CC BY
163
А. И. Лазарев
ТИП УРАЛЬЦА В ИЗОБРАЖЕНИИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
Правомерно ли говорить об областном типе русского человека, в частности, об уральце? В науке однозначного ответа на этот вопрос не существует. Многие ученые отрицают необходимость такого разговора из опасения впасть в серьезную методологическую ошибку, какую допустили "сибирские областники" (Г.Н.Потанин, А.П.Щапов, Н.М.Ядринцев), которые в результате своих исследований, связанных с выяснением особенностей русского населения Сибири, пришли к выводу, что "чалдоны" и русские — это совершенно разные этнические образования. Часть ученых, хотя и признает влияние местных условий жизни на внешний и внутренний облик людей, все же отрицает самое существование областных типов русского человека, формирование которых, по их мнению, невозможно из-за бурных миграционных процессов и из-за великого многообразия человеческих индивидуальностей (еще Владимир Мономах дивился тому, какие все разные, "хотя одинаково сотворены Богом из пыли, а и двух лиц не найти похожих"). На такой позиции стоит, например, М.Н.Мельников, новосибирский профессор, считающий совершенно пустыми любые разговоры о типе русского сибиряка1. Но есть немало авторов, для которых проблема областной (региональной) дифференциации русской нации является интересной и насущной, так как ее решение помогает лучше понять своеобразие данного этноса, его историю и культуру.
Одно из первых мест здесь принадлежит фундаментальным трудам Л.Н.Гумилева. Он представляет этнос как весьма сложное образование, содержащее единицы разных уровней. На ступень ниже понятия "этнос" стоит "субэтнос". Причем существование субэтносов в составе этноса есть объективная необходимость, так как многосоставность структуры придаст последнему историческую устойчивость. Гумилев с этнологических позиций называет данное явление "мозаичностью" и разворачивает следующую картину бытия великорусского этноса: " На южной окраине выделились казаки, на северной — поморы. Впоследствии к ним прибавились землепроходцы, которые, перемешавшись с аборигенами Сибири, образовали субэтнос сибиряков, или чалдонов"2. Понятия "субэтнос" и "областной тип", если не полностью идентичны, то все же обозначают одно и то же — особую группу людей, принадлежащих данной нации, но, помимо общих признаков с ней, обладающих какими-то специфическими и устойчивыми качествами этнического, психологического и культурно-социологического порядка.
К сожалению, следует признать, что наука в лице историков, этнографов, фольклористов, культурологов, литературоведов мало продвинулась вперед в деле изучения областных типов русского человека. Чаще всего вопрос ставится крупномасштабно, и речь ограничивается определением и характеристикой "областных культурных гнезд" (Н.К.Пиксанов), методики "социальной географии" (В.М.Жирмунский), региональной специфики литературы и фольклора (В.П.Трушкин, В.Г.Пузырев, Б.А.Чмыхало и др.>.
Научное значение таких подходов, без сомнения, велико, но вместе с тем нельзя не обратить внимания на то, что все эти исследования касаются общих вопросов развития региональной культуры и обходят стороной проблему "областного человека". Кроме попутных замечаний, в их трудах об этом ничего не найдем.
Другое дело — писатели. Их интерес к региональным типам русских людей столь же закономерен, сколько и постоянен. Теоретически обосновал этот интерес А.М.Горький. Развивая свой тезис о том, что "наша русская литература — суть литература местная, областная", он приводит убедительные факты изображения писателями областных типов русского мужика: "Платон Каратаев и Калиныч, несомненно, русские мужики, но это мужики центральной Московской Руси, и такие типы "смирных" людей — очень редки на Волге, едва ли возможны в Сибири, их нет на Украине. И.А.Бунин очень верно, очень умело пишет орловского мужика, но для Среднего и Верхнего Поволжья этот тип почти неправда, — психику волжанина наилучше уловил Короленко в лице Тюлина. "Мужики" Чехова — правдивый этнографический очерк. Да, около Москвы — в Калуге, Туле, Орле — такие фигуры не редкость и очень естественны, но разве похожи на них волжане, новгородцы, помо?г-?"3
В свете сказанного представляется актуальным вопрос об изображении в русской литературе образа уральца.
О том, что уральский тип русского человека существует, можно прочитать у А.С.Пушкина (письма 1833—1834 гг. Н.Н.Гончаровой, кн. П.А.Вяземскому, "История Пугачева"), М.Ю.Лермонтова ("Вадим"), у А.К.Толстого ("Князь Серебряный"), С.Т.Аксакова ("Семейная хроника" и др.), у Л.Н.Толстого ("Ильяс", "За что?"), у советских писателей: А.Н.Толстого ("Петр Первый", рассказы), С.П.Злобина ("Салават Юлаев", "Степан Разин"), В.Я.Шишкова ("Емельян Пугачев"). Разумеется, ярче всего тип человека-уральца выступает в произведениях уральских писателей — Д.Н.Мамина-Сибиряка, Ф.М.Решетникова, А.А.Кирпищиковой, А.Г.Туркина, Л.Н.Сейфуллиной, В.П.Правдухина, П.П.Бажова, А.П.Вондина.
Интерес писателей к фигуре уральца был настолько велик, что порой приобретал характер почти маниакального, то есть непреодолимого желания по этому поводу высказаться, во что бы то ни стало отразить в своем творчестве идею "уральского". Как ни странно, такая мания долгое время владела великим А.С.Пушкиным. Впервые по-настоящему обратил на это внимание А.Г.Никитин, автор замечательного исследования "Пушкин и Урал" (М., 1980), где, в частности, речь идет о прототипах образа Германна из повести "Пиковая дама". Самое происхождение замысла этого произведения у Пушкина Никитин связывает (и аргументирует это) с Уралом. Обращает на себя внимание долголетний интерес поэта к "коренному и типичному уральцу" — горному инженеру И.Ф.Герману, учредителю первой типографии в Екатеринбурге. Он обращался к этой фигуре и в замыслах романа про Петра 1, и в поэме "Медный всадник". С Иваном Филипповичем Германом Пушкин никогда не встречался (тот умер в 1815 г.), а вот с сыном его — Федором Ивановичем Германом — мог неоднократно видеться на заседаниях Вольного общества российской словесности в 20-м году. Когда был потом в Оренбурге, то с подчеркнутым интересом, по словам В.И.Даля,
расспрашивал о судьбе Ф.И.Германа, который, как он знал, служил на Урале горным военным инженером и некоторое время, в 1827 году, жил в Оренбурге. Здесь сн оставил о себе воспоминание как об очень оригинальном человеке, "материалисте", какие тогда встречались будто бы только на Урале, и, между прочим, как о заядлом картежнике, который мечтал разбогатеть при помощи игры в карты... Вот тут-то и оформился замысел "Пиковой дамы".
Так это или не так, но очевидно: для Пушкина Урал представлял интерес как край, где формируются и живут люди особого склада, симпатичные поэту, конечно, не своим пристрастием к карточной игре, а своей незаурздностью, практицизмом, вольнодумием, физической и духовной силой. Пушкин обратил внимание на Германов — отца и сына, — услышав еще в Петербурге об их оригинальном образе мыслей и больших практических делах.
Уральцы, разные по социальному положению, по уровню культуры, образованности, по месту жительства (город, село, станица, горы, скиты), по роду деятельности (горно-рудное производство, железоделательная промышленность, машиностроение, торговля, предпринимательство, сельское хозяйство, воинская служба), по вероисповеданию (православные, старообрядцы, католики, язычники) — получили отображение в произведениях русских писателей, местных и не только. Писатели стремились создать типические образы с индивидуальными чертами характера, портрета, речи персонажа. Художественная убедительность образа целиком зависела от таланта автора и от его знания местной жизни и, особенно, местных людей. Но примечательно: чем индивидуализированнее получался персонаж, тем он был более типическим, более "уралистым". В отображении уральской жизни писатель только тогда добивался успеха, когда умел увидеть и художественно изобразить именно уральское начало в своем герое: наивысшее достижение здесь принадлежит Мамин;,-Сибиряку и Бажову — в прозе, Борису Ручьеву и Людмиле Татьяначевой — в поэзии. В этом плане надо понимать знаменитое высказывание Д.Н.Мамина-Сибиряка: "Горжусь, что открыл Урал для мировой титературк". Тот же самый смысл содержится и в словах К.М.Симонова, сказанных им о П.П.Бажове: "Мировая слава Бажова — это мировая слава Урала". Глубинный смысл, лежащий в том и другом изречении, заключается в признании того факта, что Мамин-Сибиряк и Бажов открыли для мирового читателя новый художественный тип — русского человека-уральца. Разумеется, другие писатели высвечивали в этом типе какие-то свои грани, благодаря чему образ уральца обретал полноту воплощения в художественной литературе и предстает сегодня перед нами во всем своем многообразии.
Попытаемся обобщить наблюдения писателей и, основываясь на их произведениях, дадим характеристику русского человека-уральца.
Характерной, хотя и не главной чертой этого художественного типа писатели считают ярко выраженную суровость, сдержанность, даже замкнутость. Причиной формирования такого характера выставляется психолого-географический фактор: переселившись на Урал по своей или, чаще, по чужой воле, русские люди испытывали острую тоску по родине. Это чувство не угасало и у потомков переселенцев. В "Каменном поясе"
Е.Федорова есть эпизод: жители Кыштымскош завода во время Пасхи каждый вечер выходили на Красную горку и смотрели на закат солнца — "в сторону Расеи". Сразу вспоминаются многочисленные уральские предания о Плакун-камне, который стоит на реке Чусовой. Такое название дано камню потому, что с него постоянно каплет вода: "Вода с горы каплет, кап-кап-кап, как слезы льются, плачет камень". Одухотворение камня по его внешнему признаку послужило толчком к созданию преданий с социально историческим значением. "Ссыльные тут жили. Работали они в рудниках. Кругом лес был. А матери с детьми забирались на гору, смотрели вдаль и плакали. Потому и назвалась та гора Плакун"4. Как видим, эпизод в романе Е.Федорова основан если не на достоверном факте, то на прочной фольклорной традиции. Во всяком случае, он точно передает психологическое состояние русских переселенцев на Урале, их тоску по России и в какой-то степени объясняет причину суровости характера уральца. Русский переселенец воспринимал Урал как особую страну и волей-неволей приобретал комплекс: смотрел на себя как на отщепенца, человека, отторгнутого от родины.
Нелегко было русскому человеку приспособиться к новым условиям жизни, к суровому климату, к окружению чуждых по вере и языку людей. Об этом пишут: в "Далеком-близком" П.П.Бажов, в "Приваловских миллионах" Д.Н.Мамин-Сибиряк, в романе "Горы" М.В.Авдеев и другие. Мы узнаем, как круто обходилась судьба с переселенцами, как не по-человечески решались самые насущные проблемы, например, женитьба. Опять-таки опираясь на фольклорные источники, иначе говоря — на память народную, писатели (М.В.Авдеев в "Горах") рассказывают, как заводчики закрепляли за своим предприятием кадры рабочих. Справедливо полагая, что наиболее надежной цепью, навсегда прикреплявшей данного рабочего к заводу, является семья, они, не считаясь с человеческими чувствами, наскоро оформляли браки, например, выстраивали пригнанных из центральных областей России мужчин и женщин в две шеренга, потом заставляли их сходиться, и кто с кем встретится, тот и становился мужем и женой; заранее приглашенный священник тут же их венчал.
По всем этим причинам и появились на Урале, как считают писатели, невеселые, часто угрюмые, одним словом, суровые люди, но не злые, и чем-то даже привлекательные. Как сказала Л.К. Татьяничева:
Иной здесь видится Россия.
Суровей, строже, может быть.
А может, здесь она моложе...
Свежей тут времени рубеж. Но сердце русское — Все то же. И доброта И песни те ж.
В произведениях об Урале выделяются такие качества уральца, как деловитость, предприимчивость, мастерство. Не случайно, именно на Урале возникло и прижилось выражение "народный умелец". Это качество присуще
всем уральцам, а не только мастерам-рабочим. Оно распространяется на широкий круг персонажей из произведений об уральцах: от Яшки — вольного человека Мамина-Сибиряка до помещика Степана Михайловича Багрова С.Т.Аксакова, от Данилы Мастера Бажова до инженеров и конструкторов Станислава Мелешина. Тип Обломова на Урале не мог появиться, ибо тут даже лень была другой (подробнее об этом несколько ниже).
Это связано не только с тем, что долгое время (весь XVIII век и большая часть XIX века) Урал был наиболее развитым промышленным краем, что по уровню технологического оснащения металлургического и рудодобывающего производства на рубеже XVIII и XIX веков он стоял на первом месте в мире. Дело в том, что житель Урала глубоко осознавал свою историческую роль в судьбе страны. Слова "Опорный край державы, его добытчик и кузнец" прежде, чем сойти с пера А.Твардовского, сотни лет до того звучали в сердце каждого уральца.
Когда на запад эшелоны, На край пылающей земли, Ту мощь брони незачехленной Стволов и гусениц везли, — Тогда, бывало, поголовно Весь фронт огромный повторяя Со вздохом нежности сыновней Два слова: Батюшка Урал..
Вот это особое положение Урала в жизни страны на протяжении трех веков и формировало особый духовный облик уральца.
Прав был П.П.Бажов, когда писал: "...Нигде не было такого культа мастерства, умения, навыка в России, как здесь, на Урале... Существовал культ навыков, необходимых в отдельных профессиях, особенно он сильным был у людей таких профессий, как рудознатцы и угольщики. Если мы возьмем другой контингент рабочих, например, рабочих прокатных цехов или горняков, то здесь следует отметить культ силы подмастерья или могучего забойщика. Этот культ поднимал мастера на сказочную, легендарную высоту. А камнерезы, гранильщики имели культ искусства..."''
"Малахитовая шкатулка" с ее ярко выраженной поэтизацией труда не случайно появилась именно на Урале.
Род занятий формировал характер, привычки, внешний вид и языковую культуру горно-заводского жителя Урала. М.Кирпищиков в "Очерках быта мастеровых Чермозского завода" характеризует своих героев таким образом: "Самый род занятий имеет на них развивающее влияние, вследствие чего заводской мастеровой по умственному развитию стоит выше здешнего крестьянина"6. Это же качество уральского мастерового подчеркивает другой знаток местной жизни — Д.Петухов: "Смышленость свою они доказывают в поделках; стоит только дать им образец либо рисунок, то многие по своей части сделают точно так, как на рисунке"7. Е.Федоров в "Каменном поясе" нарисовал целую галерею портретов уральских мастеров-умельцев Это: изобретатели первого в мире паровоза Ефим и Мирон Черепановы;
механик Козопасов, своими руками делавший такие машины, которые всем окружавшим его людям казались "истинным чудом"; изобретатель первого в мире велосипеда, чудаковатый и гениальный кузнец Артамонов; строитель плотин Ушков, один познавший тайну "непробиваемости" созданных им земляных насыпей. Можно ли назвать какое-нибудь другое художественное произведение, написанное не на уральском материале, где бы одновременно действовала такая плеяда мастеров?!
Уральский тип мастерового в изображении писателей отличается от себе подобных из других мест по чисто внешним признакам. "Тагильского мастерка, — пишет Д.Н.Мамин-Сибиряк, — вы узнаете из тысячи, это совершенно особенный тип, выработавшийся на бойком промысловом месте. Одним словом — настоящая рабочая гвардия — народ все рослый, здоровый... Вы их встретите и невольно залюбуетесь. Других таких молодцев не найти. Лица смышленые, движения уверенные..." С такой характеристикой уральского рабочего полностью солидарен П.П.Бажов, который так пишет о внешности кричного мастерового: "Этим словом (мастеровой — А.Л.) определялась не только профессия, но и атлетическое сложение и большая физическая сила. Кричный подмастерье был всегда синонимом молодого, сильного человека..."9
В труде складывалась особая "профессиональная психология" работного человека. В очерке "Платина" Д.Н.Мамин-Сибиряк воспроизводит предание старателя Сафрона, который поведал ему об удивительной женщине, некоей Александре Архиповне. Она "не могла переступить через золото... Идет, примерно, по лесу — и вдруг, как вкопанная: это ее золото останавливало. Золото-то в земле, а она через него не может переступить. Особенный человек... Пошли мы с ней из Тагилу... Подходим мы с ней к поскотине, она мне и говорит: "Ищи тут, золото отыщешь хорошее! Я сейчас на земле наладила отметину, а она меня учит: "Не глубоко оно тут схоронилося". Местов семь она мне таким манером обозначила..." Старатель Сафрон, конечно, лукавил: не знал он такой чудесной женщины, потому что она — герой народных преданий, вымышленный образ, и каждый раз выступает под разным именем10. Но в вымысле этом кроется большая правда художественного обобщения: большинство месторождений полезных ископаемых на Урале было открыто простыми людьми, такими вот Александрами Архиповнами.
Социально-экономический фактор определил характер уральского субэтноса не только на уровне мастерового, но и на уровне его хозяина-заводчика, управляющего, приказчика. Это были, с классовой точки зрения, обычные господа, владельцы заводов, фабрик, рудников, но все же они отличались от своих собратьев, живущих где-нибудь в Центральной России. Особенность Урала в этом отношении всем хорошо известна: при крепостном праве — даровой труд подневольных полукрестьян-полурабочих; после отмены крепостного прав — страшные формы "прижимки" с целью сохранить свои предприятия на плаву.
Оба этих фактора предопределили формирование двух типов уральского предпринимателя: 1) энергичный, умный, дальновидный фундаментатор уральской промышленности и 2) легкодумный прожигатель богатств, разложившаяся внешне и внутренне личность, моральный урод. В фольклоре
эти типы увековечены двумя собирательными образами: "первый Демидов" и "заводчик Демидов".
В литературе первый тип представлен героями "Приваловских миллионов": это Павел Михайлович Гуляев — "миллионщик", "страшно богатый человек", оставивший после себя в прекрасном состоянии заводы, рудники, пристани, прииски; это его воспитанник Василий Назарович Бахарев, типичная фигура на Урале — управляющий, хозяйственник, верный служащий, спасающий от разорения хозяина, который прожигает жизнь где-нибудь в Париже или Петербурге.
Второй тип "уральца-хозяина" предстает перед нами в образе Александра Привалова, чудовищные богатства которого превратили его в настоящего монстра. Писатель подчеркивает типичность своего персонажа, ставя Александра Привалова в ряд ему подобных. "...Обыкновенной роскоши, обыкновенного мотовства этим неистовым детям природы было мало. Какой-то дикий разгул овладел всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей не только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц... Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь"11. Как видим, одинаково паразитическое существование барина-крепостника в России и на Урале — Обломова и Привалова — приводило все же не к одинаковым результатам: Александр Привалов, если б даже захотел, не мог бы лежать целый день на диване — активная окружающая среда увлекла бы его либо в созидательную, либо в разрушающую зловредную деятельность. Вот почему на Урале тип Обломова просто не мог родиться.
М.Кирпищиков противопоставлял уральского мастерового уральскому крестьянину. Это не означает однако, что последний ничем не отличается от орловского, подмосковного, новгородского мужика, так метко охарактеризованных А.М.Горьким. Отличается! И по основным параметрам соответствует типу уральца.
Д.Н.Мамин-Сибиряк, Л.Н.Толстой, С.Т.Аксаков и др. считали, что социально-экономические условия жизни на земледельческих краях Урала, то есть по обе стороны горного хребта, были благоприятными для коренных крестьян и казачества. "...Зауральский мужик, — пишет, например, Мамин-Сибиряк в рассказе "В худых душах", — совсем не того типа, к какому привык глаз в великорусских губерниях. Здесь живет народ "естевой", то есть зажиточный (вероятно, от слова "есть" — примеч. А.Л./. "народ-богатей", если сравнить с "Рассеей". Матушка Сибирь (Урал и Сибирь в литературе XIX века часто отождествляются — примеч. А.Л.) вспоила, вскормила его и на ноги поставила. На привольных местах окреп тот самый народ, раздобрел. Недаром славятся сибиряк-и- своей смышленостью и предприимчивостью. Под боком киргизская степь. Обь со своими притоками, позади стеной подымается Урал — было где поучиться зауральскому мужику уму-разуму"12. Обратим внимание, что в уральском
мужичке писатель находит те же качества, что и в рабочем: "смышленость", "промышленный характер". За всем этим стоит кипучая деятельность, активность, деловитость — общие признаки, отличающие вообще тип уральца.
Конечно, и на Урале, и в Зауралье были мужики побогаче —победнее, но к субэтносу это не имеет отношения: "уральский мужик" как областной тип характеризуется этим ощущением простора, относительной зажиточностью и личной независимостью. Все остальное — частности.
Вместе с тем, нужно подчеркнуть тот факт, что определяющей фигурой во всем многообразии человеческих ресурсов Урала был все-таки рабочий, в нем наиболее концентрированно воплощены признаки того художественного типа, который мы назвали уральцем. Активность, деловитость, подвижность, любовь к профессии вошли в привычку уральца, которую, к счастью, не разрушили революции и перестройки. У К.В.Скворцова, в его поэтической драме "Бумажные птицы" есть такой эпизод: жена упрекает мужа, еще молодого человека, что он, наверное, не имеет честолюбия, если ограничил свои помыслы должностью рабочего. В ответ она слышит такие слова:
Я так честолюбив, что ты себе Не можешь и представить. Я — рабочий! И в этом честолюбие мое, Которое, быть может, непонятно Тебе...
Где-нибудь, не на Урале, и в доперестроечное время эти слова рабочего звучали бы фальшиво, а критика оценила бы их как рецедив соцреализма, но на Урале они воспринимаются как должное даже сейчас — такова сила традиции!
Вольнолюбие, широта души, независимый характер, чувство "при-родности" — следующий набор качеств уральца. Именно этими особенностями отличаются герои-уральцы в знаменитых романах русских писателей: Иван Перстень — "Князь Серебряный" А.К.Толстого, Федька Умойся грязью — "Петр Первый" А.Н.Толстого, Сенька Сокол, Митька Перстень — "Каменный пояс" Е.В.Федорова. Это удалые молодцы, на лицах и теле которых навсегда остались следы заводских, каторжных ожогов, шрамы от побоев и пуль, а в душе кипит отвага и решимость уральца, привыкшего самостоятельно отстаивать свое человеческое достоинство. Типичность этих образов подтверждается в косвенном факте: два писателя дают своим героям, жившим в разные эпохи, одно и то же прозвище — Перстень, очень популярное в устной традиции Урала, что говорит о распространенности человеческого типа, обозначаемого данным именем.
Почему вольнолюбие и независимость стали важными чертами характера уральца, объяснить нетрудно. На Урал шли люди смелые, решительные, те, что не мирились с подневольной жизнью в центральных районах России. Ну, а невольные переселенцы — приписные крестьяне, ссыльные, проигранные в карты своими господами, — попав в каторжные условия жизни и труда, заряжались жгучей ненавистью к заводчикам, власть имущим и обретали все возрастающую жажду раскрепощения,
становились тоже вольнолюбивыми. Перечисленные выше герои именно такой породы.
Но вольнолюбие нередко оборачивалось и своей противоположностью — своеволием, неуправляемостью, преступностью. Это относится одинаково и к так называемым "вольным людям", и к сильным мира сего (вспомним Александра Привалова).
Невольно возникает вопрос об отношении уральца к Богу. Это отношение в массе уральцев было если не отрицательным, то вполне равнодушным. Формально совершали церковные обряды, а истинной веры не имели. И.И.Шалаев в своем "Описании Лысьвенского завода" (1857), составленном в угодном для властей направлении, вынужден был признать сметливость и родившееся на этой почве безбожие как характерные черты работных людей. "Что касается до нравственных качеств, то не многие (подчеркнуто автором — А.Л.) жители завода набожны, но почти без исключения сметливы... В религиозном отношении заботятся только о соблюдении одних обрядов, которые исполняются без душевных убеждений"13. В очерках "Далекое — близкое" П.П.Бажов тоже говорит о равнодушии уральца к религии и перечисляет причины этого: 1) смешанный в этническом и религиозном отношении состав населения; 2) традиционная оппозиция по отношению к официальной, ортодоксальной церковной власти (первые волны русских переселенцев на Урале были в основном старообрядческими); 3) православные священнослужители компрометировали себя в глазах простых людей тем, что своими молитвами освящали преступные действия местных властей и заводчиков; 4) малое количество православных храмов на территории Урала (Бажов приводит такие сравнительные данные: в 1897 году было церквей: в Екатеринбурге, при населении 70 тыс. человек, — 12, в то время как в Костроме, при населении 40 тыс. жителей, — 38. в Твери на 53 тыс. жителей — 42 церкви; как видим, разница колоссальная)14.
Заметим, что оба Германа, которыми заинтересовался Пушкин, были атеистами.
Но большинство уральцев было все же не столько неверующим, сколько веротерпимым. Веротерпимость уральца — результат действия национально-демографического фактора. Этот фактор, сохранившийся до нашего времени, с наибольшей силой сказался на внешнем облике, психологии и языке русского уральца, во многом определив характер его культуры, быта, мировосприятия, в том числе религии.
Многонациональный состав населения Урала всем известен. Характер взаимоотношений народов Урала исторически менялся, приобретал разные формы, колебался, причем амплитуда колебаний была очень велика: от восторга до ненависти, от ненависти к признанию необходимости, от признания полезности к отрицанию формулы "русский — старший брат". Русские, татары, башкиры, мордва, чуваши, нагайбаки и представители других этносов вместе трудились, воевали, отдыхали, праздновали, и нередки были случаи смешанных браков.
Постепенно формировался особый тип человека-уральца, характерным признаком которого, помимо названных выше качеств, стало сочетание элементов разных этнических культур. Разумеется, каждый этнос в массе
своей сохранял, наряду с этим, свои родовые качества. С.Т. Аксаков в своих сочинениях на уральские темы то и дело при характеристике персонажей использует выражения: "полубашкирец", "полутатарин", "полурусский". П.П.Бажов предпочитает такое определение: "Были они не русские и не татары..." ("Дорогое имячко").
Выразительный портрет уральца воссоздает Д.Н.Мамин-Сибиряк в рассказе "Озорник". Герой его Спирька — типичный пример смешения европейской и азиатской кровей. "Он шагал по грязи, закинув бешмет на спину. Небольшого роста, плечистый и жилистый, Спирька был в самой поре. Кудлатая голова глядела суровыми темными глазами. Обличье у Спирьки было уже не расейское, а с явными признаками сибирской помеси: борода была маловата. Скулы приподняты, лицо как будто сплюснутое. И ходил он не по расейски на своих вогнутых ногах, как настоящий кавалерист. На Южном Урале попадаются часто такие типы как результат далекого умыкания первыми насельниками татарских "женок" из недалекой степи. Народ собирался сюда со всех сторон, и недостаток в своей бабе чувствовался долго"15. Как видим, Мамин-Сибиряк дает объяснение тому, как на Урале появлялись полукровки. Но смешанные браки были и потом.
Сглаживались национальные черты и по другим причинам. Большое значение имели, конечно, совместные формы трудовой и бытовой деятельности. Примеры этому можно найти в романе М.В. Авдеева "Горы". Здесь и совместное строительство дорог, жилищ, обмен опытом заготовки сена, общее празднование сабантуя и т.д. В результате возникала специфическая уральская бытовая культура, влиявшая на поведение людей, на их одежду, на хозяйственную утварь... Попав в дом богатого башкира, которого звали на русский лад Махметом Абдрахимовичем, автор-повествователь удивляется тому, как в этом жилище перемешались европейские и азиатские традиции. Снаружи дом напоминает обыкновенный помещичий дом в России, но рамы и ставни были выкрашены ярко-зеленой краской, мезонин и крыльцо подпирались вычурными тоненькими колоннами. Внутри дома та же смесь Европы с Азией — диваны, зеркала в ореховых рамах соседствовали с широкими нарами, тут же ковры, войлок, подушки, халаты и т.п. Все это формировало и своеобразный внешний облик человека, жившего в такой обстановке.
Взаимодействие носило две формы: естественную и насильственную. Добровольно, в результате естественных причин заимствовали все то, что отвечало природным условиям, способствовало развитию производительных сил. Русские заимствовали у башкир особую природу лошадей — "башкирок", заменяли тележную упряжь на "лычную". Наоборот, башкиры, отроду не правившие возжами, не умевшие запрягать лошадей в тройки, научились этому у русских, правда, как подчеркивает М.В. Авдеев, с трудом.
Русские и башкиры перенимали друг у друга приемы охоты (В.И.Даль, "Охота на волков"). Об этом же пишет А.К.Толстой, наблюдавший на Урале совместную охоту русских, киргизов (видимо, казахов — А.Л.) и башкир; для оренбургских казаков считалось верхом охотничьего мастерства убить волка "по-киргизски", то есть одним ударом плетки по носу. Эти свои наблюдения писатель позже использует при написании "Князя Серебряного".
Как происходил процесс взаимодействия и перенятия привычек, форм одежды, бытовых ритуалов, писатели изображали многократно: Н.Ф.Нефедов "На кумысе", С.Т.Аксаков "Семейная хроника", "Детские годы Багрова-внука" и др. Степан Михайлович Багров, персонаж "Семейной хроники", — тот тип русского помещика-барина, который понимал, что жить на Урале только по-русски невозможно, нужно приспосабливаться к местным условиям и обычаям, вплоть до того, что и одежду барин носил азиатскую, и еду употреблял "киргизскую", и праздники отмечал и по русскому, и по тюркскому календарю. Этим он и завоевал авторитет жившей по соседству мордвы и местных башкир.
Насильственные формы насаждения культуры не имели успеха и вызывали только взаимную ненависть. Прекрасно показал это Ф.Д.Нефедов в очерках "Башкирская старина". Некий деятель, сподвижник Оренбургского военного губернатора Перовского, чиновник-полицейский, которого местные жители с презрением именовали Филаткой, решил насильственно заставить башкир заменить в своих домах традиционные чувалы на русские печи. Ясно, что из этого ничего хорошего не получилось: башкиры восстали.
Жизнь бок-о-бок людей разных национальностей и вероисповеданий приводила к нивелировке их религиозных убеждений и порождала означенную выше веротерпимость, а иногда и равнодушие к Богу. Этот процесс и его результаты изображены И.Ф.Колотовкиным в двух чудесных рассказах: "Нехристь" и "Закир". В первом из них язычник-вогул обращает в свою веру православного человека — бедного крестьянина Наума, служившего в работниках у богатого лесоторговца, который при расчете ничего не заплатил ему. Бедность, голод заставили его пойти на преступление: из-за дорогих шкурок соболя он чуть было не убил ранее спасшего его от мороза и беспутья вогула. И последний, поняв, что толкнуло русского мужика на попытку лишить его жизни, выказывает истинное великодушие и прощает Наума, мотивируя это такими словами: "У меня много есть. У тебя ничего нет — нехорошо". Философия вогула понравилась Науму: "Ты жив, я жив. Слава Бог!" И христианин невольно подумал: "Хороший его Бог"16.
Во втором рассказе "Закир" воспроизводится история башкира, который полюбил русскую девушку и принял христианскую веру. Но он поверил в Христа не тогда, когда влюбился в Полинарию. а когда еще раньше услышал из Евангелия такой текст: "...Алкал я — и вы не дали мне есть, жаждал — и вы не напоили меня, был странником — и вы не принял« меня, болел в темнице — и не посетили меня". Текст читал человек, от лица которого ведется рассказ. Он комментирует это место повествования так: "Когда я поднял глаза — Закир плакал". Этот башкир был рожден для любви и добра, которые он ценил превыше всего, и, руководствуясь своими соображениями, перешел в лоно православия. Переход не принес ему счастья. Судьба его оказалась очень тяжелой, он даже засомневался в существовании Бога. Но характер его оказался сильным, уральским: он вынес все, из "золы и пепла", как пишет автор, Закир снОва поднялся, чтобы опять искать правду и братство, как учил их тот Бог"17.
Собирательный портрет уральского областного типа русского человека был бы неполным, если бы мы ничего не сказали о своеобразии языка уральца. Коренной уралец, язык которого не нивелирован образованием, знает много слов, каких не слыхивали на Руси. Например, вместо: "Шел по едва приметной тропе, проложенной в высокой траве" он скажет кратко: "Шел по сакме". Таких слов мы насчитали только у П.П, Бажова более трехсот. Многие лексемы образовались в связи с местными природными особенностями: лесостепь — нязи, невысокий пологий холм — гумёшки, травянистая полянка в лесу — елань, еланка и т.д. Важным источником словообразований было уральское рудодобывающее производство, имеющее также свои особенности: жужелка — название мелких самородков золота, королек — самородная медь, обальчик — пустая порода, околтать — обтесать камень, друза — гнездо дикого хрусталя и т.п. В речи уральца, зафиксированной писателями, можно найти много удачных словообразований, идущих от особого характера русского человека-уральца: ласкобай — ласково говорящий, навидячу — на глазах, ноли — даже, невдолге — вскоре, пескозоб — пескарь, пословный — послушный, угоить — устроить... Обращает на себя внимание семантическая изобретательность уральца, меткость его словоопределений: густая толпа — утуга, грабитель — хитник, распутница — плёха, человек плохой репутации — охлестыш и т.д.
Нужно заметить, что писатели робко вводили уральские речения в свои произведения, и не потому, что не хотели засорять русский литературный язык диалектами, а потому, как нам показалось, что просто не знали этих слов. Все вышеперечисленные примеры мы взяли только из произведений Мамина-Сибиряка и Бажова, которые, будучи сами уральцами, хорошо владели живой речью местных жителей и не боялись вводить ее в язык своих персонажей, благодаря чему образ уральца в их произведениях выписан особенно ярко и убедительно.
Итак, что же это за областной тип — русский уралец? Это сильный, сметливый, несколько суровый, сдержанный, вольнолюбивый человек, чаще всего из старообрядцев, но не очень-то богобоязненный, имеющий полуазиатскую-полуевропейскую внешность, по преимуществу русый, но с темными глазами и приподнятыми скулами, говорящий на хорошем русском языке, с большой примесью иноязычных и местных слов и в несколько убыстренном темпе.
Хотя писатели и проявляют большой интерес к уральской теме, наша литература в долгу перед этим замечательным краем, и будем считать, что тип русского человека-уральца когда-нибудь займет достойное место в ряду величайших художественных образов-типов мировой литературы.
Примечания
1 Мельников М.Н. Проблемы изучения межнациональных фольклорных связей в Сибири // Сибирский фольклор. Вып.З. Новосибирск, 1976. С.6.
2 Гумилев J1.H. География этноса в исторический период. Л., 1990.
С.21.
3 Цит. по ст. И.А. Дергачева, который первым извлек это высказывание A.M. Горького из архива писателя: Радостная вера в человека: К 60-летию H.A. Поповой // Урал. 1960. №12. С.107.
4 Лазарев А.И. Поэтическая летопись заводов Урала. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1972. С.65 (В дальнейшем — ПЛЗУ).
5 Бажов П.П. Далекое — близкое: Повести, очерки, статьи, выступления / Под ред. И. А. Дергачева. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во. 1989. С.312. (В дальнейшем — Далекое — близкое).
Кирпищиков М. Очерк быта мастеровых Чермозского завода / / Пермские губернские ведомости. 1864. №34.
7 Петухов Д. Быт города Дедюхина. СПб., 1861. С.122.
8 Мамин-Сибиряк Д.Н. Платина // Северный вестник. 1891. №10.
9 Бажов П.П. Малахитовая шкатулка. Свердловск, 1949. С.446—447.
10 См.: Тайные сказы рабочих Урала / Сост. Е.М. Блинова. М., 1940. С.76; Фольклор Висима / Сост. В.П. Кругляшова. Свердловск, 1970. С.39.
11 Мамин-Сибиряк Д.Н. Приваловские миллионы. Свердловск, 1980.
С.46.
12 Мамин-Сибиряк Д.Н. Уральские рассказы: В 2 т. Т.1. Свердловск, 1983. С.5—6 (В дальнейшем — Уральские рассказы).
13 ПЛЗУ, С.140.
14 Далекое — близкое. С.338.
15 Уральские рассказы. Т.2. С.215.
16 Колотовкин И.Ф. Избранные сочинения. Свердловск, 1937. С.127.
17 Там же. С.310.
