CC BY
32
кратил пространство". Дорога утратила былую романтику, став просто "кратчайшим расстояньем между точек":
Свист, грохот, лязг, движенье - заглушили Живую человеческую речь, Немыслимыми сделали молитву, Беседу, размышленье; превратили Царя вселенной в смазчика колес. (216)
И вновь перед нами статичная фигура - "смазчик колес", вновь автор наблюдает происходящее со стороны.
Мир "дорожной лирики" Волошина - это мир катастроф, мир переходной эпохи. Гармония возникает лишь в стихотворении "Дом поэта" (1926), считающемся его поэтическим завещанием. Гармония возникает лишь в стенах Дома - своеобразного островка свободы и творчества: Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом открыт навстречу всех дорог. (261) Мотив дороги завершает свое развитие, в конце пути возникает образ Дома, где сам поэт, мыслитель, художник, созерцатель, встречает странников.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Волошин М. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М., 1991.
С.34. (Далее ссылки в тексте даются по этому изданию с указанием страниц). 2Матф„ 8,20.
3 Тютчев Ф.И. Полное собрание стихотворений: В 2 т. М., 1997. T.I. С.208,
4 Гинзбург Л.Я. О лирике. Л., 1974. С. 159.
5 Десницкая A.B. Киммерийская тема в поэтическом творчестве Волошина // Воло-шинские чтения. М., 1981. С.43.
бПинаев С. Историософия М. Волошина//Родина. 1996. №2. С.10.
С.Б. Ходов
СПЕЦИФИКА СОВЕТСКОГО РЕГИОНАЛЬНОГО ЖУРНАЛА
Власть государства в России почти всегда была жёсткой и централизованной. Провинция зависела от столицы не только в экономическом и политическом отношении, столица аккумулировала в себе и культурную элиту всей страны. Но периоды относительно демократичного правления оборачивались бурным ростом самосознания провинции, который не в последнюю очередь выражался в создании региональных литературных журналов, объединявших вокруг себя местную интеллигенцию.
В советскую эпоху ясно выделяются две журнальные волны в провинции. Первая нахлынула сразу после гражданской войны. В двадцатые годы нарком просвещения Луначарский даже говорил о том, что на смену "парижскому" (имелся в виду известный афоризм Тении рождаются в провинции, а умирают в Париже") типу культуры, характерному для старой России, идет новая культура, отличающаяся наличием многих культурных центров. Эти утверждения имели под собой некоторую почву. По всей стране выходило большое количество журналов. Век их, как правило, был короток, но вместо исчезавших изданий очень быстро создавались новые. К 1936 году почти все региональные журналы были закрыты: централизация всех сфер общественной жизни становилась всё более жёсткой.
Вторая волна региональных журналов поднялась в период оттепели. Создание российского Союза писателей в 1957 году и основание в это же время многих журналов, несомненно, было обусловлено прежде всего смягчением политического климата в стране. Хрущёв, вероятно, понимал, что не только Сталин породил систему, но и система породила Сталина. Возможно, именно поэтому родилась идея совнархозов, предоставлявшая регионам большую самостоятельность, чем прежде. А региональные журналы должны были обеспечивать, говоря современными терминами, информационную поддержку своих совнархозов. Воссоздавались журналы, конечно, не на пустом месте, поскольку во многих городах продолжали выходить литературные альманахи, однако только периодическое издание могло серьёзно оживить и организовать литературный процесс в провинции.
Столичная критика редко обращала внимание на региональные журналы. В начале шестидесятых годов, когда само их существование было ещё в новинку, москвичи проявляли к ним интерес. Очень быстро сложился определённый стереотип восприятия: центральная критика, как правило, относилась к региональным коллегам несколько свысока или даже с презрением. Чаще всего, конечно, это сквозило лишь в подтексте, но с наступлением гласности вовсе не редки стали откровения подобного рода: "Итак, новый периферийный журнал. Недавно само это определение носило уничижительный оттенок, служило синонимом чего-то мелкого, косного и бесцветного. А как должен был выглядеть журнал, задавленный двойным гнётом - цензурой и обкомовским "недреманным оком?"1
Действительно, цензура в российской провинции, как правило, была более консервативной и придирчивой, подозрительно относящейся к самостоятельной мысли. И всё же иногда наблюдался, на первый взгляд, противоположный феномен: региональный журнал вдруг печатал вещи, которые были отвергнуты по идеологическим
соображениям в столице. Как объяснить это противоречие? В одной из статей конца восьмидесятых Золотусский вспоминал: "...Когда в "Новом мире" появился его (Домбровского. - С.Х.) роман "Хранитель древностей" (1964), ни один столичный журнал и ни одна газета не взялась печатать рецензию на него, и лишь "Сибирские огни" по своей отдалённости решились на это"2 В той рецензии Золотусского не было ничего особенно крамольного по меркам оттепели, но столичные редакторы уже знали: "есть Мнение", что об этом авторе говорить не стоит. До провинции же такие неписаные "мнения" доходили с большим запозданием, поэтому там в большей мере ориентировались на столичную открытую печать. Поскольку в печати имя Домбровского в отрицательном смысле не упоминалось, для провинции оно было вполне нейтральным. Золотусский же вряд ли стал акцентировать внимание редактора (и уж тем более цензора) "Сибирских огней" на том, что в столице рецензия на Домбровского не пройдёт.
Журнал этот вовсе не был диссидентствующим изданием, В 1958 году он принял самое активное участие в травле Пастернака. Кстати, редакционное письмо "Предательству - позор и презрение", подписал и Сергей Залыгин, будущий редактор "Нового мира", где через 30 лет будет напечатан "Доктор Живаго". Вероятно, редакции была дана команда "организовать" выступление сибирских писателей. А вот "Урал" не принял в ангипастернаковской кампании никакого участия. Но это тоже не заслуга "Урала" (и если была, то в том, что не выступил с соответствующей "инициативой"), а упущение идеологических инстанций. Такие упущения, большие или маленькие, были просто неизбежны именно в силу того, что для руководящих органов столичная конъюнктура была самоочевидной, в то время как провинция при всём старании не могла уловить её своевременно. Вероятно, именно эта, неустранимая (особенно при частых сменах курса), так сказать, природная крамольность региональных журналов заставила Сталина ликвидировать их при первой возможности. Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов и дух сознательного сопротивления режиму, который в наибольшей степени проявила северная столица, так и не превратившаяся в рядовой провинциальный город.
В послеотгепельную эпоху была избрана более тонкая тактика борьбы с крамольностью региональных журналов. Они не прекратили своё существование, но им (разумеется, негласно) было рекомендовано заниматься проблемами своих регионов, оставив общероссийские темы столичным журналам. Открыто же такое сужение горизонта объяснялось необходимостью воспитания любви к «малой родине». В этом случае незнание московской конъюнктуры не играло столь важной роли. Но во-первых, абсолютной изоляции журналов в рамках
своих регионов достичь всё-таки было невозможно, а во-вторых, их отношения с местными властями, на откуп которым отдавалась функция контроля за чистотой идей, были не столь однозначны. На первый взгляд, региональные журналы жёстко контролировались обкомами КПСС, однако существовала одна тонкость, иногда позволявшая редакциям отстоять свою точку зрения наперекор партийным чиновникам. Речь не шла, разумеется, об основополагающих догматах, но важен был сам факт сохранения независимости, хотя бы и в очень небольшой степени. Такие маленькие победы местной интеллигенции (кстати, честно верившей в идеалы социализма) над всесильным обкомом разрушали партийную диктатуру, пожалуй, не меньше, чем открытое противостояние диссидентов.
А тонкость была вот в чём. Региональные журналы, хоть и создавались для информационной поддержки совнархозов, но распространялись не по областным, а по республиканским и всесоюзным каналам. Кроме того, некоторые сотрудники редакции входили в центральные органы Союза писателей, то есть были представителями московских структур, неподвластных обкому, Понятно, что если редакция действовала от имени (или якобы от имени) этих структур, то обком не всегда отваживался без консультаций с Москвой (а для этого нужно время) запрещать эти действия. Скажем, то обстоятельство, что Нина Полоз-кова, заведующая отделом критики "Урала" была одновременно членом центрального совета по критике, не позволило Свердловскому обкому разогнать первый «круглый стол» в редакции журнала в 1966 году, Проведение таких «круглых столов» критиков было в то время совершенно необычным для толстых журналов. На страницах "Вопросов литературы" и "Литературной газеты", конечно, довольно часто возникали или специально организовывались дискуссии. Но участники ее общались друг с другом чаще всего заочно, через печать, то есть при посредстве цензуры. Разговор же в редакции "Урала" получался живым и неформальным. Обком потому и обеспокоился, что эти встречи отнюдь не были похожи на традиционные официальные мероприятия.
Таким образом, региональные журналы не только самим своим существованием невольно подрывали имперский монологизм центра, но и сознательно использовали противоречия централизованной системы в борьбе за право на собственное мнение.
Была ещё одна общая особенность региональных журналов. Толстый литературный журнал в столице составлял лишь часть системы журналов самого разного рода - от детских и развлекательных до научных, здесь очень высока специализация, поэтому и внимание сконцентрировано на литературе. Провинциальный же журнал уникален. Это как бы журнал вообще, своего рода общекультурный центр в
своём регионе: на его страницах (особенно в шестидесятые годы) находилось место и художникам, и музыкантам, и фотографам, и учёным, и театралам, и юмористам, и спортсменам, и библиографам, и детским писателям. Таким обилием достаточно разнородных материалов региональные журналы напоминают толстые журналы прошлого века с их установкой на просветительскую деятельность в самых разных областях знаний.
Помимо профессиональной дифференциации, в столице существовали и политические разногласия между литературными журналами, К примеру, шестидесятые годы в советской журналистике ознаменованы противостоянием "Нового мира" и "Октября". В годы перестройки конфликт этот изображался слишком упрощённо. Подчёркивалось, что "Новый мир" выражал идеалы шестидесятничества, дух оттепели, а "Октябрь" представлял лагерь консерваторов, выступающих за возрождение сталинизма, потерпевшего крах на XX съезде партии. В целом такая точка зрения справедлива, однако она не учитывает множества передержек с той, и с другой стороны. Порой "Октябрь" оценивал отрицательно напечатанное в "Новом мире" произведение, которое, будь оно опубликовано в другом месте, не вызвало бы у него столь резкого неприятия. То же самое можно сказать и о "Новом мире" Эстетические качества произведений не раз приносились в жертву политическим интересам. Тонкости групповой борьбы, возможно, не важны при рассмотрении позиций этих журналов с определённой временной дистанции, однако для современников эти издержки схватки зачастую выходили на первый план.
Позиция редакций региональных журналов была, скорее, позицией неприсоединения, и именно поэтому они позволяли своим авторам высказывать самые разные точки зрения. Можно, конечно, утверждать, что "Север" и "Дон" более тяготели к русофильству "Молодой гвардии", чем "Дальний Восток" и "Сибирские огни". Но о ярко выраженной позиции говорить не приходится. Либеральные и консервативные убеждения переплетались в региональных журналах весьма причудливым образом. Например, в начале 1963 года, в самый разгар оттепели, когда "Новый мир" только что опубликовал "Один день Ивана Денисовича", а "Правда" - антисталинские стихи Евтушенко, критик Иван Дергачёв на страницах "Урала" писал: "Целесообразность возвращения литературы к теме вредительства нельзя подвергать сомнению. <...> Это всё правда"3 Дергачёв имел в виду вредителей, осуждённых на процессе Промпартии. С другой стороны, в 1965 году, когда уже чувствовалось политическое похолодание, в «Урале» появилась статья Наума Лейдермана4 в защиту замечательной повести Константина Воробьёва «Убиты под Москвой», подвергнутой центральной критикой остракизму. Более того, в 1967 го-
ду, когда Воробьёва уже нигде не печатали, «Урал» опубликовал его рассказ «Немец в валенках»5, где едва ли не впервые в советской литературе немец, охраняющий русских военнопленных, представал не только как враг, но и как человек.
В каком-то смысле такая позиция региональных журналов была более демократичной. Парадоксальным образом монополизм журналов в своих областях приводил к большей терпимости к чужим взглядам, хотя и в ущерб яркости. Столичные критики зачастую относили это свойство региональных журналов к недостаткам. Приведём характерный пример. В 1969 году "Вопросы литературы" организовали обсуждение журнала "Сибирские огни" Редакция новосибирского журнала согласилась почти со всеми высказанными замечаниями и пожеланиями, но одно из них вызвало категорическое несогласие сибиряков. Критик В. Ковский отметил, что "при самом разном, подчас высоком уровне опубликованных здесь произведений за ними далеко не всегда чувствуется единая позиция. Больше того, произведения нередко противоречат друг другу, их хочется "растасовать" по разным журналам"6 А. Никульков, один из ведущих критиков сибирского журнала, парировал этот выпад таким образом: "В. Ковский упрекнул "Сибирские огни" в отсутствии цельной, единой позиции, какой придерживается, например, "Октябрь", "Новый мир" или "Юность". Но я бы сказал, что там позиции не столько цельные, сколько категоричные. Да, в "Сибирских огнях" такой категоричности нет. Но позиция, твёрдая позиция у нашего журнала есть. Это стремление быть всегда и во всём верным исторической правде"7. Можно, конечно, спорить, насколько возможно было в конце шестидесятых следовать исторической правде и можно ли вообще таким образом определить особенность позиции "Сибирских огней", но примечательно другое: то, в чем центр видел разброд и шатание, для провинции представало цельностью.
Отметим ещё одну особенность литературной ситуации в провинции, которая немало способствовала тому, что региональная литература совершенствовалась столь медленно. Столичные обозреватели в советские времена неоднократно отмечали непонимание провинциальной критикой своих задач, упрекали её за невнимание к местной литературе: "Как же соотносятся между собой жанры в областных журналах? Проблемная статья, обзор, полемика преобладают там, где заходит разговор о всей нашей литературе. Книги же местных писателей представляются читателям главным образом в рецензиях. И так уж выходит, что областная журнальная критика по отношению к своей литературе выступает, скорее, в роли комментатора - чаще внимательного, а иногда и неточного; - чем исследователя"8 Такое разделение жанров было обусловлено, не в последнюю очередь тем, что про-
блемную статью о заурядном произведении написать весьма затруднительно. Но существовало ещё одно обстоятельство, вызванное как раз монополизмом региональных журналов. Согласно неписаным правилам литературного этикета, журнал не мог высказывать отношение к произведениям, напечатанным на своих собственных страницах. Рецензия могла появиться в журнале только после выхода произведения отдельным изданием (да и то, как правило, без упоминания своего приоритета), а в условиях планового хозяйства это происходило лишь через несколько лет после публикации в журнале. За это время многие произведения просто становились неактуальными и, следовательно, неинтересными. Особенно этому способствовало очень распространённое в шестидесятых-семидесятых годах "календарное" (по выражению В. Астафьева), то есть буквальное понимание современности литературного произведения. А современным оно считалось, если обрисованное в нем действие происходило чуть ли не в текущем году на очередной "стройке века". Написанное в спешке, разумеется, редко отличалось художественным совершенством и ценилось лишь за современность темы, но это достоинство быстро оставалось в прошлом. В столице соблюдение литературного этикета искупалось наличием других литературных журналов, так что практически каждое недюжинное произведение, появлявшееся в "Октябре", "Новом мире" или "Знамени", замечалось критикой этих журналов, а, следовательно, и публикой. Не упускались, конечно, из виду и явные неудачи. У писателя же, печатавшегося в региональном журнале, было гораздо больше шансов остаться неизвестным, ибо центральная критика не особенно жаловала своим вниманием провинциальные издания. В какой-то мере положение спасали критические статьи в местных газетах, но лишь в очень незначительной степени. Во-первых, нужно учитывать специфику газетной публикации - вынужденную краткость и недолговечность информации, а во-вторых, эти газеты распространялись лишь в одной области, тогда как региональные журналы распространялись по всей стране.
Вероятно, радикально могло бы изменить ситуацию взаимодействие региональных журналов между собой. В начале шестидесятых ещё предпринимались какие-то попытки в этом направлении. "Урал", например, публикуя обзор прозы "Дальнего Востока" за 1961 год, поместил статью Н. Яновского, одного из ведущих критиков "Сибирских огней", а те, в свою очередь, опубликовали статью В, Лукьянина, активно печатавшегося в "Урале". В этот же период у "Урала" была "братская дружба" с украинской "Виггазной" Но уже к концу шестидесятых провинциальные журналы-микрокосмы замыкаются на себе. Крайне редкими становятся случаи упоминания в каком-либо виде о
существовании соседей. Такая замкнутость ещё более усиливала изначальную второстепенность региональных журналов.
И все-таки региональные журналы всегда имели довольно широкий и устойчивый круг подписчиков. Им невозможно было состязаться с центральными журналами по части изящной словесности: слишком разные весовые категории. Зато публицистика региональных журналов была вне конкуренции. Она заполняла ту нишу читательских интересов, которая была фактически недоступна для столичных изданий. Человеку, особенно в такой большой стране, как Россия, психологически трудно обойтись без "малой родины", обязательно нужно выделить какой-то регион, больший или меньший, как "свой", "наш" Скажем, люди, для которых "у нас" означало "у нас в Сибири", подписывались на "Сибирские огни" Когда региональный журнал начинал больше заниматься местной тематикой, популярность его увеличивалась. Так, например, в семидесятые годы "Урал" стал активнейшим образом эксплуатировать миф о рабочем Урале, "опорном крае державы", тему уральского патриотизма, и тираж его за десять лет вырос в четыре раза: с 30-ти до 120-ти тысяч экземпляров, что было рекордом среди региональных журналов. В восьмидесятые годы "Урал" в значительной мере переключился на другие темы, и тираж стал снижаться. Причём рекорд семидесятых не был перекрыт журналом даже в эпоху перестройки, когда тиражи некоторых изданий увеличивались в десятки раз. Таким образом, если в столичных журналах всегда главенствующее положение занимала проза, в региональных - эту роль довольно часто играла публицистика.
Однако, нужно отметить, что самим своим существованием региональные журналы заметно оживляли литературный процесс в провинции, а, в конечном счёте, и во всей России. И если сейчас уральская и волжская составляющие очень заметны в общероссийской литературе, то в этом есть и доля заслуг "Урала" и "Волги", которые, может быть, ещё до рождения ныне признанных авторов создавали и грамотно структурировали литературную среду в своих регионах.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 СухневВ. Лицо журнала // Лит. Россия. 1989.17 фев.
2 Золотусский И. Палачи и герои // Золотусский И. Исповедь Зоила. М.,1989. С.218.
3 Дергачёв И. Память сердца // Урал. 1963. №5.
4 ЛейдерманН. Солдатами не рождаются // Урал. 1965. №5.
5 Воробьёв К. Немец в валенках // Урал. 1967. №9. бКовскийВ. Почерк журнала // Вопр. лит. 1969. №8. С.44.
7 Никульков А, Верность исторической правде // Вопр. лит. 1969. №8. С.69.
8 Александрова Е. Заботы критики // Лит. газ. 1966. 24 дек.
