CC BY
68
УДК 821.161.1.09Хлебников(082)
УНИВЕРСУМ СТИХОТВОРЕНИЯ В. ХЛЕБНИКОВА «ВРЕМЫШИ-КАМЫШИ»: АКТУАЛИЗАЦИЯ ДИНАМИЗИРОВАННОГО ПРОСТРАНСТВА «СВЯЩЕННОГО ШУМА»
UNIVERSUM OF V. KHLEBNIKOV'S «VREMYSHY-KAMYSHY» POEM: ACTUALIZATION OF DYNAMICIZED SPACE OF THE «SACRED NOISE»
М. В. Г анин
M. V. Ganin
ФГБОУ ВПО «Российский университет дружбы народов», г. Москва
Аннотация. В настоящей статье выявляются и анализируются особенности структурирования темпорального и спациального измерений в художественном континууме В. В. Хлебникова на основе разностороннего рассмотрения знаменитого стихотворения «Времыши-камыши», определяется функциональное место «священного шума» на пространственно-временной карте этого текста. Автор статьи приходит к выводу о создании поэтом ситуации «слияния чувств» в многомерном универсуме представленного стихотворения.
Abstract. In this article the peculiarities of the structurization in temporal and spatial dimensions of V. V. Khlebnikov's artistic continuum are revealed and analyzed on the basis of the comprehensive analysis of the well-known poem «Vremyshy-kamyshy», the functional position where the «sacred noise» exists on the spatial-temporal map of the text is determined. The author arrives at the conclusion of the poet’s creation of «feelings synesthesia» situation in the multidimensional universe of the presented poem.
Ключевые слова: Велимир Хлебников, пространственно-временной, четвертое измерение, мифопоэтика, континуум, «священный шум», синестезия.
Keywords: Velimir Khlebnikov, spatial-temporal, the fourth dimension, mythopoetry, continuum, «sacred noise», synesthesia.
Актуальность исследуемой проблемы. Значение категории времени для творческого космоса Велимира Хлебникова невозможно переоценить. Если же при анализе и интерпретации конкретного текста речь идет о концептуальной доминанте хлебниковской мифосистемы - идее «четвертого измерения», то в свете презумпции «очень высокой степени мотивации» (Х. Баран) реконструкция и/или конструирование перцепций представляется нам весьма важной проблемой современного велимироведения. Однако после любой дешифровки смыслов, закодированных в текстах Будетлянина, тем не менее остаются «темные места», а это во многом определяет степень сложности и актуальности затронутого нами проблемного поля.
Материал и методика исследований. Материалом для нашего исследования явился ранний поэтический текст новатора художественного слова, мыслителя и «речетвор-ца» Велимира Хлебникова «Времыши-камыши». Стихотворение рассматривается в пара-
дигме всей мифотворческой системы поэта, позиционировавшего себя в качестве «первооткрывателя» «законов времени». Методологическую основу исследования составили аналитические изыскания в рамках мифопоэтического дискурса, элементы методов компонентного и интертекстуального анализа. С другой стороны, полисемантичность и «за-шифрованность» текстов Хлебникова определяет использование герменевтического подхода к анализу лексико-грамматического, семантического, онтологического ярусов этой поэтической конструкции.
Результаты исследований и их обсуждение. Прочтем текст:
Времыши-камыши На озера береге,
Где каменья временем,
Где время каменьем.
На берега озере Времыши, камыши,
На озера береге
Священно шумящие [15, Т. 1, 75].
Как мы полагаем, следует выделить два основных парадокса лексикограмматической, семантической и онтологической ткани этого поэтического опуса.
Парадокс первый: грамматический. Синтаксически стихотворение представлено односоставными конструкциями. Структура рассматриваемого текста безглагольна. Но при этом мы наблюдаем поразительную потенцированную динамику. Возникает вопрос: «Какова же природа односоставных образований, структурирующих текст стихотворения? Эллипсис, особая форма опущения глагола, или же назывные «бытийственные» предложения?».
Парадокс второй: темпорально-топологический. Само «устройство» физических модусов бытия, выраженное в пространственно-временном континууме этой стихотворной миниатюры. Здесь спациальная и временная координаты не равны себе.
Первая проблема заслуживает отдельного рассмотрения, сейчас же сфокусируем взгляд на втором парадоксе.
Появление первых редакций знаменитого стихотворения «Времыши-камыши» [15, Т. 1, 397] относится к 1907 г., а уже в 1908 г. немецким математиком Г. Минковским была предложена концепция геометрической интерпретации специальной теории относительности и сформулировано понятие четырехмерного пространственно-временного многообразия. А. И. Щетников полагает, что «перевод доклада Минковского («Raum und Zeit» - М. Г) <...>, выполненный А. В. Васильевым, был напечатан в 1910 г. в «Известиях Казанского физико-математического общества» [14, 287]. Можно ли зафиксировать «преодоление» традиционной пространственно-временной системы координат и непосредственно пронаблюдать конструирование ситуации «четвертого измерения» в лингво-и мифопоэтической структуре этого текста? Предположим возможность подобного наблюдения и рассмотрим «механизмы» такого «преодоления» на разных уровнях текста.
Сталкиваясь с составной морфологической структурой, бинарно определенной двумя производящими словами «камыши» и «времыши», имеет смысл отметить отнесенность первого к денотату пространственной семантики, а второго субстантива-неологизма (здесь денотат и «dinglicher Bezug» (Э. Гуссерль) отсутствуют) - собственно,
к временному лексико-семантическому полю, а в нашей «сакральной» топографии - и к временной координате. Причем здесь именно ощутимо движение без-условно определенного (т. е. лишенного привязки к временному срезу) вектора к конкретно-предметной пространственной координате.
Заметим, что синтаксическая цельность распадается на элементы, сохраняющие, тем не менее, однородность в шестом стихе:
Времыши, камыши,
На озера береге
<... >
(курсив наш. - М. Г.).
Новообразование «времыши» конкретизирует и усложняет семантику «камышей», и наоборот - «камыши» экстраполируют семантический потенциал «времышей». Метафора «времыши-камыши» как бы перестает быть метафорой, а превращается в некую локализованную природную реальность, как «сухой тростник» или «старые ивы».
Отметим, что формула «камыша» и семантически изоморфные ей метафорические конструкты «тростника» и/или «осоки» - достаточно частотные элементы в системе образов мировой литературы, отмеченные более или менее стабильной символикой «холодности», «невозмутимой бесчувственности вечности» и бесконечного времени. Достаточно вспомнить строки А. Блока, датируемые 1898 г.:
Усталый ветер в камышах шептал О приближеньи зимних снов;
День догорал,
С больной улыбкою внимая Шуршанью тлеющих листов,
И в их покровах тихо засыпая <...> [1, Т. 1, 396].
В западных литературных реализациях фигура «тростника», колеблемого «неуспокоенностью», в которой живут «вечные голоса», звучащие в шуме движения-ветра, как герметическая и спиритуалистическая манифестация жизни души обозначается в сборнике стихов ирландского поэта и оккультиста Уильяма Батлера Йейтса «The Wind among the Reeds» (1899) - в русском переводе: «Ветер в камышах» [6].
Не случайными представляются и отдельные рецепции на уровне анализа метаме-тафорической поэтики, обнаруживающие, на наш взгляд, актуализацию ситуации четвертого измерения в самом тексте, где «предметы пространства динамизируются («каменья временем»), а время останавливается («время каменьем»), опространствливается» [8, 131]. Более того, «опространстливание» происходит и во внутренней структуре новообразования: «слово «каменья» восходит к общеславянскому *kamy в значении «острый», «остроконечный», что грамматически и семантически соотносится со словом «камыш» [8, 131], которое, в свою очередь, сливается с «укрощенным» временем.
В более позднем стиховорении «Я победил: теперь вести...» [16, 76], написанном летом 1912 г., такая победа манифестируется как факт. Приведем текст полностью:
Я победил: теперь вести Народы серые я буду.
В ресницах, вера, заблести,
Вера, помощница чуду.
Куда? Отвечу без торговли:
Из той осоки, чем я выше,
Народ, как дом, лишенный кровли,
Воздвигнет стены в меру крыши [16, 76].
Примечательно, что тут «осока» - «строительный» материал для «дома времени», атрибутированный смысловой конструкцией «двоякоумной = двуумной речи» (о «дважды разумных» речевых конструктах [9, 49]): «из той осоки, чем Я выше (регистр и полужирный шрифт наш. - М. Г.)». «Я» здесь и физический параметр, некая преодолеваемая планка высоты, и своеобразная эго-оппозиция народа, ведомого все тем же «Я».
Резонируя с «времышами»/«камышами», и озеро с берегом обретают «дополнительность» (о связи с фундаментальным методологическим принципом Н. Бора применительно к этому стихотворению [4, 1027]) и некое равноправие в ситуации «динамизированного пространства», зеркально друг друга фиксируя на пересечении спациального и темпорального векторов:
На озера береге,
Где каменья временем,
Где время каменьем.
На берега озере.
На этом «фоне» происходит последовательное распредмечивание и персонификация овеществленной в природном образе многолетнего растения абстракции. Любопытно, что прием прозопопеи еще более ярко реализован в ранней редакции:
«Времыши на бреге озера ласкающего,
Где веретыще - смерти ...» [15, Т. 1, 397].
В этой версии нет прямого упоминания «камышей», несмотря на то, что очевидно их потенцирование морфолого-грамматическими и семантическими средствами, более того, «олицетворенное» «время-камыш» противопоставлено «веретыщу». У В. И. Даля читаем:
«Вер'етье, иногда вереть'е, веретище, новг. ряз. тамб. вретье, стар. вретище ср., моск. верета ж. воспище, торпище, рядно, дерюга, ватола; ряднина, сшитая в 3-4 полотнища, для сушки зернового хлеба, для подстилки в телегу под хлеб и покрышки его; <...> Церк. вретище также мешок из этой ткани и самая грубая одежда, отчего вретищ-ник, носящий вретище; а вретище и поныне иногда говорят вм. траур, жалевое, печальное платье, по чьей смерти <...>» [5, Т. 1, 440]. Оболочка смерти и «смерти» как оболочка есть нечто мортально противопоставленное «озеру ласкающему», но в этом контексте без него не мыслимое, притом, что мифологические потенции первобытного «озерного» мортидо интенцируются в «живой и мертвой воде», в «чете и нечете». «Нередко вода становится обозначением смерти, т. е. входит в состав дихотомии «жизнь -смерть» [11, 7].
Так что здесь не просто «фантастический пейзаж», «мир, который нельзя изобразить, нельзя нарисовать» [13, 48], а особое многомерное сверх-пространство или «гиперпространство» (1), определяемое конкретными физическими звуко-шумовыми характеристиками, где время - одна из координат многомерной реальности.
В классической дефиниции «шума» его значение указывается так: «акустический, беспорядочный звук, колебания разной физ. природы, характеризующиеся случайными изменениями амплитуды, частоты и др. (курсив наш. - М. Г.)» [2, 1383]. С позиций современной акустики, в контексте волновых теорий, физические особенности «шумов» определяются следующим образом: «Характер восприятия звука органами слуха зависит от его спектра частот. Шумы обладают сплошным спектром, т. е. частоты содержащихся в них простых синусоидальных волн образуют непрерывный ряд значений, целиком заполняющих некоторый интервал» [12, 575].
Обратим внимание и на звуковой состав согласных в стихах, содержащих интересующий нас образ-доминанту. Отмечаем сочетание звонкого шумного зубно-губного щелевого [в] и сонорного дрожащего переднеязычного [р], шипящего щелевого переднеязычного [ш] со смычным заднеязычным [к]; фрикативный зубной и шумный глухой [с ] резонирует с указанным уже звонким шумным [в], а в последней строке имеем «перекличку» сонорных носовых, переднеязычного [н] и губно-губного [м] с аффрикатой [щ].
Мы констатируем взаимодействие звуковых комплексов с затрудненной артикуляцией:
вр/мш/км/ш <... >
вр/мш/км/ш
<... >
св/щн/шм/щ
Такая логика сопряжения фонем и образования звуковых клише в сочетании с синтаксическим строением и «неформатным» лексико-грамматическим наполнением подталкивает нас увидеть связь еще и с традиционными формами народных заговоров и заклинаний с четко транслируемым суггестивным эффектом.
Тем не менее, в нашей статье «Два "поэтических микрокосма" раннего В. Хлебникова: парадоксы трансформации модели "пространство-время"», подробно анализируя фонетическую структуру стихотворения, мы уже говорили о предельной упорядоченности «шума» «времышей» и сейчас констатируем выход за пределы «границ» шума; то есть, как нам видится, предельная «апериодичность звуков различной интенсивности и частоты» сменяется предельной четкостью периодического цикла и интенсивности и частоты физических факторов (тех, что воздействуют на анализаторы мозга) и выражает природу единого «колебательного закона». И опять замечаем ситуацию «чет/нечет/чет/нечет» как многопункт-ность (вспомним латинское слово «punctum» точка) координаты времени, которая выражена в «апериодической» смене звуков, но замкнута в стройную конструкцию закономерностей колебания. Стоит отметить, что в физике выделяют и «тональный» шум (иногда его еще называют «поющим»: преобладает некоторая частота, беспорядочно изменяющаяся во времени), в спектре которого имеются слышимые дискретные тона. Если же принять во внимание, что с физиолого-медицинской точки зрения шум - это звук, имеющий целый ряд негативных характеристик воздействия на сознание и человеческий организм, то, говоря о «музыке вечности», item мы и это имеем в виду.
Итак, зафиксируем эту «шумовую картину» формулировкой поэта К. А. Кедрова: «. в момент слияния чувств мы увидим, что время и пространство не есть нечто разрозненное. Невидимое станет видимым, а немое пространство станет слышимым» [7].
О единстве восприятия читаем уже в знаменитом раннем прозаическом отрывке «О пяти и более чувствах» (1904 г.) (2): «Пять ликов, их пять, но мало. Отчего не: одно оно, но велико?» [15, Т. 6, 9].
В этом же тексте мы встречаем отождествление геометрически выраженных пространственных процессов с взаимодействиями сенсорных физиологических систем разных модальностей: «Точно так, как непрерывным изменением круга можно получить треугольник, а треугольник <соответственно> превратить в восьмиугольник, как из шара в трехпротяженном пространстве можно непрерывным изменением получить яйцо, яблоко, рог, бочонок, точно так же есть некоторые величины, независимые переменные, с изменением которых ощущения разных рядов - например, слуховое и зрительное или обонятельное - переходят одно в другое (курсив наш. - М. Г.)» [15, Т. 6, 9].
Получаем математическую трансляцию синестезии через топологический феномен «гомеоморфности», удивительно точно и конкретно описанный В. Хлебниковым; по замечанию А. Щетникова, этот отрывок «отсылает к какой-то популярной лекции по топологии, или, как ее тогда называли, analysis situs. Этот раздел современной математики берет начало в работах Римана» [14, 289].
К этому же времени (1907-1908 гг.) относится впервые опубликованная в VI томе собрания сочинений Хлебникова рукопись «О времени», и здесь также обнаруживаем точный материальный «эквивалент» пространственной и временной координате: «Время и пространство (два тусклых глаза Бытия) всегда напоминают тех каменных изваяний львов, которые поставлены у входа к чему-то огромному и важному. Время и пространство (два брата-близнеца) стоят у входа в него, стерегут вход к Бытию (курсив наш. -М. Г.)» [15, Т. 6, 16]. «Львы», разумеется, это сфинксы, которые «у входа» хранят эзотерическую тайну «Бытия», равно как «на озера бреге» «времыши-камыши» «шумят» о той же самой тайне.
Очевидно, что феномен синестезии известен науке уже не менее трех столетий. Пробуждение интереса к этому до сих пор мало изученному рецептивному явлению пришлось на рубеж XIX и XX веков. Исследователями уже отмечалось знакомство поэта с психологическими теориями Вильгельма Вундта [15, Т. 6, 355], мы же укажем на дальнейшее развитие психосемантических идей в работах американского ученого Чарльза Осгуда [17], который считал, что синестезия есть «универсальная форма доязыковой категоризации, обеспечивающей обобщение полученных сигналов на уровне целостного организма» [10, 304]. У Хлебникова же эта целостность как формульная ситуация «слияния пяти чувств» получила функциональное и при этом «метафизическое» значение в контексте его теорий «пятеричного счисления» [15, Т. 6, 241] и «пятилучевого строения "самовитого слова"» [Там же, 64].
Резюме. Мы непосредственно фиксируем, что синкретичная реальность инициирует работу перцептивного механизма и воспринимается рецепторами («ласкающее», «дивно зыбящие», «священно шумящее»). Следовательно, физически «шумит» тут не только течение времени, но и вся пространственно-временная система, а гипотетические чувства в новом измерении также сливаются и с раздражителями-источниками, первично воспринимаемыми рецепторным аппаратом соответствующих органов, однако магическая суг-
гестия системы лишь фиксируется, оставаясь «за скобками», как некая трансфинитная величина. В ходе конструирования ситуации «четвертого измерения» с одной стороны, а с другой - определения механизмов динамизации пространства «священного шума» в универсуме Велимира Хлебникова и выявляется это ускользающее начало, которое пребывает вне границ человеческого сознания.
ПРИМЕЧАНИЯ:
(1) Здесь речь идет не о концептуальной физической модели, созданной в рамках так называемой «философии гиперпространства» [3] с представлениями о времени, как еще об одной координате «многомерного мира», а, скорее, о погружении в «многомерный мир» через так называемый «временной туннель».
(2) В связи с обнаружением достижений научной мысли, актуальных для молодого Хлебникова (имеется в виду прежде всего отмеченный выше доклад немецкого математика Г. Минковского), и их хронологической нерелевантностью к общепринятой датировке этого эссе возникло предположение о том, что этот отрывок и ряд тематически связанных с ним произведений были написаны не ранее 1908-1910 гг. См.: [14].
ЛИТЕРАТУРА
1. Блок, А. А. Собрание сочинений : в 8 т. / А. А. Блок. - М. ; Л. : Гослитиздат, 1960-1963.
2. Большой энциклопедический словарь. - М. ; СПб. : Большая Российская энциклопедия, 2002. -
1456 с.
3. Бёмиг, М. Время в пространстве: Хлебников и «философия гиперпространства» / М. Бёмиг // Вестник Общества Велимира Хлебникова. - 1996. - Вып. I. - С. 179-194.
4. Григорьев, В. П. К четырехмерному пространству языка (Блок и Хлебников: эвристика в парадиг-мальных экспрессемах) / В. П. Григорьев // Семиотика и авангард. Антология. - М. : Академический Проект ; Культура, 2006. - С. 999-1030.
5. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Современное написание : в 4 т. / В. И. Даль. - М. : ООО «Издательство АСТ» ; ООО «Издательство Астрель», 2001-2003.
6. Йейтс, У. Б. Роза и Башня / У. Б. Йейтс. - СПб. : Симпозиум, 1999. - 560 с.
7. Кедров К. А. Вселенная Велимира Хлебникова. Цит. по URL: [Электронный ресурс] // Исследования: [сайт]. [2004]. Дата обновления: 01.12.2010. - Режим доступа: http://ka2.ru/nauka/kedrov_3.html (дата обращения: 09. 12.2010).
8. Князева, Е. А. Традиции В. Хлебникова в метаметаморфизме / Е. А. Князева // Велимир Хлебников и мировая художественная культура на рубеже тысячелетий. VII Международные Хлебниковские чтения. Научные доклады. Статьи. Тезисы. - Астрахань, 2000. - С. 129-134.
9. Леннквист, Б. Мироздание в слове. Поэтика Велимира Хлебникова / Б. Леннквист. - СПб. : Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999. - 237 с.
10. Либин, А. В. Психографический тест: конструктивный рисунок человека из геометрических форм / А. В. Либин, А. В. Либина, В. В. Либин. - М. : Эксмо, 2008. - 368 с.
11. Маковский, М. М. Язык-миф-культура: символы жизни и жизнь символов / М. М. Маковский. -М. : Просвещение, 1996. - 329 с.
12. Справочник по физике для инженеров и студентов вузов / Б. М. Яворский, А. А. Детлаф, А. К. Лебедев. - М. : ООО «Оникс» ; ООО «Издательство "Мир и Образование"», 2008. - 1056 с.
13. Старкина, С. В. Велимир Хлебников / С. В. Старкина. - М. : Молодая гвардия, 2007. - 339 с.
14. Щетников, А. И. К вопросу о датировке некоторых ранних прозаических сочинений Велимира Хлебникова / А. И. Щетников // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 64. - C. 284-299.
15. Хлебников, В. В. Собрание сочинений : в 6 т. / В. В. Хлебников. - М. : ИМЛИ РАН, 2000-2005.
16. Хлебников, В. В. Творения / В. В. Хлебников. - М. : Советский писатель, 1986. - 736 с.
17. Osgood, C. Method and theory in experimental psychology / C. Osgood. - N. Y., Oxford : University Press, 1953. - 800 p.
