CC BY
255
А.И. Лазарев
ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ УРАЛА: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ
Изучение истории русской литературы Урала сопряжено с целым рядом трудностей фактологического порядка: нет достаточной информации о литературной жизни края в XVII—XIX веках; еще меньше мы знаем о конкретных лицах, создававших интересные произведения на Урале и об Урале в начальный период формирования местной художественной традиции; нет уверенности, что историками литературы и краеведами выявлены и поставлены на учет все литературные памятники региона; много загадок связано с судьбой писателей и поэтов, прозвеневших славою в годы революции и гражданской войны (1917—1920 гг.) и бесследно исчезнувших в конце 30-х гг.
Но хотя эти и подобные им проблемы затрудняют полное и систематическое изложение истории русской литературы Урала, все же они легче решаются, чем вопросы методологического порядка: что такое литература Урала? Каковы ее временные и географические границы? Каковы критерии отбора имен и произведений для изучения их в курсе "История литературы Урала"?
Наши представления об объеме курса, о градации его в соответствии с логикой историко-литературного процесса в какой-то степени отражены в программе, разработанной нами и опубликованной в 1994 году1. В данной статье хотелось бы остановиться на вопросах, связанных с нашим пониманием "областной литературы" и того значения, которое имеет изучение русской литературы в региональном аспекте.
Для нас литература Урала — это определенное проявление местной художественной системы, опирающейся на общерусские культурные традиции и вобравшей в себя особенности региона, его истории, экономики, быта, психологии людей, что сильней всего выразилось в фольклоре и языке.
Известно, например, что Д.Н.Мамин-Сибиряк гордился тем (и высказывался по этому поводу вслух), что он "открыл для русской литературы целый край" — Урал. Что он имел в виду? Только ли новизну темы? "Открывать край" в литературе, нам думается, означает больше, чем только начать новую тему. Это целая связка компонентов — сюжет, образы героев, художественные детали, язык, общий стилевой фон произведения — все это в прямой зависимости от темы, а через нее и от самой действительности — от социально-исторических, экономико-географических, бытовых и культурных особенностей региона. Открыть край в литературе — это значит открыть оригинальную художественную систему.
Или — это знаменитое, благодаря И.А.Дергачеву, высказывание А.М.Горького, что русская литература по сути своей есть литература областническая, в подтверждение чего великий пролетарский писатель характеризовал разные региональные типы русского мужика: одно дело — яснополянский мужик Толстого, другое дело — волжанин или сибиряк в изображении В.Г.Короленко. Означает ли это, что всю суть проблемы областной дифференцированности великой русской литературы А.М.Горький сводил к проблеме художественного типа? Нет, конечно. Типический образ героя — один из решающих в структуре художественного произведения, он определяет собою принципы типизации, художественный метод писателя, развитие события, стилистический тон повествования, но и сам в свою очередь испытывает на себе влияние всего этого как элемент данной художественной системы. Говоря об областных разновидностях русского реализма, Горький по существу констатирует факт существования в нашей литературе различных художественных систем, входящих, разумеется, составными частями в общенациональную культуру и растворенных в ней. Осознать этот факт — значит многое понять в истории нашей литературы, открыть в ней еще неизведанные духовные ценности.
Многие ли из писателей, живших на исторической территории нашего края и писавших о нем, могут так же, как Мамин-Сибиряк, сказать: мы открыли Урал для русской литературы? Полное право так заявить после Мамина-Сибиряка может, пожалуй, один только Бажов. А почему? Разве мало у нас было талантливых беллетристов до него и после него? Разве мало написано художественно интересного об исторических деятелях края, о могучем рабочем человеке — уральце, о дикой и прекрасной природе Каменного Пояса?! Немало, а мы все твердим, что Уралу в этом плане не повезло, что его художественные изображения далеко не адекватны реальному месту и значению края в исторической жизни Русского государства. Гипотетически мы склонны объяснять это тем, что в истории русской литературы Урала пока мало было авторов, которые бы полностью принадлежали местной художественной системе, которые были бы писателями Урала, а не писателями, живущими на Урале. Призыв Б.А.Ручьева, обращенный к редакции журнала "Урал" — "Братцы, давайте делать журнал уральскими душами! — нам кажется, до сих пор не получил ни отклика, ни должного понимания.
Художественной системой края не овладеть наскоком. Вспомним неудачу (относительную, конечно) Евгения Федорова. В романе "Каменный пояс" он изо всех сил стремился воссоздать исторически достоверную и колоритную атмосферу жизни горнозаводского Урала при крепостном праве. Для этого воспользовался, казалось бы, мощным рычагом — устной поэзией рабочих. В романе изобилие фольклорных реминисцен-
ций — целые песни, отрывки из баллад, переделки легенд и преданий. Но вся эта фольклорная атрибутика часто выглядит в романе как чужеродный элемент. Почему? Да потому, что использование фольклора, принадлежащего определенной художественной системе, за пределами этой системы — оказывается губительным и для него, и для данного литературного произведения. А художественной системой Урала Е.Федоров либо совсем не владел, либо владел недостаточно. Противоположный пример — сказы П.П.Бажова.
Парадокс такого положения заключается в том, что чем "региональнее" художественное произведение, тем оно оказывается значительнее, ценнее для всей отечественной культуры. Объясняется это тем, что каждый раз, когда художественная система региона самопроявляется в полной мере, на свет рождается яркое самобытное творение: за счет "областного" шедевра происходит приращение ценностей к золотому фонду национальной художественной культуры. И, напротив, если писатель работает в отрыве от родимой почвы, вспоившей и вскормившей его, — жди неудачу: на свет появляется произведение, вторичное по своему идейно-художественному содержанию. Вот из таких-то вторичных произведений и образуется литература провинциальная. Поэтому не нужно путать эти два понятия — литература областная и литература провинциальная.
Даже беглая постановка вопроса выявляет целый ряд интересных аспектов и преимуществ изучения местной литературы и фольклора в плане художественной системы. Соответственно, только при таком подходе к областной художественной культуре мы можем поднять литературное краеведение на подлинно научный уровень.
Но беда в том, что теория областной художественной системы ни в литературоведении, ни в культурологии не разработана. Характеристика зональных литератур (Сибири, Поволжья, Урала) все еще идет по историко-описательному краеведческому принципу. Последний, разумеется, имеет право на существование: литературные краеведы, работавшие и работающие по такому принципу (А.А.Шмаков, М.Г.Рахимкулов, О.Г.Ласунский, А.Р.Пудваль и др.) обогатили нас немалыми фактами, ценными открытиями. Но сейчас этого уже недостаточно. Требуется глубже проникнуть в суть таких явлений как "местная литература", "местный фольклор".
Историография по проблеме регионального изучения литературы не столь обширна, сколько значительна. Она включает в себя такие имена, как В.Г.Белинский, Н.А.Добролюбов, А.Н.Пыпин, А.И.Соболевский — до революции, Н.К.Пиксанов, Д.С.Лихачев, А.А.Кайев, В.Г.Базанов, А.А.Горелов — в советское время. Теоретическая мысль в связи с этой проблемой особенно оживилась в последние десятилетия. Имею в виду
докторские диссертации: В.П.Трушкина, Б.А.Чмыхало — о литературной Сибири, В.Г.Пузырева — об истории советской литературы на Дальнем Востоке. Появились принципиально важные работы О.Г.Ласунского о литературном движении в русской провинции XIX века, в основном на материале Воронежского края. Наконец, журнал "Русская литература" опубликовал небольшую, но обобщающую и принципиальную статью П.В.Куприяновского "Проблемы регионального изучения литературы" (1984). В Челябинске в это же время и почти с таким же названием вышел межвузовский сборник научных статей. Вышло солидное учебное пособие А.Н.Милонова "Литературное краеведение" (1985).
Отдавая должное всем этим трудам, нужно все же признать: теоретическая мысль, связанная с проблемой областных литератур, хоть и оживилась, но сколько-нибудь значительных в теоретическом отношении шагов вперед не сделала. По существу повторяются и подтверждаются на конкретном материале основные положения знаменитой книги Н.К.Пиксанова "Областные культурные гнезда".
Заслуга Н.К.Пиксанова состоит в том, что он первым написал специальную работу об областных ответвлениях русской литературы, первым определил и нанес на карту несколько характерных для русской культуры XVIII—XIX веков "областных гнезд", первым связал их образование с особенностями социально-экономической жизни данного региона. Главное: до него самый вопрос о существовании региональной литературы и о необходимости ее изучения казался проблематичным. Так, А.Н.Пыпину всерьез приходилось доказывать, что "местное и провинциальное имеет право на развитие, и что литература может быть вполне национальной лишь тогда, когда свободно переработает и покроет эти местные традиции, не уничтожая их, своим возрастающим содержанием"2. Заслуга Н.К.Пиксанова состоит в том, что после него уже никто не сомневался в реальном существовании "областных культурных гнезд". Но на главный вопрос, волновавший Пиксанова, — "как осознать отношение центра и областей в русской культуре"? — в полной мере ему ответить не удалось. Забегая вперед, скажем: потому именно не удалось, что исследователь не поднялся в понимании предмета своего исследования до уровня "системы". Что же преемники Н.К.Пиксанова? Хотя общий методологический уровень литературоведческого анализа, по сравнению с 20-ми годами, возрос, самый подход к проблеме "областной литературы" не изменился. Это именно краеведческий подход: кто в данной местности из писателей родился, что написал на местном материале и т.д.
Отчетливее всех постулаты этого подхода сформулировал П.В.Куприяновский. Определяя в названной выше статье круг проблем и самые аспекты регионального изучения литературы,
он выстраивает ряд из пяти пунктов, а именно: 1) изучение жизни и творчества местного писателя, 2) изучение писателя-классика (крупного писателя) в плане регионально-краеведческого начала, 3) исследование литературной жизни в области, крае, регионе, 4) наша область (край, регион) в художественной литературе и 5) история развития литературы в крае . Как видим, П.В.Куприяновский перечисляет задачи, сформулированные Н.К.Пиксановым и реализованные им еще в 20-е годы в виде семинария, приложенного к теоретической части книги "Областные культурные гнезда". Однако наше время требует более глубокого проникновения в суть того явления, которое мы определяем как "областная литература". Еще раз необходимо повторить: уральский писатель — это не просто писатель, живущий на Урале и пишущий об Урале. Местная литература несет в себе наряду с общерусскими традициями еще и некие спонтанно-эстетические качества, только и делающие ее самобытной и заслуживающей в талантливом исполнении всероссийского, всесоюзного, а иногда и мирового признания. Что это за качества? Ответ лежит в той сфере, которую мы и называем "художественной системой региона".
В советском литературоведении понятие "система" применительно к культурному региону было употреблено лишь однажды. Имеется в виду монография И.Г.Неупокоевой "История всемирной литературы. Проблемы системного и сравнительного анализа" (М., 1976). Среди разноплановых систем, определяемых ею в литературе, она касается вопроса о значении для историко-сравнительной методологии в литературоведении "выявления и изучения национальных, зональных, региональных систем". Однако приводимые в подтверждение этого тезиса факты заставляют думать, что и И.Г.Неупокоева реализует свою идею сравнительного изучения региональных литератур опять-таки на уровне краеведения4. Эстетическое содержание понятия "художественная система" применительно к литературному региону ею не раскрыта.
Между тем, отдельные высказывания ученых и писателей как в прошлом, так и в настоящем, показывают, что необходимость изучения региональной культуры именно как определенной системы ими чувствовалась.
Когда Н.К.Пиксанов, очень смело для своего времени, признавал, что "для русской искусствоведческой науки существенно утвердить областной принцип мышления" , он вовсе не хотел призывать коллег к зауженному, областническому взгляду на вещи; ему хотелось, чтобы каждый исследователь проник в глубинные тайны, отличающие художественную культуру данного региона, а это, как ему казалось, немыслимо вне "областных принципов мышления". Это те самые тайны, без которых, как известно, Ф.Энгельс не мыслил понимание "Детских сказок" Гриммов, которые, как он утверждал, только
и могли родиться в северо-немецкой степи6. Это те тайны, без разгадки которых не понять и происхождения "Малахитовой шкатулки" П.П.Бажова в условиях Урала XX столетия.
Нащупывает дорожку к системному методу и П.В.Купри-яновский в той части своей статьи, когда он, развивая мысль А.А.Горелова об "областном факторе" как "важнейшем продуктивном элементе в строительстве национальной культуры", замечает, что "местный областной фактор — не только форма передачи конкретного в общенациональном, но и общенационального через конкретное, что можно пояснить примерами таких обобщающих национальных типов, как Тюлин у Короленко и Григорий Мелехов у Шолохова, созданных: первый — на основе наблюдений над ветлужскими мужиками, а второй — над донским казачеством" . Самое существенное для нас — это следующее признание исследователя: "... чем шире и глубже отражается это местное, своеобразное, в том числе и язык, тем богаче и разнообразнее предстает сама национальная литература"8. "Местное, своеобразное" — что это такое? Видимо, целый комплекс особенностей данного художественного произведения, порождаемых условиями жизни данной местности. А конкретнее? Этого мы не знаем. Чувствуя неопределенность своего положения, В.П.Куприяновский подкрепляет его тезисом: "в том числе и язык", и тем самым он, вольно или невольно, поднимает вопрос о региональном изучении литературы на уровень системы, одним из сильнейших компонентов которой, конечно, является язык.
Итак, имеются догадки, но нет концепции. Создание ее — задача грядущих поколений исследователей литературы.
Беда литературоведов в подходе к проблеме регионального изучения русской литературы состоит в том, что они пытаются ее решить в отрыве от фольклористики. Последняя, в силу специфики ее предмета, давно уже занимается вопросами "областного фольклора", или, как у нас принято говорить, областных центров русского народно-поэтического творчества. Много сделали в этом отношении Ю.М.Соколов, В.М.Жирмунский, В.И.Чичеров, Р.Р.Гельгардт, Я.Р.Элиасов.
Проблемой областного фольклора так или иначе занимался любой исследователь народного творчества: ведь каждый из них собирает и изучает песни, сказки конкретной местности.
В отличие от литературы, которая в отдельные периоды своей истории вынуждена была развиваться только на уровне столиц (XVII—XVIII века), фольклор жил и творился повсюду, куда только ни ступала нога русского человека. Если литература, принадлежа длительное время по преимуществу господствующим классам и, следовательно, обслуживала узкий круг людей, фольклор — это искусство масс, и распространен он был на территории русской земли в полном соответствии с расселением народа. Отсюда понятно, почему фольклористика обогнала литературоведение на пути изучения региона, в частности, на
пути истолкования местных особенностей фольклора в связи с теорией художественных систем.
Могут ли историки литературы перенять некоторые из положений фольклористики для осмысления собственных проблем (ведь в плане способов отражения действительности литература и устная поэзия — это две разных художественных структуры) ? Нам кажется, в деле регионального изучения литературы — не только могут, но и должны. Ведь в рамках данной территории они как сферы одинаково "надстроечные" испытывают воздействие одних и тех же "внешних" сил, а плюс к этому и сами находятся в постоянных связях, способствуя формированию именно таких, а не каких-либо других качественных показателей данной местной художественной системы.
Думается, литературоведам прежде всего не мешает творчески перенести на свою почву теорию об образовании областных центров народного творчества в связи с особенностями формирования русской нации. Основы этой теории заложил В.М.Жирмунский, который еще в 20-е годы, исследуя различные типы русских сказочных сюжетов, обратил внимание на то, что границы этих типов поразительно совпадают с рубежами, на которых в разное время останавливались миграционные волны русского населения, что было связано с общим процессом становления и развития сначала национального, а потом и многонационального Русского государства8. Позднее это наблюдение было подтверждено В.И.Чичеровым на примере изучения разных типов русских колядок9. Волей-неволей напрашивался вывод о существовании в русском фольклоре областных художественных систем, внутри которых все жанры и конкретные произведения народной поэзии, сохраняя свои родовые и видовые признаки, обретали какие-то общие свойства, эстетические качества, зависящие исключительно от местных условий бытования.
В конце 50-х годов экономгеограф В.В.Покшишевский, исследуя процесс движения русского капитализма "вширь" (выражение В.И.Ленина), пришел к открытию, что к концу XIX столетия вся территория России представляла собой комплекс "географических театров", образовавшихся исторически, в силу действия закономерностей, управляющих процессом становления и развития капиталистических производственных отношений в стране10. Для каждого "географического театра" характерен "набор" отличительных социально-экономических и культурных признаков. Постепенно закрепившись в традиции, они оказывают свое действие и на "человеческий фактор" — тип внешности, особенности психического склада, культуру межличностных отношений и, конечно, язык. В рамках "географических театров" сформировался свой быт, восходящий к общенациональным истокам, но впитавший черты, зависящие от местных условий жизни. Постепенно вырабатывались и
местные устно-поэтические традиции (излюбленный репертуар, художественные образы и приемы выразительности, о чем уже говорилось выше). Эти традиции сохранили свое значение и до наших дней, хотя, конечно, и претерпели существенные изменения в соответствии с динамикой нового времени. Несмотря на существующее и узаконенное административно-историческое деление территории нашей Родины, "географические театры" как социально-историческая и культурная реальности не исчезли.
Нетрудно понять, что "географические театры" и "областные центры устного народного творчества" — это явления хоть и разного содержания, но одного порядка. Вполне резонно поставить в этот ряд и то, что мы называем "литературный регион", "областная литература". Но при этом важно соблюсти исходную субстанту: чтобы границы "областных литератур" обязательно совпали с границами областных центров устного народного творчества. Они и не могут не совпадать, потому что являются продуктом одной и той же исторической закономерности, потому что являются двумя ветвями одного и того же социо-культурного древа — "географического театра".
Формула Н.К.Пиксанова "областные культурные гнезда" не получила в науке широкого распространения и статуса литературоведческого термина именно потому, что явления, обозначаемые этой формулой, были очень разнохарактерны: то это целый край (Русский Север во главе с Архангельском), то один город (Казань в начале XIX века), а иногда просто литературный салон или кружок, заявивший о себе на короткое время в той или иной местности.
Система предполагает типологию. Признание факта существования — скажем так — областных центров фольклора и литературы — открывает возможность сравнительного анализа типологически родственных явлений, а это для современной науки о литературе чуть ли не главное условие движения вперед.
Художественная литература Урала питалась как бы двумя источниками: первый — сама реальная действительность, второй — фольклорная традиция. И в том, и в другом случае действовали законы, предписываемые местной художественной системой.
Дело в том, что "большая" литература Урала складывалась позже, чем местная фольклорная традиция. Совершенно очевидно, что сначала сложились песни и предания о заселении края, о "земельных богатствах", о начале горного дела, о рудознатцах, о "старых людях", о "перводобытчиках", "злых начальниках" и "разбойниках", и только потом появляются произведения Ф.М.Решетникова, А.А.Кирпищиковой, Д.Н.Мамина-Сибиряка и других. И то, что в их очерках, рассказах, повестях и романах замелькали знакомые по фольклору типы людей, те же самые сюжеты и коллизии, те же художественные образы, вплоть до включения в текст содержания целых легенд, — говорит об органическом слиянии этих писателей с ранее сложившейся на Урале художественной системой.
Но содержание последней определялось не только фольклором. Сама историческая действительность порождала традиции социально-бытового и социально-психологического характера, которые не могли не повлиять на содержание и форму литературных произведений.
Невольно все талантливые беллетристы и поэты дореволюционного Урала запечатлели в образах своих героев такую, чисто местную психологическую особенность — их своеобразную закомплексованность, связанную с чувством оторванности от первородины, от "Расеи". Этот мотив, как известно, сильно развит и в устной поэзии уральцев, прозвучал он и в сказах Бажова ("жизнь в старом заводе — это не в Расеи", или: "слезная в ту сторону дороженька").
Выделение двух основных источников, определявших формирование литературы Урала, — дело условное. Взаимодействие различных элементов внутри областной художественной системы очень многообразно, тонко, усмотреть границы приложения той или иной силы просто невозможно, да и не нужно, поскольку речь идет о некоем единстве. А.А.Кирпищикова выбрала для своей повести "Антон Григорьевич Мережин" форму сказа. Что здесь проявилось в большей степени — уральская традиция устного сказывания или факт из области социальной психологии: замеченная писательницей в народе потребность к исповеданию? Наверное, то и другое. Или: исследователи справедливо связывают образ Михея Колобова из романа Мамина-Сибиряка "Хлеб" с преданиями об умельце Клементии Ушакове. Но ведь и личный опыт писателя, его встречи с талантливыми мастерами нельзя сбрасывать со счетов.
Указанная особенность подтверждает ту мысль, что работа писателя над фольклором определяется его идейно-эстетическими установками, всеми особенностями его художественного мастерства. Не нужно забывать также, что когда мы сравниваем Мамина-Сибиряка и Бажова, перед нами не только писатели, разные по своей художественной индивидуальности, но и люди разных исторических эпох и творческих методов.
И тем не менее принадлежность к одной художественной системе дает себя знать. Литературе Урала в целом свойственны те же особенности, что и местному фольклору. Возьмем факт взаимодействия в рамках данной системы различных этнических элементов. Если применительно к фольклору Урала вопрос этот давно поставлен и в какой-то степени решается (в сборнике "Фольклор народов РСФСР" статьи на эту тему до 1992 года шли непрерывно), то в отношении литературы дело обстоит куда хуже. Конечно, время от времени публикуются работы о влиянии русских классиков на татарских и башкирских писателей (влияние Пушкина, Лермонтова на Тукая, Толстого на Акмуллу и т.п.), бывает, скажут и об обратных влияниях (см. работы М.Г.Рахимкулова, Л.Х.Большакова), но ведь это другая проблема. А вот как здесь, в условиях "географического театра" Урала, в результате длительного взаимодействия различных по "крови", по языку литературных традиций возникает нечто, что стано-
вится общим для них, — этого мы не знаем. В очерках и рассказах А.Г.Туркина, в сказах С.К.Власовой, в романах и повестях Рустама Валеева это нечто ощущается явственно, но пока оно никем не осмыслено. А ведь это интереснейший вопрос!
Начиная с Ф.М.Решетникова, литература Урала была по преимуществу литературой о рабочем классе, о его длительной и упорной борьбе сначала за свои права, а потом, после победы Октября, за переустройство жизни на новых социальных основах. В этом отношении литература крепко усвоила традиции рабочего фольклора Урала, успешно перерабатывая их на каждом новом витке истории. Всемирное признание сказы П.П.Бажова получили потому, что через них искусству открывался неведомый до того мир — мир поэзии труда.
Импульс, данный Бажовым, был настолько сильным, что он оказал влияние не только на последующую литературу Урала, но и, подобно сказочному бумерангу, вернулся к месту своего исхода — в среду народного бытования, породив многочисленные подражания — рассказы, похожие на литературный сказ.
Взаимодействие литературы и фольклора в изображении человека не было одинаковым в различные периоды жизни Урала. Очень мощное влияние народной поэзии на творчество Решетникова, Кирпищиковой, Мамина-Сибиряка сменилось в XX веке постепенным затуханием этой волны. И это естественно. В жизни возникали новые отношения людей, созидалась новая культура, изменился облик городов и заводских поселков; историко-познавательный "снаряд", который нес в себе дореволюционный фольклор, был, можно сказать, израсходован до конца. Но это не значит, что фольклор выпал из художественной системы региона. Нет, он оставался и остается дееспособным элементом системы, только проявляет себя иначе — не столько как источник сюжетных мотивов, образов, и не в виде цитирования или стилизации (хотя в определенных художественных целях, например, в жанре сказа, и это еще встречается), сколько как их оценочная нравственная традиция, так сказать, в виде идеологического фольклоризма. В поэзии Б.Ручьева и Л.Татьяничевой полностью сохраняется народный взгляд на рабочего человека, воспевается свободный радостный труд, а главным лирическим героем выступает Мастер. Новаторство того и другого поэта, их творческая победа — в том, что они сумели, казалось бы, о прозаических вещах сказать истинно поэтически. Жаль, что великий новаторский дух их поэзии недооценен в достаточной мере, и обидно, когда имя поэтессы, которая только и могла писать об "ангелах любви" да "ангелах смерти", не сходит со страниц журналов и газет, а Людмилу Татьяничеву, которая действительно сказала новое слово в поэзии (заметим кстати: благодаря той системе, которая породила ее как поэта), не вспоминают даже в дни юбилеев. Наверное, это наша вина: не разъясняем как следует смысла и значения ее творчества.
Тема рабочего человека — это идейный и эстетический стержень фольклора и литературы Урала. Она определяет основное направление мыслей поэта, писателя, сказывается всегда и во всем, даже тогда, когда вроде бы речь идет о другом. Может быть, под пером кого-нибудь — не уральского писателя — монолог, произнесенный Молодым человеком в поэтической драме К.Скворцова "Бумажные птицы", прозвучал бы фальшиво, но в данном случае он производит нужное впечатление. Жена упрекает Молодого человека в том, что он, наверное, не имеет честолюбия, раз ограничил свои помыслы в жизни должностью рабочего. В ответ она слышит такие слова: Я так честолюбив, что ты себе Не можешь и представить. Я — рабочийI И в этом честолюбие мое, Которое, быть может, непонятно Тебе... 12
Поэт сформулировал в поэтических строчках одну из главных особенностей социальной психологии современного рабочего человека — уральца. От жизни это, или от традиции — не так важно.
Как уже говорилось, важным элементом художественной системы региона является язык. Он здесь предстает в трех своих ипостасях: 1) как общеупотребительный литературный; 2) как литературно-индивидуализированный, вобравший в себя местную устно-поэтическую фразеологию и лексику; 3) как диалект с его специфическими местными словами и оборотами. От того, как писатель владеет этими тремя иростасями, как в меру своего художественного чутья регламентирует использование каждой, — зависит успех или неуспех дела. Блестящие образы замечательно пропорционального соотношения между тремя речевыми потоками в одном художественном тексте дали М.А.Шолохов в "Тихом Доне" и П.П.Бажов в "Малахитовой шкатулке". Другие авторы приближаются к этому "номиналу" — кто более, кто менее. Характеристика литературы Урала с точки зрения ее речевой практики — тема особого и большого разговора. Сейчас необходимо только сказать, что язык наших авторов, чем дальше, тем больше, нивелируется, лишается своих природных корней; исчезает прежде всего вторая ипостась — литератур-но-индивидуализированный язык писателя, который, как известно, формируется под влиянием обстоятельств его жизни, вбирает немало из речевой практики окружающих людей и из мира народной поэзии. Это не диалектный — это русский литературный язык, обогащенный за счет речевой практики народа в конкретных исторических условиях.
У нас, к сожалению, не составляются словари языка Мамина-Сибиряка, Бажова, других самобытных писателей и поэтов Урала; они — только они! — могли бы охарактеризовать художественную систему Урала с точки зрения ее языковых богатств.
Примечания
1 См.: История русской литературы Урала: Программа спецкурса Сост. А.И.Лазарев. Челябинск: Челяб. гос. уй-т, 1994.
2 Пыпин А.Н. История русской литературы. Т.1. 3-е изд. СПб., 1907. С.358—359.
См.: Куприяновский П.В. Проблемы всемирной литературы: Проблемны системного и сравнительного анализа. М., 1976. С.185^265.
5 Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. М.: ГИХЛ, 1928.
С.37.
6 См.: Энгельс Ф. Ландшафты // К.Маркс и Ф.Энгельс об искусстве. М.: Искусство, 1976. Т.2. С.518.
1 Куприяновский П.В. Указ. соч. С.180. См.: Там же.
9 См. подробнее об этом: Лазарев А.И. Историческое изучение устногЬ народного творчества и проблема областного фольклора / / Учен, заrf. Челяб. гос. пед. ин-та. Т.VII. 1962. С.213—242. '
10 См.: Чичеров В.И. Русские колядки и их типы // Сов. этнография. 1948. № 2. С.110.
" Покшишевский В.В. География миграций населения в России. М,: Политиздат, 1949. С.5.
12 Скворцов К. Бумажные птицы // Ментуш. Бумажные птицы. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1984. С.96.
Л.П.Гальцевй "ЖИЗНЬ ВДЕТ, КАК НА АРХИПЕЛАГЕ../'
"Красному солнышку" нашей поэзии, "соловью с Магнита-горы", поэту Борису Александровичу Ручьеву, отмерено былд судьбой всего шестьдесят лет жизни. Как это не раз бывало ^ глубокими, впечатлительными, художественными натурами, он точно предсказал дату своей кончины. Уральский поэт Якой Терентьевич Вохменцев рассказал мне, как однажды (это было в 1958 году, когда после двадцати лет каторги и ссылкй Б.А.Ручьев вернулся на Урал) в беседе С ним Ручьев обмолвился: "Мне нужно еще лет пятнадцать, чтобы оформить свои замыслы, завершить вещи, начатые на Колыме, — вот тогда и помиратт» можно". Эти слова оказались пророческими, и о них вспомнилось, когда осенью 1973 года мы провожали Б.А.Ручьева л последний путь, выполняя его поэтическое завещание: Если я умру без слова, люди, будьте так добры, отвезите гроб тесовый до высот Магнит-горы,
