CC BY
47
УДК 332:12
ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СОВРЕМЕННОГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА: ВАЖНЕЙШИЕ ТРЕНДЫ И ИХ ПРОЯВЛЕНИЯ НА ЮГЕ РОССИИ А.Г. Дружинин
Северо-Кавказский НИИ экономических и социальных проблем Южного федерального университета, 344006, Российская Федерация, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская 160, E-mail: alexdru@ctsnet.ru
Ментальный образ России в массовом сознании крайне упрощён и данное обстоятельство многократно актуализирует усилия в области её общественно-географического анализа, выявления базовых трендов территориальной организации современного российского общества, являющих собой сложную результирующую сформировавшейся в предшествующие периоды «историко-географической колеи» и многообразных хозяйственных, политических и социокультурных изменений на постсоветском пространстве.
Территориальная организация общества (ТОО) - субстанция столь же инерционная, сколь и динамичная, чутко реагирующая на любые (тем более масштабные и радикальные) социально-экономические изменения. Постсоветская трансформация ТОО - многоаспектна. Она пока лишь частично «на виду», поскольку наиболее существенные и глубинные преобразования (касающиеся социально-экономических предпосылок и механизмов функционирования и развития общественно-географической реальности) ещё не в полной мере проявили себя, либо в недостаточной степени идентифицированы, инкорпорированы в общественное сознание.
Наиболее значимые трансформации территориальной организации общества (ТОО) оказались инициированы, прежде всего, распадом СССР, появлением новых границ и геополитических субъектов, повлекших за собой переориентацию хозяйственных и гуманитарных связей, фактическую
дезинтеграцию ранее единой системы расселения, инфраструктуры. Столь же фундаментальное воздействие на российскую ТОО оказали (и продолжают оказывать) рыночные реформы и глобализация экономики, включая предопределяемую её логикой коррекциею позиций страны в международном разделении труда (сопровождаемой «выплеском» за её пределы населения и капитала при одновременном «экономико-демографическом опустынивании» обширных пространств самой России).
Факторами спонтанной эволюции территориальной организации российского общества выступают и универсальные по своему характеру аспектно наблюдаемые изменения в технико-технологическом строе и социально-экономической системе, проявляющиеся в терциаризации, де- и реиндустриализации, частичном переходе к постиндустриальному укладу. Важно, при этом, чётко осознавать, что за исключением нескольких крупнейших городов и курортно-рекреационных центров современная российская «постиндустриальность» (она же, в сельской местности - в существенной мере и «постаграрность») практически лишена инновационной (и позиционной) основы. Представляя собой преимущественно продукт так и не реализованной в должном объёме реиндустриализации и, соответственно, частичной маргинализации российских городов, деградации сельского хозяйства на средне- и малопродуктивных землях и, казалось бы, парадоксального в ситуации депопуляции аграрного перенаселения, она в территориальном отношении фактически расслаивается на в целом корреспондирующие с «архипелагом» урбанистических метрополий ареалы реальной постиндустриальной активности и обширнейшие «псевдопостиндустриальные» территории с присущей им экономико-технологической многоукладностью (при доминанте отсталых укладов) и выраженным преобладанием в социальной структуре низкооплачивамых служащих, лиц, живущих натуральным хозяйством, мелких торговцев, пенсионеров, маргиналов.
Общемировой тренд последовательного повышения роли нематериальных, в том числе трансакционных факторов регионального социально-экономического развития (институция, организация, информация [1]) в России проявляется с параллельным существенно возросшим (в контексте рыночных изменений и новой геоэкономической позиции) воздействием природно-географических (в том числе и ресурсных) детерминант, а также особенностей экономико-географического положения. Аспектное (но яркое!) свидетельство тому - масштабный «отток» населения из северо-восточных регионов страны (за последние двадцать лет число жителей Магаданской области сократилась в 2,4 раза, Чукотского АО в 3,2 раза и т.д.). Столь же показателен выраженный «сдвиг» сельскохозяйственной активности в зоны с наиболее благоприятными природно-климатическими условиями (на Юге России, к примеру, за 1990-е гг. сокращение площади пашни варьировало от 2,7 кратного в Калмыкии до 7 %-го в лидирующем по агроклиматическим условиям Краснодарском крае). О приоритетном влиянии на российскую ТОО фактора природно-ресурсной ренты свидетельствуют также демографическая притягательность и относительное социально-экономическое благополучие основных энерго сырьевых регионов. Так, за постсоветское двадцатилетие численность населения Ханты-Мансийского АО выросла в 1,2 раза, Ямало-Ненецкого АО - на 12 %; среднедушевые доходы в них в настоящее время в 1,9 и 2,3 раза соответственно выше, чем в среднем по РФ1.
Наряду с природно-географической детерминантой, в постсоветский период на региональное социально-экономическое развитие возросло влияние положения территории в общероссийской и макрорегиональной иерархии, «накопленного» ею в предшествующие периоды культурного, демографического и инфраструктурного потенциала. Дополнительные возможности, при этом, обрели важнейшие узловые элементы российской
1 Рассчитано по [2]
ТОО, способные улавливать и аккумулировать ренту по местоположению: столичные центры с развитыми управленческо-перераспределительными функциями, портовые города, любые иные крупные «сгустки» населения и инфраструктуры с хорошей логистикой. Вне их (в ситуации практически тотальной депопуляции, нестыковки спроса и предложения на те или иные профессиональные компетенции, эрозии системы образования) идёт устойчивая деградация «фактора труд» и декапитализация. В ситуации перманентного роста транспортных и трансакционных издержек сама обширность российской территории, разреженность её хозяйственного и поселенческого каркаса всё в возрастающей мере проявляет себя в качестве «антифактора» регионального социально-экономического развития. При этом повсеместно наблюдается фактическая ««локализация факторов», ситуация, когда универсальный тренд в условиях каждого конкретного региона обретает собственную специфику в зависимости от позиционных, ресурсных и структурных особенностей территории.
Рентоориентированность создала (и продолжает создавать) весомые социально-экономические преимущества территориям, способным генерировать (и, что ещё существеннее, улавливать) ренту. Она же консервирует региональную структуру, тормозит необходимые изменения. Концентрация активов, завышенная стоимость недвижимости и рабочей силы, равно как и «накачка» территорий бюджетными средствами - все эти имманентные тому или иному региону обстоятельства в современном российском контексте фактического «конфликта факторов» (следствия конфликтов моделей социально-экономического развития - 1) рентоориентированной сырьевой и инновационной, 2) экстравертной, геоэкономически открытой, и «замкнутой» на евразийском пространстве, на её доминантом центре) как благоприятствуют, так и препятствуют социально-экономическому развитию.
В сопоставлении с предшествующим периодом постсоветская ТОО в целом в существенной мере более «экономизирована». Её доминантной
мотивацией является не социально-политическая целесообразность, а последовательная установка на экономическую (причём, в подавляющей массе ситуаций, групповую, персонифицированную) выгоду. В отличие от ситуации двадцатилетней (и более) давности, характеризуемой доминантой в ТОО производственной и распределительной стадий хозяйственного механизма, в современном российском контексте на первый план вышли компоненты, связанные с обменом и потреблением. А это, в свою очередь, ускорило эрозию традиционных, сложившихся в индустриальную эпоху в условиях планового хозяйства экономических районов, заметно усилив позиции в ТОО линейно-сетеузловых (по И.М. Маергойзу [3]) элементов, коннекционных, централизованных (по Б.Б. Родоману [4]) её составляющих. На смену ТПК (основы былого районообразования) приходят территориально-локализованные сети и кластеры бизнеса, а привычная, воспроизводящаяся в формате административно-территориального деления страны система общественно-географического районирования всё отчётливее трансформируется в иерархию метрополий (специфических узловых районов), своими «ядерными» элементами приуроченных преимущественно к крупнейшим городам [5].
Корреспондирующее с рыночными метаморфозами превращение в «товар» не только компонент природного потенциала, хозяйственных и инфраструктурных объектов и трудовых ресурсов, но и в целом территориальных социально-экономических систем, углубление рентоориентированности российского социума (в том числе и по статусно-административному фактору, местоположению, транспортному обеспечению), способствовали ускоренному формированию властвующих элит городов-метрополий (метроэлит), укреплению их потенциала преобразования и координации ТОО в своих локально-групповых интересах. Дальнейшей урбоориентированной кластеризации власти
благоприятствовали: территориальная концентрация научно-инновационного потенциала, финансов, собственности (и доминантных собственников);
неравномерная обеспеченность территорий инфраструктурой; предопределяемый традицией либо законом статус отдельных населённых мест, исторически сформированное в них (и продолжающееся воспроизводиться благодаря центроориентированным вертикальным и горизонтальным связям) наиболее благоприятное качество хозяйственной и поселенческой среды; наличие особого имиджа и основывающееся на нём культивирование моральной убеждённости в праве ведущих городских центров на политические и экономические решения и связанные с ними полномочия и привилегии.
Ситуация последних лет в целом такова, что города (особенно крупнейшие), отчасти сохраняя демографическую и финансовую «подпитку» из сельской местности и культурно-ментальную общность с её населением (в том числе, по многим аспектам, и свой «полусельский» облик), становятся всё более «независимы» от тяготеющих к ним руральных территорий. Характерная для 1990-х годов «съёживающаяся концентрация» (по удачному выражению А.И. Трейвиша [6]) социально-экономической активности и последующая метрополизация (в сочетании с глобализацией и соответствующим выстраиванием логистики) привели к тому, что в извечном взаимодействии с сельской местностью крупнейшие российские города обрели определённую «самодостаточность». Им уже не нужны (в той мере как ранее) сельские товары и сельские потребители; единственное, в чём на современном этапе существенно нуждаются урбанистические центры (точнее их менеджмент) - «прирезка» к ним сельских территорий, основного фактора дальнейшего привлечения инвестиций.
Позитивная социально-экономическая и демографическая перспектива сельской местности, напротив, как никогда ранее зависима от городов, их «доступности», активности, способности к экспансии на сопредельные руральные территории (переносе в них промышленных активов, развитии сельской рекреации, формировании устойчивых сбытовых зон для сельхозтоваропроизводителей, привлечении трудовых ресурсов на
«городской» рынок труда и др.). В данном контексте влияние урбанистических центров в ТОО закономерно возрастает; при этом, крупнейшие города, параллельно, частично утрачивают (и «растрачивают», проявляя безразличие к сельской периферии, к малым и средним городам) важную основу своего последующего воспроизводства - контролируемую и «обслуживаемую» поселенческую сеть (рискуя превратиться в «полководцев без армии»!). Позитивные эффекты подобной динамики в существенной мере фрагментарны; негативные же проявляются на обширных пространствах и в основном продолжают игнорироваться как научным сообществом, так и системой управления в силу «урбоцентричности» постсоветского общества, его конъюнктурности и недальновидности, вопиющего невнимания к бедным, тихим и слабым.
Концентрация социально-экономической активности в крупнейших городах предопределила их притягательность для инвестиций, способствовала опережающему росту в них стоимости недвижимости. В итоге, во всех основных урбанистических центрах России в настоящее время сложились мощные экономико-институциональные барьеры дальнейшего территориального развития. Показательно в этом отношении недавнее решение о расширении территории Москвы. Потребность вырваться из «пут» переоценённой городской недвижимости и завышенных рыночных ожиданий её собственников испытывают и другие ведущие города современной России. Сложившийся политико-экономический механизм оказался, таким образом, не только детерминантой трансформации ТОО, но и превратился в тормоз её дальнейшего развития.
Оборотной стороной «фрагментарно-лоскутной» метрополизации явился процесс маргинализации (как абсолютной, так и относительной) обширнейших территорий, лишаемых ресурсов, полномочий и воли к социально-экономическому саморазвитию. За пределами редкой «россыпи» общероссийских и региональных метрополий оказались, при этом,
пространства с «лишними» (по выражению М. Кастельса) трудовыми ресурсами и недоиспользуемыми, стремительно устаревающими активами.
На фоне характерного для «нулевых» годов XXI столетия превалирования центростремительного вектора (территориальной концентрации ресурсов, полномочий и, соответственно, самопроизвольного «сгущения» населения, экономической активности, инфраструктуры в немногих ареалах) параллельно чётко обозначился полицентризм в принятии существенных для ТОО экономических решений. Возросла многополюсность территориальной организации российского общества, полисубъектность её «управляющей компоненты», формируемой не только генерируемыми «вертикалью власти» директивами, но и стратегиями крупных корпораций, интересами и «поведением» миллионов хозяйствующих субъектов, собственников. Формирующаяся в итоге существенно обновлённая схема общественных (социально-экономических) районов (научным сообществом пока, к сожалению, фактически не идентифицированная) базируется на большем (чем два-три десятилетия ранее) числе факторов и, соответственно, инвариантна (в том числе «многослойна») и, к тому же, во многих ситуациях лишена явных границ. В ней возрастает значимость саморефлексии (не только на общегосударственном уровне, но и в масштабе крупных корпораций, этнических и региональных общностей) и, в этой связи, на приоритетные позиции выходят факторы этнокультурной самоорганизации, ментального (вернакулярного) конструирования общественно-географической реальности.
Рынок и, особенно, утвердившаяся в нашей стране в последние два десятилетия его квазиформа с доминантой бюрократизма, монополизма и финансизма - существенно усилили «властоцентричность» российского общества (включая и его территориальную организацию), содействовали повсеместному росту проявлений территориально-социального неравенства и шире - «дегуманизации» ТОО. Одновременно, существенно снизила свою эффективность характерная для советской эпохи система социальной
поддержки периферии (утратив, при этом, всеобщность, оказавшись сфокусированной на регионах либо генерирующих сырьевую ренту, либо создающих повышенные политические риски).
Что же касается собственно южнороссийского пространства (чьи узловые элементы оказались максимально выдвинуты на запад, а также сконцентрированы в неширокой полосе северокавказских предгорий и, частично, по линиям «Ростов-Воронеж» и «Волгоград-Астрахань»), то постсоветские годы (особенно, период 1990-х) ознаменовались общим «сдвигом» социально-экономического благополучия преимущественно в уже максимально «развитые» (по макрорегиональным меркам) территории, что полностью соответствует общероссийскому тренду. Основным центром «съёживающейся концентрации» хозяйственной активности на территории Юга России в силу многих причин (диверсифицированная, не слишком «индустриальная» как у соседей, экономика, интенсивное сельское хозяйство, мощные рекреационный комплекс и транспортная инфраструктура и др.) оказался Краснодарский край, в «нулевые» годы сохранивший и укрепивший (в том числе и в связи с проведением Зимней Олимпиады 2014 года в г. Сочи) свои позиции, демонстрируя в масштабе Юга черты «территории развития». Во многом это корреспондировало с тенденцией талассоатрактивности (притяжения к морю) производительных сил Юга России [7], проявившейся ранее, однако существенный импульс приобретшей именно в последнее десятилетие по мере роста трансграничных взаимосвязей.
С начала 2000-х гг. территориальные социально-экономические пропорции южнороссийского макрорегиона начали меняться в пользу традиционно отстающего (и, к тому же, существенно сдавшего свои позиции в кризисные 1990-е) юго-востока, где к тому периоду обозначились два основные полюса восстановительного социально-экономического роста: послевоенного (в Чеченской Республике), и посттрансформационного (в Республике Дагестан). Характерно, что «догоняющее», «восстановительное», в существенной мере стимулируемое федеральными бюджетными
трансфертами развитие традиционных российских регионов-аутсайдеров в целом ряде ситуаций (особенно Северного Кавказа) дополнительно инициируется прирастающим демографо-экономическим потенциалом, способностью «вписаться» в квазирыночный контекст, миграционной активностью. Наиболее убедителен здесь пример Дагестана, за неполные пятнадцать лет фактически удвоившего свою долю в суммарном российском ВРП, добившегося существенного снижения безработицы и продемонстрировавшего наивысшие на Юге России темпы роста душевых доходов. В основе подобного рывка, как видится - опережающий рост поступлений от предпринимательской деятельности и, особенно, так называемых «других» («скрытых») доходов (чья доля в Дагестане вдвое выше, чем в среднем по России).
Процесс частичного «выравнивания» между традиционно лидирующими регионами и регионами-аутсайдерами с середины 2000-х сопровождался некоторой диффузией позитивных социально-экономических эффектов (опережающий рост заработной платы, объёмов жилищного строительства и др.) из основных урбанистических центров (региональных метрополий) на периферию. Выраженная асимметрия в уровне социально-экономического развития территорий Юга России при этом в целом сохраняется, что полностью корреспондирует с ситуацией в масштабе страны, где благодаря совокупному действию фактора транспортных тарифов и ситуации на рынке недвижимости, для подавляющей части населения его локалитеты стали своеобразными «собесами-резервациями».
Ситуация фактической анклавизации постсоветской ТОО усугубляется установившейся ориентацией тяготеющего к ведущим метрополиям крупного бизнеса на минимизацию социальных нагрузок. Имеет место своего рода «социальная дерегионализация», когда позитивные эффекты от освоения и использования ресурсного потенциала аккумулируются и приватизируются, а социально-экологические издержки и экстерналии большей частью перекладываются на территориальные общности, лишь частично
компенсируясь федеральным государством. Всё это продуцирует своего рода «экономико-демографическое опустынивание» подавляющей части периферийных аграрных территорий, в достаточной мере характерное и для подавляющей части Юга России.
Полномасштабно проявив себя ещё в 1990-е гг., в последующее десятилетие процесс сельской депопуляции приобрёл практически повсеместный для южнороссийского макрорегиона характер. Вне его оказались лишь Краснодарский край (сокращение численности населения фиксируется в последнее время только на его севере и северо-востоке) и Дагестан (небольшие ареалы сельской депопуляции наблюдаются здесь в горной зоне). «Островками» стабилизации, либо незначительного роста населения выступают также сельские территории в зоне влияния основных городских агломераций и региональных центров (Ростова-на-Дону, Волгограда, Астрахани, КМВ, Ставрополя, Владикавказа, Элисты). Население прирастает и в отдельных горных и предгорных районах Адыгеи, Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии. На этом фоне по всей полосе Предкавказья (в его наиболее широком, этнодемографическом и селитебном понимании) наблюдается рост людности большинства крупных городских поселений. Приоритетными аттракторами (центрами притяжения) населения выступают урбанистические центры Причерноморья, Дагестана, КМВ. Рост населения характерен для Астрахани, Ставрополя, Грозного. Перепись 2010 года зафиксировала позитивную динамику численности населения и для таких доминант системы расселения Юга России, как города Ростов-на-Дону и Краснодар.
С конца 1990-х - начала 2000-х гг. майнстримом территориальной организации российского общества, наиболее явным и ярким проявлением её элитоцентричности выступает мегаметрополизация [8], фактически означающая установление абсолютной политико-экономической доминанты общефедерального центра - Москвы. В настоящее время на долю московского «сгустка» социально-экономической активности (0,27 % от всей
территории РФ) приходится 12,2 % населения страны, 29,5 % её совокупного ВРП, что соответственно в 1,15 и 2,3 раза превышает ситуацию пятнадцатилетней давности.1 Сконцентрировав административные и хозяйственные полномочия (из 400 крупнейших по объёму реализации продукции компаний России - 306 локализованы непосредственно в Москве) и перенастроив в свою пользу отношения обмена и распределения, московская «метроэлита» уже к рубежу тысячелетий сумела обеспечить свою финансово-экономическую гегемонию и, соответственно, преодоление «трения пространства», экспансию в регионы. Трансформируя российское пространство и лишь отчасти «покрывая» его, метрополизация (прежде всего её «мегавектор») одновременно усиливает социально-экономическую асимметрию, генерирует риски дальнейшей социальной маргинализации (в том числе и в крупнейших городах), активизирует процессы этнокультурного «замещения», продуцирует потенциал дезинтеграции. В данном же контексте возникает и существенная, устойчивая зависимость жизнеобеспечения периферийных территорий от растущих перераспределительных («компенсационных») потоков (в первую очередь межбюджетных и внутрисемейных трансфертов) - повсеместная для России, но наиболее выраженная для её Юга. Так, если в 1995 г. доля южнороссийского макрорегиона в общем объёме фактического конечного потребления домохозяйств страны превышала его же долю в суммарном ВРП РФ лишь на 5,6 % (данная цифра сопоставима с расходами прибывающих на Юг рекреантов; т.е. потребление в пределах южнороссийского макрорегиона фактически соответствовало производству), то в 2000 г. - на 30 %, 2005 - 58% и в 2008 г. - на 53 %. Территориальные общности российского Юга «расслаиваются»: одни их страты сконцентрированы в крупнейших городах (где тренды глобализации наиболее выражены) и тяготеющих к ним зонах
1 Рассчитано по [2]
2 Рассчитано по [2]
(выделяющихся своей ориентированной на экспорт растениеводческой специализацией), другие (в силу возрастных, культурных, экономических либо иных причин) локализованы на обширной южнороссийской периферии, объединяющей, прежде всего, аридные территории (практически вся Калмыкия, восток Ростовской области, северо-восток Ставропольского края, север Дагестана, часть Астраханской и Волгоградской областей), а также горную зону.
И «социально-экономическое опустынивание», и теснейшим образом корреспондирующая с ней депопуляция - тенденции в современной России столь же масштабные, сколь и устойчивые, долговременные. Их проявления и последствия неверно (и опасно!) как недооценивать, так и воспринимать упрощённо, при этом игнорируя общественно-географический контекст: локальную и региональную специфику, фактор соседства, межтерриториальную и этническую компаративистику. В последние годы первостепенное внимание (на уровне как научного сообщества, так и власти) обращено на формальную сторону депопуляции, на количество населения, а не его «качество» и, соответственно, дефицит либо избыток демографо-экономических ресурсов в условиях каждой конкретной территории. Вместе с тем, наиболее существенные для постсоветской России (зачастую полномасштабно проявляющие себя даже в ситуации благополучных в плане динамики населения регионов и поселений) стороны депопуляции заключаются в сокращении численности экономически активного населения, образованной и креативной молодёжи, то есть в том, что напрямую проецируется на социально-экономическую ситуацию, предопределяет перспективы развития территории. В этой связи необходимы крайне взвешенные (в том числе и в пространственном плане) подходы к идентификации депопуляции, видению её факторов и последствий, выбору стратегий, мер и механизмов, ориентированных на локализацию и преодоление данного феномена. Следует, при этом, осознавать, что депопуляция - это не только демографическая, но и в огромной мере
культурно-технологическая, политико-экономическая и социально-нравственная проблема, имеющая, к тому же, своё выраженное общественно-географическое «измерение». Переломить депопуляционный тренд в сложившемся российском контексте - это значит вернуть полноценную экономическую жизнь (инвестиции, рабочие места, финансовые потоки, инфраструктуру) в сотни полузабытых властью и крупным бизнесом городов и десятки тысяч вымирающих сёл и деревень, а также приостановить маргинализацию населения ведущих урбанистических центров, отток из них перспективной молодёжи в столицу и за рубеж. Не менее важно, также, возродить у населения России ощущение позитивной социальной перспективы, создать условия (информационные, институциональные и иные) для преодоления резко проявившегося в последние годы межличностного, группового, территориального и этнического отчуждения. Любая иная альтернатива (оставить всё как есть, массированно привлекать зарубежную рабочую силу и другое) по-настоящему не решит ни саму проблему депопуляции, ни более фундаментальную задачу - социально-экономической реконструкции российской территории на основе выверенных, регионально адаптированных управленческих подходов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Иншаков О.В. О проблемах интеграции теории хозяйства в условиях глобализации // Грани интеграции. Волгоград: Изд-во Вол.ГУ, 2005. С.5-17.
2. Регионы России. Социально-экономические показатели. М.: Росстат. Т. 2, 2010. 587 с.
3. Маергойз И.М. Территориальная структура хозяйства. Новосибирск: Наука, 1986. 236 с.
4. Родоман Б.Б. Районирование и трансформация территориальных структур // Институциональная модернизация российской экономики: территориальный аспект / Под ред. А.Г. Дружинина и В.Е. Шувалова. -Ростов-на-Дону: Изд-во РГУ. 2004. С. 87 - 92.
5. Дружинин А.Г. Метрополии и метрополизация как mainstream территориализации политико-экономической власти: некоторые теоретико-методологические аспекты общественно-географического анализа//Южно-российский форум: экономика, социология, политология, социально-экономическая география. 2010, № 1. С. 102 - 115.
6. Трейвиш А.И. Город, район, страна и мир. Развитие России глазами страноведа. М.: Новый хронограф. 2009. 372 с.
7. Дружинин А.Г. Талассоаттрактивность и трасграничные социально-экономические взаимодействия в контексте глобализации: специфика Большого Причерноморья //Причерноморье в XXI веке: социально-экономическое развитие и межрегиональные взаимодействия в контексте глобализации / Под общей ред. А.Г. Дружинина, В.А. Колосова, А.А. Язьковой. Сборник материалов международной научной конференции (Ростов-на-Дону, 15 - 18 мая 2011). Москва: изд-во «Вузовская книга», 2011. С. 74-82
8. Дружинин А.Г. Метрополизация и территориально-социальное неравенство: постсоветские тренды // Социально-экономическая география -2011: теория и практика. Материалы международной научной конференции. Калининград. Изд-во Балтийского федерального университета. 2011. С. 82-88.
Дружинин Александр Георгиевич, доктор географических наук, профессор, директор Северо-Кавказского НИИ экономических и социальных проблем Южного федерального университета; 344006, Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская 160. Тел. +78632560849. E-mail: alexdru@ctsnet.ru
Alexander Druzhinin, doctor of Science in Geography, professor, the head of the North Caucasus Research Institute of Economic and Social Problems of the South federal university 344090 Russia, Rostov-on-Don, Pushkinskaya St. 160. Tel. +78632560849. E-mail: alexdru@ctsnet.ru
Ключевые слова: территориальная организация, российское общество, постсоветский период, Юг России
Абстракт. Выявлены важнейшие факторы и тренды территориальной организации общества в постсоветский период: метрополизация, рост территориально-социального неравенства, экономико-демографическое «опустынивание» периферии, социально-экономическая анклавизация и рост полицентризма. Показаны проявления универсальных общероссийских процессов в специфических условиях территориально-хозяйственной системы Юга России.
Abstract:
