CC BY
51
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 2
И.Б. Иткин
ТРАКТИР В КАВЫЧКАХ
(вокруг одного сюжетного хода у Островского)
В статье высказывается предположение о том, что эпизод из пьесы А.Н. Островского «Бесприданница», связанный с подменой Парижа как города названием трактира «Париж», может служить связующим звеном между аналогичными эпизодами в легенде о пане Твардовском и романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», и анализируются сходства и различия трех сюжетов. Кроме того, рассматривается вопрос о связи данного эпизода и — шире — образа Робинзона с образом главной героини «Бесприданницы» Ларисы Огудаловой.
Ключевые слова: А.Н. Островский, М.А. Булгаков, легенда о пане Твардовском, «пространственный фокус», «Бесприданница», омонимия, дьявол, зеркальность персонажей, структура.
The article puts forward the hypothesis that the episode of the A.N. Ostrovsky's play "Without a Dowry" connected with the substitution of the inn named 'Paris' for the actual city of Paris may serve as a link between similar episodes in the legend about Pan Twardowsky and in M.A. Bulgakov's novel "Master and Margarita". Similarities and differences between the three plots are analyzed. In addition to that, the article considers the issue of connection between this episode and — more broadly — the image of Robinson with the image of the main heroine of "Without a Dowry" — Larisa Ogudalova.
Key words: A.N. Ostrovsky, M.A. Bulgakov, the legend about Pan Twardowsky, "the spacial trick", "The Dowerless Girl", homonymy, the devil, the mirroring quality of characters, structure.
В содержательной статье «К сюжету о пане Твардовском (контексты "киевской" баллады Жуковского)» И.С. Булкина, рассматривая различные вариации легенды о пане Твардовском в русской литературе, обратила внимание на известный эпизод романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» — перемещение Степы Лиходеева в Ялту и искусно созданную вокруг этого события путаницу, вследствие которой финдиректор театра Варьете Римский какое-то время полагал, что Лиходеев находится в недавно открытой в подмосковном Пушкине чебуречной «Ялта» (исследовательница не совсем точно называет ее «рестораном»). По мнению И.С. Булкиной, в этом эпизоде отразился «пространственный фокус», представленный во многих вариантах истории о пане Твардовском: согласно условиям договора сатана не имеет власти над Твардовским, пока тот не окажется в Риме, чернокнижник делает все, чтобы этого избежать, — и попадает в лапы к дьяволу в корчме под соответствующим названием [Булкина, 2004: 58].
149
Наблюдение И.С. Булкиной представляется совершенно бесспорным. Помимо собственно сюжетных сходств, о которых см. ниже, заслуживает внимания следующая любопытная деталь: если в 10 главе романа, «Вести из Ялты», появившееся в Пушкине заведение называется «чебуречной», то в главе 14, «Слава петуху!», оно дважды именуется «трактиром». Такое наименование не только не подходит для чебуречной, но и вообще неприменимо к предприятию советского общепита. Можно думать, что появление в тексте слова «трактир» — недосмотр Булгакова, сочинявшего историю о пропаже Лиходеева с учетом таких вариантов легенды о пане Твардовском, которые отразились, например, во фразе из написанного А.П. Чеховым «Календаря "Будильника" на 1882 год», также приведенной И. Булкиной [там же: 59]: «В сей день произошла смерть пана Твардовского в трактире "Рим" (1811)...» (здесь и далее выделено нами. — И. И.).
На наш взгляд, между легендой о Твардовском и «Мастером и Маргаритой» имеется важное промежуточное звено, наличие которого Булгаков не мог не принимать во внимание. Речь идет о пьесе А.Н. Островского «Бесприданница», где тот же «фокус» выглядит так.
Во время обеда в доме Карандышева Вожеватов, обещая Паратову и Кнурову «отделаться» от Робинзона перед поездкой за Волгу, предлагает тому отправиться в Париж:
Р о б и н з о н. Что тебе?
В о ж е в а т о в (тихо). Хочешь ехать в Париж?
Р о б и н з о н. Как в Париж, когда?
В о ж е в а т о в. Сегодня вечером.
Р о б и н з о н. А мы за Волгу сбирались.
В о ж е в а т о в. Как хочешь; поезжай за Волгу, а я в Париж.
Р о б и н з о н. Да ведь у меня паспорта нет.
В о ж е в а т о в. Это уж мое дело.
Р о б и н з о н. Я пожалуй.
<...>
В о ж е в а т о в. Едешь?
Р о б и н з о н. Еду (д. III, явл. 10).
Но когда, уже ночью, Вожеватов и Робинзон встречаются вновь, выясняется, что везти своего приятеля за границу в планы молодого купца не входило:
Р о б и н з о н. Послушай, Вася, я по-французски не совсем свободно... Хочу выучиться, да все времени нет.
В о ж е в а т о в. Да зачем тебе французский язык?
Р о б и н з о н. Как же, в Париже да по-французски не говорить?
В о ж е в а т о в. Да и не надо совсем, и никто там не говорит по-французски.
Р о б и н з о н. Столица Франции, да чтоб там по-французски не говорили! Что ты меня за дурака, что ли, считаешь?
В о ж е в а т о в. Да какая столица! Что ты, в уме ли? О каком Париже ты думаешь? Трактир у нас на площади есть «Париж», вот я куда хотел с тобой ехать (д. IV, явл. 6).
Как видно, во всех трех случаях — в легенде о Твардовском, у Островского и Булгакова — действительно представлена одна и та же ситуация. Поблизости от места событий существует заведение ресторанного типа (условно — трактир), названное в честь известного европейского города. Преследуя свои интересы, некто создает намеренную путаницу, подменяя один из омонимичных объектов другим, так что в какой-то момент его жертве оказывается неясно, идет ли речь о городе или о трактире. Несмотря на кажущуюся простоту, данный сюжетный ход ярко своеобразен и отчетливо противопоставлен всем другим бесчисленным вариациям на тему путаницы различных объектов с одинаковыми названиями1.
В конце 1870-х — начале 1880-х годов игра на тему «город или трактир?» становится едва ли не литературной модой. В романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия» (1877-1883) о «странствующем полководце» Полкане Самсоновиче Редеде говорится: «Боевая репутация Редеди была в значительной мере преувеличена. Товарищи его по дворянскому полку, правда, утверждали, что он считал за собой несколько лихих стычек в Ташкенте, но при этом как-то никогда достаточно не разъяснялось, в географическом ли Ташкенте происходили эти стычки, или в трактире Ташкент, что за Нарвскою заставой». В шуточной африканской корреспонденции журнала «Будильник» (1884) число упоминаемых трактиров и подобных им заведений возрастает до 10: «Где только я не был? Как свои пять пальцев, изучил я "Вену" и "Италию" от "Палермо" до "Ливорно", проник в непроходимые дебри "Крыма", брал "Плевну", не раз совершал трансатлантические плавания в "Нью-Йорк", торжествовал на биллиардных турнирах в "Праге", меня хорошо знают дамы "Аркадии" и "Англии", и если я сам не швейцарец, то, как я уже имел случай заметить, троюродный мой дяденька — географический швейцар» (цит. по: [Евсеев, 2008: 24]). При этом, однако, есть все основания полагать, что источником этой моды был именно диалог
1 Ср., например, рассказ Сергея Маркова «Подсолнухи в Париже» (Марков С. Голубая ящерица: Рассказы. М., 1973. С. 212-219.). На первый взгляд может показаться, что прием, примененный Марковым, почти тождествен нашему «пространственному фокусу», однако при более тщательном рассмотрении сходство оказывается очень и очень отдаленным: в рассказе нет ни питейного заведения, ни игры с кавычками, жертвой мистификации становится не кто-либо из героев, а читатель, да и сама мистификация рассеивается почти мгновенно (уже в первом абзаце упоминаются «степь под Парижем» и «полк белых стрелков»). Самое же главное — в отличие от польской корчмы, бряхимовского трактира и подмосковной чебуречной существующая и поныне уральская станица Париж никоим образом не является плодом авторской фантазии, так что мысль о «маскировке» одного Парижа под другой могла возникнуть у писателя вне всякой связи с какими бы то ни было литературными источниками.
Робинзона с Вожеватовым. Влияние не только драматургии Островского вообще, но и конкретно «Бесприданницы» на произведения Салтыкова-Щедрина начала 1880-х годов (XIII глава «Современной идиллии», в которой говорится о стычках в Ташкенте, вышла в свет в 1882 г., т. е. уже после публикации и постановки «Бесприданницы»), судя по всему, было довольно значительным. Так, широко известная максима «Одному нравится арбуз, другому — свиной хрящик» из книги «За рубежом» (1880-1881), нередко даже цитируемая со ссылкой на авторство Щедрина, в действительности представляет собой слегка измененную реплику Паратова: «Тетенька, у всякого свой вкус: один любит арбуз, другой — свиной хрящик». Что же касается корреспонденции «Будильника», то она в свою очередь прямо ориентирована на текст «Современной идиллии» — вплоть до введения в повествование все того же Полкана Самсоновича Редеди [Евсеев, 2008: 27-29]. Присутствие «пространственного фокуса» как в чеховском «Календаре "Будильника" на 1882 год», так и в подписанной Анатолем Четверташниковым псевдоафриканской корреспонденции 1884 г. может служить дополнительным аргументом в пользу убедительно обоснованной Д.М. Евсеевым [там же: 5, 14-16] гипотезы о том, что «Анатоль Четверташников» — не что иное, как ранее неизвестный псевдоним Чехова.
Еще один отголосок того же сюжета, по-видимому, обнаруживается в стихотворении О.Э. Мандельштама «Извозчик и Дант» (на это обстоятельство наше внимание обратил Ф.Б. Успенский), ср. следующие строки:
Из всех трактиров я предпочитаю «Рим».
Хоть я и флорентиец,
Но все же я не вор и не убиец...
К сожалению, смысл мандельштамовской «шутки» настолько темен, что мы вынуждены воздержаться от каких-либо догадок о ее связи с другими текстами, рассматриваемыми в настоящей работе.
Вернемся к Булгакову. Косвенным свидетельством того, что при работе над 10 и 14 главами «Мастера и Маргариты» ее автор держал в уме не только легенду о Твардовском, но и соответствующий эпизод из пьесы Островского, может служить следующий фрагмент из другой его книги — «Театральный роман»: «Были такие, которые говорили, что приехали из Иркутска и уезжают ночью и не могут уехать, не повидав "Бесприданницы". Кто-то говорил, что он экскурсовод из Ялты». Конечно, совместное упоминание пьесы и города может быть просто совпадением, но любопытно, что ни слово «Бесприданница», ни слово «Ялта» в тексте «Театрального романа» не попадаются больше ни разу. С уверенностью судить о том, были ли главы о Римском и Лиходееве написаны раньше или позже 11-й главы «Театрального романа», сложно: как известно, какое-то время работа над двумя рома-
нами шла параллельно. В любом случае, переклички между разными произведениями у Булгакова встречаются: так, знаменитая сцена разгрома Маргаритой дома Драмлита представляет собой «реализацию» не менее знаменитой реплики профессора Преображенского из повести «Собачье сердце»: «Что такое эта ваша разруха? <...> Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы?»2.
Сравнение трех версий «пространственного фокуса» затрудняется тем, что конкретный источник, на который ориентировались Островский и Булгаков, нам неизвестен; более того, этих источников могло быть несколько, и они могли не совпадать. Тем не менее некоторые наблюдения на этот счет, как кажется, сделать все-таки можно.
Главная особенность, объединяющая «Легенду...» с романом Булгакова и отличающая их от пьесы Островского, состоит в том, что автором хитроумного надувательства в обоих случаях выступает дьявол собственной персоной. Как ни удивительно, на этом специфическое сходство между историями пана Твардовского и Степы Лиходеева по большому счету заканчивается: в том, что касается пространственных метаморфоз, ближе к прототипу оказывается уже Островский. Так, и в «Легенде...», и в «Бесприданнице» речь идет о знаменитых европейских столицах, до которых герои (Твардовский — сознательно, а Робинзон — к большому своему огорчению) так и не добираются; злоключения же Лиходеева, напротив, начинаются с того, что он, сам того не зная, переносится из Москвы в Ялту — город, не заграничный и не столичный. Что же касается «трактира», то здесь существенные различия имеются между всеми тремя текстами. Если в случае с Твардовским дьявольский замысел как раз и состоял в том, чтобы заманить героя в корчму с нужным названием, так что, например, в балладе Мицкевича «Пани Твардовская» (знакомство с которой как Островского, так и Булгакова более чем вероятно) действие целиком происходит в «Риме», то обиженный Робинзон, несмотря на страсть к выпивке, отнюдь не жаждет отправиться в упомянутый Вожеватовым ресторан, а Степа Лиходеев и слыхом не слыхивал о пушкинской чебуречной.
Схематически перечисленные сходства и различия в разработке основных компонентов сюжета можно представить в следующем виде:
Компоненты «Легенда...» Островский Булгаков
участие дьявола + +
столичный город + + -
герой в городе - - +
герой в трактире + - -
2 Поразительным образом, эта очевидная автореминисценция, по-видимому, ускользнула от внимания комментаторов Булгакова, в том числе таких проницательных, как Г.А. Лесскис [Лесскис, 1999: 356].
При этом, как представляется, параллели между драмой Островского и «Легендой...» в целом глубже, чем это явствует из таблицы.
Во-первых, хотя никаких потусторонних персонажей в числе действующих лиц «Бесприданницы» нет, о полном отсутствии дьявольской темы в тексте пьесы говорить все-таки нельзя (этому обстоятельству соответствует звездочка в первой строке таблицы). Незадолго до разговора между Вожеватовым и Робинзоном Островский помещает следующий примечательный эпизод:
Р о б и н з о н (глядит в дверь налево). Погиб Карандышев. Я начал, а Серж его докончит. Наливают, устанавливаются в позу; живая картина. Посмотрите, какая у Сержа улыбка! Совсем Бертрам. (Поет из «Роберта».) «Ты мой спаситель. — Я твой спаситель! — И покровитель. — И покровитель». Ну, проглотил. Целуются. (Поет.) «Как счастлив я! — Жертва моя!» (д. III, явл. 6)
Циничного Паратова, подпаивающего жениха Ларисы, Робинзон сравнивает с героем оперы Мейербера — дьяволом-Бертрамом. Но надувательство, жертвой которого всего через несколько минут предстоит оказаться самому Робинзону, — часть того же плана. Паратов и Вожеватов, по выражению Карандышева, «одна шайка»; видимо, не случайно, «договорившись» с Робинзоном насчет Парижа («Едешь?» — «Еду»), Василий Данилыч, слышавший его размышления о Бертраме, восклицает, обращаясь к Паратову: «Как он тут пел из "Роберта"! Что за голос!»
Во-вторых, у Островского находит своеобразное преломление еще один мотив «Легенды...», пусть и не имеющий прямого отношения к играм с пространством, — мотив «честного слова дворянина», которым дьявол усовещивает Твардовского, пытающегося уклониться от выполнения договора. В разных версиях «Легенды...» роль этого мотива различна: иногда он отсутствует вообще, но, скажем, в уже упоминавшейся балладе Мицкевича соответствующая тема возникает, хотя и мельком ("A gdzie jest nobile verbum?"), а в «малороссийской Васильковской повести» С. Карпенко «Твердовский», которая вышла в 1837 г. в Москве [Булкина, 2004: 58] и тоже могла быть известна Островскому, она играет сюжетообразующую роль. В «Бесприданнице» этот мотив травестирован дважды — верностью слову хвалится не жертва, а обманщик, и не потому, что намерен его сдержать, а потому, что знает, что выполнять обещание не придется: перед тем, как объяснить Робинзону, что под «Парижем» подразумевался не город, а трактир, Вожеватов торжественно провозглашает: «...Что я обещал, то исполню; для меня слово — закон, что сказано, то свято. Ты спроси: обманывал ли я кого-нибудь?»
Вся история с подменой одного Парижа другим дана в «Бесприданнице» в явном виде и решена в юмористическом ключе: во Франции Робинзону и впрямь делать решительно нечего, и все его потери
от сорвавшейся поездки — уязвленное самолюбие. Мы полагаем, однако, что в дальнейшем течении пьесы этот эпизод имеет глубоко скрытую автором (а может быть, даже не до конца осознанную им) параллель, связанную с трагической участью главной героини — Ларисы Огудаловой. Возможность такой параллели подсказывается в первую очередь тем местом, которое Счастливцев-Робинзон занимает в системе персонажей «Бесприданницы». Несколько упрощая картину, этого героя можно назвать «комическим зеркалом Ларисы»: в целом ряде случаев комические ситуации, детали, реплики, связанные с незадачливым актером, повторяются в судьбе Ларисы, оборачиваясь при этом противоположной, драматической стороной. Ограничимся несколькими наиболее выразительными примерами:
- полной материальной зависимости Счастливцева от Паратова и его иронической демонстрации готовности на все ради покровителя («Для тебя в огонь и в воду») соответствует столь же полная психологическая зависимость от Паратова Ларисы, действительно готовой ради бывшего возлюбленного на что угодно;
- тот самый принцип «что сказано, то свято», который Вожеватов декларирует, насмехаясь над Робинзоном, столь же своеобразно действует и в дальнейшем: отталкивая Ларису, которая обратилась к нему за помощью, и тем самым в значительной мере обрекая ее на гибель, Василий Данилыч тоже ссылается на «честное купеческое слово»;
- на вопль «Спасите, погибаю!», который издает перепивший дрянного вина Робинзон, эхом откликается Лариса: «Вася, я погибаю!» — только для нее речь действительно идет о жизни и смерти;
- заметив на набережной Карандышева с пистолетом, Робинзон восклицает: «Он меня убьет». Но Карандышеву нет дела до Робинзона — его пуля предназначена невесте.
Более того: в одном случае реплики Робинзона и его собеседника, с одной стороны, и Ларисы и ее собеседника — с другой, оказываются зеркальными в буквальном смысле слова, причем соответствующие диалоги происходят почти подряд:
Р о б и н з о н. Так ты в Париж обещал со мной ехать — разве это не все равно?
В о ж е в а т о в. Нет, не все равно! (д. IV, явл. 6)
П а р а т о в. Вы поедете на моих лошадях — разве это не все равно?
Л а р и с а. Нет, не все равно (д. IV, явл. 7).
На фоне этих многочисленных перекличек едва ли можно счесть несущественным тот факт, что Робинзон — не единственный персонаж пьесы, которому предлагают ехать в Париж и который туда не попадает. Вторым таким персонажем, разумеется, оказывается
именно Лариса. «То есть вы хотите сказать, что теперь представляется удобный случай взять ее с собой в Париж?» — спрашивает Вожеватов у Кнурова буквально через несколько фраз после того, как — в том же самом явлении! — признался Робинзону в обмане. На этот раз ни Вожеватов, ни сам Кнуров, благодаря удачно выпавшей монете получивший возможность обратиться к Ларисе с почтительным предложением: «Не угодно ли вам ехать со мной в Париж на выставку?», — не замышляли никакого подвоха. Однако если Робинзону вместо города Парижа было предложено прокатиться в близлежащий трактир, то Лариса вместо того же Парижа оказалась в могиле. Таким образом, о точной соотнесенности этих двух несостоявшихся поездок можно было бы говорить лишь в том случае, если бы выяснилось, что иной мир может служить подменой Парижа так же, как послужил ею бряхимовский ресторан. И, как это ни удивительно, такая возможность действительно обнаруживается: ее обеспечивает топоним «Елисейские Поля».
Разумеется, в связи с этой гипотезой неизбежно возникает вопрос: существовала ли в культурном обиходе эпохи Островского подобная ассоциация? Положительный ответ на него подсказывается запоминающейся репликой больного Базарова: «- А вам случалось видеть, что люди в моем положении не отправляются в Елисейские?» (курсив Базарова. — И. И.). Однако, как показывают данные Национального корпуса русского языка, ни о какой отсылке конкретно к «Отцам и детям» говорить не приходится — в литературе первой половины XIX в. соответствующее выражение было вполне привычной и традиционной перифразой3 — примерно такой же, какой в годы гражданской войны сделалось выражение «отправить в штаб к Духонину». Приведем некоторые примеры:
«— Я, право, не знал, чтобы вы были нездоровы, — сказал Сурской. — Да, сударь, чуть было не прыгнул в Елисейские» (Загоскин М.Н. Рославлев, или Русские в 1812 году)
«У меня секундантом был один гвардеец, премилый малый и прелихой рубака... В дуэлях классик и педант, он проводил в Елисейские поля и в клинику не одного, как друг и недруг» (Бестужев-Марлинский А. А. Фрегат «Надежда»)4.
3 Наиболее ранним примером ее использования, по-видимому, должна считаться «Почта духов» И.А. Крылова, где благодаря общему античному антуражу Елисейские поля упоминаются, так сказать, в прямом смысле (ср., например: «И самому Плутону не хочется, чтоб в Елисейские поля был впущен всякий без разбору и чтоб награждения раздавались по проискам»). С учетом популярности крыловской сатиры нельзя исключать, что именно она послужила источником широкого распространения интересующего нас тропа в творчестве младших современников баснописца.
4 А.А. Бестужев-Марлинский отличался особенной любовью к этому обороту: он встречается и в других его повестях — «Вечер на кавказских водах в 1824 году» и «Аммалат-бек».
«По сотне душ отправлял он ежегодно в Елисейские поля, и ни один мученик не возвращался с того света, чтобы преследовать его» (Лажечников И.И. Ледяной дом).
«Видно, плоха шутка, придется прогуляться в Елисейские!» (Соллогуб В.А. История двух калош).
Таким образом, если бы Вожеватов, обращаясь к Кнурову, произнес нечто вроде: «То есть вы хотите сказать, что теперь представляется удобный случай показать Ларисе Дмитриевне Елисейские Поля?» — то, с учетом последовавшего через несколько минут выстрела Каран-дышева, ни у кого из читателей и зрителей не было бы сомнений, что его вопрос — не что иное, как невольный макабрический каламбур, вполне структурно эквивалентный тому, при помощи которого Вожеватов чуть раньше отделался от Робинзона:
Робинзон Лариса
обещано Париж (столица Франции) Елисейские Поля (улица в Париже)
подразумевается «Париж» (трактир в Бряхимове) «Елисейские Поля» (смерть)
Однако Островский по каким-то причинам — например, сочтя такой прием чересчур прямолинейным и банальным, — предпочел избежать непосредственного появления в тексте соответствующей ассоциации (или, повторим, возможность подобного прочтения финальных эпизодов пьесы вообще не была им вполне осознана)5.
Список литературы
Булкина И.С. К сюжету о пане Твардовском (контексты «киевской» баллады Жуковского) // Пушкинские чтения в Тарту 3: Материалы международной научной конференции, посвященной 220-летию В.А. Жуковского и 200-летию Ф.И. Тютчева / Ред. Л. Киселёва. Тарту, 2004. ЕвсеевД.М. Неизвестные псевдонимы А.П. Чехова. М., 2008. ЛесскисГ.А. Триптих М.А. Булгакова о русской революции: «Белая гвардия»; «Записки покойника»; «Мастер и Маргарита». Комментарии. М., 1999.
Сведения об авторе: Иткин Илья Борисович, канд. филол. наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН, учитель литературы школы «Муми-Тролль», доцент филол. ф-та НИУ «Высшая школа экономики». E-mail: [email protected]
5 Автор выражает искреннюю благодарность И.С. Булкиной, Л.З. Иткиной, А.В. Лобановой и С.И. Переверзевой за многообразную помощь в работе над статьей.
