CC BY
66
Л И. Миночкина
НАЦИОНАЛЬНАЯ ТЕМА В ПУТЕВЫХ ОЧЕРКАХ МАМИНА-СИБИРЯКА ДЛЯ ДЕТЕЙ
Д.Н.Мамин-Сибиряк, проживший большую часть своей жизни на Урале, с его "этнографической россыпью" (термин Д.Мамина), как ни один из детских писателей его времени, довольно часто касался сложной для юного восприятия национальной темы, причем не только в рассказах и очерках об Урале, но и в многочисленных очерках-путешествиях по другим краям: "По Варяжскому морю" (1906), "Погибельный Кавказ" (1906). "Суоми" (1909), печатавшихся в "Юной России" и не переиздававшихся после этого, в написанном значительно раньше очерке "Святой уголок" (1886). Эти поздние путевые очерки не исследовались в литерахуре о творчестве Д.Н.Мамина-Сибиряка, в отличие от очерков об Урале: "Гора Благодать" (1893), "На Теплой горе" (1892), "Байгуш" и других.
В очерках-путешествиях зачастую фиксируются писательские поездки, отмеченные в его переписке с родными, и в которых он знакомит юных читателей с этнографией, историческим прошлым того или иного края, Мамин всегда приковывает внимание к национальным особенностям людей, рисуя колоритные типы. Покоряет теплое отношение к другим народам, доверие к добру, которое заложено в людях. В очерке "Святой уголок" (о поездке в Киев) в украинских богомольцах, "этом смирном народе", где нет ни одного пьяного, писателя привлекает "какая-то особенная простота выражения" как женских, так и мужских лиц, "трудовая сосредоточенность взглядов"1. Простые люди осознают святость мест, куда приходят поклониться: "Ни галденья, ни звонких бабьих голосов, даже молодежь смотрит так серьезно и сдержанно"116]. "Нельзя было смотреть равнодушно на эт\ глубокую молитву, которая превозмогает все "|441, — взволнованно заключает автор, видя, как во все времена приобщение к святым местам, памятникам русской истории помогало выстоять: "Этот простой народ несет
сюда, к святым местам, святой Софии, к святой премудрости, свое мужицкое горе, как несли его и далекие предки..." [34].
В очерке-путешествии "По Варяжскому морю", в основе которого — морская прогулка через Финский залив, Мамин отмечает, что от северян, а в особенности от финляндцев, "веет каким-то затаенным северным здоровьем"2, "суровой поэзией", "затаенной силой" [119], что во многом объясняется влиянием природы: "... и сосновый лес кругом, и невысокие горы-скалы, и чудное северное море" [114]. Писатель увидел приветливость, радушие и трудолюбие финнов, их умение устроить быт. Даже в домах простых рабочих на островах "венские стулья, диваны из карельской березы, кисейные занавески на окнах, обои и карабины на стенах" 1131]. О трудолюбии финнов, в нелегких природных условиях достигших завидных успехов в ведении молочного хозяйства, мастерства в изготовлении железных изделий ("здешние народы из болота да из камня хлеб насущный выбивают"3), Мамин-Сибиряк рассказывает и в очерке "Суоми" (местечко в Финляндии). Очеркиста восхищает бережное отношение финнов к детям, которые летом всегда путешествуют школьным коллективом по Финляндии, а жители их и "молочком напоят, и хлебца с маслицем дадут, и картошки горяченькой, и курочки не пожалеют" [1518], так что, вырастая, дети уже хорошо знают свою родину.
Особенностью детской очерковой литературы Мамина-Сибиряка является наличие в ней маленьких героев-детей разных национальностей, нарисованных с большой теплотой и любовью. Это приближает произведения к интересам детской души. Так, в очерке "По Варяжскому морю" Мамин наблюдает на финляндском побережье за "международной детворой", "типичными интернациональностями" [110]. Он рисует целую "этнографическую мозаику". "Типичные финляндские мальчики" — "немного хмурые и строгие" — и "голубоглазые, как незабудки, девочки". Такие же шведские дети, но "построже и покорректнее: настоящие немецкие дети с какой-то затаенной гордостью". Резко выделяются русские дети и "маленькие евреи с задумчивыми, печальными глазами". ' Русская детвора оставалась русской детворой. Мягкие овалы детских лиц, мягкие славянские носы, доверчивый, спрашивающий взгляд детских глаз и эта добродушная, чисто русская улыбка, так мило освещавшая еще не тронутые работой, нуждой и большим горем детские лица..." [111].
Добродушие, застенчивость как черты русского характера писатель отмечает в очерке "По Варяжскому морю", рисуя колоритный русский тип "отца-командира", капитана — "настоящего морского волка", за внешней суровостью которого скрывалась добрая, чистая душа. Почти в каждом очерке, наблюдая за людьми другой национальности, Мамин невольно сопоставляет их с русским человеком, которого рассматривает без*снобизма, в ряду других национальностей. В очерке "Суоми" русский купец трезво оценивает достоинства финнов в труде: "Финляндское-то железное изделие начало забивать наше русское" [1519]. Русскую переимчивость писатель подчеркивает в очерке "По Варяжскому морю", невольно припоминая во время морского путешествия "великий путь из Варяг в Греки и то, как вливалась в безграничные равнины тогдашней Руси высшая европейская культура, служившая дополнением и противовесом византийщине, надви-
гавшейся с юга" [128]. Все "варяжское, начиная с оружия и кончая предметами ежедневного обихода, надолго осталось для незамысловатого русского "рукоделия и сохранилось до наших дней, переименованное в русский стиль" [128]. Мамин замечает, что русские "скорее привыкают к чужому климату, обстановке, быстро выучиваются какому угодно языку и в конце концов сливаются с местным населением" [114]. Размышляя о русском национальном характере, автор очерка "По Варяжскому морю" обращается к фольклору за подтверждением своих мыслей. Путешествие по Финскому заливу настраивает на поэтический, философский лад: вспоминается новгородский гость Садко, который вел свою торговлю, пока не очутился на дне Варяжского моря в гостях у подводного царя, проявив "славянское легкомыслие", "весело наигрывая на своих гусельках яровчатых: Садко играет, водяной царь пляшет, а строгое, холодное северное море бушует и беспощадно топит утлые тогдашние суденышки" [128]. Но в то же время былина о Садко полна "бодрой поэзии, веселья и безграничной удали" [128], раскрывая богатырскую силу и уверенность русского народа в своих силах.
Как видим, в очерках-путешествиях Мамин-Сибиряк постоянно обращается к прошлому, показывая давние исторические связи народов. Так, в "Святом уголке" он говорит о национальной общности русских и украинцев, колыбелью родины которых был Киев — "матерь городов русских", где "творилась русская история" [21 ]. Киев — "святой уголок" для русских и украинцев, своеобразный заповедник национальной истории и православной церкви. В очерке "Байгуш" писатель говорит о родственном ощущении башкира и русского человека, сидящих у костра в степи: "Хорошо так сидеть и чувствовать, что кругом вас необъятный зеленый простор, та вольная волюшка, о которой вечно плачет всякая русская душа. ...Может быть, сказывалась далекая степная кровь, которую из роду-племени не выкинешь..." [64—65]. В степи русский человек чувствует себя, как и башкир, "вольной птицей, до которой никому нет дела", и ему кажется, что и сам он "номад... и что лучше этого номадного существования ничего нет на свете... Да и что нужно, когда кругом шелковым ковром стелется степь, над головой синий купол неба, воздух напоен чудным ароматом степных трав и цветов..." [64].
Где бы ни был Мамин: в Киеве, Башкирии, на Кавказе — он попадает в разноплеменную толпу одного дома Родины. Это не размышление ученого, популяризатора, а человека, любящего родину. Это некое открытие своего, а не официального представления о многонациональном отечестве, национальных особенностях, что и способно вывести к эстетическому восприятию мира.
Мам"ин-Сибиряк не упрощал сложности национальных проблем в очерках, написанных для детей, не делая разницы между детьми и взрослыми в выборе материала, за что его иногда упрекали в критических отделах журналов. То, что волновало его, о том он и писал, ставя вопросы так, как ставит их сама жизнь, не задаваясь отвлеченной педагогической целью внушения той или иной идеи, того или другого правила поведения.
Так, в очерке "Байгуш" он, рисуя контрастные сцены вольной степи, благодатного простора Башкирии с ее природными богатствами и ужасающей
нищеты, вымирания целых башкирских деревень, дает разные суждения о причинах бедственного положения целой нации, заставляя и детей серьезно задуматься и понять, что дело не "в степной мертвой лени" башкир — такова поверхностная точка зрения спутника рассказчика — Костенецкого Павла Степановича. Мамин пытается понять психологию, поведение башкир, рассказывает о их трагическом историческом прошлом, когда народ неоднократно пытался защитить свою землю и права, начиная с Кучумовичей и кончая последним богатырем Салаватом, поднявшим восстание во времена пугачевщины. Рассказчик, за которым угадывается автор, склоняется к мысли о вытеснении более сильной цивилизацией прежнего кочевого образа жизни башкир, который давно утерян, а новый способ жизни не усвоен. Однако автор за этой исторической неизбежностью видит трагедию конкретных людей, в том числе башкирских детей, умирающих с голода "в этой благословенной и цветущей Башкирии, когда именно здесь-то, кажется, и следовало жить"4. "Живое чувство" писателя не мирилось "с неизбежною" смертью целого племени. Он видел среди башкир славные умные лица, достаточный запас энергии, многие достоинства.
Высокая духовность заложена в фольклоре башкирского народа, его творчестве. В очерке так описывается потрясение от пения байгуша — бедного бандуриста: "Ничего подобного я не никогда не слыхал. Кажется, кругом все плакало, и было о чем плакать"5. Образ башкирского певца отличается возвышенной поэтичностью, как и образы простых людей в других очерках и рассказах о башкирах — бабушки Туктай в рассказе "Кара-Ханым", Надира в очерке "Горная ночь". Любовь и уважение, с которым Мамин относится к "поэтическому и воинственному башкирскому племени", невольно передается и юному читателю.
В людях любой национальности, в том числе и малых народах России, так называемых инородцах, Мамин "отыскивал человека, нашего брата", так как "лучшие человеческие чувства иногда находят свой приют здесь". Об этом он писал во вступлении неопубликованной рукописи "Наши инородцы". В историческом очерке для детей "Покорение Сибири", где тоже используется мотив путешествия в Сибирь, в се прошлое, Мамин-Сибиряк с не меньшим уважением, чем казаков, описывает инородческие племена, населявшие Сибирь до присоединения, а также храбрость и мужество татар и их предводителей: "Крепко рубились и татары, и казаки... Сильный и воинственный был смолоду царь Кучум, много повоевал он на своем веку, а теперь сделался стар и слеп"6.
Исследуемые нами очерки-путешествия, в сравнении с очерковой литературой детских журналов эпохи, отличаются отсутствием заданности, дидактизма, нравоучений. Они просто учат видеть мир и детально и широко.
Не все очерки написаны одинаково талантливо. В большей степени интересны очерки, написанные об уральских людях. Однако общая концепция отношения Мамина к народам разных национальностей вырисовывается из всех вместе взятых произведений.
Примечания
1 Мамин-Сибиряк Д.Н. Святой уголок // Юная Россия: Дешевая библиотека для семьи и школы. М., 1916. С.16. В дальнейшем произведение цитируется по данному изданию с указанием в тексте страницы.
Мамин-Сибиряк Д.Н. По Варяжскому морю. Из летних рассказов // Юная Россия. 1906. №7—8. С.119. В дальнейшем очерк цитируется по данному изданию с указанием в тексте страницы.
3 Мамин-Сибиряк Д.Н. Суоми. Из летних экскурсий / / Юная Россия. 1909. № 12. С.1518.
4 Мамин-Сибиряк Д.Н. Баигуш // Повесть и рассказы. Уфа. 1978.
С.58.
5 Там же. С.68.
6 Мамин-Сибиряк Д.Н. Покорение Сибири / / Иллюстрированный журл для детей старшего возраста. М., 1882. №2. С.163.
