CC BY
67
ДВА «ПОЭТИЧЕСКИХ МИКРОКОСМА» РАННЕГО В. ХЛЕБНИКОВА: ПАРАДОКСЫ ТРАНСФОРМАЦИИ МОДЕЛИ «ПРОСТРАНСТВО-ВРЕМЯ»
М.В. Ганин
Кафедра русской и зарубежной литературы Филологический факультет Российский университет дружбы народов ул. Миклухо-Маклая, 6, Москва, Россия, 117198
В статье на материале рассмотрения двух знаменитых стихотворений актуализируется проблематика структурирования пространства-времени, амбивалентности и парадоксальности консти-туирования реальности в поэтических текстах В. Хлебникова. Рассматриваются значимые для творчества поэта мифологемы в темпоральном и локативном аспектах. На основе всестороннего анализа представленных в статье текстов автор приходит к мысли о глубинном взаимодействии и трансформациях уровней микрокосма, космоса и макрокосма в «поэтической вселенной» В. Хлебникова.
Ключевые слова: Велимир Хлебников, метаморфоза, микрокосм, мифологема, мифопоэти-ка, модель, пространственно-временной, трансформация, «времыши-камыши».
Отметим два поэтических опуса раннего периода творчества В.В. Хлебникова, где пространственно-временные константы, выраженные в тексте, претерпевают существенные изменения — это стихотворение 1908 года «Времыши-камы-ши» и «В пору, когда в вырей...», также датируемое 1908 годом. Остановимся на первом:
Времыши-камыши На озера береге,
Где каменья временем,
Где время каменьем.
На берега озере Времыши, камыши,
На озера береге
Священно шумящие [14. Т. 1. С. 75].
Итак, в чем же специфика проявления «законов гармонии» и воплощение «всеобщего единства» в хлебниковском понимании, и как же устроен этот «живой организм, малый мир слова, существующий в каких-то отношениях с миром природы» [5. С. 16]? Как увидим далее, «законы гармонии» и «воплощение «всеобщего единства», не тривиальным образом могут определяться парадоксальным устройством «этажей» «живого организма».
Здесь мы сталкиваемся с очевидной изотонической структурой стихотворения: по два ударения в каждом стихе, кроме стихов III и IV (здесь трехударная структура), лексическая анафора «где» несет значение некой территориальной ло-кализованности «времышей-камышей» при всей топографической неопределенности и «безграничности» или трансграничности в семантически фундированной,
близкой к эзотерической, топологии стихотворения (уместно вспомнить значение числа 2 в цифровом мире хлебниковской алгебры):
I _ _ '_/ _ _ 6 2 — 2 —
II _ '_ _/ _ '_ _/ _ 7 1 — 2 — 2
III '_ _' _/ _' _ _ /_ 7 — 1 — 1 — 2
IV ' _' _ _/ _ '_ _ 6 2 — 1
V _ '_ _/ _ '_ _/ _ 7 1 — 2 — 2
VI _ _' _/ _ _' _ 6 2 — 2 —
VII _' _ _/ _ '_ _ /_ 7 1 — 2 — 2
VIII _ '_ _/ _ '_ _ /_ 7 1 — 2 — 2
В «Досках судьбы» два — число, которое лежит в основе роста событий, а три — негативное, в основе «противособытия»: «Воля к наименьшим числам, своего рода нирвана, учение Будды в мире чисел. В том счете, которое делает время, тяготение к числам, окружающим мир нечего (то есть единице, двойке, тройке) определяет строение основания троек и двоек; в уравнениях пространства показатели степени: три, два, один; напротив, основание растет до бесконечности» [14. Т. 6. Кн. 2. С. 20]. Эти смыслы маркируются и «звездной азбукой», вот отрывок из стихотворения начала 1922 года: «Трата и труд, и трение, // Теките из озера три! // Дело и дар — из озера два!» [12. С. 179]. Все строки во «Времышах» начинаются с согласных звуков, что в границах теории семантизации фонем кристаллизуется в устойчивый мифологемный функционал. Ряд согласных выглядит так: в—н—г—г—н—в—н—с.
Подробно не останавливаясь на анализе имплицированных в семантике начальных «графо-фонем» мифопоэтических концептов (1), тем не менее выделим значимость звука [в] — важнейшего структурного элемента рассматриваемого микроскосма; уже позже, в статье-обращении «Художники мира!» (апрель 1919 года) (2), поэт декларирует: «В на всех языках значит вращение одной точки кругом другой или по целому кругу или по части его, дуге, вверх и назад» [14. Т. 6. С. 154].
Указывая на важность расположения ритмических констант, в качестве постоянных элементов отметим здесь чередование постоянных словоразделов после шестого и седьмого слогов и постоянное ударение на вполне определенном слоге:
На озера береге,
<...>
На берега озере
<.. >
На озера береге...
Хлебников виртуозно «взаимозаменяет» позиции в тактах и оставляет при этом прежнее распределение гласных в слабых и сильных позициях, сохраняет начало нового тактового отрезка с «широкого» [а] и точно фиксированное количество слогов в каждом слове и каждом стихе с одинаковыми окончаниями строк. Стихи связаны дактилической рифмой — трехсложная клаузула, на наш взгляд, является в стихотворении ключевой (исключение составляет четвертый стих: жен-
ское окончание определено использованием стянутой формы «каменьем»), но там, где мы встречаем «времышей...» (первый и шестой стихи), ударение падает на последний слог.
Если допустить комбинаторику посессивных отношений (берега озера ^ озера берега), то автор провоцирует семантическую сбивку и, как следствие, появление пучков разбегающихся смыслов: с одной стороны, мы воспринимаем как бы одно образование (берегАозера—озераАберег), ощущая лишь коннотацию усложненности этого обстоятельства места, с другой — меняются локативные отношения, которые квази-логически мотивируются и синтаксической инверсией субъекта и трансформацией «времышей-камышей» в отдельные сущности, связанные перечислительными отношениями: «времыши, камыши» (3) в номинативном типе простого предложения, осложненного обособленным определением. Следует заметить, что подсознательно фиксируется и «мнимое» смешение притяжательных отношений и внутри словосочетания, отдельно взятого берега^озера и отдельно взятого озера^берега, это смешение усиливается и невольной (назовем ее рефлексивной) аллюзией на грамматически неверный в данной синтаксической конструкции аккузатив существительного во множественном числе (на берега, на озёра), указывающий направление действие в отсутствие управляющего слова. Отметим также, что одним из механизмов гармонизации в выразительных системах текста у Хлебникова является использование очевидных изосин-таксических моделей, которые не в последнюю очередь подчеркивают парадиг-мальные отношения в тексте.
Что касается самого неологизма (4) «времыш», то А.Е. Парнис, комментируя это стихотворение, однозначно определяет: «Времыш неологизм от „время“ и „камыш“» [13. С. 596]. Однако, как мы увидим далее, семантика «времыша» осложнена и другими тематическими коннотациями.
Логико-синтаксически можно определить двойственное нахождение «времы-шей-камышей»: «на берега озере», но при этом «священно шумящие» — «на озера береге». Всего известны три редакции этой стихотворной миниатюры. Обратим внимание на пространственную диспозицию в двух ранних редакциях (5), обе датированы 1907 годом:
Времыши на бреге озера ласкающего,
Где на бреге одиноко стоит
Времыши на бреге озера священного...
(Здесь и далее в цитировании ранних редакций курсив наш. — М.Г.) [14. Т. 1. С. 397];
Времыши-камыши на озера бреге,
на бреге озера дивно зыбящие,
Камыши-времыши на голубом озере,
Времыши-камыши на озера бреге священно шумящие,
Времыши-камыши на озера бреге [14. Т. 1. С. 397].
И все же, на наш взгляд, «пространство», определяющее заложенную в текст сакральную топографию, заключено в формуле:
Где каменья временем,
Где время каменьем...
Похожая конструкция, где управляющий и управляемый компоненты чередуются (тут датив сравнения и одновременно отождествления). Однако здесь четвертая строка стихотворения завершает и исчерпывающе дополняет точную характеристику места, которая появилась в третьем стихе, образуя цельное образование, равное себе единство. При этом локации эти не равнозначны. Неравноценность, как нам видится, оттеняется и разной длиной стихов, последовательностью семислоговых и шестислоговых строк («нечет и чет»). Здесь ритмическую постоянную задают ударные гласные переднего ряда. В первой редакции стихотворения читаем: «Где временье каменьем, где каменем время...». В следующей версии встречаем другую «модификацию»: «Где каменьем временье, где временем камень».
Таким образом, и «берег озера—озера берег» и «каменье-время и время-ка-менье» (в «ситуации присутствия» «священно щумящих» «времышей»/«камы-шей») образуют некую парадоксальную синкретичность. Не случайно В.П. Григорьев писал: «Ровесник Бора (на месяц моложе), он в 1908 г., за два года до своего же метабиоза, в стих. „Времыши-камыши...“ строчками: На береге озера и На озере берега — как бы предсказал „принцип дополнительности“» [2. С. 1027]. Мы же скажем, что «принцип дополнительности» Нильс Бор сформулировал в 1927 году, и согласно ему для описания явлений в микромире и квантовомеханических процессов необходимо применять два взаимоисключающих («дополнительных») набора классических понятий, совокупность которых дает исчерпывающую информацию об этих явлениях как о целостных.
Вре[мышй]-ка[мышй] — здесь ударение фиксировано на последних слогах, «глубокая» внутренняя рифма (здесь сложный неологизм делится на своеобразные полустишия) — перекличка и диалог времени и камышей, камышей и мышей (возможно, имеет смысл сопоставить с явлением, которое в теории средневековой музыки получило название «диафония», т.е. двухголосный склад, хотя если рассмотреть взаимодействие элементов в динамике раскрытия возможных формальных и семантических нюансов, то следует говорить о полифонии, подобно музыкальным изысканиям барочных музыкантов, в частности фугам Баха). Весь этот сложный комплекс, который закольцовывает стиховой фрагмент, открывает новый ритмо-семантический отрезок, создавая, таким образом, возможность для появления нового «цикла». Завершая один виток, «времыши... » открывают новый. Подобно спиралевидному течению времени.
Но, как уже отмечалось, в этом ритме, фразировке и логике движения угадывается и «исцеляющая» медитативная сила народного заговора и изменяющая сознание «шаманская» суггестивная энергия осознания бесконечного круговорота жизни.
Другое упомянутое выше стихотворение, где встречается трансформированный образ (6) времени и/или образ трансформированного времени «В пору, когда в вырей...»:
В пору, когда в вырей Времирей умчались стаи,
Я времушком-камушком игрывало,
И времушек-камушек кинуло,
И времушко-камушко кануло,
И времыня крылья простерла [12. С. 50].
Вновь мы сталкиваемся с теми неологизмами, которые М.В. Панов в контексте всего словотворчества Велимира Хлебникова назвал «фузионными» (как, впрочем, и вообще всю поэтику «словоиспытателя»). Здесь новообразования фундируются основой [врем'] и [камен'], и «времыши» становятся «времушком», а «камыши» — «камушком». Исследователь пишет: «Хлебников работает обычно со словообразовательными суффиксами, редко с префиксами. Понятно: приставки агглютинативны, поэтому они и не нужны для фузионных неологизмов Хлебникова» [9. С. 325]. Однако в широком мифопоэтическом (7) контексте углубленность и напряженность этих стихов проявляется и на уровне очевидных словообразовательных аллюзий, которые, разрушая грамматические нормы и заданную морфемную структуру, определяют иной, потенциально возможный способ дешифровки:
Ка + мыши (8),
Ка + мушко.
Как известно, Ка (9) — в мифологии древних египтян один из элементов человеческой внетелесной или надтелесной природы, жизненная сила, второе Я. Р.В. Дуганов, комментируя понимание различных «ипостасей человеческой сущности» у египтян, так пишет о «Ка»: «„Ка“ олицетворяет жизненную силу человека, это его бессмертный двойник (изображался человеком с поднятыми и согнутыми в локтях руками)» [14. Т. 5. С. 409].
«Я времушком-камушком игрывало // И времушек-камушек кинуло... » Парадоксальное соединение грамматических и логических форм: безличное «игрывало», а потом и «кинуло», и как бы «неодушевленное» личное местоимение «Я» в среднем роде, как напоминание о неодушевленном «безличном» «времени» (время игрывало?). Форма несовершенного вида глагола «игрывало» подчеркивает вневременной (10) контекст этой ситуации. Аблятивное употребление словоформы («времушек-камушек» или «времушко-камушко»?) используется в инструментальной функции для этого, с одной стороны «безличного» и абстрактного «Я», с другой — строго определенного, конкретного (персонифицированное «Я» производит действие и отсылает нас к незатейливой процедуре бросания камушка в воду), но вечного и неизменного «Я». Не является ли это проявлением осознанной направленности на устранение дихотомии субъектно-объектных отношений и растворения в «едином»? Но заметим, что тема «двойничества» и вектор этого «раздвоения» в творческом дискурсе Будетлянина во многом активированы проб-
лемой существования различных ипостасей этого «Я» во времени и времени в этом «Я». Приведем любопытное заключение профессора В.Я. Анфимова: «По его ощущению, у него (В. Хлебникова — М.Г.) в такие периоды даже менялась его внешность. Он полагал, что прошел „через ряд личностей“. Словом, он страдал, как говорит один психоаналитик (R. Wälder), при проекции своего мышления — полным перенесением своих мыслей во внешний мир» [1. C. 69].
И далее обследовавший Хлебникова психиатр отмечает важную деталь: «Отличаясь наклонностью к неожиданным обобщениям и к символизму — он придавал особое значение букве ‘В’. Все слова, начинающиеся с этой буквы, по его мнению, обозначают предметы, один конец которых прикреплен, а другой свободен» [1. C. 69]. Это свидетельство подтверждает значимость уже упоминавшихся выше толкований при развитии концептов начальных букв (11). С нашей точки зрения, важна и «амбивалентность», двоякость «свободы» и «прикрепленности» «концов вещей», «обозначенных» словами с начальным «В», для нас же словоформ, создающих «небесный свод» анализируемых «микрокосмов».
Однако эти маленькие шедевры принадлежат перу еще молодого Хлебникова, когда он только начинает выстраивать свою жизнетворческую стратегию и все еще в известной степени находится под влиянием символистского круга «башни» Вяч. Иванова. В 1908 году он только заканчивает одну из первых декларативных статей «Курган Святогора» и уже тогда задается риторическим вопросом: «И когда родимые второму морю пройдут пред восхищенным взглядом светлые горы, восставляя свой ледяной закон и рокот, не следует ли предаться непорочной игре в числа бытия своего, чаруя ими себя, как родом новой власти над собой, и прозревая сквозь них великие изначальные числа бытия-прообраза?» [14. Т. 6. С. 26]. Основные положения и законы языковой философии Будетлянина, его «звездная азбука», «азбука ума», «заумный языка» etc. будут сформулированы много позже, поэтому мы не говорим, что логика и практика словесных новообразований и заложенных идей здесь строятся на его теоретических выкладках, и жестко изначально заданы. Тем не менее мы утверждаем, что основная концептуальная парадигма, дискурсивно фундированная мифопоэтическими конструктами и словотворческими экспериментами, и всеми последующими его теоретическими построениями, и все последующие его теоретические построения, определилась уже на столь раннем этапе формирования поэта, возможно, сильнее всего на уровне подсознательного коммуницирования. Таким образом, мифотворческая логика, которую мы пытаемся разглядеть в этих стихотворениях, как это ни парадоксально, определена будущими трактатами и статьями «путейца» языка и предвосхищает их.
Обратим и тут внимание на мифологическую географию: «В пору, когда в вырей // Времирей умчались стаи...». Устоялась следующая трактовка своеобразной географической «аномалии» (если туда умчались «времири») — «вырей»: в рамках фольклорной традиции принято считать, что это «обетованная земля», «рай на земле».
В автокомментарии Хлебникова к стихотворению: «Крымское. Записи сердца. Вольный размер» (12), указывается, что «Вырей_южные страны» [12. С. 49]. В этом поэтическом творении, напечатанном в сборнике «Садок Судей II» под заголов-
ком «Вольный размер», «Вырей» употребляется в качестве конкретной географической номинации. В.П. Григорьев же в комментариях к «Творениям» соотносит с фольклорной номинацией «обетованной земли» [12. С. 660].
В интересующем нас тексте эта «географическая точка» бытует в нарицательном смысле.
В Толковом словаре живого великорусского языка читаем: «Вырей м. кур. жаворонок? || твер. пск. колдун, знахарь, ворожея; || вырей, вырай, ирей, ирий, ирица южн. малорос. какой-то сказочный, загадочный край, земной рай, теплые страны; волшебное царство (выделено нами. — М.Г.), перелетная птица летит в вырей; даже змеи, около воздвиженья, уходят в вырей <...> Вырожить кого, симб.-корс. пенз. вылечить, особенно знахарством. Вырей, вырить и вырожить, будто одного корня <...> По всему видно однако, что вырей значит сад, вертоград; вероятно это стар. ир, в -ир, с греч., весна, теплый край» [4. Т. 1. С. 522].
Аё уоееш обратим внимание на звуковой состав, выделим следующий отрывок:
Я времушком-камушком игрывало,
И времушек-камушек кинуло,
И времушко-камушко кануло...
Отмечаем сочетание зубно-губного щелевого [в] и сонорного дрожащего пе-редне-язычного [р], шипящего щелевого переднеязычного [ш] со смычным заднеязычным [к], наличие твердого смычно-проходного бокового переднеязычного [л]. Таким образом, констатируем обилие трудно артикулируемых звуковых комплексов:
вр/шк/шк/гр/ло
вр/шек/шек/ло
вр/шк/шк/ло.
Такая логика сопряжения звуков и образования звуковых комплексов вкупе с синтаксическим строением и «необычным» лексическим наполнением наталкивает нас обнаружить связь с традиционной формой скороговорки.
В стихотворении «Там, где жили свиристели» (и тут 1908 год, его начало) также встречается образ «времирей»:
Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей... [12. С. 42].
Как нам видится, этот образ, безусловно, ассоциирован с мифлогемами «птичьего мира», а он, в свою очередь, своеобразный «ярус» для «запуска» механизмов трансформации констант реальности пространственно-временного континуума хлебниковского мироздания, что же касается неологизма «времирь», то, возможно, он является контаминацией слов «время» и «снегирь», одновременно и потенциальный в данном случае суффикс -ирь — это звукоподражание птичьего пения.
Орнитологический код можно увидеть и в образовании «времыня»: «И вре-мыня крылья простерла...». Оно заставляет вспомнить слово «гусыня», при нали-
чии других словообразовательных аллюзий с существительными на -ня (богиня, княгиня, герцогиня, инокиня, монархиня, барыня, боярыня, сударыня, графиня, героиня, но монахиня, рабыня, врагиня). Новообразование, безусловно, близко словам, которые имеют модификационное значение лица женского пола. При этом, в данном случае словоформа с суф. -ын(я) (фонемат. |ин'|) мотивируется существительными изначально немотивированным — «врем» ыня. Забегая вперед, скажем также, что «времушек-камушек» невольно нами мыслится и в контексте будущего весьма частотного мотива в творчестве Вехи «меча» и «меча», идеи превращения «меча в мяч».
На этом этапе нашего «аналитического погружения» сделаем следующие выводы.
1. Думается, что в склонном к амбивалентным конструкциям творческом сознании Хлебникова синтезированы и одновременно актуализированы — в состоянии и процессе метаморфозы — взаимозаменяющие друг друга идеальные и реальные планы.
2. В этих «маленьких вселенных» конституируется модель всего мира, именно как взаимоперетекание микрокосма, космоса и макрокосма и трансформация ее в соответствии с актуализацией «пограничного» уровня и состояния реальности.
Перед нами и топологическая противоречивость, которая не конституируется в рамках трехмерной картины реальности, и актуализация единого субъектно-объектного состояния, и трансграничность «мерностей», устойчивых систем координат, и все это реализовано, помимо содержательного пласта, на уровне структуры стиха, морфолого-синтаксического строения текста, элементы которого вовлекаются в особые многоуровневые отношения.
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) Обстоятельную сводку объяснений Хлебниковым каждого звука см.: [10].
(2) Однако в манифесте «Наша основа» (а это уже май 1919 года) «словотворец» конкретизирует: «В в индоевропейских языках означает „вращение“» [14. Т. 6. С. 175] и «Значение В в вращении одной точки около другой неподвижной» [14. Т. 6. С. 175].
(3) Важны текстологические проблемы четкой передачи пунктуации и орфографии автора. Нужно заметить, что сам Хлебников, постоянно переписывая и правя свои рукописи, кардинально изменял синтаксис текста. Указанная здесь пунктуация «Времышей...» принята в большинстве изданий.
(4) О «скорнении» и принципах словообразования в хлебниковской неологии см.: [3].
(5) Тесты ранних редакций:
Времыши на бреге озера ласкающего, Времыши-камыши на озера бреге,
Где веретыще — смерти, на бреге озера дивно
Где временье каменьем, где каменем зыбящие,
время, Камыши-времыши на голубом озере,
Где на бреге одиноко стоит Где каменьем временье, где временем камень.
священному времирю Времыши-камыши на озера бреге священно
времык, шумящие,
Времыши на бреге озера священного, Времыши-камыши на озера бреге.
Ласкающего тайной, дивно И в свете много зело веков
зыбящие... В просвет мелькнет коварно лик человека.
[14. Т. 1. С. 397]. [14. Т. 1. С. 397].
(6) Ср.: «Миф — это всегда трансформация» [7].
(7) Надо сказать, что концепция «Единой книги» человечества появится несколько позже, а в этот период поэт увлечен славянской тематикой: «Произведения Хлебникова, особенно раннего периода, насыщены фольклорными мотивами, образами славянской мифологии. Его поиски оказываются ближе всего к новому искусству, к символизму. <...> Однако окончательно эта идея (славянская — М.Г.) перестала существовать в изначальном виде только к 1915 году, к началу Первой мировой войны». И именно в начале весны (февраль-март) 1915 года появляется «египетская» «фантастическая повесть» «Ка» [11. C. 44, 46]. Осмелимся предположить, что в творческом бессознательном поэта идея «победы над временем» потенцировалась еще в его ранний дофутуристический период.
(8) Позже Хлебников сформулирует квазиграмматическую теорию «внутреннего склонения», см.: «Учитель и ученик» [14. Т. 6. С. 34].
(9) См. повесть В. Хлебникова «Ка» [14. Т. 5. C. 122].
(10) В хлебниковедении в большей степени устоялась точка зрения о господстве так называемого «всевременного бытия» в текстах Хлебникова, например, см.: [6; 8].
(11) «Первая согласная простого слова управляет всем словом — приказывает остальным» [14. Т. 6. С. 174]. Тут же отметим, что на «Сабуровой даче» поэт бы летом-осенью 1919 года [11. С. 317], уже после написания основных теоретических трудов «Наша Основа» и «Художники мира!».
(12) И здесь море обретает свои единицы измерения:
Море щедрою мерой
Веет полуденным золотом.
Ах! Об эту пору все мы верим,
Все мы молоды (выделено нами. — М.Г.) [12. C. 49].
ЛИТЕРАТУРА
[1] Анфимов В.Я. К вопросу о психопатологии творчества: В. Хлебников в 1919 году // Труды 3-й Краснодарской клинической городской больницы. — Краснодар, 1935. — Вып. 1. — С. 66—73.
[2] Григорьев В.П. К четырехмерному пространству языка (Блок и Хлебников: эвристика в па-радигмальных экспрессемах) // Семиотика и авангард: Антология. — М.: Академический Проект; Культура, 2006. — С. 999—1030.
[3] Григорьев В.П. Скорнение // Актуальные проблемы русского словообразования. Сб. науч. статей Самарканд. пед. ин-та. — Ташкент: Укитувчи, 1982. — С. 418—423.
[4] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Современное написание: В 4 т. — М.: АСТ; Астрель, 2001—2003.
[5] Дуганов Р.В. Краткое «искусство поэзии» Хлебникова // Велимир Хлебников и русская литература: Статьи разных лет. — М.: Прогресс-Плеяда, 2008. — С. 5—28.
[6] Кедров К.А. Вселенная Велимира Хлебникова — http://ka2.ru/nauka/kedrov_3.html
[7] Ланцова С.А. Морфология и исторические корни хлебниковской метаморфозы («Змей поезда») // Russian Literature. Vol. XXXVIII. — Amsterdam, 1995. — № 4. — P. 409—434.
[8] Кусков С.И. Проблематика универсального языка в контексте П. Филонова и В. Хлебникова // Культура средних веков и нового времени. — М., 1987. — С. 92—103.
[9] Панов М.В. Сочетание несочетаемого // Мир Велимира Хлебникова. Статьи и исследования 1911—1998. — М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 303—332.
[10] Перцова Н.Н. Словарь неологизмов Велимира Хлебникова. Wiener slawistischer Almanach. — Вена—Москва, 1995. — Band 40.
[11] Старкина С.В. Велимир Хлебников. — М.: Молодая гвардия, 2007.
[12] ХлебниковВ.В. Творения. — М.: Советский писатель, 1986.
[13] Хлебников Велимир. Поэзия. Проза. Драматургия. Публицистика. — М.: Слово/SLOVO, 2000.
[14] Хлебников Велимир. Собрание сочинений: В 6 т. — М.: ИМЛИ РАН, 2000—2005.
TWO «POETIC MICROCOSMS» OF THE EARLY V. KHLEBNIKOV: PARADOXES OF «SPACE-TIME» MODEL TRANSFORMATION
M.V. Ganin
The Department of Russian and Foreign Literature Philological Faculty Russian Peoples’ Friendship University Miklukho-Maklaja str., 6, Moscow, Russia, 117198
The article is devoted to the problematics of space and time structurization, ambivalence and paradoxicality of the reality institutionalization in V.V. Khlebnikov’s poetic texts on the material of two well-known poems examination. Mythologems, significant for poet’s creative works, are considered in temporal and locative aspects. On the basis of the comprehensive analysis of the texts presented in the article the author arrives at the idea of deep interaction between microcosm, cosmos and macrocosm and their transformations in the «poetic Universe» of Velimir Khlebnikov.
Key words: Velimir Khlebnikov, metamorphosis, microcosm, mythologem, mythopoetry, pattern, spatio-temporal, transformation, «Vremyshy-kamyshy».
