CC BY
5УДК 343.2(091)
doi: 10.25724/VAMVD.A155
ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ
ОТЕЧЕСТВЕННОГО УГОЛОВНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА
ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЛИДЕРОВ ПРЕСТУПНОЙ СРЕДЫ
ПЕРИОДА X—XVI ВЕКОВ
Наталия Сергеевна Сысолина
Волгоградская академия МВД России, Волгоград, Россия, kindgirl-natalie@yandex.ru
Аннотация. В настоящей статье проанализированы становление и развитие ответственности лидеров преступной среды в отечественном законодательстве периода Х—XVI вв. Дано авторское видение содержания понятий «лидер преступной среды» и «криминальный авторитет». Исходя из этого, положения светского законодательства, устанавливающие уголовную ответственность за преступления, совершенные в соучастии, соотнесены с особенностью наказаний за лидерство в общественно опасных деяниях по церковному праву. Проанализированы мнения ученых о становлении института соучастия в отечественном уголовном праве на указанном этапе. Автором зафиксировано отсутствие в светском законодательстве норм, обособляющих организатора преступления как вид соучастника и его индивидуализированную ответственность, а также ответственность лидеров преступной среды в целом. Сделан вывод, что прототипом современных уголовно-правовых норм об ответственности криминальных лидеров послужило именно церковное право, которое регулировало общественные отношения, возникавшие на почве межличностных конфликтов, не угрожающих непосредственно общественной безопасности и государственному строю.
Ключевые слова: преступная среда, лидер преступной среды, криминальный лидер, криминальный авторитет, уголовная ответственность, организатор преступления, институт соучастия, организованная преступность
Для цитирования: Сысолина Н. С. Тенденции развития отечественного уголовного законодательства об ответственности лидеров преступной среды периода X—XVI веков // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2023. № 3 (66). С. 45—52. doi: 10.25724/VAMVD.A155
TRENDS IN THE DEVELOPMENT
OF DOMESTIC CRIMINAL LEGISLATION
ON THE RESPONSIBILITY OF LEADERS
OF THE CRIMINAL ENVIRONMENT
OF THE PERIOD OF THE X—XVI CENTURIES
Nataliya Sergeevna Sysolina
Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia, Volgograd, Russia, kindgirl-natalie@yandex.ru
Abstract. This article analyzes the formation and development of the responsibility of the leaders of the criminal environment in the domestic legislation of the X—XVI centuries. The author's vision of the content of the concepts "leader of the criminal environment" and "criminal authority" is given. Proceeding from this, the provisions of secular legislation establishing criminal liability for crimes committed in complicity are correlated with the peculiarity of punishments for leadership in socially dangerous acts under church law. The opinions of scientists on the formation of the institution of complicity in domestic criminal law at this stage are analyzed. The author has recorded the absence of norms in secular legislation that separate the organizer of the crime as a kind of accomplice and his individualized responsibility, as well as the responsibility of the leaders of the criminal environment as a whole. It is concluded that the prototype of modern criminal law norms on the responsibility of criminal leaders was precisely church law, which regulated social relations that arose on the basis of interpersonal conflicts that did not directly threaten public security and the state system.
© Сысолина Н. С., 2023
Keywords: criminal environment, leader of the criminal environment, criminal leader, criminal authority, criminal responsibility, organizer of the crime, institute of complicity, organized crime
For citation: Sysolina N. S. Trends in the development of domestic criminal legislation on the responsibility of leaders of the criminal environment of the period of the X—XVI centuries. Journal of the Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia, 45—52, 2023. (In Russ.). doi: 10.25724/VAMVD.A155
Многообразие общественных отношений обусловлено постоянным развитием порождающей их среды. В широком смысле под средой понимается совокупность природных и социальных условий, в которых протекает жизнедеятельность людей [1]. Следовательно, частью общей среды человека является среда социальная, определяющая его реализацию как члена общества и влияющая, таким образом, на его поведение.
В юридической науке самым опасным для общества поведением признается преступление. Совокупность всех преступлений, совершаемых на конкретной территории в определенный период времени, образует социальное негативное явление преступности со своими закономерностями и тенденциями развития. Исходя из этого, преступность следует рассматривать как продукт некой части социальной среды — преступной (или криминальной).
Таким образом, под преступной (криминальной) средой следует понимать часть социальной среды, которая определяет преступное поведение отдельных членов общества и продуктом которой является преступность в целом. Полагаем, что преступная среда охватывает совокупность объективных социальных явлений и процессов, детерминирующих преступность, а также лиц, находящихся под влиянием данных факторов.
Наиболее опасным для общества проявлением криминальной среды является организованная преступность, представляющая собой результат слаженной работы групп индивидов, обеспечиваемой наличием криминогенных условий. Очевидно, что наряду с исполнителями, непосредственно совершающими общественно опасное деяние, наибольшую общественную опасность представляют именно организаторы преступления, функционально обеспечивающие преступную деятельность других соучастников в соответствии с ч. 3 ст. 33 Уголовного кодекса Российской Федерации (далее — УК РФ), а также иные лидеры преступной среды.
Рассматривая такие понятия, как «организатор преступления» и «лидер преступной среды», отметим, что содержание второго из них шире. Так, согласно С. И. Ожегову и Н. Ю. Шведовой, лидером признается «человек, пользующийся авторитетом и влиянием в каком-нибудь коллективе» [2, с. 326].
В словаре Л. И. Скворцова приведено схожее определение с уточнением, что «в слове „лидер" содержится смысл, связанный с первенствованием, положением во главе, впереди и т. п.» [3, с. 375].
Таким образом, под лидером преступной среды (криминальным лидером) на данном этапе исследования будем понимать как организатора преступления в том смысле, каким его наделяет содержание ч. 3 ст. 33 УК РФ, исходя из выполняемой им роли (ввиду того, что любой организатор обладает определенным набором лидерских характеристик, позволяющих устроить совместную деятельность других соучастников и руководить ею), так и иное лицо, которое обладает авторитетом в преступной среде и способно влиять на криминальную деятельность ее членов, пусть даже такое лицо непосредственно не организует преступление и не руководит им, а также не создает организованную группу или преступное сообщество (преступную организацию). Полагаем, что в данном контексте лидера преступной среды, способного выступать не только организатором преступления, но и пользующегося уважением членов данной среды и распространяющего на них свое преступное влияние, также уместно именовать криминальным авторитетом. Именно с указанной точки зрения проанализируем тенденции развития отечественного законодательства, устанавливающего уголовную ответственность лидеров преступной среды, в период с начала образования Древнерусского государства и до конца XVI в.
В первую очередь следует обозначить истоки становления института соучастия, поскольку введение в законодательство повышенной ответственности за групповые преступления является прообразом современных норм об уголовной ответственности участников организованных форм преступности.
Известно, что самые ранние нормы уголовного права Древней Руси можно обнаружить уже в договорах с Византией, которые заключили Олег (907, 911 гг.), Игорь (944 г.) и Святослав (971 г.) с греческими царями и цесарями [4]. Отдельными статьями указанных договоров оговаривалась ответственность за такие деяния, как убийство, причинение вреда здоровью, кражи, грабежи и разбои, но без специальной регламентации ответственности за совершение указанных деяний в группе.
Вместе с тем некоторые исследователи допускают, что в ст. 7 Договора 911 г. уже могла идти речь о групповом преступлении («возметь что либо дружне») [5, с. 536], однако перевод нормы в разных источниках показывает, что речь идет об изъятии имущества не группой, а у другого человека [4; 6]. По этой причине связывать зачатки института соучастия с указанным источником права на данном этапе полагаем преждевременным.
Анализируя положения Русской Правды, ученые приходят к выводу, что первый прототип института соучастия содержится в ее Краткой редакции [7—9], формирование которой связывают с временным промежутком от середины XI в. до 30-х гг. XII в. [10]. Так, ст. 31 устанавливала ответственность за совершение кражи несколькими лицами и в качестве наказания определяла штраф в одну гривну и 30 резан в случае, если преступник действовал в одиночку, и в три гривны и 30 резан — когда исполнителей было несколько.
Мнения ученых по поводу такой дифференциации ответственности расходятся. Значительная группа исследователей предполагает, что текст Краткой редакции содержит неточность в определении размера штрафа за совершение кражи одним лицом, который, вероятнее всего, составлял все те же три гривны и 30 резан, как и в случае действий нескольких лиц [4; 10]. Такая ошибка объясняется возможной опиской переписчиков, поскольку в ст. 41 Пространной редакции Русской Правды за то же деяние наказание для всех соучастников устанавливалось равное и составляло три гривны и 30 резан. Кроме того, ст. 40 Краткой редакции также содержала меры ответственности за групповую кражу овец, предусматривая равное наказание для каждого вора, вне зависимости от степени причиненного вреда.
Другие специалисты допускают, что в Краткой редакции Русской Правды действительно могла содержаться норма, устанавливающая наказание за совершение преступления несколькими лицами в три раза строже, чем за действия одного субъекта, что логически вполне оправданно [5].
Пространная редакция исследуемого источника права, формирование которой связывают с XI—XIII вв., содержит большее количество норм, упоминающих совершение преступления несколькими лицами. Так, в ст. 41—44 предусмотрена ответственность за групповое совершение кражи, содержащая недифференцированное наказание — штраф — для каждого вора-соисполнителя, совершившего преступление совместно с другими. Кроме того, в тексте Русской Правды появляется такой
вид соучастника, как пособник («хранивший краденное» — ст. 121), который несет такую же ответственность, как исполнитель. Исключением является случай кражи, совершенной свободным человеком совместно с холопом. Первому в общем порядке назначается наказание в виде продажи — штрафа. В свою очередь, за несвободного холопа, не признаваемого субъектом уголовной ответственности, отвечает господин, который вправе выдать его потерпевшему либо уплатить за него штраф, равный, согласно ст. 46, двукратной стоимости украденного. Норма ст. 121 является ярким примером дифференциации мер правового воздействия на разных лиц в зависимости от их социального статуса, а не в зависимости от роли в преступлении, совершенном в соучастии.
Полагаем также, что Пространная редакция Русской Правды в целом признает повышенную общественную опасность группового преступления ввиду сплоченности его субъектов, наличие которой, помимо прочего, могло быть обусловлено родственными связями. Такой вывод следует из положений ст. 121, которая предусматривает освобождение от ответственности жен и детей преступника-холопа только в том случае, если они не совершали вместе с ним преступления. Иначе господин был обязан поступить с ними аналогично главе их семьи — «заплатить за него или выдать головою».
В то же время лица, внесшие наибольший вклад в совершение преступления, в том числе путем подстрекательства к преступлению или его организации, не обозначены в Русской Правде в качестве отдельных соучастников, для которых может быть установлено иное наказание. Стоит согласиться с мнением А. Богдановского, утверждавшего, что древнее уголовное право рассматривает соучастие в преступлении, основываясь только «на внешней обстановке известного факта и не проникающее... до воли человека. Поэтому естественно, что оно наказывает всех соучастников в преступлении по мере того вреда, который они совершили, не обращая никакого внимания на то, как кто совершил этот вред и насколько он хотел этого» [11, с. 128].
На положениях Русской Правды позднее было основано местное законодательство отдельных княжеств и земель периода феодальной раздробленности X—XV вв., среди которых важнейшую роль сыграли Новгородская и Псковская судные грамоты.
Новгородская судная грамота, создание которой относится, по разным источникам, к периоду
1440—1471 гг., действовала в Новгородской феодальной республике. В статье 6 данного источника права предусмотрены штрафы за «наведение наводок» на участников судебного процесса, что, по оценкам некоторых специалистов, подразумевало под собой побуждение толпы к нападению на суд либо на противную сторону [10]. С точки зрения института соучастия такой наводчик выполнял подстрекательские функции, а также мог играть роль организатора «наводки», что, впрочем, не исключает непосредственного совершения им преступления совместно с другими соисполнителями. Вместе с тем под «наведением наводок» некоторые историки понимают дискредитацию или клевету [12]. В таком переводе толкование нормы указанной статьи в контексте института соучастия в преступлении, разумеется, исключается.
Псковская судная грамота, созданная, по некоторым оценкам, в 1387 г. и трижды отредактированная к третьей четверти XV в., дополняла положения Русской Правды. По этой причине норма, устанавливающая равное наказание для соучастников преступления, кажется вполне логичной и соответствующей системе отечественного законодательства того периода. Так, в ст. 120 устанавливается единое наказание в один рубль для каждого лица, совершившего побои, без разграничения ролей соучастников.
Таким образом, анализ светского законодательства периода X—XV вв. позволяет заключить, что и в договорах Руси с Византией, и в Русской Правде, и в источниках права отдельных княжеств и земель периода феодальной раздробленности не выделяется организатор преступления как вид соучастника и его персонифицированная ответственность, а также ответственность лидеров преступной среды в целом. В какой-то мере это связано с тем, что преступность на данном этапе еще не настолько организованна, чтобы представлять угрозу для государства и общества.
Вместе с тем нельзя отрицать и наличие ее организованных форм. К примеру, ушкуйничество — явление, возникшее в результате деятельности вооруженных группировок Новгородской республики в XII—XV вв., состоящих из городских низов, официально не связанных с ее властями, но отстаивавших ее интересы в конфликтах с соседними землями, — признается некоторыми исследователями проявлением именно организованной преступности [13]. Походы ушкуйников на гребных судах при этом отличались, главным образом, своим грабительским характером [14]. Осуществляемые с ведома князя или посадника, такие разграбления
соседних земель и простого народа порой выходили из-под контроля, однако санкции со стороны властей к ушкуйникам не применялись [15].
Параллельно со светскими законами действовали княжеские церковные уставы и уставные грамоты, регулирующие отношения между церковью и государственной властью. Полагаем, что данные памятники права имеют особое значение для определения первоисточников, устанавливающих ответственность криминальных лидеров.
Так, важнейшие нормы, определяющие уголовную ответственность разных соучастников преступления и действовавшие на всей территории Киевской Руси, содержались в Уставе князя Ярослава Мудрого о церковных судах, составленном с привлечением киевского митрополита Илариона. Краткая и Пространная редакции данного документа восходят к одному архетипу, датируемому Я. Н. Щаповым еще 1051—1054 гг. Однако Пространная редакция возникла раньше Краткой и относится к временному периоду XII — первой четверти XIII в. [16]
Примечательна ст. 53 Пространной редакции, содержащая перечень оснований расторжения брака, что, на первый взгляд, относится к семейному праву, а не уголовному. В числе прочих п. 3 признает основанием для развода покушение на убийство мужа при помощи других людей, а п. 6 — наведение женой воров и веление им совершить кражу имущества супруга. В таком контексте следует согласиться с мнением Э. В. Георгиевского, который полагает, что Пространная редакция Устава предусматривает такие виды соучастников, как подстрекатель и организатор [5].
Более поздняя Краткая редакция Устава середины XIV в., связываемая с правлением князей Семена (1340—1353 гг.) или Ивана II (1353—1359 гг.) и митрополитов Феогноста или Алексея [16], а также некоторые варианты текстов Пространной редакции (Архивный и Маркеловский изводы) содержат норму, где организатор преступления, выполняющий также роль исполнителя, более четко обособляется в тексте правовой нормы от других соисполнителей и подлежит более тяжкому наказанию.
Так, в ст. 7 Краткой редакции устанавливается ответственность за групповое изнасилование — «толоку»: «Аже девку умолвить к себе кто и дасть в толоку, на умолвьнице епископу 3 гривны серебра, а девце за сором 3 гривны серебра; а на толочнех по рублю, а князь казнить». Речь идет о случаях, когда мужчина приглашает к себе женщину и совместно с другими мужчинами совершает с ней насильственное половое сношение. Примечательно, что за то же деяние, совершенное одним мужчиной, в Уставе предусмотрена отдельная статья.
Из текста ст. 7 следует, что пригласивший потерпевшую наказывается шестью гривнами, три из которых взыскиваются в пользу епископа и три — в пользу женщины в качестве возмещения ущерба, а его соисполнители — штрафом в один рубль.
Вместе с тем буквальное толкование текста данной нормы не позволяет с уверенностью назвать мужчину, пригласившего потерпевшую, непосредственным организатором преступления в том смысле, которым его наделяет современная ч. 3 ст. 33 УК РФ. Теоретически организатором мог быть любой из соисполнителей-насильников, выполнявший также роль подстрекателя и подговоривший своего друга пригласить женщину или совершивший иные действия по организации преступления или его руководству. Разумеется, подобных уточнений в Уставе не имеется, но уже по тексту статьи очевидно, что именно пригласившему отводится роль лидера в преступлении, а его деяния оцениваются как более общественно опасные в сравнении с поведением остальных насильников.
К слову, аналогичные нормы, касающиеся упомянутых выше покушения на убийство супруга, кражи его имущества при помощи других людей, а также группового изнасилования, содержатся и в более позднем памятнике церковного права — «Правосудие митрополичье», источником которого мог служить Устав Ярослава Мудрого.
Полагаем, что одна из характерных особенностей развития уголовной ответственности криминальных лидеров обнаруживается именно в Пространной и Краткой редакциях Устава князя Ярослава Мудрого о церковных судах, сформировавшихся к XII — середине XIV в. Особенность данного этапа заключается в том, что прототип уголовной ответственности лидеров преступной среды содержится вовсе не в светском законодательстве, регулировавшем отношения между разными социальными классами, а в церковном, предусматривавшем ответственность больше за межличностные конфликты, которые, по сути, не несли угрозы государственному строю. Именно церковное право первым устанавливает повышенную ответственность за лидерство в преступлении (указанная выше ст. 7 Краткой редакции Устава князя Ярослава о церковных судах), в то время как светский закон данные положения не развивает и предпочитает уравнивать соучастников как в их роли в совершении преступного деяния, так и в наказании.
Э. В. Георгиевский считает, что данное обстоятельство обусловлено, с одной стороны, разным характером общественных отношений, охраняемых вышеуказанными источниками права, и тех благ,
по поводу которых возникали эти общественные отношения. Так, предмет хищения мог быть разделен между соучастниками, а вот невозможность разделить «предмет» того же группового изнасилования «вполне вероятно приводила к необходимости определять, а значит и серьезнее наказывать того, кто являлся инициатором» [5, с. 540]. С другой стороны, разницу в регламентации ответственности соучастников преступления в светском и церковном законодательстве Э. В. Георгиевский связывает со значительным влиянием на становление отечественных церковных норм византийского законодательства [5].
Различие в характере общественных отношений, охраняемых Русской Правдой и Уставом Ярослава Мудрого, очевидно, но, по нашему мнению, связано вовсе не с характеристикой «делимости» предмета преступления. Более аргументированной представляется версия Я. Н. Щапова, который справедливо относил статьи, предусматривающие ответственность за похищение женщины, изнасилование (включая групповое — «толоку»), измену и пр., не к уголовному законодательству, а к семейному [16]. Именно поэтому их нет в светских законах — отношения между мужчиной и женщиной находились в юрисдикции церкви. В свою очередь, церковь тщательным образом охраняла все общественные отношения, связанные с жизнью, здоровьем, честью, достоинством, браком, ставя их на ступень выше права собственности в рамках своей юрисдикции и стараясь разграничивать ответственность субъектов, посягающих на данные блага. Так, кражи вещей, предусмотренные ст. 27—28 Краткой редакции Устава, наказываются епископом и князем без определенной денежной ставки, на их усмотрение, а похищение, изнасилование и блуд — фиксированным штрафом.
Что касается влияния норм византийского права на систему наказаний в Уставе, такой вывод нам кажется преждевременным. Исследователи склоняются к тому, что церковное право Древней Руси было весьма самобытным и значительно отличалось от византийского как введением новых видов общественно опасных деяний, так и наказуемостью уже известных преступлений [10]. В части ответственности организатора преступления в групповом изнасиловании Устав Ярослава Мудрого явно выделяет и само преступление, и роль пригласившего потерпевшую мужчины как особо опасные, поскольку именно за групповое изнасилование, в отличие от изнасилования одним субъектом, наказание не зависело от социального статуса потерпевшей.
Анализ законодательства Московского государства периода централизации с конца XIV по XV в. показывает, что первый кодифицированный закон — Судебник Ивана III 1497 г., — несмотря на развитие понятия преступления и расширение перечня преступлений, снова не уделяет внимания институту соучастия, игнорируя дифференциацию ответственности лиц, совместно совершающих преступление. Аналогичным образом обходит данные вопросы и основной закон, действовавший на Руси в период укрепления сословно-представительной монархии, — Судебник Ивана IV 1550 г.
Соучастие в виде пособничества, однако, упоминается в грамотах губных и земских изб (первой половины XVI в.), призванных бороться с преступностью и заниматься розыском беглых, а также в Приговоре о разбойных делах от 18 января 1555 г. из Уставной книги разбойного приказа 1551—1556 гг. Ответственность организаторов преступлений при этом названные памятники права не устанавливают.
В данный период важную роль в становлении уголовной ответственности лидеров преступной среды снова играет церковное законодательство. В Стоглаве — сборнике решений Стоглавого собора 1551 г. — прослеживается государственно-церковная охрана отношений, связанных с воспитанием населения в духе православия в целях укрепления, в том числе, центральной власти государя. Ответ на вопрос 22 в гл. 41 обосновывает запрет на хранение и пропаганду содержания еретических произведений, которые, по мнению церкви, относились к предсказанию будущего. Так, государевой опале — немилости царя — и отлучению от церкви подвергались все те, кто даже после первичного покаяния продолжает хранить и, что важно, учить других знаниям из таких книг, как «рафли, шесто-крыл, воронограй, остромий, зодей, алманах, звездо-четьи, аристотель, аристотелевы врата и иные составы и мудрости еретическия и коби бесовские, которые прелести от бога отлучают» [17, с. 309]. Налицо введение ответственности за инакомыслие, противостояние идеологии церкви, которая рассчитывает в данном вопросе на поддержку государства. К слову, этот же принцип прослеживается далее в гл. 93, запрещающей обращаться к авторитетам языческой веры — волхвам, колдунам и т. п., подвергавшимся гонениям еще со времен Владимира Святославовича [17].
Полагаем, что церковь таким способом добилась своего рода наказания от государства за некое лидерство в религиозном преступлении, совершаемом путем пропаганды опасной идеологии («иных
учили и прельщали» [17, с. 309]). В тексте нормы о соучастии речи не ведется, однако в случае успешного формирования у других лиц еретических взглядов можно провести определенную параллель между действиями виновного — идейного вдохновителя и современными лидерами преступной среды, которые придерживаются криминальной идеологии и распространяют ее (например, так называемые воровские традиции). Борьбу церкви и государства с инакомыслием в XVI в. можно отдаленно сравнить с современным противодействием криминальным авторитетам, которые не всегда и не только организуют совершение отдельных преступлений или преступную деятельность в целом, но и являются идеологами криминального мира, обеспечивая привлечение в преступную среду новых членов, разделяющих некое общее мировоззрение.
Разумеется, пропаганда еретических книг к числу светских преступлений («лихих дел») все же не относилась, тем более что гл. 63 Стоглава напоминает о недопустимости вмешательства светских судов в церковные дела [17]. Однако нельзя игнорировать данную норму как одну из ранних попыток привлечения к ответственности за возможность приобретения авторитета, противостоящего религии, а значит и государству, что закономерно признавалось общественно опасным деянием. На рассматриваемом этапе развития такая политика способствовала укреплению центральной государственной власти на пути становления абсолютной монархии.
Кроме того, гл. 69 Стоглава упоминает о соучастии в церковных преступлениях. Речь идет о «продаже» в отношении священнослужителей, т. е. их безосновательном обвинении в чем-либо, совершенном путем сговора тиунов или недельщи-ков с ябедниками и блудницами, а также о вымогательстве и принудительном завладении поклонными деньгами мирян. Тиуны или недельщики, хотя и не называются прямо организаторами обозначенных деяний, несут ответственность строже, чем их соучастники — ябедники и блудницы. Так, помимо возвращения потерпевшим имущества в тройном размере, тиуны и недельщики несут дополнительное наказание в виде лишения права занимать свои должности [17].
Следовательно, Стоглав 1551 г. с его подчеркнутым идейно-политическим единством церкви и государства при одновременном разграничении их юрисдикции сохраняет тенденцию становления ответственности лидеров преступной среды,
заданную Уставом князя Ярослава Мудрого о церковных судах. Уголовная ответственность организаторов, квалификация их действий как наиболее опасных соучастников преступления на данном
этапе не развита, отдаленно прослеживается не в светских законах, а в церковном праве, где содержатся прообразы современных норм.
1. Человек и общество: словарь-справочник / И. Д. Коротец, Л. А. Штомпель, О. М. Штомпель. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996. 544 с.
2. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеол. выражений. 4-е изд., доп. Москва: А ТЕМП, 2006. 938 с.
3. Большой толковый словарь правильной русской речи: 8000 слов и выражений / Л. И. Скворцов. Москва: Оникс: Мир и Образование, 2009. 1104 с.
4. Памятники русского права: в 8 вып. / под ред. С. В. Юшкова. Москва: Госюриздат, 1952. Вып. 1: Памятники права Киевского государства. X—XII вв. 287 с.
5. Георгиевский Э. В. Генезис института соучастия в уголовном праве Древней Руси // Актуальные проблемы истории государства и права. 2013. № 5 (30). С. 535—542.
6. Владимирский-Буданов М. Хрестоматия по истории русского права. Вып. 1. 2-е изд. Киев, 1876. 235 с.
7. Иванов Н. Г. Понятие и формы соучастия в советском уголовном праве: Онтологический аспект / под ред. О. Ф. Шишова. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1991. 127 с.
8. Федорова М. В. Институт соучастия в законодательстве России в 10—17 веках // Вопросы российской юстиции. 2020. № 6. С. 77—85.
9. Прозументов Л. М. Групповое преступление: вопросы теории и практики. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2010. 164 с.
10. Российское законодательство X—XX веков: Законодательство Древней Руси. В 9 т. Т. 1 / отв. ред. В. Л. Янин; под общ. ред. О. И. Чистякова. Москва: Юрид. лит., 1984. 432 с.
11. Развитие понятий о преступлении и наказании в русском праве до Петра Великого: рассуждение А. Богдановского. Москва: Тип. Каткова и К°, 1857. 145 с.
12. Памятники русского права: в 8 вып. / под ред. С. В. Юшкова. Москва: Госюриздат, 1953. Вып. 2: Памятники права феодально-раздробленной Руси. XII—XV вв. 442 с.
13. Евдокимов А. В., Воробьев А. В. От татей к ворам: история организованной преступности в России. Москва: Эксмо, 2023. 384 с.
1. Korotets I. D., Shtompel L . A., Shtompel O. M. Man and society. Dictionary-reference. Rostov on Don: Phoenix; 1996: 544. (In Russ.).
2. Ozhegov S. I., Shvedova N. Yu. Explanatory dictionary of the Russian language: 80,000 words and phraseological expressions. 4th ed., add. Moscow: A TEMP; 2006: 938. (In Russ.).
3. Skvortsov L. I. A large explanatory dictionary of correct Russian speech: 8000 words and expressions. Moscow: Onyx: Mir and Education; 2009: 1104. (In Russ.).
4. Monuments of Russian law. In 8 issues. Issue 1: Monuments of the law of the Kiev state. X—XII centuries. Ed. by S. V. Yushkov. Moscow: Gosyurizdat; 1952: 287. (In Russ.).
5. Georgievsky E. V. Genesis of the institute of complicity in the criminal law of Ancient Russia. Actual problems of the history of the state and law, 535—542, 2013. (In Russ.).
6. Vladimirsky-Budanov M. A textbook on the history of Russian law. Issue 1. 2nd ed. Kiev; 1876: 235. (In Russ.).
7. Ivanov N. G. The concept and forms of complicity in Soviet criminal law. An ontological aspect. Ed. by O. F. Shishov. Saratov: Saratov University Publishing House; 1991: 127. (In Russ.).
8. Fedorova M. V. Institute of complicity in the legislation of Russia in the X—XVII centuries. Issues of Russian justice, 77—85, 2020. (In Russ.).
9. Prozumentov L. M. Group crime: questions of theory and practice. Tomsk: Publishing house of Tomsk University; 2010: 164. (In Russ.).
10. Russian legislation of the X—XX centuries. The Legislation of Ancient Russia. In 9 vols. Vol. 1. Ed. V. L. Yanin; general ed. O. I. Chistyakov. Moscow: Legal literature; 1984: 432. (In Russ.).
11. The development of concepts of crime and punishment in Russian law before Peter the Great. Reasoning by A. Bogdanovsky. Moscow: Typography of Katkov and Co.; 1857: 145. (In Russ.).
12. Monuments of Russian law. In 8 issues. Issue 2. Monuments of the law of feudal-fragmented Russia. XII—XV centuries. Ed. by S. V. Yushkov. Moscow: Gosyurizdat; 1953: 442. (In Russ.).
13. Evdokimov A. V., Vorobyov A. V. From tats to thieves: the history of organized crime in Russia. Moscow: Eksmo; 2023: 384. (In Russ.).
14. Усенко О.Г. О сущности и хронологических рамках ушкуйничества // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: материалы науч. конф. (11—13 ноября [1999 г.]). Великий Новгород: НовГУ, 1999. Ч. 1. С. 48—54.
15. Бернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. Москва; Ленинград: Изд-во АН СССР, 1961. 395 с.
16. Щапов Я. Н. Княжеские уставы и церковь в древней Руси. XI—XIV вв. Москва: Наука, 1972. 338 с.
17. Российское законодательство X—XX веков: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. В 9 т. Т. 2 / отв. ред. А. Д. Горский; под общ. ред. О. И. Чистякова. Москва: Юрид. лит., 1985. 519 с.
14. Usenko O. G. O history and chronological framework of ushkuinichets. In: The past of Novgorod and Novgorod lands. Materials of conference, 11—13 November 1999. Part 1. Veliky Novgorod: NovSU; 1999: 48—54. (In Russ.).
15. Bernadsky V. N. Novgorod and Novgorod-skaya Zemlya in XV century. Moscow; Leningrad: Publishing house of the Academy of Science of Soviet Union; 1961: 395. (In Russ.).
16. Shchapov Ya. N. Princely statutes and cer-cov in ancient Russia. XI—XIV centuries. Moscow: Nauka; 1972: 338. (In Russ.).
17. Russian legislation of the X—XX centuries. The Legislation of Ancient Russia. In 9 vols. Vol. 2. Ed. A. D. Gorsky; general ed. O. I. Chistyakov. Moscow: Legal literature; 1985: 519. (In Russ.).
Сысолина Наталия Сергеевна,
преподаватель кафедры
уголовного права учебно-научного комплекса
по предварительному следствию
в органах внутренних дел
Волгоградской академии МВД России;
kindgirl-natalie@yandex.ru
Sysolina Nataliya Sergeevna,
lecturer at the criminal law department
of the training and scientific complex
of preliminary investigation
in law-enforcement bodies
of the Volgograd Academy
of the Ministry of the Interior of Russia;
kindgirl-natalie@yandex.ru
Статья поступила в редакцию 07.07.2023; одобрена после рецензирования 18.07.2023; принята к публикации 11.09.2023.
The article was submitted 07.07.2023; approved after reviewing 18.07.2023; accepted for publication 11.09.2023.
* * *
