CC BY
41
Тенденция, предопределившая отношение западных общественных наук к проблеме византийского наследия, показывает, насколько существенными были мировоззренческие противоречия, которые провели границу между западным и восточным христианством в Средние века. В результате многовекового противостояния возникли непреодолимые идеологические предубеждения, искусственно ограничившие поле исторического зрения европейской науки, в результате чего «целые народы, имевшие, бесспорно, громадное влияние на ход истории, оказались вне поля научного исследования» [1, с. 31]. Западные историки и публицисты Х1Х-ХХ в. сходились во мнении, что «византийская культура абсолютно бессодержательна, лишена какого бы то ни было развития, где форма целиком господствует над содержанием» [1, с. 32]. Исходя из этого, за весь период существования Восточной империи не произошло никаких достижений в области философской и политической мысли, что является парадоксальным, учитывая масштабы распространения ее влияния.
Такому устоявшемуся подходу на Западе предшествовала беспощадная критика идеологов Нового времени и Просвещения, охарактеризовавших историю Восточного Рима как самый мрачный период средневекового варварства. Шарль Монтескье так оценивал византийскую общественную историю: «История греческой империи есть не что иное, как непрерывная цепь возмущений, мятежей и предательств» [2, с. 373]. Причину слабости государственного устройства Византии он видел в повсеместном распространении христианских идеалов, которые заставляли проявлять «непростительное слабоумие» в политических вопросах [2, с. 377]. Религиозное настроение, действительно преобладающее в византийском обществе, Монтескье называл «всеобщим ханжеством». Подвергая критике религиозные устои византийского общества, он был вынужден заметить, что в основе их лежит определенная система нравственных убеждений, проявляющая себя во внешней и внутренней политике. Естественно, что подход просветителей базировался на стремлении, прежде всего, умалить значение религиозных идей в истории человечества, а также дискредитировать систему общественного устройства, в которой власть сосредоточена в «руках монарха». Чем дальше продвигалось западное общество по пути либеральных преобразований, тем более враждебно оно относилось к византийскому наследию, в том числе и к его проявлениям в России.
Так, с точки зрения А. Тойнби, византизм - всегда предпосылка тоталитаризма, а в русском сознании он является сильной антитезой западной правовой либеральной системе. Согласно исторической концепции Тойнби, византийское влияние на русское общественное и государственное развитие оказывается «варварской отметиной» и носит протестный характер: «В России вызов Западу носит ярко выраженный “византистский” характер ортодоксального консерватизма и социального изоляционизма» [3, с. 382]. По его мнению, несмотря на то, что западнические ориентации в русской культуре доминировали на протяжении долгого времени, византийская составляющая сохраняла в России чрезвычайно прочные позиции на самых разных уровнях. Интересно, что еще в середине ХХ в. Тойнби выражал опасение, что византийский дух жив в современной России и что структура византийской государственности может в любой момент «всплыть» из-под «напластований импортированных режимов» [3, с. 380].
В последнее время, когда в России появился серьезный интерес к проблеме византийского политического и философского наследия, можно констатировать, что предсказания английского ученого об устойчивости «русского византизма» получают определенные подтверждения. Но выводы Тойнби о негативных последствиях византийского воздействия ограничены теми стереотипами, которые сформировались в недрах европейской культуры, в их основе лежат совершенно иные приоритеты развития общества и человека - по отношению к византийским общественным и антропологическим идеалам, к развитию русского государственного сознания, унаследовавшего восточно-христианскую традицию. Является ли это инакомыслие следствием давней религиозной и политической вражды или в его основе лежат существенные различия во взглядах на нормы общественного права и систему нравственных ценностей? - эти вопросы выступают постоянным предметом философского поиска в России.
Особенно актуальными в этом аспекте становятся вопросы обоснования собственной государственной концепции по отношению к западному либерализму. Такая концепция обретает историческую глубину только с учетом византийских истоков, которые действительно послужили мощными организующими началами для развития Древнерусского государства. Акценты в изучении русско-византийского преемства можно расставлять различным образом, т.к. оно формировалось во всем многообразии культурных форм на протяжении нескольких веков: в развитии политических, интеллектуальных и нравственных идеалов.
Основы формирования русского Просвещения заложены в период деятельности великих христианских подвижников Кирилла и Мефодия, благодаря которым возникла славянская письменность. В рамках их духовной миссии произошло реформирование устного и создание письменного алфавита, было переведено множество греческих литературных источников. Стремление к грамотности на Руси обусловливалось тягой к новому духовному знанию, воспринимаемому как источник преобразования личной и социальной жизни. Это стремление выражалось в воплощении новой системы ценностей в конкретной исторической реальности, в том числе в формирующемся подходе к роли знания и образования как института «духовно-нравственного развития личности» [4, с. 198]. Первые этапы развития русского Просвещения были полностью ориентированы на византийские эталоны: «все гимназическое, университетское и духовное образование имело своим фундаментом греческую культуру» [4, с. 198]. Но восприятие греческого интеллектуального наследия в полном объеме затруднялось языковым барьером, т.к. в «традициях культурного плюрализма» [5, с. 520] Византийской империи было распространение христианства «в переводе», что облегчало понимание вероучительных истин, но ограничивало проникновение в русскую культуру философского наследия Античности. В распоряжении «книжников» Киевской Руси находилась только часть византийской литературы, уже переведенная на славянский язык, владение же греческим языком среди русских было редкостью. Тем самым сложные метафизические и догматические обоснования христианского учения оставались недоступны на уровне рационального мышления, но тем более удивительным оказалось глубокое интуитивное проникновение в смысл и содержание святоотеческой веры. Проявилось это, в первую очередь, «в тех областях, которые требовали интуитивного постижения красоты и истины» [5, с. 515]. «Обращенность более к сердцу и воле, нежели интеллекту» всегда воспринималась на Западе как слабость древнерусской мысли, «состоящей в недостаточной его рефлексированности, осознанности» [6, с. 435]. Для русских мыслителей равнодушие к отвлеченному теоретизированию и, наоборот, напряженное внимание к социально-практическому значению идей были созвучны тому особому видению истины, которое содержалось в творчестве восточно-христианских мыслителей.
Одним из самых глубоких политических переживаний в Древней Руси являлась идея «вселенского царства», «священной империи», напрямую связанная с византийским истолкованием взаимосвязи человеческой истории и христианских начал. С точки зрения византийской идеологии государство, обратившееся в христианскую веру, становилось частью империи, попадающей под юрисдикцию императора и вселенского патриарха. Это утверждение касалось и Киевской Руси, официально принявшей христианство. Несмотря на то, что в реальном отношении характер византийской императорской власти на Руси был формальным и отвлеченным, элемент, связанный с идеей «христианского универсализма», прочно вошел в структуру русского государственного и религиозного мышления.
Восприятие Римской империи «как земной, государственной рамки для вселенской священной истории» [7, с. 213] было одним из главных элементов римско-византийского политического сознания. Идея священной державы в рамках Древней Римской цивилизации формировалась параллельно с распространением христианства. До-христианский Рим - это мир, на который была направлена христианская проповедь, мир, обращенный к истине. «Универсальность христианской империи должна отвечать универсальности христианской веры» [7, с. 215]. И соответственно этому универсализму развивались представления о мироустройстве и человеческой истории в русском государственном сознании. Унаследованная от Византии идея «христианского универсализма» стала
одной из самых мощных основ государственного и политического мышления в России, выступающей антитезой националистическим и сепаратистским умонастроениям. Вместе с первыми религиозными переживаниями русский народ усвоил взгляд, что культурно и духовно он является частью более широкой, вселенской общности, поэтому идея «вселенского» гораздо больше вдохновляет русские умы и души, чем значение и роль «местного».
Особую роль в формировании национального самосознания сыграла идея о церковном преемстве, ставшая своеобразной концепцией русской мессианской идеи. Как писали русские историки, легендарная формула монаха Филофея обрела свою неоспоримую реальность в русском сознании: «Государственная правовая фикция о Москве - Третьем Риме, подкрепленная символистскими легендами о мономаховских регалиях и о белом клобуке, перенесла идею Восточного вопроса снизу вверх и сообщила ей форму и содержание государственной системы» [8, с. 645]. Таким образом, тема мистической преемственности как один из основополагающих элементов русского национального самосознания прочно объединила народное сознание и государственные интересы.
Вопрос об интеграции византийских начал в структуры русской государственности никогда не терял актуального значения, поэтому в русской мысли так часто звучит обращение к историософскому значению «византизма» как к качеству, с помощью которого можно выразить национальную идею. Такой подход к интерпретации византийского влияния принадлежит русскому писателю и философу К. Леонтьеву, взгляды которого в XX в. обрели пророческую силу. Этот писатель был известен как консерватор, но его идеология не была востребована современниками: «реально жившие монархи совсем не видели в нем своего апологета и теоретика» [9, с. 560]. Общий смысл формулы «византизма» для него выходил за рамки государственной доктрины, слагался из множества идей: религиозных, государственных, нравственных, философских, художественных. Особенности византийского христианства, по мнению Леонтьева, заключались в «идее невозможности полного нравственного совершенства здесь», в отличие от западных «идей всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства» [10, с. 147]. Обращаясь к идеям «византизма», мыслитель искал в них опору для сохранения русской духовной и государственной самобытности. Лишь таким образом он рассматривал возможность национального будущего для России, потенциально способной противопоставить западной культуре, отождествляющей счастье человечества с прогрессом и демократизацией, систему иных ценностей. Попытки сформулировать политические идеологии на основе восточно-христианского мышления, рассмотреть «византизм» в качестве геополитической стратегии стали популярны в российской общественной мысли в начале XXI в. «Неовизантизм» обсуждается как программа к действию, противопоставляемая глобальной космополитической культуре, источником которой служит западная цивилизация.
Следовательно, можно утверждать, что византийское наследие как комплекс религиозных, философско-нравственных, государственно-политических идей имеет собственное непреходящее значение в истории человеческой культуры. Однако аутентичное содержание этих идей есть результат сложного духовного синтеза, вобравшего системы ценностей различных цивилизаций. Естественно, что на российской почве данное явление обретает еще более сложные смысловые очертания. Поэтому вопрос о тех качествах византийского влияния, которые легли в основу русского политического мировоззрения и духовного строя, представляет огромный простор для междисциплинарных исследований не только в социально-политической области, но и в сфере философско-антропологических размышлений.
Литература
1. Вальденберг В.Е. История византийской политической литературы в связи с историей философских течений и законодательства. СПб., 2008.
2. Монтескье Ш.Л. Размышления о причинах величия и падения римлян. М., 2002.
3. Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М., 2003.
4. Корольков А.А. Духовное просвещение как инновационное направление современного образования // Философия образования. 2009. № 4.
5. Мейендорф И. Византия и Московская Русь, Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного ун-та, 2003.
6. Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси. СПб., 1996.
7. Аверинцев С.С. Византия и Русь: два типа духовности» // Новый мир. 1988. № 7.
8. Успенский Ф.И. История Византийской империи. Восточный вопрос. М., 1997.
9. Корольков А.А. Пророчества Константина Леонтьева // Духовный смысл русской культуры. СПб., 2006.
10. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Собрание сочинений. М., 1912. Т. 5.
