CC BY
106
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2012. № 4. С. 215-217.
УДК 808.1 И.А. Голованов
СВОЕОБРАЗИЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ДИСКУРСА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
Раскрывается уникальность художественного дискурса А. Платонова с позиций семиотики культуры. Посредством анализа вербального уровня и мифо-фольклорного осмысления образов устанавливается соотношение дискурса писателя с пространством русской литературы и культуры в целом, проясняются основы философско-эстетической концепции писателя. Особое внимание уделяется связям художественного дискурса автора с исторической реальностью, литературными и фольклорными архетипами.
Ключевые слова: художественный дискурс, А. Платонов, художественная реальность, сознание читателя, диалог, архетип.
Под художественным дискурсом отдельного автора можно понимать совокупность его произведений, вступивших во взаимодействие с культурной средой (семиосферой) и читателем. В результате такого взаимодействия проясняются наиболее важные эстетические принципы писателя.
С этих позиций творчество Андрея Платонова, охватывающее 19191951 гг., оказывается во многом уникальным. В начале своего пути, в 1920-е гг., Платонов-художник был малоизвестен; в 1930-е он стал достаточно узнаваем как литературный критик - к его мнению прислушивались, его статьи и рецензии вызывали резонанс. В 1940-е гг. Платонов работает как военный корреспондент, и написанные им в этот период художественные произведения (как, впрочем, многое из созданного в предыдущие и последующие годы) не были опубликованы. Из произведений второй половины 1940-х - начала 1950-х гг. до читателя дошли лишь отдельные рассказы и литературные переработки народных сказок - русских и башкирских. Все это дало основание составителю трехтомного собрания сочинений А. Платонова назвать его «как бы "писателем без биографии"» [1].
По сути, Платонов при жизни не имел своего читателя и по-настоящему обрел его лишь на рубеже ХХ-ХХ1 вв. Воспринимая написанное Платоновым, современный человек находит действительно важное для себя, то, что его мучает и тревожит. Созвучие прозы писателя с новой эпохой со всей очевидностью доказывает, что перед нами литературная классика. Вневременный характер поднятых проблем, высвечивание «вечных истин» - характерная особенность настоящих произведений литературы.
Лейтмотивом творчества Платонова можно считать мотив возвращения (см. об этом [2]), четко обозначенный автором в одноименном рассказе 1946 г. Возвращение - это и постоянный возврат писателя к уже написанному, и незавершенность, открытый характер многих творений Платонова. Возвращение - это связь с прошлым русской литературы: в перекличках с национальными текстами, в обращениях к фольклорным, мифологическим и литературным универсалиям, историческим темам, сюжетам. По-видимому, вполне уместно говорить о том, что мы являемся свидетелями «возвращения» художественного наследия А. Платонова в пространство русской литературы и культуры в целом.
Особый по глубине характер взаимодействия прошлого с настоящим рождают произведения, написанные в 20-30-е гг. ХХ в. и ставшие сегодня подлинным художественным дискурсом. Зафиксированные в них «отложенные» смыслы, апелляции автора к эпохе чрезвычайно актуальны в наше порубежное время, когда совершается исторический слом тради-
© И.А. Голованов, 2012
216
И.А. Голованов
ционной системы культурных ценностей и делаются попытки установить новые толе-рантно-тоталитарные парадигмы существования человека и общества.
Особенности представленного здесь художественного взгляда А. Платонова были во многом определены спецификой эпохи: в 1920-е гг. не требовалось искать идею времени, она была очевидной - рождение нового мира и человека. Необходимо было лишь определиться: кто является носителем этой идеи, кто воплотит ее в жизнь? Или в более традиционной для русской литературы формулировке: кто герой нашего времени? В поисках героя Платонов обращается к художественному опыту своих предшественников - А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина, изучает наследие отечественных и западных философов - В. Соловьева, Н. Федорова, Н. Бердяева, Ф. Ницше, О. Шпенглера и др.
Не менее важным аспектом анализа дискурса Платонова является его связь с эстетическими проблемами эпохи. Писатель был частью неоднозначного, сложного литературного процесса 1920-1930-х гг., а значит, находился под влиянием идей Пролеткульта, РАППа, «Перевала», литературного авангарда, в диалоге с концепциями их теоретиков и практиков.
Уже в первых платоновских рассказах -«Маркун», «Сатана мысли» - видна попытка писателя представить своего героя. Поиски его будут продолжаться и в дальнейшем (в рассказах «Происхождение мастера», «Луговые мастера» и др.). Важно подчеркнуть, что с самого начала в художественном дискурсе Платонова складывается полисемантичный и противоречивый тип персонажа, парадоксально соединяющий в себе активное (творец-кудесник, практик-преобразователь) и пассивно-созерцательное («усомнившийся», «сокровенный человек») начала. Крайнюю степень выражения двух этих начал мы обнаруживаем в русском фольклоре - в эпических сюжетах о Емеле (или Иванушке-дурачке) и о Василии Буслаеве. Сказочный Емеля предстает как выражение созерцательного, а былинный Васька Буслаев - активно-деятельностного типа поведения. В русском фольклоре при этом очевидна мысль, что и та, и другая идеи жизне-строения в равной степени присущи русскому народу, что и составляет его сущность и загадку.
Интересна в этом смысле своеобразная «помощь», которую оказал О. Шпенглер своей широко известной сегодня книгой «Закат Европы» и другими произведениями, написанными позднее и разъясняющими точку зрения автора. Как кажется, появление русского перевода в 1923 г. дало возможность А. Платонову в заочном споре-дискуссии с западноевропейским мыслителем уточнить собственные философские взгляды на зем-
ную историю, в частности - на пути преобразования Вселенной. Действительно ли человечество в целом и человек в частности утратили способность к творчеству? Что есть технические открытия - результат силы или бессилия? Есть ли еще у человека силы для «возвращения» природной одухотворенности мира? В итоге Андрей Платонов совершает одно из самых значительных художественных открытий русской литературы ХХ в. - признание возможности соединения, «синтеза претворенной действительности и просветленного сознания» [3].
Платоновские персонажи по-настоящему становятся понятны тогда, когда мы видим в них русский «извод» общечеловеческих стихий, пороков и страданий. Судьба русского народа такова, что многие из его внутренних сил, возможностей и органических способностей не получили настоящей реализации. Русский человек всегда доверял (и доверяет?) знанию, науке, поэтому находится в постоянном поиске (скитании, странничестве). Отсюда и ключевое противоречие русской личности: быть «соборным», признавать право большинства и одновременно проходить путь «блудного сына». Отсюда склонность разрушить все «до основания», все подвергнуть сомнению (Васька Буслаев) - нет абсолютной истины, нет непререкаемых авторитетов, вплоть до принятия идеи «Бога нет» или даже - «Бог умер». Человеку лишь на определенном этапе его жизненного пути (и не обязательно в старости) дано понять, что он имеет, наследником какого редкого богатства он является.
Таким образом, Платонов стремится преодолеть поверхностное, недостаточно глубокое бытописательство. Как он сам отмечал: «Мифы, исторические и современные факты и события, бытовые действия, запечатленная воля к лучшей судьбе - всё это, изложенное тысячами безымянных, но живых и красных уст, сотнями «сухих», но бесподобных по насыщенности и стилю ведомственных бумаг, будет полуфабрикатами для литератора, так как это всё сделано ненарочно, искренно, бесплатно, нечаянно - и лучше не напишешь: это оптимум, это эквивалент в 100 % с жизнью, преломленный и обогащенный девственной душой» [4]. Как известно, читателю нередко открывается лишь поверхностно-фабульная сторона жизни героев, а внутренняя, скрытая проходит мимо.
Герои платоновских рассказов и повестей 1920-х гг. (Маркун, Вогулов, Кирпичников, Жох, Жмых и др.) - полисемантичные образы, соединяющие в себе смысловые уровни мифологии, фольклора и литературы. Например, образ Маркуна в одноименном рассказе Платонова - воплощенная идея избранничества, необыкновенной участи того, кто, пройдя цепь испытаний, достигает поставленной цели, невзирая на
Своеобразие художественного дискурса Андрея Платонова
217
жертвы и потери. Эта же (мифологическая по происхождению и фольклорная по наиболее последовательной реализации) идея оказывается плодотворной и в рассказе «Потомки солнца». С первых строк названного рассказа Платонов заставляет читателя увидеть в «нежном, печальном ребенке» будущего героя, предназначение которого -сделать то, «что невозможно и чего не может быть на земле, но чего хочется» [5]. В еще не сформированном сознании этого персонажа соединились символы реального и метафизического: поле, небо, колокольный звон и рев паровозного гудка.
Заданные писателем два плана - мифологический (метафизический) и реальный -получают развитие в мотиве странничества, который лишь намечен - отдельными неразвернутыми строками: «Но он рос во сне»; «...днем было только солнечное пламя, ветер и тоскливая пыль на дороге» [6]. Проходит время - и инженер Вогулов, «тот самый нежный мальчик», который видел «радостные сны» [7], руководит перестройкой земного шара.
Семантика родового имени героя отсылает к преданиям о древнем народе вогулах, который был способен перемещаться на большие расстояния ради сохранения себя и обретения гармонии с природой. Вогулов -это и есть «дитя» народа-странника, которое выросло и теперь готово работать «бессменно, бессонно, с горящей в сердце ненавистью, с бешенством, с безумием и беспокойной неистощимой гениальностью» [8]. Мотив безумства двоится: сама земля с развитием человечества «становилась всё более неудобна и безумна», и человек, взявшийся за переустройство земли, оказывается безумен (это безумие фольклорного Иванушки-«дурачка»!), так как взялся, с точки зрения обыденного сознания, за нечеловеческую миссию: «План Вогулова был очень прост» -нужно было лишь покорить силы ветра и направить их в необходимом человеку направлении: «это стало необходимостью, это стало вопросом дальнейшего роста человечества» [9].
Так, в огне и пламени энтузиазма, доведенного до предела и даже вышедшего за него, о чем говорят постоянные, диссонирующие с основной идеей характеристические детали утраты сознания: «раскалил свой мозг», «бессонница», «ненависть», «бешенство», «безумие» и «беспокойство», - и существует герой. В такие минуты спасительной для него оказывалась социальная идентификация: «и пел, чтоб опомниться, рабочие песни - других он не знал». Здесь важен и другой аспект - «возвращение» героя к человеческому. Первая часть рассказа рифмуется своим смыслом с последней. В начале рассказа - мальчик, еще не «отпавший» от мате-
ри и отца, от человеческого сообщества, в финале - «сатана мысли», у которого есть боль в сердце - память о любимой девушке («Он двадцати двух лет полюбил девушку, которая умерла через неделю после их знакомства»).
Нечеловеческие страдания и боль привели к тому, «что не мог уже умереть» [10]. Гибель души героя - смысловая, онтологическая неудача человека, но герой существует на уровне вечности, теперь он живет не «теплокровным божественным сердцем» и не душой, а мозгом «невиданной, невозможной, неимоверной мощи» [11]. Герой существует в зеркальном, метафизическом мире, где «любовь стала мыслью, и мысль в ненависти и отчаянии истребляла тот мир.» [12]. Так любовь, которая созидает, в художественной концепции А. Платонова оборачивается своей онтологической противоположностью - ненавистью, а жизнь меняется местом со смертью.
Вновь перед нами диалог писателя с классическим наследием, в данном случае явно актуализирующий строки популярного в советское время Н.А. Некрасова: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть».
Особенностью художественного дискурса А. Платонова является единство процесса эстетического осмысления действительности, в котором через созерцание, отбор, монтаж писатель приходит к синтезу и художественному открытию. Становится ясным, что нравственные ценности существуют, даже если они не соответствуют реальной действительности. И сверхзадача писателя - создать художественный образ-гештальт претворенной реальности.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Платонов А. П. Собр. соч. : в 3 т. / А. Платонов; сост. и примеч. В.А. Чалмаева. Т. 3. М. : Сов. Россия, 1985. С. 552.
[2] Малыгина Н. М. Андрей Платонов: поэтика возвращения. М. : ТЕИС, 2005.
[3] Дырдин А.А. Андрей Платонов и Освальд Шпенглер: смысл культурно-исторического прогресса. URL: http://www.hrono.ru/proza/ platonov_a/dyrdin3.html.
[4] Платонов А. Фабрика литературы: Литературная критика, публицистика / сост., коммент. Н. В. Корниенко. М. : Время, 2011. С. 49.
[5] Платонов А. Усомнившийся Макар: Рассказы 1920-х годов; Стихотворения / вступ. ст. А. Би-това. М. : Время, 2009. С. 32.
[6] Там же.
[7] Там же. С. 33.
[8] Там же.
[9] Там же.
[10] Там же. С. 40.
[11] Там же.
[12] Там же.
