ВОСПОМИНАНИЯ КОНТР-АДМИРАЛА (ПУБЛИКАЦИЯ В.А. ГУРКОВСКОГО) Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

МОЛОДЕЖНЫЙ

ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

специальный выпуск

№4

, 2006 год .

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН

ВОСПОМИНАНИЯ

КОНТР-АДМИРАЛА

С.В. ЕВДОКИМОВ

В Севастополе и Кронштадте

НАЧАЛАСЬ совершенно новая, непривычная жизнь в 110-м флотском экипаже, куда я был назначен в группу гребцов начальствующих лиц. Как сильного гребца, меня выбрали боцманом-гребцом на катер командира порта. Каждый день я греб на катер, а там — строевые занятия и всякие наряды. Фельдфебель, помня, что я грамотен и хорошо знаю город, часто назначал меня разносить пакеты по квартирам офицеров. Идешь обычно с черного хода. Горничные или кухарки, открывающие дверь, всегда приглашают отдохнуть. Зайдешь, они сейчас же угощают какой-нибудь едой с господского стола, водкой и начинают бранить господ, рассказывают, кто ухаживает за барышней, а за кем — барин. Против всякого желания узнаешь много нового об обществе, из которого только что выбыл, став матросом. Собираешься уходить, всегда приглашают заходить вечером, когда они свободны. Вообще, горничные и кухарки очень гостеприимный народ.

Через некоторое время 65 матросов были переведены с Балтийского моря на Черное, в Севастополь. К моему большому огорчению, я оказался в их числе. Мне было очень неприятно: во-первых, родным, конечно, будет очень тяжело видеть меня матросом, а, во-вторых, меня знал весь город, так как я был севастопольский и все знакомые думали, что я уже мичман.

По приезде в Севастополь нас всех зачислили в 29-й флотский экипаж, которым командовал большой друг моего покойного отца капитан 1 ранга Владимир Петрович Падалка. Командир экипажа построил нас во фронт, спросил, есть ли у кого какие претензии, сказал несколько слов и приказал ротному командиру прислать меня к нему. Войдя в кабинет, я представился: «Честь имею явиться, ваше высокоблагородие». Командир экипажа встал из-за стола, подошел ко мне, обнял, поцеловал и сказал: «Ну, Сережа, не грусти. Понимаю, тебе очень тяжело, но знаю, ничего дурного ты не сделал. Бог даст, скоро будешь произведен. Я могу сделать тебе некоторые льготы, если ты хочешь». Я ответил, что льгот мне никаких не надо. На что он заметил: «Ну, и хорошо. Легче будет жить с командой». И отпустил меня в роту.

Фельдфебель Галицкий, выдавая нам Георгиевские ленты на фуражки, произнес: «Носите, балтийцы, с честью ленту Святого Георгия и помните Севастополь». Он приказал нам учить военный катехизис,

Продолжение. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2005. № 3.

подчеркнув, что по мере готовности мы должны будем перед ним отчитаться. Самый трудный ответ для матроса в катехизисе был на вопрос: «Какого ты экипажа?» Следовало отвечать: «29-го флотского его королевского высочества герцога Альфреда Кобургско-го экипажа» — шефа нашего 29-го экипажа. Я прочел катехизис и через некоторое время доложил фельдфебелю, что готов. Он посмотрел на меня очень строго и сказал: «Ничего ты не знаешь», а затем задал вопрос: «Какого ты экипажа?» Я бойко ответил. Он посмотрел на меня удивленно и спросил, откуда я взялся такой шустрый. Я ему доложил, что окончил Морской корпус и буду произведен в офицеры после одобрительного отзыва, на что получил ответ: «Дурак, я уже шесть лет на сверхсрочной службе, не думай, из матроса не производят в офицеры — это надо много учиться».

Отпустили в город до восьми часов вечера. Я пошел домой. Это был очень тяжелый момент для меня и моих родных, когда я явился к ним матросом.

Началась служба на Черноморском флоте. Требования к ней здесь были значительно строже, команды были дисциплинированными, чистота в казармах поразительная, кормили превосходно. В одну роту со мной был также зачислен разжалованный мой большой друг Евгений Алексеев. По службе и в жизни мы были полностью приравнены к матросам. У нас быстро сложились простые и хорошие отношения с командой. В свободное время около нас собирались матросы и начинались разговоры. Матросы задавали вопросы на интересующие их темы. Флот был в резерве, и мы ходили на ученья на эскадренном броненосце нашего экипажа «Императрица Екатерина II». Почти каждый день проводились строевые ученья, стрельбы на стрельбище. Мы несли караульную службу, свободного времени оставалось очень мало.

3 января 1900 года, т.е. через четыре месяца после разжалования, совершенно неожиданно я получил записку от мичмана моего выпуска Сергея Петровича Римского-Корсакова, который сообщал, что получена телеграмма в отношении моего и Евгения Алексеева производства в мичманы. Необходимо было надеть форму и явиться в Морское собрание. Придя в собрание, мы были встречены шампанским мичманами нашего выпуска. Утром в парадной форме я пошел в экипаж представляться по случаю производства. Здесь я встретился со вчерашними друзьями-матросами. Мы чувствовали себя как-то неловко и были смущены. Начальство сейчас же отдало приказ о переводе мичманов Алексеева и Евдокимова в 30-й флотский экипаж, помещавшийся на другом дворе дивизии. Отставка от производства, несение всей матросской службы безо всяких льгот, жизнь среди матросов сблизила нас с ними. Мы искренне их полюбили, и они платили нам тем же. Будучи опытнее других мичманов нашего выпуска, лучше зная жизнь и людей, мы умели общаться с матросами и влиять на них. Спустя некоторое время начальство стало считать нас хорошими офицерами, назначать на ответственные должности и в хорошие внутренние и заграничные плавания.

В сентябре 1901 года я был направлен с Черноморского флота в Кронштадт, в минный офицерский

9 ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ № 4 2006

65

t

молодежный военно-историческии журнал

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН

класс. Прослужив офицером около двух лет, после привольной офицерской жизни не очень-то хотелось опять садиться за книгу и переходить на положение слушателя класса при большой строгости начальства и огромном курсе. По приезде в Кронштадт мы вечером пошли в цирк, а на другой день были вызваны к начальнику учебного минного отряда капитану 1 ранга Дабичу, который сказал нам, что, если мы хотим быть в классе и окончить его, никаких цирков посещать не следует, так как курс большой и нужно серьезно учиться. Окончание класса давало известные преимущества по службе, а при назначениях в специальные классы не интересовались желаньем направляемого, а руководствовались потребностями флота. Мы твердо решили заниматься серьезно и окончить класс.

Перед отъездом из Севастополя от офицеров, окончивших классы, мы узнали, что в Кронштадте сдает комнаты пожилая вдова боцмана Наталия Матвеевна Поринг, проживающая на углу Сайдошной и Медвежьей улиц в доме купца Синебрюхова, и что она очень заботливая, и у нее хорошо жить. Придя по данному мне адресу, я вошел во двор и поинтересовался, где квартира Н.М. Поринг. Мне любезно указали. Позвонил, открыла дверь женщина лет пятидесяти. Я спросил, сдаются ли комнаты. Она посмотрела на мою черноморскую фуражку с белым козырьком и белым околышем и очень приветливо сказала: «А, ласточки прилетели уже», — и объяснила мне, что черноморцы, как перелетные птицы, поучатся и опять улетают к своему теплому бурному Черному морю. Я отрекомендовался: «Сергей Владимирович Евдокимов». «Ох, ты какой Евдокимов! Меня будешь звать Матвеевна, а я тебя — Сереженька. Так проще и теплее. Ты знаешь Коленьку Зинилова, Коленьку Струве и Сереженьку Невражина — это все мои ласточки, окончили минный класс, не ленились учиться и улетели. И ты должен хорошо учиться».

Лейтенант Н.А. Колокольцов (покойный)* и я сняли у нее по комнате, а третья, гостиная, была нашей общей комнатой. Платили мы недорого, а хозяйка оказалась очень милой, заботливой и внимательной женщиной. Всех, кого она мне назвала при нашем знакомстве, я хорошо знал. На другой день, когда я ушел на лекции в класс, она пересмотрела все мои вещи и, что нужно было, починила и попришивала пуговицы. Когда я ей сказал, что она напрасно беспокоилась, она мне ответила: «Ты один, мама далеко, и все, что нужно, я сделаю, а ты только учись».

Со мной в корпусе учился Саша Развозов, мать которого, Карри Федоровна, и четыре сестры: Люся, Катя, Мэри и Зина — жили в Кронштадте на Господской улице. Это была очень милая и глубоко порядочная семья, в которой мы, товарищи Саши, все бывали и где встречали ласку и тепло, проводя свободное время в обществе очень умной Карри Федоровны и четырех хорошо воспитанных, скромных и хорошеньких барышень. Александр Владимирович Развозов стал выдающимся морским офицером, командовал Балтийским флотом и был убит большевиками. Царство ему небесное. Леша Геркен, Петя Вырубов, Костя Гертнер, бывавшие, как и я, у Развозовых, погибли в Цусиме или убиты большевиками. Из всех я один пока еще жив.

В минном классе мы проводили весь день на теоретических лекциях и практических занятиях. Первое время очень уставали, так как еще не втянулись в эту жизнь. Придешь домой, приляжешь отдохнуть немного, сейчас же появляется Матвеевна и говорит: «Ну-ка, вставай, нечего лодырничать, нужно учиться. Мама и папа твои думают: «Вот наш Сереженька будет умным минным офицером, окончит классы», а ты не учишься, и ничего из тебя хорошего не выйдет, и отчислят из

* Н.А. Колокольцов, плавая в учебно-минном отряде, застрелился на острове Тйкерсари.

66

класса, и будет тебе стыдно тогда. Ой, будешь жалеть, вставай скорее». Если сразу не встанешь, то Матвеевна уходит и появляется с полотенцем, намоченным ледяной водой, которое кладет на лицо, после чего пропадает сон и всякая усталость, и вскакиваешь с бранью. Но она не обижается на брань, а лишь очень довольна, что садишься заниматься. Каждое воскресенье она пекла пирог со свежей треской, замечательно вкусный, которым нас всегда угощала, давая при этом большую рюмку водки, причем всегда предупреждала, что водки больше не даст, потому что пить «не пользительно», и от нее всякая дурь в голову ударяет. Когда я ходил вечером в субботу в Морское собрание, она, зная, что я люблю выпить, очень волновалась, не ложилась спать и, встречая меня, всегда была довольна, что я не пил много, будучи в классе.

У нее был сын Силантий, паренек лет шестнадцати, который работал на заводе и звался Силька. Прихожу я как-то раз домой и застаю Матвеевну в слезах, голосит на весь двор: «Силька умирает!» Я был у Развозо-вых и пришел довольно поздно. Мороз, помню, как сейчас, был 26° при сильном ветре. Приехав с юга, я ничего теплого не имел, ходил всегда в белом жилете, сюртуке и осеннем пальто. У Сильки был сильный жар, да еще мне сказали, что четыре дня у него не было стула. Плавая долго на миноносцах, мне приходилось лечить команду, поскольку доктор назначался на дивизион, а на каждый миноносец отпускалась аптечка и наставление, когда какие лекарства давать. Дома никаких лекарств не было, и нужно было идти довольно далеко в аптеку на Господскую улицу. Решил я Сильке сделать промывание и дать большую порцию касторки. Надел пальто и хочу уходить. Матвеевна кидается ко мне: «Ты простудишься, замерзнешь в такой мороз, и так далеко идти! Надень мою бордовую ротонду с меховым воротником». Я, конечно, не хочу, а она меня не пускает в одном пальто. Силька кричит от боли в желудке, я вижу, что ему очень плохо, нужно скорее поставить клистир, а она стала у двери, плачет и не пускает без ротонды. Я согласился надеть бордовую и пошел. Холод страшный, ротонду треплет ветер, я, естественно, не привык к женской накидке, чуть не падаю. На улице, слава Богу, ни души не встретил. Дошел до аптеки, дверь заперта, еле дозвонился, достучался. Аптекарь смотрит испуганно: привидение или маскарад — офицер в бордовой ротонде, весь в снегу. Иду обратно, замерз и все ускоряю шаги, и вдруг сочинил стихи, которых никогда не писал: Мороз большой, Пальто без ваты, Но это все ведь ерунда. Мы, мичманы, мы не богаты, Ходи в мороз скорей всегда.

Принес касторку и все необходимое для промывания. Силька боится и кричит еще больше, что ему разрывает живот. Однако я все сделал, не обращая ни на что внимания, и дал ему большую порцию касторки. После промывания и действия желудка ему стало легче, и он вскоре уснул. Через два дня Силька был здоров и пошел на работу. По происшествии некоторого времени у Матвеевны заболело горло. Я развел соли и велел полоскать его, но поскольку улучшения не было, купил йод с глицерином и смазал горло. Матвеевна выздоровела, а я приобрел во дворе известность не то доктора, не то знахаря. Как-то раз вечером хозяйка зашла ко мне в комнату, и из разговора с ней я понял, что ей что-то нужно сказать мне, но она стесняется. «Верно, хочет прибавить за квартиру», — подумал я. Вдруг она мне говорит: «Знаешь, Сереженька, Артем-ка — дворник — подлец, снасильничал бедную Мар-

^ушу. Она очень убивается, боится забеременеть. Ты,

ереженька, не знаешь ли чего-нибудь, чтобы ничего не было?» Я даже испугался моей славы врача или знахаря, распространившейся среди жителей двора, и решил больше никого не лечить.

2006 № 4 ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

молодежный военно-историческии журнал

ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ

Л

Как-то раз Матвеевна мне говорит: «Сереженька, у тебя последние брюки уже начали блестеть, нужно заказать новые». Я ей говорю: «Нет денег, теперь вот получу жалованье, закажу». На другой день прихожу из класса и застаю у нас довольно приличного молодого человека. Матвеевна мне говорит: «Вот, Сереженька, портной Антипка. Он, конечно, жулик, как они все, но я сама присмотрю за ним, чтобы не подменил материала и сшил, как следует. Я его еще мальчишкой знала. Платить будешь 2 рубля 50 копеек в месяц, штаны стоят десять рублей. Выбирай, Сереженька, материал». Антипка только заметил: «Вы, Наталия Матвеевна, напрасно даете мне такую рекомендацию, которая может подорвать мою фирму. У меня материал первейший, аглицкий». «Ну, фирма, снимай мерку, кроме аршина, у тебя ничего нет», — ответила Матвеевна. Брюки были сшиты хорошо, и Антипка стал моим портным.

В классах мы получали только береговое жалованье и часто поэтому сидели без денег. Как-то раз мне Матвеевна говорит: «Сереженька, садись и рисуй картину. Женщину или цветы, да хоть собаку, это все равно, табачник все возьмет». Оказывается, когда у нее жил мичман Сергей Навражин, он иногда рисовал картины, а Матвеевна сдавала их в табачный магазин на продажу. Она с гордостью сказала мне, что за некоторые из них платили даже по 1 рублю 25 копеек или по 1 рублю 50 копеек, только одну собаку продали за 75 копеек, а то все дороже. Я ее убеждал, что не умею рисовать, но она мне не верила и все твердила: «Ты окончил корпус, как и Сережа Навражин, но просто ленивый». Так я ее и не смог убедить, что не рисую.

В конце декабря начались проверочные экзамены, после которых всех, получивших неудовлетворительный балл хотя бы по одному предмету, отчисляли из класса. Матвеевна волновалась больше нас и следила, чтобы мы побольше занимались и позже ложились спать. Часто фигурировала ледяная вода. После каждого экзамена она нас поджидала далеко за воротами, чтобы скорее узнать результаты. Все правила классов она знала не хуже нас самих.

Хозяйка всегда провожала нас на экзамены, причем в ворота выпускала не иначе как спиной вперед и встретить при выходе из ворот мы должны были обязательно мужчину, а не женщину. Вся эта процедура была довольно продолжительной, и мы были недовольны, называя все своими именами. Мужики, которых она останавливала, чтобы мы вышли, не встретив бабы, ругали ее. Тем не менее поделать с ней мы ничего не могли, а обижать нашу милую Матвеевну не хотели.

Иногда она говорила: «Ты, Сереженька, что-то грустный, я тебе что-нибудь спою», — и пела очень хорошие старинные русские песни. Одна у меня почему-то осталась в памяти:

Нас три сестры, одна за графом, Другая герцога жена, А я моложе и всех краше, Простой морячкой быть должна. Ты не простой будешь морячкой, А королевой станешь ты: Меня в Испании могучей Все звали сыном короля.

По окончании Минного офицерского класса я был назначен минным и старшим офицером на эскадренный миноносец «Свирепый», который из Балтийского моря шел в Черное. С большой грустью расстался я с моей милой и заботливой хозяйкой, исключительно хорошим человеком Наталией Матвеевной Поринг, вдовой русского боцмана.

Публикация полковника в отставке В.А. ГУРКОВСКОГО

(Продолжение следует)

Б.Б. Жерве: «Только гармоническое

СОЧЕТАНИЕ ВСЕХ ТРЕХ ВИДОВ ВООРУЖЕННЫХ СЕ,, ОБЕСПЕЧИВАЕТ НЕПРИКОСНОВЕННОСТЬ СТРАНЫ»

БОРИС Борисович Жерве (1878—1934) окончил в 1898 году морской корпус, в 1901-м — минные классы и служил на Тихоокеанской эскадре минным офицером 1 разряда, с 1903 года — младшим минным офицером, с 1905-го — старшим минным офицером крейсера «Громобой». С 1910 года исполнял обязанности старшего офицера крейсера «Россия». В 1913 году с золотой медалью окончил военно-морской отдел Морской академии. Произведен в капитаны 2 ранга. В ходе Первой мировой войны занимал ряд командных должностей на Черноморском и Балтийском флотах: в 1913—1915 гг. служил на канонерской лодке «Бирилев», в 1915—1917 гг. — на эскадренном миноносце «Поспешный». В дни Октябрьской революции 1917 года в чине капитана 1 ранга был начальником Береговой обороны Финского залива. С 1918 года — преподаватель кафедры стратегии в Морской академии, с 1919 по 1921 год и с 1928 по 1931-й — начальник академии. С 1931 по 1934 год занимался преподавательской деятельностью в Военно-политической и Военно-инженерной академиях. Б.Б. Жерве сыграл важную роль в формировании теории военно-морского искусства.

Научная деятельность Б.Б. Жерве началась, когда он был еще слушателем Морской академии. Его первыми работами стали «Материалы для составления плана кампании Германии на Балтийском море против России на случай войны» (1912), «Тыл флота. Его состав и принципиальная сторона его управления» (1913).

Наиболее ярко талант ученого раскрылся в его педагогической деятельности. В 1919 году в «Известиях Морской академии» Б.Б. Жерве опубликовал работу «Опыт введения в морскую тактику», в которой, исходя из природы войны на море, сделал попытку связать курс морской тактики общей идеей единой военно-морской доктрины. Четыре свои лекции он посвятил предмету морской тактики, ее связи с другими военными науками.

Б.Б. Жерве писал, что целью исследования и изучения военных наук является выявление законов, управляющих причинами и ходом вооруженной борьбы, сущность которой, отвлеченная от реальной обстановки, составляет предмет военной философии. Разбирая связь морской тактики со стратегией и военной организацией, Б.Б. Жерве определил, что стратегия рассматривает подготовку и ведение войны в целом, а тактика — пути достижения конечных целей войны, способы успешного ведения боя, который является непосредственным актом вооруженного насилия и имеет свою неизменную природу, складывающуюся из элементов: воля, сила, обстановка, форма. «Целью боя, — отмечал Б.Б. Жерве, — является уничтожение неприятельской вооруженной силы».

Проблемам морской стратегии был посвящен курс лекций Б.Б. Жерве «Основы военно-морской стратегии», прочитанный им в 1919—1921 гг. на вечерних курсах комсостава и ответственных работников флота, а также очерк «Значение морской силы для государства» (1921).

Следует отметить последовательность и логичность обоснования Б.Б. Жерве значения для государства морской силы. Сначала ученый дает определение войны: «Если это воору-

9* ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ № 4 2006

67