CC BY
12
Вестник ПСТГУ Серия III: Филология.
Андрей Викторович Вдовиченко, доктор филол. наук. ИЯз РАН, ПСТГУ Российская Федерация, 125009, г. Москва, Большой Кисловский пер. 1 стр. 1;
г. Москва, ул. Иловайская, д. 9.
an1vdo@mail.ru ОИСГО: 0000-0003-4814-9042
2019. Вып. 60. С. 29-42
БО1: 10.15382МигШ201960.29-42
Соотношение когнитивного процесса
И СЕМИОТИЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ В ЯЗЫКОВОЙ И КОММУНИКАТИВНОЙ моделях: ЭКСПЕРИМЕНТ «ЗАПИСЬ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ СИМВОЛОВ ПО ПАМЯТИ»*
Аннотация: В статье приводится описание эксперимента «Запись последовательности знаков по памяти», проведенного с целью обозначить соотношение когнитивного процесса и семиотического действия с точки зрения различных теоретических моделей — коммуникативной и языковой. На основании полученных данных можно утверждать, что в деятельности сознания не участвует вербальный компонент (что прямо противоречит языковой модели говорения/ письма). Акты запоминания, планирования, выбора стратегий, решения задач, внутреннего хронометрирования при запоминании и предъявлении результатов запоминания совершаются без участия слов какого-либо языка. Любые знаки, в том числе слова, относятся к сфере семиотического действия. Ввиду того что семиотическое действие направлено на изменение внешнего когнитивного состояния адресата, смыслообразование в семиотическом (коммуникативном) действии имеет акциональную (совершительную, воздействующую) природу и немыслимо вне когнитивного состояния автора действия. Если знак не вовлечен в конкретное коммуникативное действие, его значение невозможно установить. Ввиду этого значение элементов языка (а в языке нет коммуниканта и коммуникативного действия) не могут обладать понимаемым значением (смыслом). Наоборот, несуществующие в языке единицы могут становиться знаками в коммуникативном действии благодаря тому, что производится и понимается семиотическое действие коммуниканта, или сам коммуникант, занятый опосредованным воздействием на постороннее сознание.
Ключевые слова: когнитивный процесс, семиотическое воздействие, коммуникативное действие, эксперимент, знаки, коммуникативная модель, языковая модель, смыслообразование, когнитивное состояние
* Статья подготовлена при поддержке РНФ, грант № 17-18-01642 «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели», в Институте языкознания РАН.
А. В. Вдовиченко
Статья подготовлена на основе результатов пилотного эксперимента, который был проведен автором 10.05.2018 г. среди участников исследовательской группы, работающей по проекту РНФ «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели» (2017—2019).
Цель организованного взаимодействия между экспериментатором и испытуемыми состояла в том, чтобы в итоге получить основания для наблюдений и соответствующих выводов о соотношении работы сознания (когнитивного процесса) и семиотического действия.
Ввиду принципиально иных подходов к смыслообразованию в семиотическом процессе и к так называемому языку, постулированных в коммуникативной модели1, выяснение этих отношений приобретает новую актуальность.
Признание говорения (письма) частью семиотического процесса, в основании которого лежит осознанное намерение опосредованного воздействия на представимое постороннее сознание2, вносит существенные коррективы в интерпретацию знаков, в частности вербальных знаков и естественного говорения/письма.
Прежняя, языковая, модель, в рамках которой работа сознания и вербальный процесс скорее виделись единым целым (единством мысли и вербальной формы) и определялись как «высказывание мысли», «озвучивание мысли», «словесное оформление мышления» «словесное обнаружение когнитивного процесса», «вербализация мышления» и пр.3; вводит избыточно тесную прямоточную связь между актами сознания и вербальными данными.
В языковой модели (она же — спонтанная, статическая, архаичная4) способность человека мыслить и способность говорить представляются фактическим тождеством, вероятно вследствие априорного признания того, что 1) при говорении (письме) нельзя не констатировать какой-то статус активного сознания, что 2) при говорении индивидуальное сознание совершает выход за свои пределы, как-то обнаруживает содержимое прежде непроницаемого «черного ящика», и что 3) сказанное (прорвавшееся из «черного ящика») может быть понято другим сознанием. Весь этот явно сознательный, обнаруживаемый и понимаемый процесс якобы не может не иметь организующего принципа, «единой валюты», общего кода, охватывающего все понимающие друг друга сознания: одно сознание мыслит, обнаруживая себя «языком», другое также мыслит, тем же «языком» понимая сказанное. Вербальный код («язык»), таким образом, с неизбежностью становится участником когнитивного процесса как на стадии мышления-говорения («обнаружения и отражения состояния сознания»), так и на стадии мышления-понимания («распознавания слов»), присутствуя и в сознании, и в говорении как единый знаменатель, общая составляющая, единый механизм.
1 Вдовиченко А. В. Расставание с «языком»: Критическая ретроспектива лингвистического знания. М., 2008.
2 Вдовиченко А. В. О несамотождественности языкового знака. Причины и следствия «лингвистического имяславия» // Вопросы философии. 2016. № 6; Вдовиченко А. В., Тарасов Е. Ф. Вербальные данные в составе коммуникативного действия: язык, текст, автор, интерпретатор // Вопросы психолингвистики. 2017. Вып. 4 (34). С. 22—39.
3 См., например: Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. М., 2005.
4 См. Вдовиченко А. В. Расставание с «языком».
В результате переплетения вербальных данных с сознанием (мышлением) и вычленения в этом клубке словесного языка как единого принципа организации возникают привычные для языковеда понятия: значение слова (где фонетическому комплексу приписывается собственная способность иметь некое содержание; единица становится «словом-мыслью», «морфемой-мыслью», «высказыванием-мыслью», «текстом-мыслью» и пр.), концепт (посредством которого в области сознания «носителей языка» резервируется единый, маркированный каким-то словом, участок тождественных референций и связей), языковая картина мира (с помощью которой сознанию носителя вменяется быть опутанным «языком», т. е. сетью слов, которыми он якобы мыслит и говорит; ввиду своей всеохват-ности «языковая картина мира» с легкостью превращается в просто «картину мира», поскольку все сознательные процедуры якобы схвачены и пронизаны языком, ср. «русский мир»).
Все это прямо противоречит реальному положению дел, наблюдаемому в процессах мышления и говорения: значение слова не обнаруживает автономии от индивидуальных когнитивных состояний, которые, в свою очередь, не обнаруживают тождества в понимании формально единых слов (ср.: невозможно найти значение автономных слов «я», «модель», «бог», «идти», «жидкий», «да» и пр.); для интерпретации слова всегда необходим так называемый контекст, что прямо свидетельствует об отсутствии самостоятельного значения в данном фонетическом (графическом) комплексе; подобно словам, концепты не существуют в единообразной форме в различных сознаниях, не заданы сетью мнимо-единого языка и мнимо-единой сетью культуры, не демонстрируют единых референтов и связей в сознаниях «носителей единой культуры и языка» (ср. представленные в различных сознаниях концепты «атом», «море», «играть», «эллинизм», «паста», не говоря уже об «это», «пока», «походу», «поэтому» и пр.); языковая картина мира в этих условиях не может быть зафиксирована ни в субъектном, ни в интерсубъектном пространстве (ср.: все «носители» русского языка и культуры, то есть практически все субъекты «языковой картины мира», говорят о «восходах» и «закатах» солнца, но при этом только от тридцати до сорока процентов из них осознанно исповедуют геоцентрическую модель наблюдаемой Вселенной).
Слишком тесное сопряжение произносимых слов и возникающего смысла (значения) составляет главную проблему языковой модели: смыслообразование, с точки зрения сторонника языка, осуществляется посредством слов, и ввиду этого объяснение смыслообразующего говорения (письма) неизбежно становится приписыванием значений словам, которые — коль скоро речь идет о смысле (значении) — должны быть в рамках модели привязаны также и к когнитивным процессам.
Между тем смыслообразование в коммуникативных процедурах может производиться самыми разными способами, в том числе без каких-либо слов. Более того, пониматься (интерпретироваться) могут даже несемиотические действия обладателя сознания5. Кроме того, любой семиотический процесс всегда явля-
5Вдовиченко А. В. Акциональное смыслообразование: что порождается и понимается в естественном коммуникативном процессе // Вопросы психолингвистики. 2018. № 3 (37). С. 112-125.
ется многоканальным и многофакторным, что не дает возможности приписать словам, и без того несамостоятельным и непонятным, весь объем смысла. И кроме того, язык в принципе лишен возможности производить смыслы, поскольку источником смыслообразования может выступать только индивидуальное сознание, принципиально отсутствующее в «языке» (именно поэтому, например, в языке могут сосуществовать два взаимоисключающих суждения, что в принципе несовместимо с корректным мышлением: «Земля имеет форму шара» и «Земля не имеет форму шара»).
На фоне возникающей странности (с одной стороны, употребление знаков, не имеющих собственного тождества и нуждающихся в контексте для их понимания, с другой стороны, порождение вполне определенного смысла в личных коммуникативных действиях) экспериментальные данные о соотношении вербального материала и актов сознания могут оказаться небесполезными. При этом, ввиду неявности внутренних процессов сознания, эксперимент должен быть достаточно прост, чтобы исключить возможности двойственных интерпретаций. Для коммуникативной модели предъявить решение проблемы, с которой не справляется языковая модель, — значит заручиться еще одним очевидным преимуществом.
Итак, организованное между коллегами взаимодействие (эксперимент) по замыслу автора-экспериментатора должно было создать такие условия для семиотической деятельности, которые бы в совокупности позволили акцентировать естественные свойства наблюдаемых феноменов. В том же смысле (как это признавал и У. Чейф6) можно опираться на любые естественные формы коммуникации для получения значимых выводов о когнитивных и коммуникативных процессах7.
Описание эксперимента. Испытуемым (восемь человек, представлявших различные возрастные группы начиная от 25 лет и принадлежащих к социальной группе «С высшим образованием») были продемонстрированы три последовательности знаков, каждая из которых ни в какой своей части не содержала, по мнению экспериментатора, никаких коннотаций со словами русского языка, «носителями» которого являются испытуемые:
1) бдолутавегмар_жалми_вайикрот_003;
2) arnoleturah_grolta_orb_303;
3) =
Каждая последовательность знаков демонстрировалась отдельно в течение двадцати секунд, после чего испытуемые по условиям эксперимента должны были по памяти воспроизвести на опросных листах (в графическом режиме) увиденную последовательность в течение двух минут. Результаты этой работы
6 См.: Chafe W. The Pear Stories: Cognitive, Cultural, and Linguistic Aspects of Narrative Production. Norwood: 1980; Mazur I., Chmiel A. Towards common European audio description guidelines: Results of the Pear Tree Project, Perspectives // Studies in Translatology. 2012. Vol. 20 (1).
7 Кибрик А. А. Когнитивные исследования по дискурсу // Вопросы языкознания. 1994. № 4. С. 128.
анализировались. Происходившее в ходе эксперимента по его завершению обсуждалось между экспериментатором и испытуемыми. Была сделана видеозапись.
В ходе выполнения задания все испытуемые относительно точно воспроизвели первые две последовательности знаков (точно — четверо испытуемых, остальные — с небольшими вариациями), третью последовательность воссоздать по памяти не удалось никому в сопоставимом с исходным вариантом тождестве: результаты сильно варьировались, в основном последовательность была воссоздана даже без соблюдения количества и порядка составляющих. При этом испытуемые полагали своей целью по возможности точное воспроизведение показанного образца, в то время как для экспериментатора и поставленных им целей результат работы испытуемых был не важен. В фокусе внимания экспериментатора был сам процесс записи по памяти, а также последующие свидетельства испытуемых о том, каким способом воспроизводились показанные знаки.
Для интерпретации эксперимента ключевое значение имели те пункты, на которые участники в ходе последующей дискуссии могли согласиться («одобрить»), поскольку одобрение (внутреннее согласие и признание непротиворечивым) является основанием любого знания, вовлекаемого в интерсубъектные взаимодействия.
Среди «одобренных» результатов нужно отметить следующие:
1. То, что делали испытуемые, можно считать сознательной (когнитивной) деятельностью, работой сознания, мыслительным процессом: мотивация и принятие решения, запоминание последовательности «знаков» (1) бдолутавегмар_жал-ми_вайикрот_003;
2. arnoleturah_grolta_orb_303;
3. подбор оптимальных стратегий их запоминания, воспроизведение увиденного и запомненного, соотнесение своих действий на каждой стадии с осознанными условиями исполняемой задачи, учет времени выполнения задания и пр. Процесс взаимодействия между экспериментатором и испытуемыми можно считать фактом комплексной коммуникации: экспериментатор просил участников выполнить его инструкции, испытуемые согласились это сделать и затем участвовали в обусловленной интеракции. На протяжении всего взаимодействия между экспериментатором и испытуемыми использовались аудиальный и визуальный каналы, заранее созданные в сознании фреймы (канал оперативной и долгосрочной памяти), ситуативное внимание, знаковый канал в фонетическом и графическом режиме, внутренний и внешний хронометраж и др. В этом можно видеть комплексность коммуникативно-когнитивной процедуры, свойственную любой естественной коммуникативной интеракции.
4. Стратегии запоминании (или избираемые инструменты когнитивной деятельности при исполнении поставленной задачи), согласно свидетельствам самих испытуемых, были различные: кто-то полагался на фонетическую составляющую, заучивая фонетическую форму наизусть там, где это было возможно (в последнем случае это было заведомо невозможно), кто-то разбивал на группы и тоже опирался на фонетическую форму, кто-то выявлял структуру надписей и порядок (места) элементов, кто-то создавал частичные мнемосхемы из извест-
ного ему багажа образов (один из участников, например, запомнил [вайикрот] путем ассоциирования с возможным для него высказыванием [вау, крот!]), кто-то запомнил отдельные слова-образы («крот», orb, 303) и пр. Действия по запоминанию можно назвать работой сознания, суть которой, помимо всего прочего, в таких случаях служебная: она состоит в поиске способов исполнения осознанных задач и достижения некой осознанной цели. Каждый находил способы исполнения задач и достижения целей в соответствии со своими способностями, возможностями, привычками, предпочтениями и пр.
5. Когнитивные процессы, связанные с запоминанием и последующим представлением результатов запоминания, каждый испытуемый производил без привлечения вербальных данных. При обсуждении результатов эксперимента никто из испытуемых не мог констатировать участие слов (вербальных конструкций) в этом процессе на стадии от зрительного фиксирования образа «знаковой последовательности» до предъявления результатов записывания включительно.
6. Результаты работы каждой индивидуальной когнитивной деятельности были представлены в виде воспроизведенных надписей, что можно рассматривать как ответное действие участника коммуникативной интеракции: запись каждого участника на листе представляла собой опосредованную сознанием реакцию на стимул, полученный извне (подобно репликам в диалоге или паре «вопрос-ответ»).
Здесь, на фоне признанных участниками положений, можно сформулировать важные, интересующие нас в рамках статьи выводы о соотношении работы сознания и семиотического действия, изложенные далее в виде вопросов-ответов:
1. Можно ли идентифицировать когнитивный процесс и семиотический процесс, ставя между ними знак равенства или хотя бы приблизительного равенства (как по умолчанию поступают сторонники языковой модели) ?
На основании наблюдений и самонаблюдений над когнитивной деятельностью испытуемых при решении задач запоминания (выбор способов, деление на группы символов, ассоциирование с известными объектами, отслеживание времени и пр.) можно утверждать, что акты сознания протекают независимо от вербальных данных (см. также выводы к другому эксперименту)8.
2. Можно ли считать какую-либо знаковую последовательность «отражением мысли»?
В отношении нашего случая тому, кто желает видеть в знаковой последовательности прямое «отражение мысли», придется признать, что каждый из испытуемых думал то, что написал (то, что было его «мыслью»). Так, «мысль» испытуемого, изложенная кириллицей и цифрами, выглядит (звучит) следующим образом: «бдолутавегмар_жалми_вайикрот_003»; другая «мысль», записанная латиницей, выглядит (звучит) так: «arnoleturah_grolta_orb_303». Не говоря уже о пиктографических (незвучащих и фонетически невоспроизводимых) символах в третьем случае: (если бы испытуемые воспроизвели их
8 Вдовиченко А. В. Факт сознания и коммуникативное действие: краткий эксперимент // Вопросы психолингвистики. 2019. Вып. 2 (36).
в правильном виде). Ввиду невозможности приписать испытуемым такие «мысли» и такую «когнитивную деятельность», нужно признать в их сознании иные — не вербальные и не знаковые — формы когнитивной деятельности в момент записывания последовательностей символов.
3. Можно ли считать полученные последовательности символов результатом деятельности сознания?
Безусловно, да. Каждая из надписей, воссозданная испытуемыми, возникла в результате сложных процедур анализа, запоминания, хранения, воспоминания — т. е. когнитивных процессов. Ни одна из надписей не возникла сама собой. Однако каждая из них, обнаруживая результат деятельности сознания, отражает состояние сознания испытуемых не прямо, а косвенно: процесс запоминания (методы, приемы, стратегии, мотивации, образы и пр.) и другие процессы не могли быть непосредственно наблюдаемыми, но о них можно было судить по косвенным результатам — произведенным записям.
4. Если испытуемый не выражал посредством записи свою мысль, то можно ли считать коммуникативным воздействием (семиотическим поступком) то, что производил испытуемый?
Каждый испытуемый — посредством воспроизведения символьных последовательностей — производил воздействие на мыслимое им внешнее когнитивное состояние (на активное сознание, носителем которого в данном случае был экспериментатор). Если бы испытуемый остался в пределах своего сознания и ничего не изобразил бы на листе, такой участник не смог бы изменить когнитивное состояние адресата путем семиотических процедур, предполагаемых введенными условиями (или довольно радикальным образом нарушил бы существующую договоренность о взаимодействии в рамках эксперимента). Без семиотического поступка (изображения запомненной последовательности «знаков») испытуемый не мог бы заставить адресата (экспериментатора) получить какое-то представление о его когнитивном состоянии и вписаться в условия коммуникации (участие в эксперименте на данных условиях было оговорено заранее)9. Без произведенного со стороны испытуемого коммуникативного воздействия на постороннее сознание адресат не мог бы судить о когнитивной деятельности испытуемого. Со стороны каждого участника сначала имел место акт сознания (выбор способов запоминания, вариативная процедура запоминания, ассоциирование с внутренними ресурсами индивидуальной памяти и пр.), а затем производилось коммуникативное (воз)действие, выразившееся в изображении запомненной (с помощью избранных способов) последовательности «знаков». 5 Можно ли считать знаками символы, которые воспроизводились испытуемыми? Если да, то что они обозначали?
Общение, несомненно констатируемое между экспериментатором и испытуемым, вынуждает искать знаки, с привлечением которых совершаются семиотические действия (чем последние отличаются от несемиотических, некоммуникативных действий). Однако в нашем эксперименте знаки обнаруживаются не
9 О различии коммуникативного и внутреннего мыслительного процессов см.: Вдовичен-ко А. В. Факт сознания и коммуникативное действие: краткий эксперимент.
без усилий. Чтобы предъявить искомый знак, ключевым вопросом становится выбор методологии, или теоретической модели.
Языковая модель предполагает, что общение происходит «знаками языка», которые отвечают за смыслопорождение. Именно таких знаков и не наблюдается в предложенном случае: бдолутавегмар, жалми, grolta, и др. не являются представителями никакого «языка». В предложенной процедуре нет привычного языкового смыслопорождения, которое якобы организуется словами, означающими нечто. Знаки, использованные в экспериментальном общении, не являются конвенциональными, не входят ни в один из списков и классов языковых феноменов. На фоне того, что коммуникация между экспериментатором и испытуемыми все же реализовалась посредством «странных» знаков, языковая модель смыслообразования не может дать этому объяснения, не срабатывает как теоретический инструмент.
Кроме того, в рамках языковой модели знаки просто не могут быть предъявлены в качестве определенных элементов-слагаемых: на любом отрезке вовлеченной в коммуникацию «знаковой» последовательности (1) бдолутавегмар_ жалми_вайикрот_003; 2) arnoleturah_grolta_orb_303; 3)
можно выделить различные «знаки», в зависимости от принятого критерия. Например, можно посчитать «знаком» [бдолутавегмар]. Или посчитать данный «один знак» состоящим из 13-ти букв-«знаков», или из 5-ти слогов-«знаков», или двух слов-«знаков» («бдолут» и «авегмар»). Или посчитать, что этот знак входит в «предложение» [бдолутавегмар_жалми_вайикрот_003], которое само является «знаком», и пр.
То же самое происходит и со вполне легитимными языковыми знаками. Так, невозможно сказать, сколько «знаков» в слове модель или в предложении он идет. Поэтому вообще непонятно, о каких знаках в языковой модели идет речь.
Чтобы объяснить смыслопорождающую коммуникацию в проведенном эксперименте, необходимо прибегнуть к коммуникативной модели, которая исходит из простой очевидности: пониматься (производить смыслообразование) может только коммуникативное (воз)действие, в котором единственным возможным источником смысла является личное когнитивное состояние автора семиотического действия10. Если на основании комплекса параметров (общегуманитарных, ситуативных, визуальных, аудиальных, осязательных и пр.) оно может быть установлено, то может быть установлен и смысл производимого автором семиотического поступка (говорения или написания слов, рисования, показывания картинок, издавания каких-то звуков, жестикулирования, демонстративного поведения и пр.). В свою очередь, условно выделяемым знакам (словам, звукам, фонемам, словосочетаниям, предложениям и пр.) могут быть — столь же условно — приписаны какие-то «значения» в рамках личного семиотического воздействия.
В нашем случае экспериментатор и испытуемые вполне продуктивно пообщались «не-словами языка». Несмотря на отсутствие языковых знаков с их значениями, успешная коммуникация имела место как раз потому, что воссо-
10 См.: Вдовиченко А. В. О несамотождественности языкового знака. Причины и следствия «лингвистического имяславия».
зданными надписями испытуемые свидетельствовали о своем когнитивном состоянии (в данной обусловленной ситуации), а адресат на этом основании мог вполне адекватно интерпретировать когнитивный статус испытуемых.
Иными словами, написанием «жалми», «атоЬШгаЬ» (и даже ■и пр. испытуемый исполнял коммуникативную задачу (производил оговоренное в рамках эксперимента семиотическое воздействие на адресата-экспериментатора), а тот, в свою очередь, восстанавливал — в том числе по этим «знакам» — состояние сознания каждого испытуемого в момент производимого опосредованного воздействия (то есть понимал личные семиотические поступки).
Нужно признать, что точно таким же образом дело обстоит и с «языковыми знаками»: подобно знаку [жалми], вне коммуникации являются бессмысленными (в том числе не имеющими тождественной референции) такие знаки русского языка, как «я», «модель», «бог», «идти», «жидкий», «да» и все прочие. Если «знаки» рассматриваются как элементы «языка», т е. берутся вне индивидуальной когнитивной деятельности, в которой с их участием производятся семиотические воздействия, у таких «знаков» нет шансов стать подлинным единством «означающего и означаемого» — на что-то указывать, с чем-то ассоциироваться, иметь какое-то значение. Референцию, ассоциирование, наделение конкретным значением и коннотациями производит только коммуникант. Его семиотический поступок, в отличие от автономного языкового знака, можно понимать.
В нашем эксперименте когнитивная деятельность испытуемых не может быть поставлена под сомнение. В совершаемом коммуникативном действии она проявилась косвенно (как и всегда в семиотическом процессе). На основании «знака в действии» о ней можно было судить, значит, условный знак «жалми» и др. исполнил свою смыслопорождающую функцию.
Иначе говоря, экспериментатор, видя «странные» символы в написании испытуемого, понимал не [ато1еШгаЩ и пр., а каждого отдельного участника, вступившего с ним в коммуникацию в известных параметрах интеракции. В случае с менее причудливыми знаками («я», «модель», «бог», «идти», «жидкий», «да») пониманию точно так же подлежит коммуникант, а не автономный знак: что имел в сознании конкретный коммуникант, сказавший [я], [модель], [бог] и пр. в составе мыслимой коммуникативной синтагмы. В организованной экспериментальной коммуникации «бдолутавегмар_жалми» и пр. стало знаком ввиду способности «тела потенциального знака» иметь значение в связи с личной актуальной когнитивной деятельностью и коммуникативным действием. Всю эту странную процедуру с употреблением необычных знаков можно понять только в рамках параметров коммуникации, известных данным участникам. Вне параметров, известных данному коммуникативному коллективу, никаких «значений» в «жалми» и <^гока» обнаружить было бы невозможно (то же — в случае употребления знаков «я», «модель», «бог», «идти», «жидкий», «да» и пр.). Благодаря странным знакам (как, впрочем, и благодаря осознанным параметрам ситуации семиотического воздействия) состоялась коммуникация между экспериментатором и испытуемыми, в которой производили смыслы и понимались авторы семиотических воздействий (то же — в случаях менее причудливой коммуникации с привлечением «обычных знаков языка»).
Таким образом, соотношение акта сознания и акта семиозиса (с вовлечением вербальных данных) интерпретируется по-разному, в зависимости от принятой теоретической модели:
Критерий сравнения Языковая модель Коммуникативная модель
Источник смысло-образования: кто/что понимается в вербальном процессе Вербальные знаки Автор семиотического воздействия, его когнитивное состояние на стадии (замысла) действия
Тождество вербальных знаков Знаки тождественны (одинаково понимаемы) для «носителей языка» Знаки не могут обладать тождеством (одинаково пониматься) вне личного коммуникативного действия
Мысль (когнитивная деятельность) и вербальные знаки Когнитивная деятельность прямо обнаруживается в сказанном/написанном Когнитивная деятельность отражается в сказанном/написанном опосредованно, смысл сказанного всегда нуждается в интерпретации
Цель говорения/ письма Обнаружение мысли, высказывание мысли Воздействие на внешнее когнитивное состояние, мысль остается на стадии планирования и учета параметров коммуникации (ср. говорение лжи)
Семиозис внутренних когнитивных процессов Знаковая деятельность (семиозис) охватывает когнитивную сферу носителя сознания. Обладатель сознания «думает словами» В процессах мышления отсутствует знаковый семиозис (на собственное когнитивное состояние не нужно производить воздействия таким же способом, как на внешнее)
Механизм смысло-образования Суммирование значений слов для установления смысла сказанного Интегрирование осознанных параметров (в том числе сказанных/написанных слов) для установления/трансляции личного семиотического (коммуникативного) действия
Единицы коммуникативного смысло-образования Вербальные единицы (слова, морфемы, звуки, предложения и пр.) Факт личного семиотического воздействия, условно выделяемые знаки (слова, жесты, картинки, выражения лица и пр.) и параметры ситуации воздействия
Детерминирование когнитивных процессов «языком» Детерминирование сознания словами прямо следует из языковой концепции «знак-значение» Детерминирование отсутствует ввиду свободы сознания от вербальных клише, которые нужны только для внешних семиотических воздействий
На основании данных эксперимента более реалистичной (хотя чуть более сложной) представляется коммуникативная модель. В проведенном и описанном эксперименте продемонстрировано, что:
• источником смыслообразования в «причудливых символах», записанных испытуемыми, является когнитивное состояние коммуниканта, производящего коммуникативное воздействие: смысл, производимый автором каждой «причудливой надписи», состоял в том, чтобы успешно поучаствовать во взаимодействии «экспериментатор-испытуемый» в обусловленных параметрах данного взаимодействия. Никакие иные источники смыслов «странных знаков» («жал-ми», «grolta» и пр.) не обнаруживаются. Но именно эти знаки стали в коммуникативном действии, произведенном каждым испытуемым, адекватным указателем (намеком) на когнитивное состояние каждого испытуемого. То же происходит при использовании «конвенциональных знаков»: коммуникант, говорящий в актуальной коммуникативной синтагме «он», «вероятно», «да», «много» и пр., — свидетельствует только о своем когнитивном состоянии (которое часто можно донести до адресата и иными, невербальными, способами — показать жестом, выражением лица, рисунком и пр.);«странные знаки» («жалми», «grolta» и пр.) не могут обладать тождеством (одинаково пониматься) вне личного коммуникативного действия. Именно поэтому написание каждым испытуемым «странных символов» было понятно и всецело осмыслено в рамках данной интеракции «испытуемый-экспериментатор». При этом воспроизводимая последовательность знаков вне параметров данной интеракции является абсолютно бессмысленной и странной. То же происходит при использовании «конвенциональных знаков»: знаки «это я», «колется», «ком» и пр. являются столь же бессмысленными и непонятными вне личного коммуникативного действия;
• когнитивная деятельность коммуниканта, написавшего «жалми» и пр., устанавливается по сказанному/написанному опосредованно: содержанием «мысли» испытуемого были не написанные им слова-предложения (странные сами по себе), а коммуникативный эффект, которого достигал каждый испытуемый, — он состоял в том, чтобы дать понять, что он запомнил данную последовательность символов и исполнил поставленные перед ним задачи. Смысл сказанных каждым из испытуемых «странных слов» интерпретируется только как часть данного коммуникативного взаимодействия. То же — в случае использования «обычных» знаков: говорящий «я», «много», «бог» и пр. свидетельствует опосредованно о своем невербальном когнитивном состоянии, в котором он пребывает и производит воздействие. Коммуникант, пользующийся иной типологией вербальных клише, будет вовлекать в транслирование похожих когнитивных состояний другие опосредующие инструменты, например слова «I», «a lot of», «god» и пр., жесты, картинки и пр.;
• для испытуемых целью изображения «странных символов» было не изложение субъектно-предикатной мысли, а воздействие на внешнее представи-мое когнитивное состояние адресата (экспериментатора). Мысль (когнитивная деятельность) оставалась на стадии планирования семиотического поступка и не облекалась в какие-либо знаковые формы. То же — в случае любой когнитивной деятельности, которая не нуждается в семиотическом (воздействующем на
постороннее сознание) компоненте. Внутренняя когнитивная деятельность не имеет знаковых форм, непроницаема для внешнего наблюдения. Знаковая деятельность (семиозис), наоборот, принципиально демонстративна, акциональна, становится необходимой только ради достижения изменений во внешних (мыслимых внешними) когнитивных состояниях; смысл каждого «странного» высказывания испытуемых невозможно представить как суммирование значений знаков, поскольку у данных знаков (символов) нет каких-либо денотативных значений (у «обычных» слов тоже нет каких-либо собственных денотатов). Несмотря на отсутствие собственной денотации у «жалми» и пр., коммуникация между испытуемым и экспериментатором состоялась с участием «жалми». Это произошло не вследствие суммирования денотатов знаков и наличия «языкового денотата» у «жалми» и у подобных знаков, а благодаря комплексному интегрированию параметров взаимодействия между активными сознаниями (при общении с участием «обычных слов» — не имеющих собственных денотатов вне индивидуального сознания — требуется то же самое); единицами коммуникативного взаимодействия нельзя считать вербальные знаки: в приведенных последовательностях символов нельзя подсчитать количество знаков, выделить определенные тела знаков и пр. То же следует констатировать и по отношению к так называемым «знакам языка»: знаками обычно считаются переплетающиеся между собой звуки, буквы, ударения, морфемы, знаки препинания, интонации, слова, сочетания, фразеологизмы, сращения, предложения и пр. В то же время выделение каких-либо знаков вообще не требуется, если когнитивное состояние актора (автора семиотического воздействия) обнаруживается по совокупности параметров его семиотического действия; успешное общение с участием «не-единиц языка», представленное в эксперименте, демонстрирует невовлеченность того, что называется «вербальным языком» («единым инструментом словесного общения»), в реализуемую интеракцию как на стадии когнитивных (внутренних, неакциональных), так и на стадии семиотических (внешних, ак-циональных) процедур. Теория смыслообразования в семиотическом процессе имеет все основания воспользоваться иной (не словесно-вербальной, не предметной, не языковой) номенклатурой понятий и терминов, описывающих коммуникативное смыслопорождение.
Список литературы
Вдовиченко А. В. Акциональное смыслообразование: что порождается и понимается в естественном коммуникативном процессе // Вопросы психолингвистики. 2018. № 3 (37) С. 112-125.
Вдовиченко А. В. О несамотождественности языкового знака. Причины и следствия
«лингвистического имяславия» // Вопросы философии. 2016. № 6. С. 164-175. Вдовиченко А. В. Расставание с «языком»: Критическая ретроспектива лингвистического знания. М., 2008.
Вдовиченко А. В. Факт сознания и коммуникативное действие: краткий эксперимент // Вопросы психолингвистики. 2019. Вып. 2 (36). С. 30-40.
Вдовиченко А. В., Тарасов Е. Ф. Вербальные данные в составе коммуникативного действия: язык, текст, автор, интерпретатор // Вопросы психолингвистики. 2017. Вып. 4 (34). С. 22-39. Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. М., 2005. Журавлев И. В., Журавлева Ю. В. Слово и объект (возможна ли бессловесная мысль) //
Вопросы психолингвистики. 2018. 2 (36). С. 42-57. Кибрик А. А. Когнитивные исследования по дискурсу // Вопросы языкознания. 1994. № 4. С. 126-139.
Chafe W. The Pear Stories: Cognitive, Cultural, and Linguistic Aspects of Narrative Production. Norwood,1980.
Mazur I., Chmiel A. Towards common European audio description guidelines: Results of the Pear Tree Project, Perspectives // Studies in Translatology. 2012. Vol. 20 (1). P. 5-23.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo
gumanitarnogo universiteta. Andrei Vdovichenko,
Seriia III: Filologiia. Doctor of Sciences in Philology,
2019. Vol. 60. P. 29-42 Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences,
DOI: 10.15382/sturIII201960.29-42 1/1 Bol'shoi Kislovskii per., Moscow 125009, RUssian Federation;
St. Tikhon's University for the Humanities, 9 Ilovaiskaia Str., Moscow 109651, Russian Federation
an1vdo@mail.ru ORCID: 0000-0003-4814-9042
Relationship between the Cognitive Process and Semiotic Act in the Linguistic and Communicative Models: The Experiment "Recording the Sequence of Signs by Memory"
A. Vdovichenko
Abstract: This article provides a description of the experiment "Recording the Sequence of Signs by Memory», which was conducted with the aim of identifying the relationship between the cognitive process and semiotic act from the point of view of two different theoretical models, i.e. the communicative and linguistic. Based on the data obtained, one can argue that the speech component does not participate in the activity of the consciousness (which directly contradicts the language model of speaking / writing). The acts of memorisation, planning, selection of the strategy, problem solving, internal timekeeping during memorisation and presentation of results of memorisation are performed without the participation of words from any language. Any signs, including words, belong to the sphere of semiotic action. Due to the fact that the semiotic action is aimed at changing the external cognitive state of the addressee, the sense formation in the semiotic (communicative) action has an action-related (accomplishment-related, influencing) nature. If a sign is not involved in a specific communicative act, its value cannot be established. Consequently, the meaning of the elements of the
language (taking into account the fact that in the language there is no communicator nor a communicative action) cannot have an understandable meaning (sense). On the contrary, units that do not exist in the language can become signs in a communicative act due to the fact that the semiotic action is being carried out and understo od by the one communicating, who is engaged in the indirect influencing the other's consciousness.
Keywords: cognitive process, semiotic impact, communicative action, experiment, signs, communicative model, language model, sense formation, cognitive state.
References
Vdovichenko Andrei V. (2008) Rasstavanie s «iazykom»: Kriticheskaia retrospektiva lingvis-ticheskogo znaniia, Moscow (in Russian).
Vdovichenko Andrei V. (2016) «O nesamotozhdestvennosti iazykovogo znaka. Prichiny i sledstviia "lingvisticheskogo imiaslaviia"». Voprosyfilosofii, 2016, vol. 6, pp. 164—175 (in Russian).
Vdovichenko Andrei V., Tarasov Evgenii F. (2017) «Verbal'nye dannye v sostave kommunikativnogo deistviia: iazyk, tekst, avtor, interpretator». Voprosypsikholingvistiki, 2017, vol. 4 (34), pp. 22— 39 (in Russian).
Vdovichenko Andrei V. (2018) «Aktsional'noe smysloobrazovanie: chto porozhdaetsia i ponimaetsia v estestvennom kommunikativnom protsesse». Voprosy psikholingvistiki, 2018, vol. 3 (37), pp. 112-125 (in Russian).
Vdovichenko Andrei V. (2019) «Fakt soznaniia i kommunikativnoe deistvie: kratkii eksperiment». Voprosy psikholingvistiki, 2019, vol. 2 (36), pp. 30-40 (in Russian).
Vepreva Irina T. (2005) Iazykovaia refleksiia vpostsovetskuiu epokhu, Moscow (in Russian).
Zhuravlev Innokentii V., Zhuravleva Iulia V. (2018) «Slovo i ob"ekt (vozmozhna li besslovesnaia mysl')». Voprosy psikholingvistiki, 2018, vol. 2 (36), pp. 42-57 (in Russian).
Kibrik Andrei A. (1994) «Kognitivnye issledovaniia po diskursu». Voprosy iazykoznaniia, 1994, vol. 4, pp. 126-139.
Chafe W. (1980) The Pear Stories: Cognitive, Cultural, and Linguistic Aspects of Narrative Production, Norwood.
Mazur I., Chmiel A. (2012) «Towards common European audio description guidelines: Results of the Pear Tree Project, Perspectives». Studies in Translatology, 2012, vol. 20 (1), pp. 5-23.
