CC BY
0
Вестник ПСТГУ Серия III: Филология.
Вдовиченко Андрей Викторович, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН,
2022. Вып. 72. С. 9-19
Б01: 10.15382МигШ202272.9-19
профессор ПСТГУ Россия, Москва an1vdo@mail.ru
https://orcid.org/0000-0003-4814-9042
Упрощенный стандарт «языка» в работе
И. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания»:
*
ИЗ ПРОШЛОГО В НАСТОЯЩЕЕ И ДАЛЕЕ
Аннотация: В ряде газетных публикаций И. Сталина (лето 1950 г.), объединенных позже в виде отдельной работы «Марксизм и вопросы языкознания», трактовка основных вопросов теории вербального процесса («языка») в целом согласуется с традиционными (в том числе современными количественно преобладающими) лингвистическими воззрениями, среди которых главным является предметно-инструментальное восприятие «языкового единства» и приписывание ему семантической функции, или функции смыслообразова-ния. В настоящей статье обозначены аспекты критики сталинского и в целом лингвистического понимания «языка» с точки зрения коммуникативной модели. Марксистско-лингвистический консенсус возникает на почве упрощенного взгляда на слово-содержащий семиотический процесс. Сталинские воззрения представлены в статье как иллюстрация любого вульгаризирующего подхода к знако-содержащему воздействию. Упрощенная (языковая) модель слово-содержащего семиотического процесса является следствием избыточного внимания к вербальному субстрату («словам»), попытки представить вербальные единицы самоорганизованными смысло-формальными модулями, отвечающими за все происходящее в области коммуникативного смыслообразования. Неэффективность теоретического вербального конструкта «язык» (и «речь») состоит в навязывании вербальным «телам» собственного действия, в то время как смыслопорождение в естественной слово-содержащей коммуникации всецело осуществляется комплексным (полимодальным, многоканальным) личным воздействием семиотического актора.
© Вдовиченко А. В. 2022.
* Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда № 22-28-01656. В 2020—2021 гг. состоялось несколько научных мероприятий, посвященных юбилею выхода работы Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» (июнь 2020 г., Институт языкознания РАН, 13-е заседание семинара «Коммуникация. Вербальный процесс. Кризис языковой модели»; рук. А. В. Вдовиченко, Е. Ф. Тарасов, И. В. Журавлев, при участии К. Меламуда, тема семинара — «Идеализм и материализм языка»; 13 января 2021 г., НИУ ВШЭ, семинар «Культуры Востока» [рук. гл. н. с. ИКВИА ВШЭ Н. Ю. Чалисова]; 2 февраля 2021 г., Институт лингвистических исследований РАН, СПб., семинар по сравнительно-историческому изучению индоевропейских языков [рук. д. филол. н., академик РАН Н. Н. Казанский]). Некоторые доклады, превращенные в статьи, публикуются в настоящей подборке; в разделе «Хроника» размещено обсуждение доклада Л. И. Куликова.
А. В. Вдовиченко
Ключевые слова: семиотическое воздействие, язык, речь, грамматика и словарь, работа Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», марксистско-лингвисти-ческий консенсус о языке, коммуникативная модель слово-содержащего семио-зиса, традиционные представления о языке, когнитивное состояние, сознание, критика языковой модели.
В серии газетных публикаций лета 1950 г., объединенных затем под общим заглавием «Марксизм и вопросы языкознания» и изданных в виде отдельной брошюры1, И. В. Джугашвили (Сталин) сформулировал свое обобщенное представление о свойствах «языка» и тем самым попытался вписать «язык» в марксистское понимание социально-экономических отношений. Примечательно, что сталинская версия «языка» в целом оказалась удовлетворительной для представителей лингвистического сообщества во время написания, и продолжает оставаться таковой вплоть до настоящего момента. За исключением странной ремарки о «курско-орловском диалекте», который, якобы, «лег в основу русского национального языка»2, в остальном содержание работы вызывает, скорее, сдержанное одобрение со стороны гуманитарного и прежде всего лингвистического цеха (ср. высказывания Н. А. Слюсаревой, В. А. Звегинцева, В. В. Виноградова, П. С. Кузнецова, В. М. Алпатова, а также М. Коэна, Ж. Вандриеса, М. Токиэ-да, Н. Хомского и др.3). Вкупе с «антидогматическим, антибюрократическим и противозастойным настроем», языковедческая позиция главного марксиста по определенным основаниям оценивалась и оценивается специалистами как не слишком подробная и изощренная, но вполне корректная, здравая и оправданная. Лингвистические взгляды Сталина, по господствующему мнению, в общем «не выходили (и до сих пор не выходят. — А. В.) за пределы традиционных представлений, накопленных в науке о языке»4.
По-видимому, причину марксистско-лингвистического консенсуса следует видеть не в латентном или явном марксизме лингвистов и других гуманитариев и, наоборот, не в открывшемся нежданно лингвистическом гении властного идеолога марксизма (которого, как известно, вдохновлял дореволюционный учебник Д. Н. Кудрявского5 и консультировал языковед проф. А. С. Чикобава6), а в упрощенном понимании «языка», которое на общей территории обыденного здравого смысла зачастую объединяет лингвистов и нелингвистов. Так, обе партии с готовностью признают, что «язык есть средство (межнационального)
1 Сталин И. Марксизм и вопросы языкознания. М.: Государственное издательство политической литературы, 1950.
2 Гаспаров Б. М. Сталин и «курско-орловский» диалект: заметки на полях дискуссии // Вестник ПСТГУ. Сер. III: Филология. 2022. Вып. 72. С. 20-28.
3 См.: Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и марризм. М., 1991. С. 188-190; Эп-штейн М. Как Сталин марксизм разлагал: К 70-летию брошюры «Марксизм и вопросы языкознания», или Почему мы и сегодня шествуем сталинским путем? // Новая газета. 2020. 24 августа.
4 Слюсарева Н. А., Страхова В. С. История языкознания (пособие для студентов-заочников). Вып. 7. М., 1976. С. 91.
5 Звегинцев В. А. Что происходило в советской науке о языке? // Вестник Российской Академии наук. 1989. № 12. С. 19.
6 См.: Алпатов. Указ. соч. С. 181-182.
общения» (Сталин, В. В. Виноградов и др.), или что «язык есть грамматика плюс словарь» (Сталин, Л. Витгенштейн и др.), или что «язык есть система (структура) вербальных знаков» (Сталин, Ф. де Соссюр и др.), и пр.
Для характеристики простого образа «языка», одобряемого обеими сторонами, достаточно самих высказанных И. Сталиным воззрений и примеров, представленных в работе явно не без участия помогавшего вождю лингвиста7, но одобренных и интегрированных в марксистскую схему самим вождем, под собственным именем и, по-видимому, собственной рукой.
«Язык» используется Сталиным как готовый и устоявшийся термин, не требующий длительных разъяснений, понятный ввиду всеобщего употребления в значении, которое санкционировано языковедческой и неязыковедческой традициями. «Язык» — это все слова, которые используются данным сообществом и которые подчиняются грамматическим правилам:
«Язык есть средство, орудие, при помощи которого люди общаются друг с другом, обмениваются мыслями и добиваются взаимного понимания»8;
«Развитие языка происходило не путем уничтожения существующего языка и построения нового, а путем развертывания и совершенствования основных элементов существующего языка»9;
«Что же касается основного словарного фонда и грамматического строя русского языка, составляющих основу языка, то они после ликвидации капиталистического базиса не только не были ликвидированы и заменены новым основным словарным фондом и новым грамматическим строем языка, а, наоборот, сохранились в целости и остались без каких-либо серьезных изменений»10;
«Звуковой язык, или язык слов, был всегда единственным языком человеческого общества, способным служить полноценным средством общения людей»11.
Автор статьи не склонен вдаваться в подробности разделения «языка» и «речи», скорее, просто смешивая их или признавая взаимозаменяемыми понятиями:
«Специфические слова и выражения, имеющие классовый оттенок, используются в речи не по правилам какой-либо "классовой" грамматики, которой не существует в природе, а по правилам грамматики существующего общенародного языка»12.
В инструментальной и морфологической (биологической) метафорах, используемых Сталиным и часто привлекаемых языковедами для прояснения сути этого объекта «в диахронии и синхронии», присутствуют все признаки предмет-
7 Более развернутые лингво-философские воззрения А. Чикобавы, совпадающие по вектору с высказанными у Сталина, см.: Чикобава А. С. Язык и «теория языка» в философии и лингвистике // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1973. Т. 32. Вып. 6; Он же. О философских вопросах языкознания // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1974. Т. 33. № 4.
8 Сталин. Указ. соч. С. 22.
9 Там же. С. 27.
10 Там же. С. 6.
11 Там же. С. 46. И др.
12 Там же. С. 40.
ного (телесного) восприятия «языка»: составленный из упорядоченных грамматикой вербальных элементов, он развивается во времени и в пространстве, как растение, и применяется в общении, как инструмент.
Между тем самоорганизующийся вербальный субстрат, констатированный автором и представленный как «язык», превращается в инструмент-растение (так же и в лингвистических исследованиях) в результате теоретического упрощения: для объяснения слово-содержащей коммуникации выделяется один из ее наиболее заметных элементов, назначается всецело ответственным за искомый «обмен мыслями» и принудительно отливается в инструментально-ботанические формы. Упрощение (опора на «телесность» слов и избыточная увлеченность био-инструментальной метафоризацией) становится очевидным на фоне более детальной картины «говорения/письма», в которой основные элементы построенной марксистом схемы — слово, смыслообразование, «обмен мыслями» — имеют принципиально иное наполнение, являются не тем, чем кажутся на первый взгляд.
Вербальные формы («слова»), которые якобы составляют «язык», который, в свою очередь, якобы обеспечивает взаимопонимание «носителей», а также примкнувших к ним других «знатоков языка», в действительности не обладают автономными семантическими валентностями (значениями, смыслами, семантикой) ввиду отсутствия в них собственных потенций на что-то указывать, что-то обозначать, иметь какие-то свойства. По этому критерию слова (как и любой вербальный субстрат) радикально отличаются от физических объектов (предметов), которым можно приписать признаки, наблюдаемые в самом теле предмета, — цвет, вес, размер, форму и пр.
В отличие от них, слова, чтобы получить какие-то условно приписываемые им семантические свойства, должны быть вовлечены в конкретную коммуникативную процедуру, в рамках которой обладатель сознания (единственный в мире источник «значений и смыслов», или «семантики») демонстрирует собственный способ использования вербальных клише (как, впрочем, и других, не вербальных, «знаков») в данном акте и придает доселе бессодержательной вербальной форме семантическое и грамматическое тождество.
Иными словами, смыслообразование в условно обособляемом теле знака (или во всех тех знаках «языка», о которых говорил марксист) возникает только при условии актуальной коммуникативной референции, которую, в отличие от автономного, ничейного и ничего не называющего«знака», можно наблюдать и понимать.
Так, понять слово [он] или [это], несомненно, может только тот обладатель сознания, кто наблюдает данный коммуникативный акт и следит за семиотическими действиями данного говорящего/пишущего, понимая его когнитивное состояние в момент использования «знака». Тот, кто использует слово [он] или [это] в речи или на письме, рассчитывает на понимание не слова (его как раз нельзя понять), а самого процесса семиотического воздействия (т. е. того, что делает актор здесь и сейчас). Точно такая же диспозиция наблюдается в отношении любого знака, в том числе любых иных слов («дейктических» или не-), которые возникают только в чьем-то акте и вне него не могут сами на что-то указать.
Так, лексемы, перечисленные марксистом в качестве аутентичных слов русского языка («'вода', 'земля', 'гора', 'лес', 'рыба', 'человек', 'ходить', 'делать', 'производить', 'торговать' и т. д.»13), вызывают какие-то смысловые ассоциации у русскоязычных «носителей» только потому, что они уже наблюдали и понимали данные клише в составе актуальных коммуникативных ситуаций. «Носитель», как и любой знаток, в меру своей компетентности извлекает из памяти доступный набор представимых случаев коммуникативной референции, реализованных с использованием данных клише и, абстрагируясь от подлинной — конкретной и личной — процедуры коммуникативного смыслообразования, т. е. «упрощая», приписывает представимый контент самим клише («словам»).
Однако определить конкретные семантические и грамматические валентности автономных, в том числе приведенных марксистом, слов в реальности невозможно ввиду недостаточности параметров, по которым можно было бы констатировать какую-то референцию. По «независимым» словам, не вовлеченным в коммуникативную процедуру, невозможно воссоздать содержание сознания какого-то коммуникативного актора (в данном случае марксиста), который в естественной процедуре семиозиса назначает «значения» используемым «телам» знаков. Именно поэтому каждое из приведенных слов не указывает на определенно понимаемый содержательный контент — лексический или грамматический. Так, «вода» в актуальном «контексте» может быть «поверхностью моря», «химическим соединением/веществом», «разбавленным до неприличия напитком», «малосодержательной информацией», «героем сказочного наррати-ва» и пр.; именительным или звательным падежом, или даже любым падежом, скажем, творительным в случае «словом [вода] может обозначаться...»
В семиотическом пространстве производить (или интерпретировать) значение/смысл может только обладатель сознания, а не язык и его единицы (слова, жесты, пиктограммы и пр.). Именно поэтому «единый язык» вовсе не гарантирует ментального единства говорящих: обладая «единым языком», они имеют далеко не тождественные когнитивные состояния как в момент данного семиотического акта, так и в общем когнитивно-эмоциональном статусе — мыслимые объекты, фокусы внимания, связи, признаки, ценности и оценки, компетенции, объем и содержание памяти, эмоции, планы, интенции и пр.
Марксист, таким образом, рассуждая о языке как об одинаковых грамматикализованных словах, говорит о пустом и бессодержательном объекте (который, к тому же, не имеет определенных контуров даже по критерию предметных форм, см. далее). Вопреки метафоре стоиков, повторенной и подтвержденной Соссюром и др., «означающим» в коммуникативном процессе, в том числе слово-содержащем, является не знак, а семиотический актор, принципиально отсутствующий в автономном теле знака и «языке». Его «означивания» («денотаты», объекты коммуникативной референции) распознаются в ходе интерпретации данной коммуникативной процедуры. Понимать можно только того, кто пользуется какими-то телами «знаков», в том числе вербальными, но не сам «знак» или «систему знаков». «Язык», о котором говорит марксист, не обладая
13 Сталин. Указ. соч. С. 10.
значениями и смыслами, не может представлять эвристической ценности, не может рассматриваться как тождественный объект исследования.
В свою очередь, решение вопроса о смыслообразовании — основного вопроса исследования любой знаковой последовательности — также лежит в совершенно иной плоскости, нежели представленная марксистом.
Простая (в том числе марксистская) схема смыслообразования, принимаемая по умолчанию со времени самых ранних попыток описать естественный вербальный процесс (напр., Платон), предполагает, что говорящий/пишущий отражает словами какое-то положение дел, подражает действительности, называет вещи/явления (напр.: «Кому это нужно, чтобы 'вода', 'земля', 'гора', 'лес', 'рыба', 'человек', 'ходить', 'делать', 'производить', 'торговать' и т. д. назывались не водой, землей, горой и т. д., а как-то иначе?»14) Поскольку заведомо странным было бы признавать, что в сфере сознания присутствуют сами «вещи», а не их ментальные образы, процесс называния/подражания обычно трактуется как констатация мыслей о вещах/явлениях (Аристотель, стоики и далее). Формируется, таким образом, отражательная парадигма объяснения вербального процесса: в словесной структуре отражаются мысли о вещах/явлениях, которые в идеальном случае должны соответствовать вещам/явлениям, какие они есть «на самом деле».
Такой логический крен в трактовке смыслообразования вербальной структуры некогда заставил Аристотеля вовсе исключить из логической («истино-назывательной») грамматики такие виды высказываний, как императивы, вопросы, высказывания о будущем, модальные высказывания и пр., поскольку они заведомо не могут соответствовать какому-то наличествующему «положению дел в мире». Однако отражательная парадигма, созданная автором «Органона» только для описания утверждений и отрицаний («грамматика»), по умолчанию закрепилась в науке о любом вербальном материале, вероятно, вследствие простого ощущения, что «любое слово что-то называет, именует».
Концепция «отражения действительности» и «мыслей о действительности, проявленных в слове», влечет за собой необходимость понимать общение как «обмен мыслями». Например:
«Обмен мыслями является постоянной и жизненной необходимостью, так как без него невозможно наладить совместные действия людей в борьбе с силами природы, в борьбе за производство необходимых материальных благ, невозможно добиться успехов в производственной деятельности общества, — стало быть, невозможно само существование общественного производства»15;
«именно благодаря грамматике язык получает возможность облечь человеческие мысли в материальную языковую оболочку»16.
«В чем же состоят специфические особенности языка, отличающие его от других общественных явлений? Они состоят в том, что язык обслуживает общество как средство общения людей, как средство обмена мыслями в обществе, как средство, дающее людям возможность понять друг друга и наладить совместную
14 Сталин. Указ. соч. С. 10.
15 Там же. С. 23.
16 Там же. С. 24.
работу во всех сферах человеческой деятельности — как в области производства, так и в области экономических отношений, как в области политики, так и в области культуры, как в общественной жизни, так и в быту»17.
«Обмен мыслями» (высказывание мыслей, отражение мыслей словами) используется языковедами и неязыковедами для объяснения несомненного: работы сознания при говорении/письме. Эта концепция вырастает из упрощающей констатации, что слова «языка» имеют общую для всех семантику и на что-то указывают. Коммунальные «знаки» по ошибке признаются «властителями дум» всех, кто пользуется этими знаками («хвост вертит собакой»).
Поскольку никакой элемент «языка» в действительности не может производить указание (иметь тождественную семантику, отражать значение/смысл и пр.) независимо от семиотического актора (который обладает эксклюзивным правом производить референцию в данном слово-содержащем акте семиозиса), вопрос о смыслообразовании оборачивается вопросом об «означаемом», втором необходимом компоненте «знака»: что «означивает» («называет», «именует») говорящий/пишущий, когда пользуется «знаками»?
С одной стороны, вполне очевидно, что ни на что иное, кроме собственных ментальных объектов, обладатель сознания «указывать» не может: в данном коммуникативном акте, который организуется данным обладателем сознания и иным образом в реальности не возникает, присутствует только то, что он лично произвел — фокусы его внимания, сформированные связи, избранные им каналы семиозиса и доступные в них «знаки», переживаемые и провоцируемые эмоции, предполагаемые им возможности мыслимого адресата понимать и реагировать, и пр.
С другой стороны, вполне очевидно и то, что «называть вещи именами», «отражать действительность посредством слов», «означивать вещи/явления», «подражать реальности словами», «высказывать мысли о вещах/явлениях» и пр. выглядит вполне бессмысленным занятием и потому не может быть принято как целевая причина («смысл») говорения/письма: дублирование реальности в вербальной форме (хотя к такому признанию склоняет предметная отражательная парадигма) не имеет смысла для говорящего/пишущего, поскольку вещи/явления/ мысли и без произнесения/написания их уже существуют, и их существование не нуждается в вербализации, копирующей реальность. Тем более, в результате называния/подражания/означивания никакой точной копии реальности возникнуть не может, а неточные знаковые копии не могут удовлетворить ни автора, ни адресата ввиду заведомой ненужности при наличии оригинала. Говорящий/ пишущий, в рамках отражательной парадигмы, предстает играющим в бессмысленную игру «назови вещи/явления/мысли словами», без всякого серьезного и разумного оправдания своих действий.
Очевидная субъектность любого семиозиса и бессмысленность «отражательной» деятельности заставляет предполагать, что говорящий/пишущий (а также «показывающий», «жестикулирующий» и пр.) занимается не копированием и не отражением (не «высказыванием мыслей»), а чем-то иным.
17 Сталин. Указ. соч. С. 86.
В действительности семиотический актор, использующий слова и/или иные знаки, исполняет нужную и важную задачу — совершает попытку опосредованного воздействия на внешнее когнитивное состояние, чтобы целенаправленно изменить его в данный момент, в соответствии с собственным замыслом.
Смыслообразование в любом — оловосодержащем и/или не содержащем слов — семиозисе состоит, таким образом, в преследуемой актором новизне, целенаправленной попытке трансформировать сознание мыслимого адресата, привести его в такое состояние, которого еще не было до настоящего момента в данных мыслимых условиях. Мыслимая новизна (достижение еще не существующего статуса внешнего сознания) по определению не присутствует в «языке» и его элементах («знаках»), но составляет более достоверную, чем «отражение», причину, по которой семиотический актор берет на себя труд выйти в коммуникативное пространство. Смысл говорения/письма (а также демонстрации, жестикулирования, других форм семиозиса и их комбинаций) возникает только тогда, когда действия обладателя сознания отвечают на вопрос «с какой целью, для чего?» Ответить на этот вопрос позволяет не концепция отражения («говорения мыслей», «указания на объекты» и пр.), а коммуникативная концепция актуального опосредованного воздействия, производимого данным семиотическим актором18.
Соответственно, искомым «означаемым» любой знаковой последовательности является акциональное («воздейственное») когнитивное состояние семиотического актора, занятого в данный момент достижением изменений во внешних когнитивных статусах. Внутренние когнитивные состояния, в том числе желание добиться каких-то внешних изменений, скрыты и потому не действенны («не-акциональны») вовне обладателя сознания. Без намеренных эксплицированных «намеков на желаемые изменения» (эти «намеки» и представляют собой «знаковые последовательности») произвести опосредованное воздействие на иное(-ые) сознание(-я) невозможно. В отличие от предметной реальности, которая готова трансформироваться от физического воздействия актора непосредственно, без каких-либо опосредующих «знаков», — изменить внешнюю когницию семиотический актор может только «неконтактными» эксплицированными способами, демонстрируя, каких изменений от адресата он хотел бы добиться в момент семиозиса: чтобы тот узнал о событии, ответил на вопрос, согласился сделать что-то, испугался, раскаялся, обрадовался, обратил внимание, проявил сочувствие и пр. Вне когнитивных режимов данного семиотического актора смысло-образование знаковой структуры не имеет реальных оснований, не может быть осмыслено и объяснено.
Поэтому «язык», констатированный марксистом на основе предметных форм и опрометчиво представленный формально-содержательным единством, гарантирующим «обмен мыслями», не выдерживает проверки нюансированной реальностью коммуникативного акта. Семиотические акторы не «обмениваются мыслями», не «высказывают мысли», а производят попытки опосредованных
18 Об этом см.: Вдовиченко А. В. С возвращением, автор, но где же твой текст и язык? О вербальных данных в статике и динамике. Часть 1 // Вопросы философии. 2018. № 6. С. 156-167; Часть 2 // Вопросы философии. 2018. № 7. С. 57-69.
воздействий (различной меры успешности). Предметные формы «языка» сами не обладают никаким «акциональным» (смыслообразующим) наполнением, лишены динамического (смыслообразующего) начала, и поэтому не имеют оправданной ценности. По мере того они не способны быть самостоятельными тождественными объектами изучения и описания. Смыслообразование (главное в любой знаковой процедуре) не является следствием «языка», не является функцией «слов». Напротив, сам вербальный «язык», искусственно конструируемый на основе коммуникативной типологии как вспомогательное средство доступа к индивидуальным режимам сознания, является следствием коммуникативного смыслообразования. Неправота любой упрощающей концепции (марксистской или лингвистической) состоит в вольно-невольной подмене источника семантики, в приписывании «языку» того, чем он в принципе не может быть. Действует и понимается актор, действующий и понимаемый в системе гораздо более сложных (многофакторных и многоканальных) параметров, среди которых вербальные клише составляют лишь несамостоятельную часть.
Список литературы
Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и марризм. М.: Наука, 1991. Вдовиченко А. В. С возвращением, автор, но где же твой текст и язык? О вербальных данных в статике и динамике // Вопросы философии. 2018. № 6. С. 156—167; № 7. С. 57-69.
Гаспаров Б. М. Сталин и «Курско-Орловский диалект»: заметки на полях дискуссии //
Вестник ПСТГУ. Сер. III: Филология. 2022. Вып. 72. С. 20-28. Звегинцев В. А. Что происходило в советской науке о языке? // Вестник Российской академии наук. 1989. № 12. С. 11-28. Слюсарева Н. А., Страхова В. С. История языкознания: Пособие для студентов-заочников. М., 1976. Вып. 7. Сталин И. Марксизм и вопросы языкознания. М.: Государственное издательство политической литературы, 1953. Чикобава А. С. О философских вопросах языкознания // Известия АН СССР. Отделение
литературы и языка. 1974. Т. 33. № 4. С. 312-319. Чикобава А. С. Язык и «теория языка» в философии и лингвистике // Известия АН СССР.
Отделение литературы и языка. 1973. Т. 32. Вып. 6. С. 428-438. Эпштейн М. Как Сталин марксизм разлагал: К 70-летию брошюры «Марксизм и вопросы языкознания», или Почему мы и сегодня шествуем сталинским путем? // Новая газета. 2020. 24 августа.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo gumanitarnogo universiteta. Seriia III: Filologiia.
Andrei Vdovichenko, Doctor of Sciences in Philology, Leading Researcher, Institute of Linguistics of the Russian Academy of Sciences;
Professor,
St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities
Moscow, Russia an1vdo@mail.ru https://orcid.org/0000-0003-4814-9042
2021. Vol. 72. P. 9-19
DOI: 10.15382/sturIII202272.9-19
A Simplified Standard of the "Language" in I. Stalin's Marxism and Issues in Linguistics From the Past to the Present and Beyond
Abstract: In a number of newspaper publications by I. Stalin (summer 1950), later combined in the form of a separate work Marxism and Issues of Linguistics (1953), the interpretation of the main issues of the theory of the verbal process ("language") is generally consistent with traditional (including modern quantitatively predominant) linguistic views, among which the focus is the subject-instrumental perception of "linguistic unity" and attributing to it a semantic function, or the function of sense formation. This article outlines aspects of criticism of the Stalinist and, in general, linguistic understanding of "language" from the point of view of the communicative model. The Marxist-linguistic consensus emerges from a simplistic view of the word-containing semiotic process. Stalin's views are presented in the article as an illustration of any vulgarising approach to sign-containing influence. A simplified (linguistic) model of a word-containing semiotic process is the result of excessive attention to the verbal substrate ("words"), an attempt to present verbal units as self-organised semantic-formal modules responsible for everything that happens in the field of communicative sense formation. The ineffectiveness of the theoretical verbal construct "language" (and "speech") lies in the imposition of its own action on verbal "bodies", while the generation of meaning in natural word-containing communication is entirely carried out by the complex (polymodal, multichannel) personal influence of the semiotic actor.
Keywords: semiotic impact, language, speech, grammar and vocabulary, Stalin's Marxism and Issues in Linguistics, Marxist-linguistic consensus on language, communicative model of word-containing semiosis, traditional ideas about language, cognitive state, consciousness, criticism of the language model.
A. Vdovichenko
References
Alpatov V. (1991) Istoriia odnogo mifa: Marr i marrizm. Moscow (in Russian).
Chikobava A. (1973) "Iazyk i 'teoriia iazyka' v filosofii i lingvistike". Izvestiia ANSSSR. Otdelenie literatury i iazyka, vol. 32/6, pp. 428—438 (in Russian).
Chikobava A. (1974) "O filosofskikh voprosakh iazykoznaniia". Izvestiia AN SSSR. Otdelenie literatury i iazyka, vol. 33/4, pp. 312—319 (in Russian).
Epshtein M. (2020) "Kak Stalin marksizm razlagal: K 70-letiiu broshiury "Marksizm i voprosy iazykoznaniia". Pochemu my i segodnia shestvuem stalinskim putem?" Novaia gazeta, 24 August (in Russian).
Gasparov B. (2022) "Stalin i 'Kursko-Orlovskii dialekt': zametki na poliakh diskussii". Vestnik PSTGU. Ser. III: Filologiia, vol. 72, pp. 20-28 (in Russian).
Sliusareva N., Strakhova V. (1976) Istoriia iazykoznaniia. Moscow, vol. 7 (in Russian).
Vdovichenko A. (2018) "'S vozvrashcheniem, avtor, no gde zhe tvoi tekst i iazyk?': o verbal'nykh dannykh v statike i dinamike". Voprosy filosofii, no. 6, pp. 156-167; no. 7, pp. 57-69 (in Russian).
Zvegintsev V. (1989) "Chto proiskhodilo v sovetskoi nauke o iazyke?" Vestnik Akademii Nauk, no. 12, pp. 11-28 (in Russian).
Статья поступила в редакцию 30.04.2022
The article was submitted 30.04.2022
