович Тамарченко появился летом 1968 г. Его взяли на освободившееся место уехавшей на работу в Казанский пединститут Лидии Алексеевны Беляевой. За Беляеву мы радовались, но ее отъезд тогда казался потерей трудновосполнимой. И когда я узнал, что на работу берут какого-то мальчишку, едва ли только год проработавшего в захолустном пединституте (г. Пржевальский, Киргизия), я удивился. На мой заинтересованный вопрос Наталье Александровне Вердеревской, заведующей кафедрой литературы, я услышал, что Н.Д. Тамарченко не «мальчишка», что ему 27 лет, и он выпускник Саратовского университета, известного своей «школой», что это представитель известной семьи филологов, потомственных петербуржцев, давшей русской литературе несколько профессоров. Старший из них Давид Евсеевич, отец Натана, уже умер. Перед смертью он работал в Институте русской литературы Академии Наук (Пушкинский дом) в Ленинграде, ныне Санкт-Петербурге. Когда я увидел Н.Д. Тамарченко в день его приезда в приемной ректора, меня поразил демократизм внешнего вида этого, как я уже знал, потомственного профессора (были среди Тамарченко профессора и других отраслей знаний. В соседнем с нами Кирове (бывшей Вятке) работал заведующим кафедрой доктор биологических наук Мирон Тамарченко). Одет Н.Д. Тамарченко был в простую темную курточку без подкладки, простую с широким воротом рубашку без галстука. Как Лев Толстой, подумалось мне, хотя внешне он больше походил на молодого, периода Вятской ссылки В.Г. Короленко. Оторвавшись от своих бумажек, он взглянул на меня внимательно и несколько иронично. Тогда я не мог представить, что этот молодой человек станет для нас «старшим», «Мудрым Натаном», центром «новых идей и людей». Уже скоро к нему потянулись и преподаватели, и студенты, старшие и младшие. Его квалификация очень ценилась Натальей Александровной, и это сыграло с ним вскоре не совсем добрую шутку. Он поступал в целевую аспирантуру Ленинградского пединститута им. Герцена. Известно, что людей посредственных принимают легко и быстро, тем более, если есть целевое, выделенное Минпросом место. Здесь возникло какое-то осложнение. Отдел аспирантуры тогдашнего ЛГПИ предложил Н.Д. Тамарченко подождать годик. Возможно, здесь сыграло роль его «профессорское» происхождение, «пятый пункт», который в постхрущевское время стал играть все большую роль, какая-то другая
<П>
причина. Достоверно мне ничего не известно. Кафедра ЛПГИ очень хотела получить такого аспиранта, помочь талантливому юноше. Обычно кафедре и принадлежала решающая роль при зачислении, но здесь это правило не сработало. За принятие его в аспирантуру стали бороться Б.Ф. Егоров, тогдашний заведующий кафедрой, и молодой доцент H.H. Скатов, впоследствии академик РАН, директор Пушкинского дома. Желая получить дополнительные козыри, Б.Ф. Егоров написал соответствующее письмо H.A. Вердеревской. Наталья Александровна, человек прямой и открытый, написала, что считает Н.Д. Тамарченко достойным аспирантуры, но что ей лично тяжело расставаться с работником, несущим настоящую доцентскую нагрузку. И что она не возражает о приеме в аспирантуру, если это для него последний шанс, но если кафедра ЛГПИ согласно принять его через год, то ей это будет удобней. За год кафедра ЕГПИ окрепнет, и ей будет легче расстаться с ценным работником. Короче, Н.Д. Тамарченко в очную аспирантуру не приняли, но в заочную все же зачислили. Конечно, диссертацию он сумел написать в срок. Я бережно храню автореферат той диссертации. При чтении его и статей по проблематике диссертации, я восхищался свободой анализа и естественной легкостью перехода при выяснении связей «Пиковой дамы» Пушкина и «Преступлением и наказанием» Достоевского. И еще меня поразила лапидарность стиля, когда словам тесно и мыслям просторно.
Свидетель той защиты Н.Д. Громова рассказала мне, что работа вызвала неподдельный интерес в литературных кругах Ленинграда и получила там высокую оценку.
К Н.Д. Тамарченко тянулись люди. Каждую субботу мы собирались в гостеприимном доме Тамарченко и его тогдашней жены Ларисы. Приходили Н.Д. Громова, преподаватель немецкого языка, закончившая спецгруппу для подготовки преподавателей вузов в Горьковском (позже Нижегородском) инязе, молодая талантливая зарубежница Майя Левянт, выпускница Казанского университета. Бывали на этих журфиксах историк РХ. Шарифуллин с женой, физик Е.И. Богданов с женой, преподавателем немецкого языка, выпускницей Горьковского (Нижегородского) иняза. Позже появился новый преподаватель русской литературы Валерий Благово, бывший школьный учитель, как и Тамарченко, не принятый, (правда, без «цели») в Питерскую аспирантуру. Впоследствии, получив у нас «цель», он ее прошел. На работу к нам Благово был взят по рекомендации Натана Давидовича. Появился у Тамарченко и новый зарубежник Марк Бент. Были в кругу Тамарченко и люди старшего возраста. Скажу о себе и Дмитрии Ивановиче Никитине.
Я был много старше моих молодых друзей. Но был так же, как тогда говорили, неостепененным. Мою юность опалила война. Моей специальностью была мемуарная литература, и помнится, как я посвящал их в детали вновь вышедших в «Новом мире» глав печатавшейся там
- -книги И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Значение для нашего прозрения Эренбурга было тогда сравнимо со ставшим известным позже Солженицыным.
О Д.И. Никитине следует сказать особо. Старый петербуржец, участник войны, защитник Ленинграда, он был старше всех нас, работал доцентом в ЛГПИ им. Герцена. В годы брежневских заморозков он, естественно, оказался не у дел и пробавлялся в Питере всякими курсами, случайными уроками, чтобы как-то выжить. И Н. Д. Тамарченко, заботясь и о человеке, и о кафедре, взял на себя смелость пригласить его на работу. И вот, при-хожу я как-то к Н.Д. Тамарченко, и вижу новое лицо. Высокий, немного сутулый и худощавый, с очень простым и интеллигентным лицом. Одна из наших студенток восхищенно как-то сказала: «рабочий-интеллигент». Н.Д. Тамарченко решительно поправил: «Он просто русский интеллигент в самом большом и глубоком значении этого слова». На вечере у Тамарченко Дмитрий Иванович своим тихим проникновенным голосом читал Пастернака. Читать он мог часами; памятью обладал колоссальной, поэтическим чутьем - глубочайшим. Казалось, что читал он отрешенно, а мы смотрели на него и видели в отблеске теней оранжевого абажура голос и профиль самого гениального поэта XX в. Читал Дмитрий Иванович и других великих поэтов.
Я уже говорил о «жадности» к людям Н.Д. Тамарченко, увлечении его людьми. Это его увлечение распространялось и на студентов. Часто он приписывал им такие качества, которых они сами в себе не подозревали, да и не всегда имели. Приписывая им идеи, которыми сам и наделял их, он потом восхищался этими идеями...
Среди его учеников были и действительно способные и увлеченные люди. Я не работал на старших курсах филфака, плохо знал его кружковцев, курсовиков, дипломников. Но некоторых его учеников знал. Это Николай Александрович Шмонов, который под руководством Н.Д. Тамарченко изучал Достоевского, постигал теорию литературы, овладевал тайнами филологического исследования.
Но жизнь - коварная штука, преподносит многим сюрпризы. Поднесла она такой и талантливому ученику Н.Д. Тамарченко Н. Шмонову. После института он не стал продолжать свои филологические изыскания. Работая в другой области, стал практиком. Был на общественной работе, сотрудником районной газеты, вырос до редактора.
И через ряд лет уже кандидатом наук приехал в Елабугу, где стал заведующим обществоведческой кафедрой, на которой я работал. Но сумел бы он сделать диссертацию по истории, если бы не прошел исследовательской школы Тамарченко? Конечно, могла быть другая школа, но была эта! H.A. Шмонов через, наверное, четверть века после описываемых событий говорил мне о важности для него «уроков Тамарченко». Другая его ученица Н.Д. Громова работала на кафедре немецкого языка. В инязе ее
учили языку, а тайны литературоведческого исследования она постигала под руководством Н.Д. Тамарченко. Она готовилась к поступлению в аспирантуру по германистике. Методологию, предложенную Н. Тамарченко, она применила при изучении творчества Борхерта. Ее вступительный реферат в аспирантуру был оценен на «отлично» и рекомендован к печати. Опубликован он был в тематическом сборнике Куйбышевского (Самарского) пединститута. Учиться в аспирантуре Нина Дмитриевна не смогла по семейным обстоятельствам, но квалифицированным преподавателем стала. Вскоре после защиты кандидатской диссертации Н.Д. Тамарченко покинул Елабугу. Работал в Кемеровском университете, где возглавлял крупную литературоведческую кафедру, стал основателем и ведущим ученым «Кемеровской школы» теоретической поэтики. Он продолжал творческие связи с Елабугой, куда приезжал. У него установились творческие контакты с работниками кафедры литературы Казанского пединститута, возглавляемой ныне покойным профессором Е.Г. Бушканцом. Ассистент этой кафедры Наиль Бакиров, работавший по методике, близкой к Тамарченковской, готовил диссертацию в аспирантуре Казанского университета по творчеству В.Г. Короленко. После аспирантуры он уехал в Кемерово, к Тамарченко, доработать диссертацию. Натан Давидович помогал Бакирову творчески и способствовал его защите в Новосибирском университете. Наиль говорил мне, что таких условий для работы, которые ему создал Натан Давидович, у него дома не было. Пытался он помочь и мне в завершении диссертации. Во время одного из приездов из Кемерово в Елабугу он узнал, что я затрудняюсь одним теоретическим вопросом о сущности понятия культурной жизни. И он посоветовал мне обратиться к работам по знаковым системам Тартуского профессора Ю.М. Лотмана. Советом он не ограничился. Отправив из Елабуги (они ехали в отпуск) семью, он отправился со мной в Казань в Научную библиотеку. Мы нашли работы Ю.М. Лотмана, и он только тогда уехал из Казани, когда убедился, что я разобрался в вопросе.
В докторантуре Н.Д. Тамарченко не был. Но докторскую диссертацию сделал и защитил ее в Институте Мировой литературы Академии Наук СССР. Стал много печататься. Когда я узнал о выходе его книги по докторской теме «Типология реалистического романа», то запросил у издательства четыре экземпляра, хотел подарить друзьям. Получил только один: книги Тамарченко на полках не залеживались. С устройством на работу в Москве в доперестроечные годы оказались большие сложности. Одно время он работал в Институте художественного воспитания Академии педнаук, подрабатывал в подмосковной Коломне, где ему пытался помочь профессор Г.В. Краснов. Наконец ему повезло: его пригласили на работу в РГГУ (Российский Государственный Гуманитарный Университет). Он основал там кафедру теоретической и исторической поэтики, стал одним из создателей историко-филологического факультета. Он стал здесь не толь-
ко профессором, но Заслуженным профессором, автором свыше десятка книг и сотен статей. У него много учеников, аспирантов и докторантов. Работая в центре Москвы, он еще долго жил большой семьей в однокомнатной квартире, тратя на дорогу в один конец по полтора часа. Оптимист, он как будто не замечал бытовых трудностей. Говоря о Тамарченко, вспомним Диогена.
К счастью, руководство ист. - филфака РГГУ поняло, что значат Натан Тамарченко и его жена Дина Магомедова. Им тогда помогли решить квартирный вопрос. Когда человек талантлив, то это проявляется многосторонне. Вот и Натан Давидович проявлял себя в нашем институте как один из организаторов художественной самодеятельности, которая во второй половине 60-х гг. XX в. стала составной частью культурной жизни института и, в целом, была явлением культурной жизни провинциального городка. Никогда не забуду концерты художественной самодеятельности, составленные по сценариям Н.Д. Тамарченко, которые предварялись просветительскими лекциями о поэзии Майи Яковлевны Левянт.
Очень впечатляли тогда сатирические стихи Н. Тамарченко, положенные на популярную музыку и с юмором исполненные вчерашним студентом молодым ассистентом Анатолием Разживиным. Досталось тогда по-дружески, по товарищески «конкурентам» с физмата.
В свое время, когда решался вопрос об аспирантуре, и Натан Давидович решил поступать в заочную, я ему советовал лучше подождать годик и поступать в очную. Оказалось, что я еще не очень хорошо знал возможности моего молодого друга. Я многое упустил, говоря о его возможностях. Ну, например, хотя бы о том, что в условиях, когда в институте не было своей полиграфической базы, большую роль в просвещении студентов играла стенная печать. Стенгазеты издавались на факультетах. Хорошую газету издавал филфак. Ее редактором был Н.Д. Тамарченко. Газета была «зубастой», писала о недостатках, теневых сторонах жизни. Тогда это было еще внове и вызывало нарекания ректора.
Где-то в преддверии одного из первомайских праздников второй половины 60-х гг. тогдашний новый ректор Е.Я. Тихонов решил, что нужна общеинститутская газета и ее должен возглавить историк. Выбор пал на меня. Общеинститутской газете мы придали просветительскую направленность. Она выходила два раза в месяц, была большой, 6-7 метров длины. Помощь в работе мне оказывали многие. Но самое пикантное, что и редактор «Филолога» Тамарченко. Сил и идей у него хватало и на свою, родную газету, и на нашу - конкурирующую. 70-е - 80-е гг. XX в. - «Золотая пора» кафедры литературы Елабужского пединститута. Помнится, на рубеже этих десятилетий в журнале «Русская литература» появилась обзорная статья о работе литературных кафедр России профессора Б.Ф. Егорова. В числе ведущих кафедр он назвал Елабужскую. Эту коллизию мне пояснил Марк Иосифович Бент: в Москве знают Натана, и его свет распространяется на
всю кафедру. Это правомерно, считал Бент. Ведь лидеры всегда вынуждают подтягиваться остальных. Говоря тогда о нашем незабвенном друге, он выражал твердую уверенность, что звезда Натана впереди и будет яркой.
60-е гг. XX в., на которые пришлась юность моих молодых друзей, характерны явлением диссидентства, неприятия существующих реалий. Оно проявлялось в разных формах. Общим здесь было то, что молодым людям приходилось за него расплачиваться - по-разному; но, в общем, -жестоко. Так, ученица 10-го класса элитной средней школы № 1 (бывшая гимназия, где учился Владимир Ульянов) Майя Левянт и студент второго курса Воронежского университета Марк Бент были исключены одна из школы, другой из университета за протест против действий Советского правительства, пославшего в 1956 г. танки в Будапешт, чтобы душить свободолюбивых венгров. А другой наш соратник по работе в Елабуге (правда, кратковременной) Слава Бернацкий, будучи студентом Ленинградского университета, за организацию поданной протестной акции в ЛГУ был осужден на 7 лет лагерей, из которых 3 или 4 года провел в «знаменитом» Мордовском лагере для политзаключенных. За что исключили со второго курса студента Пензенского пединститута Натана Тамарченко, мне неизвестно. Знаю, что критиковал он застой в нашей педагогической науке, работал он после этого в сельской глубинке учителем. Оттуда он был вызволен благодаря заступничеству «Литературной газеты», видных писателей, таких как Лев Кассиль. Уехал Натан тогда в Саратовский университет, что было нелегко. «Пенза» его не отпускала. Там мать его работала в сельхозинституте в качестве заведующей кафедрой иностранных языков. Для нее это было местом, заменившим ссылку, после разгромленного Сталиным Коминтерна, где она длительное время была переводчицей. Саратовский университет стал местом научного роста и формированием как ученого, исследователя Натана Давидовича.
Об этом мне с восторгом рассказывала Лариса Робертовна Крымская, первая жена известного филолога-германиста Марка Бента, которая за диссидентство преследовалась в родном Саратове. Спаслась она, укрывшись в «богоспасаемой» Елабуге, которая приняла ее на работу по просьбе саратовских профессоров. Студенты-сокурсники считали Натана звездой первой величины, идеи его становились истоком научных дискуссий. Неисчерпаемой кажется тема человечности Натана Давидовича. Когда я приезжал из Израиля в Россию, Натан Давидович находил меня и зачастую увозил к себе. Так, вспоминается случай, когда проезжая через Москву по пути к родным на Урал, я был им найден у московских друзей Сорокиных, потомков первогильдийских купцов, пароходчиков и мануфактуристов, и увезен к себе. Я не берусь оценивать огромные научные заслуги Натана Давидовича, но в гостеприимном доме Тамарченко - Магомедовой стал свидетелем, каким трубадуром, распространителем идей гениального Бахтина в мире стал Натан Давидович. При мне приезжали в Москву ки-
тайские друзья приглашать его читать лекции. Так случилось, что с одним китайским эмиссаром, учеником Натана Давидовича, мне пришлось объясняться по телефону, так как ни Натана, ни жены его Дины дома не было. Потом случилось так, что при мне, когда я оказался в доме Тамарченко, Натан звонил жене из Китая и ярко характеризовал положение в Новом Китае, свои странствия и тамошние впечатления.
Позже, незадолго до неожиданного ухода Натана Давидовича из жизни, я получил от него по электронке оптимистическое письмо с рассказом о Вьетнамских впечатлениях. Он тогда читал лекции в Ханойском университете. Рассказал он там и о посещении подмосковной Коломны и участии в конференции памяти большого ученого и человека Г.В. Краснова. В этом письме Натан Давидович писал, что в августе 2011 г. он с женой Диной был на «Цветаевских чтениях» в Елабуге. Сознался, что поехал он туда главным образом, чтобы повидать Нину Громову. Рассказал о ее семье, интересовался моими делами и, казалось, такой мелочью, как мои бумаги, оставшиеся в Израиле. В этом последнем письме Натан Давидович заметил, не без горечи, что приглашение на «чтения» ему прислал наш бывший студент Анатолий Разживин, который стал проректором Педуниверситета. Читая это письмо, я не мог представить, что оно последнее, - мне написанное. Получилось - прощальное. Хорошо, что сам он не знал этого. И заключая эти краткие, может, в чем-то случайные заметки, я думаю, что за ними встает образ дорогого мне, как и многим, образ человека, который будет ассоциироваться как у всех знавших, так и у грядущих поколений как Великий и Мудрый Натан - Натан Давидович Тамарченко.
