CC BY
37
УДК 070
Л. И. Кулумбегова
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2013. Вып. 3
СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН КАВКАЗА В НАУЧНОМ СОЗНАНИИ ВНЕШНЕГО МИРА
Возросший за последнее время интерес к Кавказу вызван, прежде всего, геостратегическим положением региона, его социокультурным потенциалом и теми природными ресурсами, которыми он располагает. Кавказ сегодня стал зоной активных культурно-цивилизационных взаимодействий, ареной выяснения геополитических взаимоотношений между ведущими странами мира, которые придерживаются различных социальных моделей, ценностных ориентаций и технологий жизнеобеспечения. По существу, сегодня развернулась острая борьба за овладение Кавказом, за активное использование иностранными транснациональными компаниями его природных ресурсов и геостратегического положения. Политические действия, направленные на новое переустройство кавказского социума без учета его интересов и специфики, приводят к внутрисоциальной напряженности и кровавым событиям. Эксперты считают, что это делает Кавказ одним из наиболее конфлик-тогенных регионов планеты. Велики риски того, что при таком развитии событий в регионе деструктивные процессы могут принять необратимый характер [1]. Чтобы предотвратить худший сценарий развития будущего, необходимы обоснованные и действенные шаги. Один из них — это изучение происходящих сегодня на Кавказе социокультурных процессов. Только тщательное научное исследование может подсказать, какие следует предпринимать дальнейшие действия в сложившейся неординарной ситуации. Невозможно достичь целостного, наиболее полного понимания этнокультурной среды Кавказа, не принимая во внимание главной роли в ней человека, моделирование его поведения в контексте горных и предгорных территорий [2, с. 59].
В формировании на Кавказе самобытной культуры немаловажную роль играли и исторические условия. Долгие годы Кавказ находился как бы в стороне от культурно-исторических событий в жизни человечества. Он вынужден был самостоятельно формировать свой собственный социальный мир, такой мир, который в первую очередь должен был отвечать требованиям самодостаточности. Именно эта самодостаточность определяла, по существу, социальную дееспособность кавказской культуры, благодаря которой она сохранилась и дошла до наших дней. Воздействие внешних геополитических, культурно-цивилизационных сил и факторов на жизнь кавказского сообщества вызвало внутрисоциальную напряженность, которая ставит под угрозу его культурно-исторические перспективы. В этих условиях научное исследование культурно-исторической тематики региона, пожалуй, тот самый путь, по которому можно найти болевые точки в развитии кавказского сообщества.
По мнению ряда исследователей, пока научные знания о Кавказе не отвечают современным требованиям. Хотя письменные сведения о Кавказе, об обычаях и нравах
Кулумбегова Лейла Ивановна — аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: kulumbegova-leila@mail.ru
© Л. И. Кулумбегова, 2013
кавказских народов, об их социальном укладе и культуре имеют большую историю, но систематическое исследование культурно-исторической жизни региона было начато лишь после его присоединения к России. Первые шаги исследовательской работы в этом направлении, сделанные в рамках отечественной ориенталистики, были нацелены, главным образом, на своеобразную «инвентаризацию» фактологического материала, на накопление и описание фактов. На начальном этапе становления кавказоведения иначе и не могло быть. Более того, такая работа весьма актуальна и сегодня. Но на этом эмпирическом уровне вряд ли возможно достичь понимания сути кавказского социокультурного феномена как системообразующего фактора для формирования того самого понимания, во имя которого проводятся научные исследования. Те научные знания о кавказской культуре, которыми мы сегодня располагаем, по существу, еще фрагментарны, и поэтому они не могут дать целостного понимания сути происходящих здесь социокультурных процессов. На уровне массового сознания обычно Кавказ воспринимается внешним миром посредством ассоциативного мышления, которое, как правило, ограничивается констатацией видимой части воспринимаемого. Вероятно, потому при изображении Кавказа в первую очередь подчеркиваются те его природно-климатические, ландшафтные и другие естественные характеристики, которые вызывают некий экзотический эффект. При этом часто упускается из виду существование своеобразной и развитой социокультурной системы, которая исторически образовывалась на Кавказе. Но даже если массовое сознание иногда и обращает внимание на некую особую культурно-историческую реальность, то в его описании и характеристике образа жизни народов сообщества превалирует местный колорит, экзотика.
Процесс формирования научных представлений о Кавказе своими корнями уходит вглубь истории. За это время накоплен ценный фактический материал, позволяющий достаточно определенно и обоснованно судить о социокультурном феномене региона. Но в целом этот материал также носит эмпирический, дескриптивный (описательный) характер. При всей важности необходимости дескриптивного подхода к познанию он не дает целостного понимания сущности описываемого им предмета. Поэтому накопленный западной наукой фактологический материал о Кавказе не содержит в себе целостного понимания сущности и значимости имеющегося здесь социокультурного феномена. В различных академических школах и исследовательских центрах Запада, где разрабатываются теоретические проблемы классификации и систематики исторических форм и типов культурно-цивилизационных образований, Кавказ либо вообще выпадает из поля зрения ученых, либо служит иллюстративным материалом для конструируемых ими теоретических схем и систем. Образцом такого подхода может служить, в частности, «теория круговорота локальных (дискретных) цивилизаций», разработанная английским историком А. Тойнби. Кавказ в этой концепции вообще не исследуется, а рассматривается Тойнби только в качестве резерва для образующихся новых цивилизационных типов [3].
Интересно то, что многонациональный Кавказ в планах фашистской Германии относился к специфическим регионам, с особыми принципами административного управления. В одном из документов вермахта, цитирует С. Линец, подчёркивалось: «Кавказ, вследствие его многонациональности, является своеобразной областью... Этим определяется стиль управления, который, в отличие от Украины, а также сред-
них и северных участков, требует особой сдержанности, связанной с тщательностью наблюдения» [4, с. 48].
В контексте сложившегося на Западе традиционного подхода к пониманию феномена Кавказа исключение, пожалуй, составляет Г. Гегель. Он впервые попытался включить Кавказ в процесс исторического «восхождения мирового духа» и определить его место в нем [5, с. 122]. Но философ, увлеченный панлогизмом, панарийской идеологией, так и не смог воспроизвести действительный духовный образ Кавказа и внести существенные коррективы в его понимание. Более того, по существу, и для Гегеля Кавказ явился лишь материалом для восстановления дееспособности арийской расы, которая чрезмерно истратила свой духовный потенциал в муках творения всемирной истории и нуждалась, по мнению философа, в антропологическом обновлении.
Более целенаправленное и систематическое изучение проблем социокультурной жизни Кавказа проводилось в рамках отечественной ориенталистики, внутри которой определилось кавказоведение как организационная структура и как исследовательское направление. Именно в кавказоведении собран наиболее ценный фактологический материал и накоплен большой опыт исследовательской работы. Этот материал дает подробное описание образа жизни кавказских народов, что позволяет достаточно обоснованно и строго судить о научных проблемах их социального и духовного уклада жизни, истории, культуры, этногенеза, языков, искусств, традиций, нравов, обычаев, верований, этикета, менталитета и др.
Но и в этой науке изучение Кавказа, как правило, проводится на собирательно-описательном уровне, с позиции которого, как известно, не достигается понимания целостности и сущности изучаемого социокультурного феномена. В действительности изучаются лишь составляющие этого феномена, но их обобщение и реконструкция целостности феномена не стали еще исследовательской традицией в кавказоведении. Само понятие «Кавказ» в культурно-историческом плане несет в себе, главным образом, собирательно-описательное, эмпирически верифицируемое содержание с соответствующим ему смыслом, но на синтетическом уровне это понятие еще не осмыслено. В таком ракурсе привычным стало изображать Кавказ как географически-этнографический регион, а в контексте исторического развития культурно-цивилизационных взаимодействий и геополитических реалий — как провинцию.
При этом исследование кавказского социокультурного феномена по сложившейся в кавказоведении традиции проводится довольно узко, главным образом, в рамках историко-филологических наук. Отсюда и узость методологической базы кавказоведения, а также однобокость, абстрактность наших представлений о культурно-исторической жизни Кавказа.
Одной из сложных проблем кавказоведения, требующих объективного научного освещения, является комплекс вопросов взаимоотношений народов Кавказа с Россией, Ираном и Турцией. Особенно противоречивы интерпретация и оценки касательно присоединения народов региона к России, причин Кавказской войны, ее периодизации и хронологии. На рубеже 1960-1970-х годов наиболее часто употребляемыми терминами стали «добровольное вхождение», «добровольное присоединение» народов Кавказа к России. Между тем, ряд исследователей отмечают, что «добровольное вхождение» в состав России зачастую происходило под дулом российского оружия, было «добровольно-принудительным». Следовательно, этот процесс
требует объективного исследования и конкретной, в каждом случае, оценки, исходя из мотивов добровольного вхождения в состав России правителей и обществ. Они были политические, экономические, религиозные, династические, воздействия политики «ласкания» и т. д.
В советской историографии имеются определенные противоречия по поводу кавказской политики российских правителей. С одной стороны, велась идеализация политики царизма на Кавказе (якобы императоры были хорошими, на местах местные администраторы злоупотребляли властью, не выполняли указаний центра и т. д.), с другой — подчеркивалась только негативная сторона этой политики, произвольно освещались предпосылки движения горцев Северного Кавказа, его характер, оправдывалась колониальная политика царизма и т. д. С 1980-х годов стало утверждаться мнение, что причиной Кавказской войны явилась так называемая «набеговая система».
Следует заметить, что набеговая система на Северном Кавказе — один из самых спорных вопросов. До сих пор это явление до конца не изучено, хотя о набеговой системе уже говорится в трудах о Кавказе, начиная с XIX века. Тогда большинство российских авторов сходились во мнении, что набеги горцев были вызваны психологическими особенностями кавказских народов. Так, известный российский геополитик, социолог и культоролог, один из основателей цивилизационного подхода к истории Н. Я Данилевский отмечал: «Кавказские горцы и по своей фанатической религии, и по образу жизни, по привычкам, и по самому свойству обитаемой ими страны, — природные хищники и грабители.» [6, с. 31]. В таком контексте и не иначе мыслила официальная наука того времени. Но Д. И. Романовский, Р. А. Фадеев и ряд других историков, хотя и разделяли общепринятое мнение, пытались объяснить воинственность горцев еще и драматически сложившейся историей самого Кавказа, его географическими особенностями. В частности, Романовский указывал на то, что все могущественные государства, находившиеся в соседстве с Кавказом, старались распространить и утвердить свое влияние в этом крае. Вследствие частых столкновений с завоевателями кавказские горцы и образовывали свои воинственные племена [7, с. 55]. Фадеев отмечал, что «хищная порода» кавказских горцев формировалась постепенно в условиях изолированности горских племен друг от друга. Без общения со своими соседями племена утрачивали чувство кровного родства, распадались на мелкие общества: «Тут было единственное отечество горца. на весь остальной мир он смотрел враждебно и считал законной добычей» [8, с. 42]. Более прозаично мыслили военные, которые считали набеги горцев одновременно блажью и средством обогащения. Генерал А. П. Ермолов по этому поводу писал: «Трудно горским народам приобрести успехи над оружием нашим и потому в хищничестве и разбоях заключают они молодечество и самую даже славу; добыча поощряет их, пленные в руках их лучший товар и легчайшее средство к обогащению. Вот истинная причина их набегов, а сила — единственный метод к обузданию» [9]. Если суммировать, то основное мнение дореволюционных российских историков сводилось к тому, что виновниками войны были племена Кавказа, которые из-за своей «хищной натуры» совершали набеги на российские территории, а действия России являлись превентивными и оборонительными.
После 1917 года акцент постепенно смещается на внутренний характер обществ на Кавказе. Так, М. Н. Покровский соотнес набеговую систему с уровнем обществен-
ного строя, считал набеги явлением обоюдным как с русской, так и с чеченской стороны и не зависящим от каких-либо психологических свойств того или иного народа. Он сравнивал чеченцев с тацитовскими германцами и рассматривал набеги лишь как источник дохода [10, с. 201]. Сторонником концепции набегов в свете генезис-ных процессов феодализма является Е. Н. Кушева, которая считает их одним из способов обогащения родовой знати [11, с. 183]. А. В. Фадеев называл причинами набегов примитивность земледельческих культур, экстенсивный характер скотоводства и малоземелье [8, с. 289, 294]. Начиная с 1980-х годов М. М. Блиев развивает свою концепцию о «жизнеобеспечивающей» сущности набегов. Высказанная М. М. Блие-вым концепция войны как пика набеговой системы горцев была впервые опубликована в одном из ведущих исторических журналов страны в 1983 г. Впоследствии она получила свое дальнейшее развитие в совместной монографии двух крупных кавказоведов — М. М. Блиева и В. В. Дегоева «Кавказская война» (1817-1864), написанной в 1990-х годах [12]. Таким образом, на рубеже XX и XXI веков набеги горцев Кавказа рассматриваются как явление, связанное с особенностями экономики горцев и стадиальности горских общественных структур. Xотя и сегодня некоторые исследователи стремятся отчасти объяснить набеги ментальностью и обычаями горцев. Так, Я. А. Гордин пишет, что набеги составляли чрезвычайно важную сторону не только экономической, но и психологической части горского быта [13, с. 26].
С 1970-х годов в историографии народов Кавказа все больше находит поддержку тезис о набегах как «антиколониальной борьбе горцев» [14]. Эта концепция исторической мысли отражается в трудах Ш. Б. Ахмадова, В. Г. Гаджиева, X. X. Рамазанова и ряда других исследователей. Ими борьба горцев против Российской империи трактуется как общенародная, освободительная, антифеодальная и антиколониальная, в которой эффективно использовалась набеговая система. X. X. Рамазанов в статье «Колониальная политика на Северо-Восточном Кавказе» подвергает резкой критике работы М. М. Блиева за то, что тот отрицает колониальный гнет на горном Кавказе, чтобы обосновать свою версию о набеговом хозяйстве горцев. Действия же царских войск выдаются за вынужденные меры самозащиты и обороны от набегов горцев. X. X. Рамазанов считает, что политика царизма на Кавказе имела ярко выраженный колониальный характер, способствовала ухудшению положения подавляющего большинства населения и послужила одной из главных причин возникновения движения горцев [15, с. 30-31]. В. Г. Гаджиев в статье «Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX в.» также пишет об освободительном, антифеодальном и антицарском характере многолетней борьбы на Северном Кавказе. «Авторы, представляющие Северо-Восточный Кавказ краем господства родоплеменных отношений, хотят они того или нет, ставят население этих районов в ложное положение. Представляют население этого региона народами, не готовыми и не способными к самостоятельным действиям политического характера. Именно на этой, с позволения сказать, теоретической основе и зиждется версия о грабительских набегах горцев, из которого будто бы и выросло движение горцев Дагестана и Чечни 20-50 гг. XIX в.» [16, с. 19].
Историографы отмечают, что труды Ш. Б. Ахмадова, В. Г. Гаджиева, X. X. Рамазанова занимают достойное место в изучении истории Северного Кавказа. Их сильной стороной является использование документальной и фактологической базы в освещении данного вопроса и более углубленное исследование последствий и тенденций
вооруженных столкновений и конфликтов, оставивших неизгладимый след в истории Северного Кавказа. Обращается внимание на недостаточно аргументированную критику взглядов М. М. Блиева и В. В. Дегоева, ее публичность [17, с. 175]. Высказывается мнение, что сторонники подхода о набегах как антиколониальной борьбе горцев не принимают во внимание главной причины этого явления (которое было и у других народов) — дальнейшего развития земледелия и скотоводства, требовавших новых земель, пастбищ, рабочих рук. Они не учитывают, что набеги начали совершаться задолго до присоединения Кавказа к России, о чем писали в XV-XVIII веках западноевропейские путешественники Д. Интериано, Э. Кэмпфер, Арби де Мотрэ, И. Гербер, К. Главани, Ю. Клапрот и другие, побывавшие на Кавказе.
Мы рассмотрели некоторые тенденции современного кавказоведения и причины, породившие эти тенденции исторической некрофилии. В ссоре настоящего с прошлым мы утрачиваем будущее. Таково было убеждение Уинстона Черчилля, и с ним нельзя не согласиться. Чем скорее перестанут сторонники различных идей заниматься исторической некрофилией, тем лучше для всех. В связи с этим хочется напомнить, что есть пласт кавказоведения, который можно назвать фундаментальным и неподверженным политической, идеологической и этнонациональной конъюнктуре. Его истоки уходят в XVIII век, когда появились первые русские этнографические описания народов Кавказа. Подробно этот вопрос освещен советским ученым-этнографом М. О. Косвеном [18]. Российская и советская наука заложила прочные основы научного кавказоведения, выдвинув ряд выдающихся ученых. Если говорить о кавказоведении историческом, его позитивные достижения суммарно изложены в двухтомном коллективном труде «История народов Северного Кавказа». Следует заметить, что российское и советское кавказоведение играло роль инструмента сближения народов Кавказа и интеграционных процессов. Бесспорно, прав кабардинский историк X. Г. Тхагапсоев, когда пишет: «Одна из главных задач кавказоведения — научно обоснованные методы, позволяющие противостоять разрушительным процессам» [19]. Об этом необходимо помнить каждому, кто становится причастным к этому направлению в науке.
Литература
1. Тлисова Ф. «Кавказский бумеранг» президента Путина // Дарьял. Дайджест. 2012. № 6. [Электронный ресурс]. URL: http://www.darial- nline.ru/2012_6/daijest.shtml (дата обращения: 15.10.2013).
2. Сиверцева Т. Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., 1997.
3. Тойнби А. Постижение истории. М., 1996.
4. Линец С. И. Северный Кавказ накануне и в период немецко-фашистской оккупации: состояние и особенности развития. Ростов н/Д., 2003.
5. Гегель Г. В. Работы разных лет. М., 1970.
6. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб., 1995.
7. Романовский Д. И. Кавказ и Кавказская война. Публичные лекции, читанные в зале Пассажа в 1860 г. СПб., 1860.
8. Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2003.
9. Кавказская война: система набегов на Северном Кавказе. История покорения Кавказа Ермоловым. URL: http://skavkaz.info/history/ermolov_voina (дата обращения: 12.10.2013).
10. Покровский М. Н. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2000. С. 201.
11. Кушева Е. И. О некоторых особенностях генезиса феодализма у народов Северного Кавказа // Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. М., 1963. С. 183.
12. Блиев М. М., Дегоев В. В. Кавказская война. М., 1994.
13. Гордин Я. А. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000.
14. Ахмадов Ш. Б. Об истоках антифеодального движения горцев в Чечне в конце XVIII в.: статьи и материалы по истории Чечено-Ингушетии. Грозный, 1974. Т. IX, вып. III.
15. Народно-освободительное движение горцев Дагестана и Чечни в 20-50-х годах XIX в. Махачкала, 1994.
16. Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX в. / сост. В. Г. Гаджиев, Х. Х. Рама-занов. Махачкала, 1959.
17. Воропаев В. Из истории колонизации Северного Кавказа: вопросы историографии // Власть. 2010. № 8. С. 175.
18. Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. М., 1961.
19. Тхагапсоев Х. Г. Постижение Кавказа: новые ракурсы // Научная мысль Кавказа. 2003. № 2.
Статья поступила в редакцию 10 сентября 2013 г.
