CC BY
143
Филологическая наука и культура региона: проблемы теории и методологии
текст провинциального города: дефиниции и субстраты
в. А. доманский
в статье рассматривается семиотика текста провинциального города, главным образом текста литературного, в сопоставлении с текстами российских столиц. в центре внимания автора находятся способы изображения провинциального города в литературных произведениях. особое внимание уделяется его отличительным особенностям и субстратам (мифологии, топонимике, архитектуре, духовно-культурной сфере).
КЛЮЧЕВЫЕ СЛовА:
текст провинциального города, культурные гнезда, структурные уровни, метатекст, субстраты и дефиниции.
Бытие культуры — это всегда наличие двух или нескольких сущностных полюсов и разных культурных гнёзд. Наиболее ярко это проявляется как диалог культурно-административных центров, исторических столиц и регионов. В нём фиксируется, проясняется и генерируется культурное многоголосие этносов и государства. В русской культуре главными субъектами этого перманентного диалога являются две столицы — Москва и Петербург — центры исторического самосознания и стратегий духовного развития России.
Сразу же после своего основания Петербург, наследующий культурный и конфессиональный приоритет Москвы как «Третьего Рима», стал новой святой землёй, а Москва теперь виделась древней патриархальной столицей. По мысли Ю. М. Лотмана: «Создавалась парадигма идей, в которой Рим "папежный" и Москва допетровская объединялись в противопоставлении Петербургу — истинному Граду Святого Петра» [Лотман 1982: 242]. Чуть позже сравнение двух столиц уже идёт не в формах контраста и аналогии, а в форме взаимоотрицания. Петербург рассматривается как город «чужой», остров импортированной культуры Запада, а Москва — православная столица, оплот патриархальных традиций и всего российского. Эту позицию отчётливо высказал П. И. Сумароков: «Две столицы наши столь же непохожи между собою, как Лондон с Парижем: всё в них, даже природа, различно. В Москве древние храмы, терема царские, прелестные окрестности, родовая оседлость наша. Здесь всё с иголочки, с чужеземного образца, вокруг мхи, болота. Там простота, радушие, здесь уточнённость, чиновность» [Сумароков 1841: 237-238, 254].
Диалог столиц, «старой» и «младшей», обретает со временем вид спора западников, прогрессистов и славянофилов, консерваторов. Москва во многих случаях стала восприниматься как город архаичный, с чертами «азиатщины» и «китайщины». Петербург же, наоборот, представал городом европейским, просвещённым, на сотню лет обогнавший Москву в своём развитии.
Г\| Г\|
о
гм
го
го
О! А
(К
го ^
и (V
о о
В художественной литературе и критике отчётливо этот диалог столиц, двух культурных полюсов жизни и «архитектурных текстов» заявил о себе к концу XVIII — началу XIX вв. [См.: Екатерина II 1907: 641-643; Карамзин 1914: 30-31]. В русской классике сложились своеобразные семантические доминанты двух культурных центров: Москва — сердце, Петербург — голова; Москва — город невест, Петербург — город холостяков («Петербург — гостиная, Москва — девичья», по словам Пушкина); Москва — большая деревня, Петербург — город; Москва — восток, Петербург — запад; Петербург — город департаментов и дворцов, Москва — город усадеб.
По мысли В. Л. Кургузова, дихотомия «Своё» — «Чужое» с течением времени сливается в диалектическом единстве и порождает триаду: «Своё — Чужое — Наше» [Кургузов 2011: 109], о чём в своё время писал А. С. Хомяков, утверждая, что Москва и Петербург вместе репрезентируют два начала: «души» и «тела», «народности» и «государственности», «совещательной соборности» и «рациональной власти», «внутреннего» и «внешнего», «вечного» и «исторического» [Хомяков 1988:52-53].
Но если московский текст до XX в. являл собой застывшую систему, то петербургский текст «достраивали» всё новые и новые художники слова, внося свои инварианты в его метатекст. Можно говорить о Петербурге писателей XIX в.: Пушкина и поэтов пушкинской поры, Гоголя, писателей «натуральной школы», Достоевского, Некрасова, Гончарова, Крестовского; писателей XX в.: Блока, Белого, Ахматовой, Мандельштама, Зощенко, Берггольц; Петербурге современных поэтов: Бродского, Самойлова, Шефнера, Кушнера, Горбовского и т. д. Этот перечень далеко не полон. Возможно выделить также Петербург многих поэтов «серебряного века», петербургский текст пролетарских поэтов и писателей, «ностальгический» Петербург писателей эмиграции, Петербург периода блокады, Петербург советский и постсоветский.
Модели двух этих текстов, их пространство во многом были заданы В. Г. Белинским в статье «Петербург и Москва», с которой начинается знаменитый альманах «Физиология Петербурга». Глава «натуральной школы» рассматривает несколько уровней текстов двух российских столиц: «внешняя» характеристика (климат, топография, топонимика, дома, архитектурные ансамбли, улицы, каналы, мосты) и «внутренняя» характеристика, то есть социально-бытовые и культурно-духовные уровни текста: состав народонаселения, социальные типы и «этажи» общества, нравы и психология жителей.
Начавшийся активно в 1830-е гг. диалог двух столиц вёлся, пожалуй, наиболее полемично в 1840-е гг.
XIX в. (очерки Гоголя «Петербургские записки 1836 года»; Герцена — «Москва и Петербург», 1842; Белинского — «Петербург и Москва», 1845), так как обозначил зародившийся, а затем перманентно продолжающийся диалог славянофилов и западников.
И. Дмитриев, Н. Карамзин, В. Жуковский, К. Батюшков, В. Пушкин, а затем А. Грибоедов и А. Пушкин сопоставление и противопоставление «текстов» Москвы и Петербурга сделали объектом художественной рефлексии и полемического дискурса. Так, в «Горе от ума» фамусовская Москва рассматривается Грибоедовым не только как анахронический «век минувший», но и как явление, контрастное Петербургу. В таком концентрированном виде азиатское «барство дикое», низкопоклонство, подхалимство, угодничество было немыслимо в просвещённом европейском Петербурге.
Даже в тех случаях, когда один из этих «текстов» в литературном произведении сюжетно отсутствовал, тем не менее он подразумевался как второй элемент оппозиции. Пример такой симметрической конструкции дан в романе Пушкина «Евгений Онегин». В нём три хронотопа, определяющих пространство русской жизни: Петербург, Москва и усадьба. При этом Москва находится посередине между двумя названными полюсами русской жизни. У Пушкина она и «сердце» России, и узел отечественной истории, и «девичья», и «ярмарка невест», и «буфер» между Западом и Востоком, Петербургом и деревней. Стоит заметить, что поэт, создавая хронотоп «белокаменной Москвы», использует ряд сугубо московских архитектурных образов: Кремль, Петровский замок, «старинные главы» соборов, монастыри. «Старая столица» показана в движущихся картинах, которые возникают в сознании читателя, совершающего вместе с Татьяной путешествие по Москве (глава VII, строфы XXXVII-XXXVШ).
Москва не только участвует в диалоге с Петербургом, но и сама организует внутренний диалог, который на протяжении веков пополнялся всё новыми и новыми знаками. В XIX в. содержание этого диалога составляли главным образом две антиномии: Москва как оплот косности и консерватизма и Москва — мир охранительной патриархальности, истинного семейного уклада, что ярче всего изображено Львом Толстым в романе «Война и мир». Вместе с тем эта Москва — хранительница древних традиций, русского духа и хлебосольства.
В XX в. Москва приобретает новые черты, другие культурно-семантические знаки (см. книги А. Мёртвого «Москва и Петербург», 1908; В. Шульгина «Три столицы», 1922; Е. Замятина «Москва — Петербург», 1933; М. Уварова «Петербург и Москва», 1993). Среди разнообразия
московских текстов (А. Чехов, И. Бунин, Б. Зайцев, А. Белый, М. Цветаева) особый интерес вызывает булгаковская Москва, получившая наиболее завершённый образ в романе «Мастер и Маргарита». Москва, вновь став столицей после революции, приобрела новые семиотические отличия, Петербург же, наоборот, словно поменялся с Москвой местами и представлял собой застывшую знаковую систему. Не случайно в 1970-е гг. о нём стали писать как о городе с областной судьбой, величие которого всё в прошлом. Образы же Москвы, коммунистической столицы, связанные с организацией городского пространства, символами, структурными уровнями, культуремами, гениально воссозданные М. А. Булгаковым, получили своё развитие и тиражирование в отечественной культуре.
Особое значение в московском тексте приобретает мифологема Кремля. Он — твердыня пролетарского государства, его голова, мозг. По сути, он занял место Бога: с него начинается день, он направляет и благословляет все помыслы советских людей, самовластно решает, кого наградить, у кого отнять свободу и даже жизнь. Эта мифологема настолько быстро и прочно вошла в сознание людей, что Маяковский помещает её даже в детский стишок:
Начинается земля, Как известно, от Кремля.
[Маяковский 1968: 231]
Как часы сверяют по кремлёвским курантам, так и свою жизнь люди должны сверять по Кремлю. Он выступает в качестве своеобразного плуга, вспахивающего новь, является символом новой веры, революции, Первомая, праздников, ознаменовавших отсчёт советской истории.
Кремль, Красная площадь, Мавзолей, Спасская башня, красный флаг над Кремлёвским дворцом — новая советская атрибутика, без которой уже не представлялась жизнь государства, его праздники, военные парады, будни, бытие искусства. Стало своеобразным ритуалом вводить эти символы как обязательные знаки художественных текстов, в том числе и текстов о русской провинции. Ярким примером этому является XIX глава первой части романа М. Шолохова «Поднятая целина». Здесь писатель трижды обращается к образу Кремля, «сияющему в небе красному флагу» [Шолохов 1966: 140].
В постсоветской России этот диалог двух столиц получил новое дыхание: Москва приобрела маскулинные свойства, стала центром политической и деловой жизни, Петербург, наоборот, всё больше отличается своей феминностью, олицетворяет духовную, культурную жизнь России.
В этом диалоге двух столиц русской провинции изначально отводилось незначительное место.
Государственная политика Петра I, усиление роли Центра в политической, экономической и культурной жизни России приводила в сущности к нивелированию культурной автономии русской провинции. Существенные положительные перемены в жизни провинции произошли после 1775 г., когда императрицей Екатериной II в соответствии с «Учреждением для управления губерний Российской империи» была произведена кардинальная реформа административно-территориального деления Российской империи и укрепление власти дворянства на местах. Наступил расцвет усадебной культуры, развитие не только губернских городов, но и уездных центров. В градостроительстве, культурной жизни копировались не только столичные образцы, но зарубежные. В русской провинции появилось образованное общество, возникла своя культурная жизнь. Постепенно провинция стала принимать своё участие в культурном диалоге столиц.
Но в литературных источниках провинциальный текст как гетерогенная система стал закрепляться лишь в первой четверти XIX в. До этого он был кодифицирован фрагментарно. Должен был сложиться культурный ландшафт провинциального города, его архитектурный облик, духовная сфера, чтобы он начал идентифицироваться как неповторимый российский город, культурное гнездо России.
Возникло два взгляда на русскую провинцию: один — «изнутри», другой — «извне», то есть из Центра. Эти два взгляда часто не совпадали, так как часто столичные писатели видели только «фасад» провинции, не вникая в детали её жизни. Поэтому текст провинциального города традиционно соединял в себе два ракурса рассмотрения жизни русской провинции. Один был связан с изображением самодурства, невежества обывателей, глупости и бесцельности застывших форм жизни. В связи с этим одной из его особенностей является безымянность или родовое обозначение — Поше-хонь, Чухлома, Царевококшайск, Калинов, Ското-пригоньевск, Глупов, Окуров — которое распространяется на множество провинциальных городов. Лишившись собственного имени, провинциальный город «представляет некое множество однородных объектов» [Белоусов URL]. Так возникает мифологизированный образ провинции, который характерен для ряда произведений А. Н. Островского, А. П. Чехова, А. М. Горького. В этой связи уместно привести мнение Чехова о провинциальных городах: «В России все города одинаковы. Екатеринбург такой же точно, как Пермь или Тула. Похож и на Сумы, и на Гадяч» [Чехов 1976: 210]. Для героев провинциальных текстов Москва или Петербург являются пределом желаний, куда они стремятся уехать жить. Вспомним порыв чеховских сестёр: «В Москву! В Москву! В Москву!» Эта тенденция ещё больше
го а н
и
иэ
Ol
ta
rö ta о а о
о
о x
-D
го
со о а
X
го X о
<=д <
со
Г\| Г\|
О
гм
го
го
Ol А
(К
го ^
<V
о о
усиливается в советские времена, так как только в столице, кажется, творческий и честолюбивый человек может себя реализовать.
В русской литературе возникает миф о сонном царстве провинции, который первоначально создаёт Гоголь, а затем его развивают в XIX в. А. И. Герцен, И. А. Гончаров, А. Н. Островский, Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин. В XX в. отрицательные характеристики провинциального городского текста в ряде произведений значительно сгущаются. Он предстаёт как воплощение уродливых и даже гротесковых форм жизни, некий паноптикумом («Мелкий бес» Ф. Сологуба, «Городок Окуров» М. Горького, «Уездное» Е. Замятина).
Под другим ракурсом провинциальный город рассматривался как оазис русской духовности и красоты. Здесь, вне суеты столиц, в атмосфере нравственно целомудренной жизни формируются одухотворённые поэтические натуры, такие, как Лиза Калитина, Любочка Куциферская, Катерина Кабанова. Начиная с Державина, его стихотворения «Евгению. Жизнь Званская» (1807), возникает тенденция противопоставления свободной и гармонической жизни в провинции стеснённой и суетной жизни в столице. Вслед за Державиным в провинциальных текстах на первом плане выступают не государственные или общественные ценности, а изображение простых радостей частной жизни человека: внутренняя гармония и гармония с окружающими людьми, миром природы, любовь, семейное счастье, дружба, здоровье, наслаждения земными благами, поэзия, творчество.
Русский провинциальный город с его замечательным деревянным зодчеством, садами и усадьбами воспевали Тургенев, Достоевский, Бунин, Шмелёв, Зайцев. В нём видели непарадную, глубинную, «нутряную» Россию (А. И. Солженицын). Так возник миф о провинции как некоем «граде Китиже», хранительнице традиционных духовных ценностей.
В советское время этот миф о провинции во многом возродила в 1960-1970-е гг. так называемая «деревенская проза». В изображении провинциального города появилась совсем другая тенденция. В советское время он утратил свой неповторимый архитектурный облик, «лица необщее выраженье» своей духовной жизни, копируя и тиражируя эрзацы столичных моделей быта и культуры. Поэтому во многих произведениях литературы последних десятилетий прошлого века, в центре которых находится изображение жизни провинциального города («Печальный детектив», «Людочка» В. Астафьева; «Расплата» В. Тендрякова; «Провинциальные анекдоты», «Прошлым летом в Чулимске» А. Вампило-ва; «Привычное дело» В. Белова), жизнь провинции показана в неприглядной наготе и убожестве — от внешнего облика города до картин нравов жизни его обитателей.
Возможно поэтому текст провинциального города, или как его ещё называют, локальным текстом, долгое время был вне поля зрения специалистов. Предметом специального изучения он стал лишь в последние десятилетия, о чём свидетельствуют научные региональные конференции, посвящён-ные этой проблеме, и публикации В. В. Абашева, М. В. Ахметовой, М. Л. Лурье, Н. Ю. Детковой, Е. В. Милюковой, Н. В. Осиповой, И. А. Разумо-вой, М. Г. Уртимцевой, А. Ф. Белоусова, О. А. Лав-ренова и др. [См.: Абашев 2000, 2005; Ахметова 2006; Деткова 2009; Разумова 2000, 2001; Милюкова 2000; Разумова 2003; Геопанорама... 2004; Уртимцева URL].
Можно вычленить основные дефиниции и субстраты текста провинциального города. Прежде всего провинциальный текст во многих случаях не только текст литературный, беллетристический, но и текст публицистический, идеологический и даже научный, отражающий экономическую и культурную жизнь города или края, формирование и развитие регионального самосознания. Поэтому он всегда выходит за пределы собственно литературного текста в пограничные «территории»: географии, геодезии, геологии, климатологии, природоведения, палеотопонимики, этнологии, истории, фольклористики, этнографии, культуры, экономики и т. д. Эта специфика провинциального текста связана с тем, что провинция, чтобы её различали на литературной карте, маркирует себя этнографическими, научными элементами, пока за ней не закрепятся чисто литературные традиции, как в текстах о литературных столицах — петербургском, московском, одесском и киевском. Данная традиция идёт ещё от древнерусской литературы, когда название города было связано с определённой территорией, природными, климатическими и географическими факторами, а затем закрепилось в региональных текстах.
Вторая отличительная особенность провинциального текста заключается в том, что в нём всегда имеются ярко выраженные дихотомические отношения: провинция — Центр, провинция — Европа, провинция — мир, что создаёт его особую диало-гичность [См.: Доманский 2007: 50-59]. Поэтому в таких текстах присутствует вечная оглядка авторов на Центр или Европу и стремление избавиться от своего провинциализма, с другой стороны, они бравируют своей кержаковостью, самодостаточностью, показывая нередко превосходство провинции над столицей.
Ещё одно свойство текста провинциального города связано с абсолютизацией его мифов и легенд, которые являются его смысловыми доминантами и позволяют различать текст одного провинциального города среди текстов других городов. Это свойство умело используют опытные экскурсоводы,
знакомя с провинциальным городом своих экскурсантов. Многие факты и детали забываются, а миф или легенда, соотносящаяся с основанием города или его важнейшими событиями истории, всегда остаётся в памяти.
У каждого провинциального города имеется свой перечень наиболее известных мифов и легенд. Так, название города Томска восходит к мифу о красавице Томе и мужественному Ушаю, которые погибли в неравной схватке с войском хана Тайшана и превратились в реки, на берегах которых возник город. Этот миф и ему сопутствующие стали материалом для исторических романов томских писателей, закрепивших их в своих произведениях (Б. Климычев «Томские чудеса», «Томские тайны», С. Заплавный роман-трилогия «Клятва Тояна»).
Не менее важную роль в томском тексте играет легенда о Фёдоре Кузьмиче, под именем которого якобы скрывался император Александр I.
В тамбовском тексте один из основных мифов, нашедший своё отражение в семантике герба города, связан с пчёлами, которые чудесным образом спасли город от врагов. Вместе с тем улей и пчёлы символизируют один из процветающих местных старинных промыслов того времени: тамбовская земля во все времена славилась своими бортническими угодьями.
Не менее значимы в провинциальном тексте отдельные топонимы, гидронимы, годонимы или памятники архитектуры и скульптуры, которые приобретают сакральный характер. Их сакраль-ность закрепилась как в легендах и преданиях, так и в литературных текстах, начиная с текстов древнерусской литературы. Так, в знаменитом «Слове о полку Игореве» имеется упоминание о реке Немиге, которая стала впоследствии сакральной для города Минска: «На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепями булатными, на току жизнь кладут, веют душу от тела» [Слово о полку Игореве 1988: 75]. Ещё более знаменитой является река Непрядва, протекающая вблизи старинного города Богородицка (Тульская обл.). С ней, как известно, связано одно из ключевых событий русской истории — Куликовская битва. После появления «Задонщины» река приобрела сакральный смысл: «На Непрядве лебеди кричали, / И опять, опять они кричат...» (А. Блок).
В годы советской власти, когда насаждалась новая идеология и символика, эти названия постепенно забывались, но сейчас происходит, по существу, их второе рождение, так как они являются знаковыми для обозначения ценностных доминант провинциального текста, связующим звеном с событиями отечественной истории. В каждом провинциальном городе имеется такая доминанта: в Курске — Красная площадь, Чернигове — Детинец (Вал), Тобольске — Кремль, Симбирске — Венец, Ар-
хангельске — Русский гостиный двор, Вытегре — Красная горка.
В настоящее время сакрализуются и некоторые новые культурные артефакты, если они органично вписаны в природный и исторический ландшафт, как, например, памятник Тамбовскому мужику (скульптор В. С. Остриков, архитекторы А. А. Филатов и И. Л. Новопавловский). Памятник стал одним из брендов города Тамбова, предметом изображения в ряде городских текстов.
Отстаивая свою семиотическую самобытность в диалоге со столичными текстами, провинциальные городские тексты организуют и свою локальную коммуникацию. Так, для жителей маленьких сибирских городов такие крупные центры, как Томск, Омск, Красноярск, со своим богатым историческим прошлым, являются незыблемым эталоном духовной жизни и даже воспринимаются как столичные города, а далёкие столицы, в которых многие из них ни разу не были, для них в большей степени некие символические центры. В Центральном регионе эта коммуникация уже не ведётся с оглядкой на губернский город. Имеются регионы, как, например, Ярославская область, в котором ряд городов, таких как Переяславль-Залесский, Ростов, Углич, бывшие княжеские столицы и центры, по богатству своих культурных артефактов, сопричастности к событиям русской истории не уступают губернскому городу. Возникает диалог провинциальных городских текстов, и каждый из них самобытен и неповторим. Поэтому большой ошибкой прежних руководителей было экстраполировать культурные модели областных центров на подчинённые области районные города.
Провинциальный городской текст в целом имеет такую же структуру, как и столичный текст. Основными его субстратами являются: мифология, география, геодезия и климатология, топонимика, архитектура (дома, архитектурные ансамбли, улицы, каналы, мосты), этнология (состав народонаселения, социальные типы и этажи общества, нравы и психология жителей) и духовно-культурная сфера города. Но каждый из них, как уже отмечалось выше, имеет свои отличия от столичного текста.
Последние два имеют ярко выраженную специфику, которая определяется бытовой сферой провинциального города. Она приобретает множество форм изображения. Нравоучительное бытописание мы встречаем у Нарежного, гоголевский фантастический реализм профанирует бытовое пространства провинции («Миргород»). У Пушкина и Лермонтова провинциальные нравы провинциального города изображаются с лёгкой иронией, но без осмеяния. Показательна в этом плане поэма Лермонтова «Тамбовская казначейша», в которой даётся как описание «физиономии» города, так и его нравов:
го а н и
иэ ^
и
О!
го
о а о
о
о х .о
го
со о а
и
^
и X
го X о
=1 <
со
гм см
о
см
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари и мостовые, Там два трактира есть, один Московский, а другой Берлин. Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки...
[Лермонтов 1962: 433-434]
У Салтыкова-Щедрина преобладает сатирическое, порой гротескное изображение провинции («Губернские рассказы», «История одного города»).
Натуралистическое изображение бытовой сферы провинциального города встречаем в повести Лажечникова «Беленькие, черненькие и серенькие»: «В Холодне <...> ничто не изменяло мёртвой тишины города. По-прежнему нарушалась эта тишина мерными ударами валька по мокрому белью и гоготанием гусей на речке; по-прежнему били на бойнях тысячи длиннорогих волов, солили мясо, топили сало, выделывали кожи и отправляли всё это в Англию; по-прежнему в базарные дни <...> скрипели на рынках сотни возов с сельскими продуктами и изделиями, а меж ними сновали, обнимались и дрались пьяные мужики <...>.
Пузатые купцы, как и прежде, после чаепития упражнялись в своих торговых делах, в полдень ели редьку, хлебали деревянными или оловянными ложками щи, на которых плавало по вершку сало, и уписывали гречневую кашу. После обеда, вместо кейфа, беседовали немного с высшими силами, т. е. пускали к небу из воронки рта струи воздуха, потом погружались в сон праведных» [Лажечников 1899: 41-42].
Чехов, проведший детство и юность в атмосфере провинциального Таганрога, впоследствии всю жизнь не любил провинциальных городов. Вспомним убийственную характеристику, которую он даёт Томску в письме к А. С. Суворину от 20 мая 1890 г.: «Томск город скучный, нетрезвый; красивых женщин совсем нет, бесправие азиатское» [Чехов 1955: 440]. В 2004 г. томичи «отблагодарили» писателя за такую нелестную оценку своего города. Скульптор Леонтий Усов создал комический памятник писателю с названием в чеховском стиле: «Антон Павлович в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего "Каштанку"».
Антитезу чеховскому изображению сцен бытовой жизни провинции как атмосферы, убивающей всякую индивидуальность, составляет роман И. Шмелёва «Лето Господне», в котором провин-
циальная жизнь является средоточием истинной поэзии.
Таким образом, текст провинциального города предстаёт как явление неоднородное, диалогичное, и всякие однозначные высказывания о нём и доминирование какого-либо одного способа изображения приводят к искажению его истинного смысла. Каждый текст провинциального города для своего рассмотрения и исследования требует определённых исторических и культурных контекстов, системы дискурсов. В отличие от текстов столичных городов, многие из них не получили своего адекватного воплощения в художественной литературе и не стали достоянием широкого круга читателей и исследователей, поэтому остались замкнутыми в своей локальности. Более повезло тем текстам тех провинциальных городов, которые «раскручены» благодаря тому, что в них проживали известные персонажи русской истории, знаменитые писатели. Тексты таких городов, как, например, Орла, Симбирска, Нижнего Новгорода, могут включать в себя несколько своеобразных подтекстов: орловский текст Тургенева, Бунина, Лескова; симбирский текст Гончарова, Анненкова, Минаева; нижегородский текст Горького, Мельникова-Печерского, Добролюбова.
Но для большинства малых провинциальных городов их духовно-культурная сфера связана с жизнью или пребыванием в них одного или нескольких знаменитых людей, оставивших свой яркий след в истории России. Сохранившиеся в нём природные ландшафты, дома и улицы, относящиеся к памятным событиям, придают особый, неповторимый колорит культурной атмосфере этих провинциальных городов. Примером такого города может быть Вы-тегра — небольшой районный городок в Вологодской области, связанный с жизнью и творчеством его знаменитого земляка, поэта Николая Клюева.
Моя небольшая статья — это лишь подходы к постижению метатекста провинциального города, каждый из которых заслуживает внимательного изучения и выявления его семантического своеобразия. Духовное возрождение России немыслимо не только без возвращения к традиционным национальным ценностям, но и постижения сакральных смыслов русской провинции.
ЛИТЕРАТУРА
Абашев В. В. Пермь как текст. Пермь, 2000.
Абашев В. В. Урал в пространстве России. Геополитические доминанты // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 2005. Вып. 8.
Ахметова М.В.,ЛурьеМ.Л. Бологое: «маленькая столица между двух столиц» // Отечественные записки. 2006. № 5. Т. 32.
Белоусов А. Ф. Символика захолустья (обозначение российского провинциального города) // URL: http:// www.e-reading.link/chapter.php/137716/66/Abashev,_ Belousov,_Civ'yan_-_Geopanorama_russkoii_ kul'tury_Provinciya_i_ee_lokal'nye_teksty.html
Геопанорама русской культуры: Провинция и её локальные тексты: коллективная монография. М., 2004.
Деткова Н. Ю. Малый провинциальный текст как текст культуры // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 18 (156).
Доманский В. А. Структурные уровни сибирского текста // Сибирский текст русской культуры. Вып. 2. Томск, 2007.
Екатерина II. Размышления о Петербурге и Москве // Сочинения императрицы Екатерины II. СПб., 1907. Т. 12.
Карамзин Н. М. Записка о Древней и Новой России. СПб., 1914.
Кургузов В.Л. Своё — чужое — наше как алгоритм развития культуры // Культура и цивилизация. 2011. № 1.
Лажечников И. И. Полн. собр. соч. Т. 1. СПб.; М., 1899.
Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. М., 1962.
Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции «Москва — Третий Рим» в идеологии Петра Великого (к проблеме средневековой традиции в культуре барокко) // Художественный язык Средневековья. М., 1982.
Маяковский В. В. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. М., 1968.
Милюкова Е. В. Челябинск: окно в Азию или край обратной перспективы // Русская провинция: миф — текст — реальность. М.; СПб., 2000.
Разумова И. А. Несказочная проза провинциального города // Современный городской фольклор / сост. А. Ф. Белоусов, И. С. Веселова, С. Ю. Неклюдов. М., 2003.
Разумова И. Р. «Как близко от Петербурга, но как далеко» (Петрозаводск в литературных и устных текстах XIX — ХХ веков // Русская провинция: миф, текст, реальность. М., СПб., 2000.
Разумова И. Р., Кулешов Е. В. К феноменологии провинции // Провинция как реальность и объект осмысления. Тверь, 2001.
Слово о полку Игореве / пер. О. В. Творогова // Русская литература XI-XVIII веков. М., 1988.
Сумароков П. И. Старый и новый быт // Маяк. 1841. Ч. XVI. Проза.
Уртимцева М. Г. Литературное мышление Нижегородской провинции: литературные универсалии и стереотипы // URL: http://www.unn.ru/rus/ f9/podrazdelenia/kraevedenie/science/articles/ urtminzeva3
Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988.
Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Т. 4. М., 1976.
Чехов А. П. Собр. соч.: в 12 т. Т. 11. М., 1955.
Шолохов М. А. Собр. соч.: в 9 т. Т. 6. М., 1966.
ФГБОУ ВПО «Государственный университет морского и речного флота имени адмирала С. О. Макарова» (Санкт-Петербург). Поступила в редакцию 15.11.2014 г.
ГО
ei н
и
иэ ^
и
(LI
та
О Ci О
О
о х
-D
ГО
СО
о
Ci
1_1 .0J
UDC 82 TExT of province TOWN: DEFINITioNs AND suBsTRATs
v. a. domansky
The article shows semiotic of text of province town, literature text is given in comparison with texts of Russian capitals. Author's attention is paid for the problem of province town's pictures in literature works. Also author paid attention to peculiarities and substrats (myphology, toponimies, architecture, spiritual and cultural sphere).
KEY WORDS: text of province town, cultural aeria, structural levels, meta-text, substrats and definitions.
x
ГО
X
О <
cd
