CC BY
21МОЛОДЕЖНЫЙ
ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ
специальный выпуск
№3
, 2006 год ,
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН
На переднем плане контр-адмирал С.В. Евдокимов
АВТОР публикуемых воспоминаний Сергей Владимирович Евдокимов родился в 1878 году в Севастополе в семье потомственного моряка. В 1892 году поступил в Морской кадетский корпус, который окончил в
1899 году. Произведен в мичманы в январе
1900 года. В 1902 году окончил Минные офицерские курсы в Санкт-Петербурге. Служил на многих судах Балтийского и Черноморского флотов. В 1904-1905 гг. участвовал в Русско
японской войне на крейсере «Урал», погибшем в Цусимском бою. Евдокимов был спасен и продолжил службу на судах Черноморского флота минным офицером. Принимал участие в Первой мировой войне, награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. В соответствии с послужным списком - участник более чем 40 кампаний на море, в том числе 15 кампаний на парусных судах. Награжден многими российскими орденами и медалями. 28 июля 1917 года произведен в капитаны 1 ранга, в августе 1917-го — в контр-адмиралы. После революции вступил в Добровольческую армию, служил в Севастополе и Одессе, был начальником службы связи Черного и Азовского морей, непродолжительное время — командующим Черноморским флотом. В октябре 1920 года эмигрировал из России в Турцию. Летом 1921-го выехал в Сербию. С 1925 года проживал в Париже, где 16 лет проработал таксистом. В 1941 году переехал на постоянное жительство в США. Скончался 22 апреля 1960 года. Похоронен в США на кладбище монастыря в Джорданвилле*.
Личный архив контр-адмирала С.В. Евдокимова хранился в семье русских эмигрантов в США Евгения Даниловича и Нины Дмитриевны Синегурских. Они передали его Марии Александровне Йордан, которая в свою очередь передала архив и боевые награды С.В. Евдокимова в Фонд содействия кадетским корпусам имени А. Йордана. 2 сентября 2005 года на торжественной церемонии открытия нового здания библиотеки-фонда «Русское зарубежье» личный архив и боевые награды контр-адмирала С.В. Евдокимова были вручены директору библиотеки-фонда «Русское зарубежье» В.А. Москвину.
Воспоминания С.В. Евдокимова написаны от руки в четырех общих тетрадях чернилами и карандашом. Публикуются впервые.
* Новое русское слово. Нью-Йорк, 1960. 24 апр. № 17202; Часовой. Париж — Брюссель, 1960. № 10.
ВОСПОМИНАНИЯ
КОНТР-АДМИРАЛА
С.В. ЕВДОКИМОВ
Посвящается моим горячо любимым жене Зинаиде Владимировне и сыну Михаилу, которые всегда в тяжелые минуты нашей жизни были разумными советчиками и опорой для меня.
Учеба в Морском кадетском корпусе
РОДИЛСЯ я 26 сентября 1878 года. Мой покойный отец был капитаном 1 ранга, а мои предки, насколько я смогузнать, были из рода врод моряками. Мы жили на берегу Черного моря в Севастополе, и все мои воспоминания детства связаны с морем.
Весной 1892 года мама отвезла меня в Санкт-Петербург в пансион А.Л. Мешковой, готовившей мальчиков к поступлению в Морской кадетский корпус. Через несколько дней мама должна была уехать домой, и это, пожалуй, был самый тяжелый день в моей жизни. Мне было очень тяжело расставаться с моей родной мамой и в первый раз оказаться оторванным от семьи, очутиться в совершенно незнакомой обстановке и страшной дисциплине.
Пансион находился в Шувалове под Петербургом. Нас было 16 человек, занимался с нами очень хороший учитель по прозвищу Мандрилка. Большую часть предметов преподавала сама Антонина Лаврентьевна Мешкова. Это была крупная женщина, обладавшая страшной физической силой, и очень строгая, но всегда сердечная и заботливая. Мы, конечно, не особенно хотели учиться, пробовали устраивать бенефисы, плохо себя вели, но она быстро наводила порядок: голос ее гремел, направо и налево сыпались увесистые подзатыльники и тумаки. В один миг она прекращала назревавший бунт. Скоро мы поняли, что с ней шутки плохи и следует серьезно взяться за дело и учиться. Иногда из плавания возвращался ее муж, лейтенант Сергей Владимирович, тоже огромный мужчина, которого мы очень любили. Он всегда шутил с нами, и в эти дни Антонина Лаврентьевна становилась добрее. Почему-то она называла его Мухой, хотя он больше был похож на огромного красивого ямщика (мы его так и прозвали).
В августе-сентябре того же года состоялись вступительные экзамены в Морской кадетский корпус. Приблизительно за месяц до этого у нас начались усиленные занятия. Ежедневно по очереди спрашивали весь курс по какому-либо предмету. Все сидели и внимательно слушали. Того, кто был невнимателен и пло-
9 ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ № 3 2006
65
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН
хо слушал, наказывали. Так мы несколько раз повторили весь курс по всем предметам. Пока мама была в Питере, мы с ней побывали у тети Любы Красильнико-вой и у тети Сони и дяди Васи Евдокимовых. Нас очень мило встретили, а меня пригласили приходить к ним в отпуск из корпуса. Экзамен был конкурсный. Из 164 человек принято было всего 68. Я поступил седьмым. Мои родные были счастливы, обе тети и дядя полюбили меня, в дни моих отпусков они были очень добры и всегда старались доставить мне удовольствие. Тетя Соня часто приезжала в корпус в приемные дни и всегда привозила много всяких лакомств, чуть ли не на всю роту. Тетя Соня и дядя Вася были очень богаты. Тетя Люба была бедной и вообще очень несчастна в своей жизни. Она меня очень любила, а я ее просто обожал.
Однако больше всего я любил находиться в корпусе, в своей роте, среди товарищей, с которыми быстро сошелся, попав в компанию самых бойких, здоровых и сильных мальчиков. Сам я был здоровым и сильным и постепенно стал мало заниматься и плохо себя вести. Мне постоянно снижали баллы за поведение, а карцер нисколько не пугал меня. Нехороших, нечестных поступков в жизни Морского корпуса я почти не припомню, а если они и случались, то жестоко клеймились начальством и самими кадетами.
Кормили нас хорошо, одевали довольно тепло, но не нежили. Директором корпуса был свиты его величества генерал-адъютант адмирал Дмитрий Сергеевич Арсеньев. Командиром нашей 5-й роты был капитан 1 ранга Николай Федорович Руднев, добрый человек и хороший воспитатель. Кроме того, в роте было четыре отделенных командира из молодых лейтенантов, дежуривших по роте. Мы их травили, изводили, устраивали бенефисы, за что нас часто сажали в карцер на хлеб и воду. Но у командиров всегда чувствовалось доброе отношение к нам и желание сделать из нас хороших моряков, порядочных людей, развить в нас смелость и лихость.
В то время в корпусе была одна гардемаринская и 5 кадетских рот. В роте кроме офицеров был также фельдфебель и 11 унтер-офицеров, старших из гардемарин и младших из кадет 1-й роты. Все унтер-офицеры помогали нам в наших занятиях и строго следили за поведением. Из всех унтер-офицеров резко выделялся младший унтер-офицер Александр Васильевич Колчак. Он был очень строг, но справедлив. Он никогда не повышал голос. Мы все его глубоко уважали, слушались и любили. Когда мы перешли в 4-ю роту, он был у нас фельдфебелем. С мичманского чина и до адмиральских чинов включительно он всегда был выдающимся и храбрейшим офицером. На всех должностях, на которые он назначался, он всегда был всеми глубоко уважаем.
6 ноября (по старому стилю) в день святого Павла Исповедника отмечался храмовый и корпусной праздники Морского кадетского корпуса. Утром после молитвы мы одевались во все первосрочное платье, пили чай в нашем огромном зале, используемом под столовую, который считался в Санкт-Петербурге самым большим. Наш батальон в 700 человек проводил в нем все ученья. Обычно в этот день государь император, а также генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович и многие великие князья и все высшие морские начальники и масса офицеров флота присутствовали на богослужении, которое производил отец Иоанн Кронштадский. После богослужения государь император производил смотр корпуса. После церемониального марша и благодарности его императорского величества мы шли в роты, оставляли винтовки и амуницию. Зал быстро превращался в обеденный, накрывались столы, украшались цветами и флагами. Бриг «Наварин» (стоявший всегда в зале) расцвечивался флагами, и мы поротно под гром музыки проходили к своим столам. Столы были красиво
сервированы. В этот день все свободные морские офицеры, находившиеся в Петербурге и Кронштадте, считали своим долгом быть на параде и обеде в Морском корпусе, а все, находившиеся далеко в море, устраивали праздничный обед, на котором присутствовали свободные от вахты офицеры.
В течение более двухсот лет на обед 6 ноября подавался гусь. Эта традиция пошла от императрицы Анны Иоанновны. В те времена Морская академия, предшественница Морского корпуса, переживала один из самых тяжелых периодов своего существования, особенно в материальном отношении. Воспитанники большей частью голодали. И вот к одному из корпусных праздников императрица прислала воспитанникам сто гусей. Подарок в сто гусей произвел впечатление и был увековечен в кадетском эпосе: Прислала нам царица На праздник сто гусей, С тех пор в числе традиций Храним обычай сей.
Во время застолий произносился традиционный тост, который ветераны корпуса считали своим долгом напомнить всем присутствующим: Молча вспомним всех почивших, Тост второй — за нас учивших, Кто о долге нам твердил, Дисциплину, честь развил. А за прочих выпьем дружно, Чтобы не были недужны, Чтоб успех в делах имели, Чтобы долго не старели, Чтобы Родину любили, Ей служить готовы были, Чтоб Господь послал «шестого» В зале корпуса родного Вновь за гусем праздник встретить И на гимн «ура» ответить!
После хорошего, вкусного обеда нас отпускали в увольнение. А вечером был блестящий бал. Морской кадетский корпус славился своими великолепными балами 6 ноября. Этим балом открывался сезон балов в Санкт-Петербурге. Во время исполнения котильона было много ценных и красивых значков, связанных с морской жизнью. В Морском корпусе был очень хороший музей, в котором были выставлены модели всевозможных судов чуть ли не от сотворения мира, большое число морских животных, рыб и птиц. Бал начинался красочной процессией и небольшими сценками из морской и корпусной жизни. Кадеты выносили из музея муляжи огромных рыб, начиная с великана-кита, белуги, рыбы-пилы, акулы и т.д. Сверху всех муляжей сидели самые маленькие кадеты. Одной из сцен из морской жизни была инсценировка пересечения экватора, а из кадетской жизни показывали «похороны» альманаха и другие сцены. Кто-нибудь из высочайших особ открывал бал, и начинались танцы до утра. На балу было много петербургских красавиц: барышень, институток, гимназисток и дам. Было прекрасное угощение: самые разнообразные фрукты, сласти, вина, шампанское. За эту ночь все кадеты и гардемарины оказывались влюбленными. Учеба и занятия не лезли в головы, наказания так и сыпались. Сильно возрастало поэтическое настроение, и на уроках вместо занятий многие писали стихи и ... попадали в карцер.
По субботам у нас было три урока, и после завтрака всех хорошего поведения, имеющих родных, увольняли в отпуск до 10 часов вечера воскресенья, а не имеющие родных увольнялись в субботу и воскресенье до вечера. Отправляясь в увольнение из нашей 5-й роты, нужно было пройти очень длинную картинную галерею, в которую выходили двери расположения 4-й роты. В картинной галерее было очень много хороших портретов всех адмиралов и картин морских битв. Пока нам не выдали форму, мы благополучно проходили по коридору, но как только нас обучили ружей-
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН
ным приемам, отдавать честь, становиться во фронт, нам не всегда удавалось благополучно пройти мимо дверей 4-й роты, откуда выскакивали кадеты, заставлявшие нас отдавать честь и становиться во фронт. Кадеты 4-й роты всегда были недовольны тем, как мы исполняли приемы, и гоняли нас по нескольку раз. Тех, кто им не подчинялся или плохо исполнял прием, они просто били. Бывали случаи, что идущего в отпуск они возвращали в роту, и тот должен был или оставаться как бы добровольно без отпуска или стараться проскочить незамеченным, что было очень трудно и опасно. Несколько наиболее сильных кадет нашей роты как-то сговорились и пошли в отпуск вместе. Когда одного остановили, мы все бросились на помощь и побили кадет 4-й роты. К ним на помощь стали выбегать кадеты их роты, но мы успели удрать.
У нашей роты был большой двор для прогулок, где зимой заливали каток, строили ледяную горку. Сюда нас каждый день в любую погоду отправляли гулять и играть. Как-то зимой мы выстроили большую ледяную крепость, которую полроты защищало, а другая половина нападала. Однажды в самый разгар боя на стене двора появились кадеты 4-й роты, начался жестокий бой ледяшками и кирпичами. Так как ледяшек не хватало, а кирпичей было в достатке, то кадетам 4-й роты снизу на стену подавали кирпичи их товарищи. Унтер-офицерам и дежурным офицерам с трудом удалось навести порядок. У нас и в 4-й роте несколько человек были серьезно ранены. У меня самого был сильно подбит глаз. После этого ледяного побоища драки между нашими ротами почти прекратились, и мы жили довольно мирно.
Так получилось, что через несколько дней после этой драки Морской кадетский корпус посетил его императорское величество государь император Александр III. Я стоял в строю с подбитым глазом и разбитой щекой на левом фланге роты. Поздоровавшись с ротой и проходя по фронту, его величество остановился около меня и спросил, где я был ранен. Я бойко ответил, что в драке. Государь погладил меня по голове и сказал: «Ну поправляйся, молодец». Я гаркнул: «Рад стараться, ваше императорское величество!» «Ну нет, пожалуйста, больше не старайся», — сказал государь и пошел дальше. Это был один из счастливейших дней в моей жизни. Все мне завидовали.
Когда я в 1892 году поступил в корпус, то еще существовала порка розгами, но с согласия родителей, которое родители давали всегда. Порка была исключительно редким наказанием. Кадета, подлежащего порке розгами по решению учебно-воспитательного совета, приводили в баню. Туда же приводили всех кадет плохого поведения из всех рот и выстраивали во фронт перед скамейкой, на которую клали раздетого наказуемого. Его держали два горниста, а барабанщики драли. Ротный считал удары. За все мое пребывание в корпусе я помню только три случая наказания розгами, которое вскоре было отменено.
Основными наказаниями были следующие: кадета ставили к столу дежурного офицера по стойке «смирно» на два часа, лишали отпуска в субботу или воскресенье, сажали в обыкновенный карцер до 8 суток с посещением уроков и занятий или строгий на хлебе и воде. Самым тяжелым наказанием было лишение погон. Погоны спарывались, и наказанный ходил в строю на левом фланге. Он лишался на время воинского звания. После одобрительного отзыва погоны и воинское звание возвращались. В плавании кроме карцера были и другие наказания: гоняли бегом через салинг по нескольку раз (салинг — маленькая площадка на верхушке мачты), заставляли сидеть на салинге до двух часов на двух или четырех склянках. Это называлось «дышать озоном». Действительно, на такой высоте воздух был чистым, чувствовался озон, но сидеть на рожках салинга было очень неудобно.
«Без берега на очередь» — при увольнении по отделениям это означало один месяц без схода на берег. Гардемарин лишали якорей, вице-фельдфебелей и вице-унтер-офицеров — нашивок, т.е. разжаловывали в гардемарины.
Весной у нас были экзамены для перевода из роты в роту. В каждой роте было по три параллельных класса. После окончания экзаменов нас поротно отправляли в Кронштадт на суда учебного отряда Морского кадетского корпуса. Отряд состоял из парусных и парус-но-паровых судов. Командовал отрядом выдающийся вице-адмирал Владимир Павлович Мессер. В сложное переходное время с парусного флота на паровой он, великолепный офицер-парусник, в короткий срок стал образованным современным офицером парового флота. Под его командой мы выходили под парусами на гельсингфорсский рейд отрядом, состоявшим из пяти больших судов, и становились на якорь по заданной диспозиции. Боже сохрани, чтобы были какие-нибудь ошибки. Он был очень строг и требователен.
Наша рота на это лето была назначена плавать на крейсере 1 ранга «Князь Пожарский». По прибытии на крейсер нас поставили во фронт, адмирал поздоровался и обошел строй. Каждый должен был назвать свою фамилию. Услышав мою, адмирал остановился и спросил: «Ты сын Володи Евдокимова?» — «Так точно, ваше превосходительство», — ответил я. «Твой отец был молодцом, бравым офицером, я его хорошо знал. Надеюсь, что ты будешь в отца», — сказал адмирал. «Рад стараться, ваше превосходительство».
Старший офицер назначил номера: первыми и третьими были 1-е и 3-е отделения, они составили первую вахту, вторыми и четвертыми — 2-е и 4-е отделения, составившие вторую вахту. Нам было объявлено расписание по водяной, пожарной, боевой тревогам, шлюпочное расписание, порядок парусных учений, авральное расписание. Нас развели по кнехтам и ко-фель-планкам для изучения массы снастей, несколько раз прогнали бегом через салинг. Причем все были недовольны нами и объявили, что пешком ходить не полагается, все должно исполняться только бегом. Начались драйка и ежедневные учения. Мы работали и жили совершенно наравне с матросами. Фок-мачта была закреплена за матросами, грот-мачта — за кадетами. Так как все парусные учения всегда проводились на скорость, то всегда были соревнования в эскадрах и отрядах между судами, а на судах — между мачтами. Нам в начале было очень трудно тягаться с матросами при их семилетней морской службе, силе, опыте, развитой ловкости за многие плавания. Но вскоре мы уже могли состязаться с ними и иногда даже выходили победителями, что вызывало массу разговоров в свободное время на баке у фитиля во время курения.
Весь уклад жизни был таков, что мы невольно с малых лет близко стояли к матросам, узнавали их, сживались с ними, любили их. Во время различных аварий и несчастных случаев они проявляли глубокое сознание долга, самопожертвование, находчивость и добрую душу. Будучи в корпусе, я плавал на крейсере 1 ранга «Князь Пожарский», крейсерах 2 ранга «Рында» (гвардейский экипаж), «Вестник», «Верный». Обо всех командирах, старших офицерах и офицерах судового состава у меня сохранились самые теплые воспоминания и благодарность за все хорошее, что они внушили нам, воспитывая нас. Один только командир представлял исключение из всех офицеров.
В корпусе перед каждым Великим постом выходил приказ с расписанием, на какой неделе какая рота говеет. Батюшка наш, отец капитан Белявский, очень образованный священник, в эти дни старался нас подготовить к исповеди и Святому причастию. После причастия нам за завтраком всегда давали чай и по две ягодки вишневого варенья, после чего отпускали в увольнение.
Вице-адмирал В.П. Мессер, как я уже говорил, был
9* ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ № 3 2006
67
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН
выдающимся офицером и воспитателем. Он был очень строг и требовал хороших знаний по всем отраслям морского дела. Все мы, кадеты, работали, как белки, на самом верху, и адмирал требовал от нас быстроты, лихости и находчивости. Он прощал нам наши ошибки при парусных и шлюпочных учениях, говоря, что на ошибках учатся, а если за ошибки наказывать, то будут бояться ошибаться и получатся бабы, а не офицеры. Мой большой приятель кадет К., управляя баркасом под парусами в свежий ветер, положил мало руля и, приставая к трапу, попал бушпритом в иллюминатор адмиральской каюты. Баркас разбит, бушприт сломан, да и адмирал мог быть убит. Старший офицер и командир корабля устроили грубый разнос кадету и отправили его в карцер. Вышел адмирал, приказал дать кадету другой баркас и десять раз пристать к трапу. Поблагодарил кадета за хорошее управление баркасом и отменил наказание, так как кадет действительно хорошо управлял судном. Когда при подъеме брам-рей и брам-стеньги, работая на салинге, кадет не убрал вовремя руку и ему придавило палец, адмирал только сказал: «Сунул бы нос, тогда бы узнал, что это очень больно». Тогда на флоте процветала ругань, во время учений ругались все, и это, пожалуй, был единственный недостаток нашего лихого адмирала.
В 1899 году наш выпуск оканчивал Морской кадетский корпус. В сентябре после окончания плавания мы возвращались в Петербург и производились государем императором в мичманы. С большим нетерпением ждали мы этого счастливого дня. Весной этого года был поднят вопрос о праздновании 200-летнего юбилея Морского кадетского корпуса. Мы были очень рады, что наш выпуск совпадает с юбилеем. Была масса разговоров о праздновании: будет высочайший смотр, парад, гонки, обед, великолепный бал, нагрудные знаки в память о юбилее. Однако летом историки выяснили, что корпус основан не в 1699 году, а в 1701-м, и все празднества для нас пропадают, так как нас уже не будет в корпусе.
В это время мы находились в плавании на крейсере 2 ранга «Верный». Командир был хорошим парусным моряком. Мы много ходили под парусами. Он был очень требователен, строг, а подчас и очень жесток. Обидевшись на историков, мы решили сами отпраздновать 200-летие корпуса, которое должно было заключаться в хорошем ужине с вином и произнесении речей на тему юбилея. Для доставки на судно вина был придуман следующий способ: каждый из нас вшил в рукав бушлата по шкерту, и бутылка удавкой или вьголеночным узлом бралась за горло, и таким способом в каждом рукаве было по бутылке. В это время мы посещали занятия и стрельбы в учебном артиллерийском отряде, где по нашей просьбе мичманы снабжали нас вином. При возвращении на «Верный» при выходе с трапа бушлаты снимались и брались на руку. Таким образом, вино попадало на судно. Бушлаты вешались на вешалку на палубе. В удобную минутку вино пряталось. К назначенному дню для празднования у нас получился большой запас спиртных напитков.
Накануне намеченного праздника мы снялись с якоря и ушли под парусами в крейсерство, а потом в Гельсинг форс. Ужин начался в 18.30. С 18 часов и до полуночи мое 1-е отделение заступило на вахту. Я стоял на вахте на грот-марсе марсовым старшиной. Нам не повезло, 1-е отделение не могло принять участия в праздничном ужине. В полночь, сменившись с вахты, мы получили закуски, ужин и вино, нам было все оставлено. Спустившись на палубу, мы застали многих гардемарин сильно выпившими. Нам рассказали, что было несколько столкновений с корпусным офицером, который среди нас вообще не пользовался авторитетом, но ничего особенного не произошло. Когда подвыпившие гардемарины
начали шуметь, командир корабля послал корпусного офицера на палубу с приказанием прекратить шум и ложиться спать. Это была большая ошибка командира, так как он должен был понимать, что появление этого нелюбимого и непопулярного офицера среди подвыпивших гардемарин вызовет еще больший шум. Прислал бы другого, и все бы обошлось благополучно, и шум бы прекратился. Наше отделение, сменившись в полночь, поужинало, взяло койки и легло спать без всяких недоразумений. Как нам рассказали, гардемарин Владимир Вульф в своей речи очень ядовито высмеял командира.
Утром все встали, и начались обыкновенные работы и авралы под парусами. Мы ожидали, что нас вызовут на шканцы во фронт, командир произнесет речь и, может быть, несколько человек посадит в карцер. Но все обошлось совершенно благополучно. Пришли в Гельсингфорс, простояли три дня на якоре, очередное отделение уволили на берег — значит все кончено и забыто. Снялись с якоря, пришли в Кронштадт и только стали на якорь, как к нам подошел катер с лейтенантом Игнатьевым и с караулом. Лейтенант передал пакет командиру корабля. Засвистали дудки, обе вахты гардемарин выбежали наверх, стали во фронт. Последовал приказ: «Гардемаринам стать во фронт на правых шканцах». Прибывший караул сошел с катера и стал во фронт на левых шканцах. Командир открыл пакет и перед фронтом прочел следующее: «По высочайшему повелению фельдфебель Александр Немитц и гардемарины Вениамин Подъяпольский, Сергей Евдокимов, Евгений Алексеев и Владимир Иловайский за произведенный беспорядок на судне лишаются гардемаринского звания и разжалываются в юнкера флота с правами матроса 1-й статьи, с зачислением в нижеследующие экипажи, где арестовываются на 5 суток в карцер каждый. По получении одобрительного отзыва могут быть произведены в мичманы».
Когда командир окончил читать, я заявил, что был на вахте на марсе и не мог принимать участия в происшедших беспорядках. Командир ответил, что он сам слышал мою недисциплинированную речь, в которой я его бранил. Гардемарин Владимир Вульф вышел вперед и заявил, что это он говорил. Тогда командир сказал, что было плохо слышно и голос Вульфа он мог принять за мой. Тогда вся рота заявила, что я был на вахте на марсе и ни в чем не мог участвовать и что командир должен исправить ошибку, так как из-за нее я делаюсь матросом вместо мичмана. Командир ответил, что он не может ничего сделать, ибо донес на высочайшее имя. Вульф настаивал, чтобы была восстановлена справедливость. Командир заверил, что вдовствующая государыня его знает, хорошо к нему относится и что он дает слово через нее через некоторое время хлопотать, чтобы мне все было возвращено и чтобы я ничего не потерял. Так как гардемарины сильно волновались и были очень возбуждены, была подана команда «Смирно» и приступили к разжалованию. Переодели в матросское платье, арестовали, под конвоем свезли на Петровскую пристань и отвели в карцер экипажей.
Так мы окончили Морской кадетский корпус и стали матросами 1-й статьи. Отсидев 5 суток в карцере, я написал письмо родителям обо всем случившемся и уверял их, что командир исправит свою ошибку и я буду произведен. Мне так хотелось смягчить их горе, хотя сам я ни минуты не верил, что у него хватит мужества осознать свою ошибку. Так оно в действительности и было.
Публикация полковника в отставке В.А. ГУРКОВСКОГО
(Продолжение следует)
