CC BY
20УДК 94(47)031/04
ТАТАРСКИЙ МИР И МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО: ВМЕСТЕ И ВРОЗЬ
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ: РАХИМЗЯНОВ Б.Р. МОСКВА И ТАТАРСКИЙ МИР: СОТРУДНИЧЕСТВО И ПРОТИВОСТОЯНИЕ В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН, Х^ХУ! вв.
СПб.: Евразия, 2016. 396 с.
© 2017 г. И.Л. Измайлов
Статья содержит рецензию на вышедшую недавно в издательстве «Евразия» книгу историка Б.Р. Рахим-зянова, посвященную анализу сотрудничества и противостояния Москвы и татарских государств в XV-XVI вв. Нет сомнений в актуальности и важности проблем, затрагиваемых в данной работе, поскольку она посвящена времени становления Русского государства и его взаимодействия с татарскими ханствами и его правящими элитами. Особое внимание автор уделил нескольким вопросам: статусу первых выходцев из татарского мира в Московском княжестве, политическим контактам правящих элит татарских ханств с великими князьями, становлению татарских владений в Московии и их статусу, а также отношениям между Москвой и постордынскими ханствами, как единой системе политических взаимодействий. Отдельным аспектом темы является авторское понимание возникновения и трансформации системы владений и служб татар в Московском государстве, которые определяли роль и место служилых татар во взаимодействиях между Москвой и Степью. Все это позволило автору сформулировать вывод о сложном и постоянно меняющемся взаимодействии между татарами и московскими властями.
Ключевые слова: Московское государство, Крымское ханство, Сибирское ханство, Большая Орда, международные отношения, постордынский мир, система власти, юрт (владение), служилые татары, татарские царевичи.
В начале XV в. Улус Джучи начал скатываться к расколу и постепенному раздроблению на целый ряд владений и ханств. Но если до смерти Идегея в 1420 г. единство страны, хотя и формальное, сохранялось, то после его гибели начался неотвратимый процесс распада и образования новых государств. Этот период был назван в свое время «агонией империи» и характеризовался постепенным отпадение различных владений от ханского домена в Нижнем Поволжье и Подонье (Измайлов, 2009, с.724-728). Этот процесс продолжался вплоть до разгрома и окончательного поглощения последнего центрального владения Улуса Джучи, так называемой «Большой Орды» или «Великого Улуса» (Улуг Улус), являвшегося политическим центром постордынского мира (подробнее см.: Трепавлов, 2010). Его существование всегда несло с собой потенциальную возможность возрождения единства страны, хотя эта вероятность и была призрачной, поскольку это не отвечало интересам ни одной из сторон «Большой политической игры» в Восточной Европе в XV в. Все это привело к закономерному военно-политическому объединению всех противников остатков Улуг Улуса и его закономерной гибели. Но с этого момента начинается новая глава истории Восточной Европы - борьба наследников Улуса Джучи за политическую гегемонию, которая в конечном итоге привела к установлению власти Москвы на большей части постордынского мира к концу XVII в., а в имперский период к завоеванию всей Восточной Европы.
Нет сомнений в актуальности и важности проблем, затрагиваемых в рецензируемой работе Б.Р. Рахимзянова, поскольку они посвящены становлению Русского государства, которое в этот период активно взаимодействовало с татарскими ханствами и его правящими элитами. Особое внимание автор уделил нескольким вопросам: статусу первых выходцев из татарского мира в Московском княжестве, политическим контактам правящих элит татарских ханств с великими князьями, становлению татарских владений в Московии и их статусу, а также отношениям между Москвой и постордынскими ханствами, как единой системе политических взаимодействий. Отдельным аспектом темы является авторское понимание возникновения и трансформации системы владений и служб татар в Московском государстве, которые определяли роль и место служилых татар во взаимодействиях между Москвой и Степью.
В отечественной историографии этот период обычно рассматривался в контексте двух метафор - «свержения золотоордынского ига» и «становления Русского централизованного государства», что определяло стилистику работ и само их содержание. Начав свое происхождение еще с имперской российской «государственной школы» в середине XIX в. в трудах С.М. Соловьева, В.О. Ключевского и др., они получили «второе дыхание» в руководящих исторической наукой указаниях И.В. Сталина, возведших их в ранг единственно верной и возможной трактовки событий. Яркими представителями советской науки, которые формулировали и развивали эту парадигму, являются К.В. Базилевич, И.Б. Греков, В.В. Каргалов, Ю.Г. Алексеев и др. (Базилевич, 1952; Греков, 1963; Греков, 1975; Каргалов, 1980; Алексеев, 1989; Алексеев, 1992). Все они, так или иначе, вращались в рамках концепции «татарского/ордынского ига», его свержения и возрождения в противоборстве с ним Русского государства. Для представителей этой концепции характерно представление, что Улус Джучи и постордынские татарские ханства для Руси играли роль вражеского внешнего окружения, с которым требовалось бороться и, в итоге, сокрушить. Даже в трудах, где, казалось бы, требовался более общий взгляд на международные отношения, события трактовались исключительно с московского угла зрения и Москвой в качестве центра, вокруг которого вращалась вся политика Восточной Европы (например, см.: Греков, 1963). Другие альтернативы, например, Литовская Русь или Крым, как наследник Улуг Улуса, если и рассматривались, то исключительно в негативном плане.
Подобное «предвидение назад» является важной и неотъемлемой частью исторического метода историков «государственной школы». Нельзя не сказать, что подобный «провиденциализм», понятный и оправданный для имперско-церковной историографии, творившей под лозунгом «Москва - Третий Рим», является неприемлемым в современных условиях. Самым главным недостатком, так сказать «родовой травмой», государственнической историографии было конструирование историографической традиции, в которой Московская Русь, вопреки фактам и логике (если было «иго», то, следовательно, Русь была частью мира Золотой Орды) представлялась как явление внешнее и категорически инородное по отношению к Улусу Джучи.
Национально-государственный взгляд на историю и намеренная политизация исторических событий не могла не сказаться и на трактовке таких сложных явлений, как татарские «служилые царевичи», служилые татары и их владения на Руси. При дилемме - рассматривать их как неотъемлемую часть военного сословия, которых призывали с большим радушием на службу и видели в них опору престола, или как «лишних людей», «беженцев», явления случайного и временного, у отечественных исследователей, в силу образования и национально-государственных приоритетов в мировоззрении, практически не было выбора, кроме последнего. Более того, любой отход от этой трактовки рассматривался как отказ от нормы. Подобная трактовка фактов и событий оказывает свое тлетворное влияние и на значительную часть современной российской исторической науки.
Рассматривая историю Московской Руси через призму «национальной» истории имперской России, они часто видят в ней те явления, появление которых были плодом поздней церковно-державной историософии типа «Киевского Синопсиса» 1674 г., и не желают заметить очевидного -для периода становления Русского царства сословно-статусные связи значили гораздо больше, нежели языковые и религиозные. Иными словами, стремление заполучить в свое войско прекрасно обученных, храбрых и умелых воинов, таких как служилые татары, пересиливало стремление их христианизировать. Ситуация стала меняться только во второй половине XVII в. в связи с реформой войска, но до того периода татары составляли важную и особую, специализированную часть любого русского войска. Они выполняли функции войсковой разведки, действовали на коммуникациях противника, завязывали бой и преследовали отступающие войска. Разумеется, некоторые кабинетные военные могут считать спецназ «лишним» родом войск, но на поле боя без него не обходится ни одна современная армия. Точно также и татары в русском войске выполняли сходные функции и, хотя численно они никогда не превалировали, ни одна война Московского государства не обходилось без их деятельного участия, а «служилые царевичи» часто выполняли командные функции. Игнорировать и замалчивать их значение не удастся никому. Важнее понять, как сложилась эта система организации военно-служилого сословия Русского государства в XV-XVI вв.
В этой системе ценностей появление труда Б.Р. Рахимзянова «Москва и татарский мир: сотрудничество и противостояние в эпоху перемен, XV-XVI вв.» можно сравнить с дуновением рокового «ветра перемен». В нем делается нетривиальная для отечественной историографии попытка рассмотреть Московскую Русь и татарские государства как единый мир. Уже сама постановка проблемы весьма интересна, актуальна и заслуживает обсуждения, поскольку является первой серьезной разра-
боткой проблем истории позднего Улуса Джучи и постордынского времени, как противоречивого явления со многими акторами, игравшими свои роли. Общая тенденция здесь пробивала себе путь через разнонаправленные и хаотичные действия отдельных личностей и социальных групп. В рамках традиционной имперско-государственной историографии плодотворное решение подобных проблем было просто невозможно, поскольку для нее имели смысл и историческую перспективу только те политические шаги и интересны только те слои общества, которые действовали «под знаменем Москвы» в рамках «генеральной линии» свержения ордынского ига и утверждения Русского централизованного государства.
В этой связи следует отметить, что хотя в книге и есть историографический обзор (с. 19-33)1, но он носит несколько очерковый характер. Понятно, что огромную и разнообразную историческую литературу по столь широкой теме, что заявлена автором, рассмотреть сколько-нибудь полно не представляется возможным. Тем не менее, авторская попытка разделить ее на три вида (концептуальные, фактографические и локально-исторические) не представляется убедительной. Более продуктивным, очевидно, было бы дать целостный очерк историографии, как смену неких больших нарративов, которые обобщали фактологические и локальные исследования, формируя новые идеи и концепции. Например, понятно, что определенная группа трудов развивалась в конце XIX -начале XX в. под влиянием В.В. Вельяминова-Зернова, который находился в русле «государственной школы», а историография 30-50-х гг. XX в. была частью идеологических конструктов сталинского «неоампира». Впрочем, классификация и определение тенденций в работах своих предшественников - дело автора, который задает тем самым размер и масштаб своей работы. В целом ни обзор литературы (особенно учитывая тот факт, что автор органично включил в обзор труды зарубежных авторов, что является для работ по истории московско-татарских отношений весьма редким явлением), ни источниковедческий анализ не дают усомниться в компетенции автора, его эрудиции и самостоятельности его исследования.
В этом смысле в заслугу автору можно поставить стремление показать события периода «агонии» империи Джучидов - эпохи большой протяженности и внутренней сложности, используя показ и изучение исторических судеб отдельных представителей татарской элиты, описывая объемную картину истории взаимодействия по оси Москва - татарские государства, весьма отличную от плоских представлений об их постоянной враждебности и современного понимания «национальных интересов», опрокинутых в прошлое. Во многом автору это удалось. Автор справедливо, на мой взгляд, указывает, что никакого идеологического «агрессивного противостояния» между Москвой и татарскими ханствами не было. Осмысление военно-политических реалий этого времени в агрессивном мессианском духе, рассмотрение и трактовка их в духе церковной историософии произошло гораздо позднее. В рассматриваемое «время перемен», в XV-XVI вв., Московия, по мнению историка, и в политическом, и в экономическом отношении сама была «интегральной частью тюрко-татарского мира» (с. 202), в котором «любовь» и «недружба» тесно соседствовали...» (с. 214). Но «основным инстинктом» в формировании любви-ненависти играли отнюдь не национальные или религиозные, а исключительно классовые чувства. В этом отношении правители Москвы были гораздо разумнее, чем часть нынешнего научного сообщества, до сих пор продолжающего бороться против «ненавистного ига».
Б.Р. Рахимзянов совершенно справедливо подчеркивает, что «отношения между этими поли-тиями были весьма прагматичными и, можно сказать, «вынужденно-дружественными»; религиозный и этнический антагонизм не играл существенной роли в их дипломатии» (с. 202). Главным мерилом отношений, особенно в среде военно-служилой элиты, по его мнению, «.играл статус человека, а не его этническое происхождение или политика государств» (с.202). Обмен людьми происходил постоянно и не являлся чем-то исключительным и не считался позором и государственной изменой. Более того, переходы служилых татар в разные стороны были постоянными и не вызывали обвинений в предательстве «национальных интересов», поскольку никаких общетатарских национальных интересов у элиты различных ханств попросту не было, поскольку не существовало такой этнической группы, как татары. Существовал слой военно-служилой элиты Улуса Джучи, которая считала себя татарами в силу своего происхождения и места в определенном клане, которые являлись коллективными правителя своих юртов. Недовольство своим сословным положением иногда вело к тому, что представители того или иного клана решались сменить свой статус на более высокий и выгодный. Поскольку Московская Русь была более богатой и, видимо, в силу ряда
1 Здесь и далее ссылки на страницы рецензируемой книги даются в тексте рецензии в скобках.
обстоятельств, более открытой системой, то она притягивала определенную часть татарской элиты и даже родовитых султанов, потомков Чингиз-хана.
Целый ряд обстоятельств и реалий выездов представителей татарской элиты на Русь автор анализирует в свете восточной политики Московского государства (великого княжества Московского, Московского царства, Руси-России). Делает он это обстоятельно и подробно, детально демонстрируя вовлеченность московских правителей во внутриордынские дела (с.35-142). В целом, эта глава интересна и дает автору материал для дальнейших рассуждений и обобщений. Не пытаясь подвергать сомнению отдельные факты и трактовки, хотелось бы отметить, что в книге имеется некий налет пренебрежительности по отношению к рассматриваемым автором историческим персонажам, который, очевидно, появился у автора при чтении большого количества русских посольских книг и других материалов московского происхождения.
Состоит он в том, что автор считает, что «Джучиды по большому счету владели только статусом и харизмой. Это были их основные плюсы» (с.117). Думаю, даже по отношению к султанам из Астрахани (Хаджи-Тархана) (про которых и заявляет это автор монографии) это справедливо лишь отчасти. К сожалению, наши источники, за редкими исключениями, не дают нам возможности раскрыть их как личностей, и понять их личные качества и умения. Каждый из них был конкретной личностью с различными «плюсами и минусами». Но, очевидно, было нечто, что объединяло их всех и что заставляло московских правителей раз за разом приглашать татар к себе на службу. Вряд ли все дело в христианском милосердии, которое московские государи проявляли не больше других средневековых династов, а иногда и меньше. Дело в том, что кроме статуса и харизмы, Москва получала к себе на службу подготовленного профессионального военного, а в случае Чингизида - еще и военачальника. Как сложится его военная карьера, это зависело от его личных качеств, но судя по тому, что многие из них регулярно отличались на поле боя и оставались верными московским правителям в разных обстоятельствах, обобщенное мнение о них было весьма благоприятным. Поэтому Московское государство, с одной стороны, испытывавшее дефицит уделов и кормлений на раздачу, а с другой - нуждавшееся в профессиональных служилых людях для войны и управления, все же делало выбор в пользу служилых татар.
Еще одним положительным качеством татарских султанов и их отрядов было то, что они являлись определенным противовесом княжеским и боярским родам, яростно боровшимся между собой за влияние на трон. Татары же оставались преданными лично государю, не составляли отдельной партии и были чуждыми как верхам и низам общества - идеальные военные слуги и приближенные. Не в этом ли секрет высокого положения при дворе Симеона Бекбулатовича, Симеона Касаевича и других татарских султанов? Но главное их качество - не статус и не харизма, а навыки военной службы. Служилые татары были дисциплинированной, смелой и профессиональной конницей, умелыми и меткими конными лучники, яростными рубаками, которые имели свои способы атаки и умели маневрировать на поле боя, меняя направление атаки по команде вождя. Все эти качества воспитывались с детства и не одно поколение, поэтому профессиональные служилые люди хотя и были «расходным материалом», но материалом чрезвычайно трудно восполняемым. В условиях маневренной конной борьбы требовались многочисленные умения и навыки, которыми в средневековом мире обладало только служилое сословие - профессиональные воины.
Ситуация стала меняться только во второй половине XVII в. в новых условиях боевой практики, когда на поле боя появились крупные пехотные подразделения, вооруженные ручным огнестрельным оружием и длиннодревковым оружием. Эти контингенты, обучаемые офицерами и небольшим числом ветеранов, уже не требовали профессиональных умений владения луком и саблей и джигитовкой. Это было сравнительно дешевое войско, потери которого легко восполнялись «даточными людьми» - вчерашними крестьянами. С этого времени происходит закат татарского служилого сословия - профессиональной кавалерии; она оказалась неспособной к модернизации, как отдельный контингент, и была заменена легкой конницей типа казацкой и башкиро-мещеряцкой. Но пока Московскому государству требовались профессиональные воины, обладавшие своеобразными навыками, татары призывались и зазывались на русскую службу постоянно, и отнюдь не только за свой статус и харизму.
Концептуальной и самой дискуссионной является вторая глава книги Б.Р. Рахимзянова, где он анализирует особенности положения татарских «анклавов» внутри Русского государства, статус «фронтирных» зон (на примере Мещеры) и «маркеры включенности Московского государства в позднезолотоордынскую политику». Не буду пересказывать все положения этой главы и все положительные и спорные моменты, поскольку это слишком увеличило бы рецензию, превратив ее в
небольшую книгу по мотивам данной работы. Хотелось бы только привлечь внимание автора к проблеме Мещерского юрта с несколько иной стороны.
Возможно, справедливо его определение как «фронтира», но требуется определить границы этой зоны и указать на ее специфику. Представляется, что такой спецификой было то, что татарское население в Мещерском крае было не пришлым, а являлось наследием Улуса Мухши с центром в Наручаде (г. Наровчат). Целый ряд новых археологически материалов свидетельствует о том, что оседлое мусульманское население со своими навыками в земледелии и гончарном производстве населяло Посурье и Поочье уже в XШ-XIV вв.
Следовательно, автор совершенно прав, когда ищет основания особого статуса Мешерского юрта не в трудах историков, «придумавших» «Касимовское царство», а в глубоких традициях наследования этих территорий со своей сословной и территориально-административной системой от Золотой Орды, причем вполне добровольно и взаимовыгодно (с.176-181). Нет никаких оснований полагать, что татарское служилое население в Нижегородском крае являлось пришлым и появилось там после XV-XVI вв. Никакие суждения о численности православного русского и мордовского населения и татар-мусульман в XVIII в. таким аргументом не являются, поскольку не учитывают катастрофические последствия Смуты и деклассирования значительной части служилых татар в XVII в.
Можно согласиться с автором и в том, что стратегия Москвы по отношению к властным полномочиям «служилых царевичей» в Мещерском юрте, как и в других владениях татар, а также и сама татарская политика, постепенно менялись в сторону их постоянного сокращения (с.181-195).
Относительно авторской трактовки маркеров включенности Московского государства в позд-незолотоордынскую политику следует отметить новизну самой постановки такой проблемы и указать на ее дискуссионность, обостренную данной книгой. Думается, что автор сделал интересную заявку на решение целого ряда проблем, но сделал упор не на рассмотрении их с разных сторон, а встал на определенную позицию, сузив возможности для анализа и фактически сведя всю сложность явления к нескольким простым ответам. Например, очень важный и системообразующий вывод о Москве как о части политической системы Улуса Джучи фактически подменен подбором разрозненных и несистемных сведений о русско-татарских связях (с.201-214). Выбрав важный и ключевой тезис, автор поторопился и не продумал систему его доказательств. Вроде бы, само собой разумеется, что Москва была частью постордынских государств, но доказательства внешнего воздействия Москвы на политические дела в татарских владениях еще не являются свидетельствами, что она была их неотъемлемой частью. Более того, именно она разрушала эту систему. Так что же доказывает определение Москвы как части этого целого? Фактически никаких доказательств автор не представил. Очевидно, что этот тезис требует серьезного дополнительного анализа и выработки критериев.
Точно так же спорен и неоднозначен авторский тезис о том, что отношения между Москвой и татарским ханствами были неравноправными (что само по себе аксиома для средневекового мира). Здесь нужно бы определить некие индикаторы, характеризующие эти исторические явления (с.214-232). Главным из них является дань, позднее именуемая «поминками» или «жалованием». Автор настаивает на том, что каким бы ни было название этих выплат, они указывают на даннические отношения Москвы перед татарскими ханствами (с.215-216). Этот тезис весьма спорен.
Во-первых, терминология в средневековом мире была динамичной системой. Вчера «дворня» было уничижительным словом, а спустя сто лет стала обозначением сословно-социальной элиты, недавно это был «черный выход» и собирался он в пользу ордынского хана, а спустя двести лет это уже «поминки», и выплачиваются они по желанию и за какую-то службу. Очевидно, требуется не априорное утверждение того, что, по мнению автора, означал тот или иной термин, а скрупулезное его изучение по всем источникам и составление динамики употребления этого термина, а главное -тех реалий, что за ними стояли. Если это выплаты, то когда, кому и по какому поводу. Без этого принять на веру слова автора о том, что, дескать, «...для хана не существовало нюансов, различающих эти термины, которыми Москва пыталась обмануть некоторых своих внешнеполитических коллег» (с.217), трудно.
Во-вторых, априорное утверждение еще никогда не было убедительным. Попытка представить, что думал тот или иной хан по спору о терминологии - весьма шаткий аргумент, и всегда может быть обращен в обратную сторону, что хан прекрасно знал реалии и тешил себя иллюзией власти, настаивая на трактовке понятия «поминок», как «дани». Без серьезного авторского анализа
этот тезис провисает в бездоказательном пространстве и из аргумента в пользу автора превращается в свою противоположность.
Неравенство, как известно, рождает недоверие, а оно, в свою очередь, вражду. Эта истина не требует доказательств. Но, поскольку автор ведет речь о политике, то понимания «плохого» и «хорошего» в ней всегда являлись не абстрактными, а сугубо прагматичными. Так и со статусом. Можно сколько угодно утверждать, что московский великий князь был ниже по статусу, чем хан из рода Джучидов, но реалии политики были таковы, что сами Чингизиды служили великим князьям, и русские дипломаты никогда не переставали на это указывать татарским ханам. Абстрактно говорить о том, что положение русского царя было ниже, чем крымского хана, можно, но до определенных пределов. Авторская исследовательская задача и состояла в том, чтобы выяснить это, а не утверждать данный посулат как категорическую истину. Возможно, на некоей шкале ранжирования в Бахчисарае так все себе и представляли, но в мировой политике пресловутый Realpolitik брал свое, и прагматизм побеждал иллюзию. Тем более, что, чувствуя свою слабость, московские идеологи выработали целый ряд идеологем, чтобы доказать свое превосходство, и соперничали они не во внутриордынской системе ценностей, а в европейской, где и добивались определенных успехов. Соперничество, столкновение и взаимоувязывание иллюзий и реалий политики может стать хорошим продолжением данной работы.
Особо следует сказать о методологии и стилистике работы. По стилю, структуре и системе аргументации она явно выбивается из большинства отечественных трудов. Если иронизировать, то можно назвать ее методологию «метафизической», но правильнее, на мой взгляд, указать, что она построена в стилистике постмодернизма и исторической антропологии. Для книги Б.Р. Рахим-зянова характерно дискретное описание разных сюжетов, неполнота и определенная «иллюстративность» источниковедческой базы, а также размытость терминологии и обращение к судьбам конкретных людей для реконструкции социального поведения неких групп населения, пристальное рассмотрение элиты общества, как акторов исторической драмы и т.д. Все это обычно для англоамериканских трудов по истории, хотя там авторы обладают гораздо более высоким уровнем источниковедческого материала, позволяющего пристально изучать исторические судьбы людей для понимания структуры общества и взаимодействия сословий и элит. Для отечественной историографии, воспитанной в духе германской исторической науки и советского позитивизма, это не только ново, но и может вызвать прямое отторжение. Одно дело, когда историческое сообщество имеет дело с иностранной литературой, для которой позволительны некоторые вольности в методологии, а другое дело, когда в подобном стиле исследуется проблема московско-татарских отношений. Обычно от таких трудов ждут более консервативного изложения материала и менее амбициозных выводов. Следует ли из этого, что опыт труда Б.Р. Рахимзянова следует признать неудачным? Очевидно, что нет. Наоборот, он заслуживает высокой положительной оценки.
При всей дискуссионности, имеющихся фактологических ошибках и легковесности некоторых выводов следует признать, что это важная и во многом этапная работа. Хотя автор не во всем достиг цели и не всегда смог убедительно доказать свои тезисы, саму постановку подобной проблемы и способов ее решения следует только приветствовать, и пожелать продолжения работы в этом направлении. Даже сама дискуссия по этой книге является лучшей ее аттестацией. Давно в историческом сообществе не было таких острых обсуждений и полемики. Именно они позволят нашей науке уточнить факты, унифицировать терминологию и проверить аргументацию, что, в свою очередь, позволит выработать новые подходы к сложной и такой животрепещущей теме, как взаимодействие Москвы и татарского мира.
Надо подчеркнуть, что широкая дискуссия по этой книге имеет и определенный политический аспект. Является ли история становления России неким прямым, как Невский проспект, путем, когда Москва возглавила национально-освободительную борьбу по свержению ордынского ига, либо это было сложное взаимодействие сил и переплетение различных интересов внутри Улуса Джучи, которое в определенный момент вывело на глаза изумленной Европы новое царство? Ответ на этот исторический вопрос, который еще недавно считался вполне тривиальным и был обоснован и освящен двухсотлетней отечественной традицией, в современном мире, под пристальным взглядом с разных точек зрения и новых методик, уже не кажется столь фундаментальным. Видимо, приходит время, когда необходимо сменить ориентиры, и посмотреть на историю Восточной Европы не только через стрельницы Московского Кремля, но и из Сарая, Казани и Бахчисарая. Вернуть истории ее комплексность, полноту и многополярность.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Л.: Наука, 1989. 217 с.
2. Алексеев Ю.Г. Под знаменем Москвы: Борьба за единство Руси. М.: Мысль, 1992. 268 с.
3. Базилевич К.В. Внешняя политика русского централизованного государства: Вторая половина XV в. М.: Изд-во МГУ, 1952. 544 с.
4. Греков И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV-XVI вв. М.: Наука, 1963. 375 с.
5. Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды (на рубеже XIV-XV вв.). М.: Наука, 1975. 520 с.
6. Измайлов И.Л. Агония империи // История татар с древнейших времен. В 7-ми тт. Т.III. Улус Джучи (Золотая Орда). XIII - середина XV в. Казань: Институт истории АН РТ, 2009. С.724-728.
7. Каргалов В.В. Конец ордынского ига. М.: Наука, 1980. 152 с.
8. Трепавлов В.В. Большая Орда - Тахт эли. Очерки истории. Тула: Гриф и К, 2010. 112 с.
I.L. Izmailov
THE TATAR WORLD AND THE MOSCOW STATE: TOGETHER AND SEPARATELY
BOOK REVIEW: RAKHIMZIANOV B.R. MUSCOVY AND THE TATAR WORLD: COOPERATION AND CONFRONTATION IN THE AGE OF CHANGE, 15th - 16th CENTURIES.
St. Petersburg: Evraziya, 2016. 396 p.
Article contains the review of the book which has left recently in Publishing House «Euraziya» of historian B.R. Rakhimzianov, devoted to the analysis of cooperation and opposition of Moscow and the Tatar states in XV-XVI centuries. It is devoted to the time of formation of Russian state and its interaction with the Tatar khanates and its ruling elite. The author has given special attention to several questions: to the status of the first natives of the Tatar world in the Moscow princedom, political contacts of ruling elite of the Tatar khanates to grand dukes, formation of the Tatar possession in Muscovy and their status, and also the relation between Moscow and Post-Golden Horde khanates, as uniform system of political interactions. Separate aspect of a theme is the author's understanding of occurrence and transformation of system of possession and services of Tatars in the Moscow state, which defined a role and a place of service Tatars in interactions between Moscow and Steppe. All these features allowed the author to formulate a conclusion about difficult and constantly changing interaction between Tatars and Muscoovite authorities.
Keywords: Moscow tsarstvo (kingdom), Moscow-Tatar relations, Crimean khanate, Siberian khanate, Great Horde (Bolshaya Orda), international relations, Later Golden Horde world, system of power, iurts (possession), service Tatars, Tatar princes (tsarevitches).
Сведения об авторе:
Измайлов Искандер Лерунович - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Отдела средневековой археологии Института археологии им. А.Х. Халикова Академии наук Республики Татарстан (г. Казань); ismail@inbox.ru
Izmailov Iskander - Doctor of Historical Sciences, Chief Scholarly Researcher of the Department of Medieval Archaeology, A.Kh. Khalikov Institute of Archaeology of Tatarstan Academy of Science (Kazan)
