CC BY
322
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 2. 2007. Вып. 3
В. В. Лапин
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ РАМКИ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ В КОНТЕКСТЕ ЕЕ ИСТОРИОГРАФИИ
В основе современных дискуссий о характере Кавказской войны лежит вопрос: что стало главной причиной такого масштабного конфликта - продвижение России на Кавказ или реалии самого этого региона (военная активность горцев)1. Очевидное наличие обеих вышеуказанных составляющих открывает возможность создания множества версий - от неоимперской до ультранационалистической. Подобная поляризация рабочих гипотез сама по себе оказывает влияние на исследовательскую оптику. Объяснение природы Кавказской войны затрудняется и тем обстоятельством, что до сих пор нет ее научно обоснованных хронологических рамок2.
В дореволюционных энциклопедических изданиях бытовало выражение «Кавказские войны», а расширение пределов России на пространстве между Черным и Каспийским морем рассматривалось как единый процесс3. Это соответствовало официальному взгляду на включение Северного Кавказа и Закавказья в состав империи. Об этом свидетельствовала экспозиция Кавказского военно-исторического музея - «Храма славы» в Тифлисе, где покорение Дагестана, Чечни и Черкесии не отделялось от русско-персидских и русско-турецких войн. Более того, имелся особый стенд, посвященный походам 1860-1880-х годов в Среднюю Азию. Картинная галерея музея начиналась полотном Ф.Рубо «Вступление императора Петра Великого в Тарки 13 июня 1722 года», а заканчивалась работой того же автора «Бой на реке Кушке». Художественное представление завоевания собственно Кавказа завершалось картиной «Штурм Карса в ночь на 6 ноября 1877 года»4.
Выражение «Кавказская война» появилось в научном и общественном лексиконе только в 1860-е годы, тогда как ранее использовались выражения «покорение», «завоевание», «умиротворение», «установление владычества русских на Кавказе». Русские авторы исторических сочинений и мемуаристы называли действия горцев «восстаниями», «мятежами», «нашествиями», а собственные военные акции - «походами», «экспедициями», «действиями»5.
В советское время Кавказская война оказалась помещенной в более тесные рамки: от 1816-1817 гг. (основание крепости Грозной или назначения А.П. Ермолова главнокомандующим) до пленения Шамиля в 1859 г. на Восточном Кавказе и прекращения организованного сопротивления племен Западного Кавказа в 1864 г. Так этот конфликт представлен во всех без исключения современных школьных учебниках. Только П.И, Зырянов счел нужным отметить условность этой датировки6. Большинство исследователей без колебаний принимают в настоящее время эту ставшую уже традиционной хронологию того, что называют Кавказской войной. Так, М.М. Идрисов считает 1817 год временем «активизации военно-колонизаторской политики царского самодержавия», а 1859 - последним для «народно-освободительного движения горцев Дагестана и Чечни»7 . Ш. Б. Ахмадов вывел данное событие из рамок Кавказской войны, хотя и признал регулярный характер столкновений русских с горцами во второй половине XVIII в.8
© В.В. Л алии, 2007
Есть взаимосвязь определения «Кавказская война» и рамок, в которые это явление помещается. В данном смысле показательна позиция О.В. Матвеева, разделяющего мнение М.М. Блиева и В.В. Дегоева о том, что «Кавказская война своим происхождением обязана тем однотипным общественным организациям, которые локализовались в сходных эколого-географических нишах Кавказа»9. Однако «под Кавказской войной на Северо-Западном Кавказе, - пишет он, - мы понимаем вооруженное утверждение здесь в 1830-1864 гг. военно-административного аппарата Российской империи, которое наряду с вмешательством в западнокавказские дела Турции, европейских держав и наибов Шамиля активизировало внутренние социально-политические процессы в среде адыгского общества, выражавшиеся в закреплении феодального уклада и попытках консолидации черкесов, а также в развитии очень сложной по целям и составу участников борьбы за независимость». О.В. Матвеев предлагает называть Кавказской войной «масштабное историческое явление, происходившее в 1830-х - 1860-х гг. в Чечне, Дагестане и на Северо-Западном Кавказе»10. Такие определения и такие хронологические рамки не мешают автору признать, что «присутствие России на Северо-Западном Кавказе, уходящее в глубь веков, во второй половине XVIII в. стало создавать препятствия на традиционных набеговых маршрутах и порождало новые соблазны в виде русских поселений Кавказской линии»11.
Западные историки также не подвергли сомнению установившуюся схему, поскольку она подтверждала положения об агрессивности России. Включение же в рамки Кавказской войны XVIII века автоматически заостряло вопрос о роли горских набегов в развязывании конфликта. Кроме того, трудно говорить о существовании оригинальной зарубежной концепции истории включения Кавказа в состав Российской империи. Для двух монографий «обобщающего» характера, являющихся до сих пор единственными в списке иностранной литературы по Кавказской войне12, по справедливой оценке М.М. Блиева, характерна увлеченность «русофобистскими обыкновениями и кавказской экзотикой»13.
Начало вмешательства России в дела на Северном Кавказе восходит еще к середине XVI века, когда царские войска периодически помогали своим союзникам-кабардинцам в междоусобицах и борьбе с крымскими татарами. В 1588 г. в устье Терека была основана крепость Терки, в 1594 и 1605 гг. русские рати дважды вторгались в северный Дагестан и дважды уничтожались кумыками при отступлении. Во время Русско-турецкой войны 1711 г. татары, ногайцы и черкесы разорили земли вокруг Пензы и Саратова, повторив набег в 1717 г. Ответным шагом стало строительство в 1715-1720 гг. оборонительных линий (Царицынская, Моздокская), а также карательные экспедиции. До некоторой степени прикрытием южных русских уездов служили калмыки, кочевавшие в междуречье Волги и Дона и враждовавшие с племенами Предкавказья14. В Персидском походе 1722-1723 гг. войска Петра I имели несколько сражений с дагестанскими ополчениями. С начала 1730-х годов регулярно происходили стычки на линии русских укреплений по Тереку и Кубани, стороны периодически обменивались более серьезными ударами.15
Русское командование пыталось решить проблему набегов мирными соглашениями и карательными экспедициями. Соглашения не выполнялись, а походы за Терек и разорение аулов только увеличивали число жертв с обеих сторон. В 1732 г. отряд полковника Коха сжег аул чечен, но был разбит на обратном пути. В 1758 г. Военная коллегия приказала «наказать» чеченцев за набеги, рассчитывая погромом приграничных аулов устрашить горцев. Заметного результата получить не удалось: нападения продолжались, равно как и карательные экспедиции, особенно масштабные в 1769 и 1783 гг. В 1775 г. в плену у горцев умер известный ученый С.Г. Гмелин. За это по личному распоряжению Екатерины II были
опустошены владения Кайтагского уцмия в Дагестане. В 1785 г. при попытке захватить шейха Мансура, объявившего русским священную войну, в лесном бою чеченцы вырезали четыре батальона полковника Пьери. В 1783 г. войска под командованием A.B. Суворова с особой, даже по местным меркам, жестокостью разорили иогайские кочевья на Кубани. В 1789 и 1791 гг. корпуса генерала Бибикова и генерала Гудовича при движении к турецкой крепости Анапа подвергалась постоянным нападениям со стороны черкесов.
До начала 1770-х годов русские и кабардинцы являлись естественными союзниками, но после ликвидации Крымского ханства отношения испортились. Последовала череда столкновений, особенно мощных в 1774, 1778-1779, 1785, 1794-1795, 1804, 1810 и 1822 гг. Немало было пролито осетинской крови в XVIII - начале XIX в., поскольку Россия была заинтересована в установлении контроля над трассой будущей Военно-грузинской дороги. В 1800 г. соединенный русско-грузинский отряд разгромил нар. Иори войско дагестанского правителя Омар-хана, намеревавшегося вторгнуться в Кахетию, а в 1803 г. после нескольких ожесточенных боев была покорена Джарская область (населенный лезгинами южный склон Кавказского хребта). В 1811 г. многотысячное ополчение аварцев, лакцев и табасаранцев взяло верх на р. Самур над отрядом генерала Гурьева, но затем потерпело поражение у г. Куба. С 1801 г., когда русские войска взяли на себя обеспечение безопасности Грузии и до установления спокойствия в Дагестане в конце 1850-х годов, местом постоянной напряженности была Лезгинская линия, прикрывавшая Кахетию от горских набегов.
Восточный Кавказ считался покоренным в 1859 г. после пленения Шамиля, но отряды непримиримых в Чечне возглавил Байсангур, захваченный и казненный по решению военно-полевого суда только в 1861 г. В 1863 гг. вспыхнуло восстание лезгин, тысячи горцев заняли выжидательную позицию и только стойкость гарнизона крепости Белоканы спасла край от массового кровопролития, так как в случае падения этого пункта массовое восстание было бы неминуемо. В 1864 и 1865 гг. в районе аулов Шали и Харачой при подавлении восстания сторонников движения «Зикр» пришлось применять артиллерию. В 1866 г. войска двинулись в Абхазию, хотя официально датой ее присоединения считается 1810 г., когда русский флаг был поднят над Сухумом. В нагорном Дагестане отдельные аулы продолжали сопротивляться до 1872 г. В Дагестанской и Терской областях во время восстания 1877-1878 гг. потери Кавказской армии составили более 2000 чел. убитыми и ранеными, что вдвое превышало среднегодовые потери «жарких» 1830-х годов16.
На фоне этого событийного ряда помещение Кавказской войны в промежуток между 1817 и 1864 гг. вызывает ряд вопросов. Как приморские районы Дагестана вошли в состав империи в 1722 г. и насколько мирная там была обстановка до 1743 г., когда русские ушли за Терек? Чем различались горские набеги и ответные карательные операции русских в первой трети XVIII в. и сто лет спустя? В чем принципиальная разница между восстаниями дагестанцев в 1830 г., 1863 и в 1877-1878 гг.? Почему в Кавказскую войну не включена кровавая эпопея покорения Кабарды и Осетии? Как расценивать участие жителей Западного Кавказа в действиях турецких корпусов во время войн 1768-1774 и 1787-1791 гг.? Чем основание крепостей Кизляр, Моздок, Владикавказ или Нальчик отличается от основания Грозной? Куда отнести сражения с горцами в Восточной Грузии и в Дагестане в 1796-1812 гг.?
В какой-то мере традиционная хронология оправдана тем, что наиболее упорное сопротивление русским войскам действительно было оказано в Чечне и Дагестане с 1830 по 1859 г. Однако и в этом случае резонным остается вопрос о правомерности
отнесения начала Кавказской войны к 1817 г. Названная дата является рубежом, но только в том смысле, что в это время на практике проявилось осознание правительством масштабности горской проблемы. В Петербурге поняли, хотя и не до конца, что для завоевания края, отделявшего Закавказье от остальной страны, нужно усилить тамошнюю армейскую группировку и поставить во главе ее авторитетного военачальника.
Войну, длившуюся уже целое столетие, назвали наконец своим именем, что имело важные последствия для создания ее схемы, поскольку сложное явление сразу стали укладывать в многократно тиражированный формат, использовавшийся в военной историографии. Это вело также к концентрации внимания на противостояние двух сторон, тогда как внутренние противоречия оставались в тени в полном соответствии с пренебрежением, которое всегда питали военные историки к «тыловым» сюжетам. Включению боев на Кавказе в список «настоящих» войн способствовало то, что в 1820-е годы там стали более щедро раздавать чины и награды, назначение туда перестало быть синонимом опалы. После эпохи наполеоновских войн (вкупе с предшествовавшими столкновениями великих держав за пределами Старого света) действия за пределами Европы стали более тесно связываться с политической борьбой на континенте. Это обстоятельство внесло свою лепту в изменение отношения к войнам на азиатских окраинах, сразу повысило уровень общественного внимания к ним.
Особенностью исследовательской оптики Кавказской войны является крайняя односторонность освещения этого эпохального явления из-за того, что подавляющая масса источников - «российского» происхождения. Масштаб и характер внутреннего конфликта в горском социуме ХУ1П-Х1Х вв. оцениваются почти исключительно на «внешних» свидетельствах. Это обстоятельство повышает внимание к событийной истории, при написании которой невозможно обойтись без сюжета (пролог, завязка, кульминация, развязка, эпилог), а сюжет по определению ограничен во времени.
1817 год можно выделить как начало одного из этапов присоединения Кавказа. До того времени действия русских войск были «рефлекторными», вызванными набегами горцев. Теперь командование перешло к планомерным операциям (карательные и превентивные экспедиции, устройство крепостей в стратегически важных точках, экономическая блокада, прокладка просек и дорог, выселение горцев на равнину, основание казачьих станиц для закрепления российского «присутствия»). Эта дата оказалась приемлемой для дореволюционных историков, пораженных небывалой длительностью конфликта. Здесь примечательно то, что авторы книг, выходивших в 1860-1900-е годы, которые охотно связывали русско-турецкие войны с действиями горцев, уклонились от включения кровавых событий 1877-1878 гг. в Чечне и Дагестане в контекст тогдашнего столкновения двух империй. Присоединение Северного Кавказа к России представляло собой нескончаемую вереницу «мятежей» и «покорений». Кавычки в данном случае акцентируют внимание на условности того и другого понятия. Это не были вооруженные выступления подданных, которые после поражения мирились со своим положением и становились мирными обывателями. Крайняя пестрота и зыбкость этнополитической карты региона, отсутствие до средины 1840-х годов у русского правительства четких представлений о целях военных действий на Кавказе превратили их в некий процесс, казавшийся нескончаемым, и содержание официальных документов конца 1850 - начала 1870-х годов свидетельствует о нарастании осторожного оптимизма правительства по поводу «окончательного» покорения горцев, того самого покорения, о котором до того было подано столько торжественных рапортов.
Закреплению представлений о том, что война закончилась на Восточном и Западном Кавказе (соответственно в 1859 и 1864 гг.), способствовали важные официальные акты, занимавшие по своему характеру видное место в государственной символике. В 1860 г. серебряную медаль «За покорение Чечни и Дагестана» стали вручать участникам боев на Северо-Восточном Кавказе, а в 1864 г. - такую же, но с надписью «За покорение Западного Кавказа. 1859-1864» сражавшимся в Черкесии. Особый наградной крест (три варианта - золотой, серебряный и бронзовый) «За службу на Кавказе» украсил мундиры генералов, офицеров и солдат, воевавших на этой имперской окраине в 1859-1864 гг. О покорении Кабарды и Осетии, уже завершившихся к «эпохе Шамиля», наградная система умалчивает. Рубеж между миром и войной обозначался высочайшими грамотами и рескриптами, извещавшими подданных о долгожданной победе, а также щедрыми награждениями. Ордена самых высоких степеней получили военачальники разных рангов, в том числе и брат императора - великий князь Михаил Николаевич. Генерал Н.И. Евдокимов, успешно проводивший операции в 1860-1864 гг. в Черкесии, стал графом. На стене Спаса-на-Крови в Петербурге, среди памятных досок с указанием на деяния Александра II, одна сообщает о том, что именно в 1859 и 1864 гг. был умиротворен Кавказ.
Торопливость Петербурга с заявлением об умиротворении «мятежной» территории весной 1864 г. во многом объясняется огромным внутри- и внешнеполитическим значением данного события. В это время империя подавляла восстание на западной национальной окраине - в Польше, причем борьба с партизанами принимала затяжной характер. Кроме того, правительству в сложную эпоху проведения реформ требовались зримые доказательства своей состоятельности.
Во время русско-турецких войн XVIII в. горцы воспринимались как союзники османов, поскольку Кавказ был еще «завоевываемой» территорией. После того, как южные соседи уступили России земли, принадлежавшие им только номинально, конфликт с чеченцами, черкесами и дагестанцами стал для Петербурга внутригосударственным делом. Но это - юридическая сторона. Во всех столкновениях с Персией и Турцией в Закавказье основным противником армии России были разного рода иррегулярные формирования, составленные из местных жителей, с известной схожестью в одежде, вооружении и боевых приемах. Поскольку военнослужащие не делали особых различий между племенами и народами, войны в Закавказье не могли не создавать ощущения нескончаемости конфликта.
Складывание имамата в Чечне и Дагестане позволило русскому командованию найти ранее не существовавшую точку приложения силы. В начале 1830-х годов конфликт стал обретать понятный и более привычный для европейцев формат. Во главе противоборствующей стороны встал Шамиль, которого в Петербурге и Тифлисе признавали политическим деятелем, хотя и продолжали использовать уничижительные выражения при его упоминании. Вызов, брошенный России имамом, резко возросшая интенсивность и ожесточенность столкновений в 1830-1840-е годы способствовали концентрации внимания общества и историков именно на этом периоде. Фигура Шамиля, по своим масштабам достойная приставки «Великий», дала название целой эпохе, сразу отодвинувшей в тень все предшествовавшие ей столкновения между русскими и горцами. Бесчисленные мелкие стычки не укладывались в парадигму «событийной» традиционной военной историографии. В 1820-1850 -е годы на Северном Кавказе происходило больше масштабных столкновений, которые и стали канвой для написания истории войны в ее нынешних общепринятых рамках.
Большое значение для установления нижней временной границы имеет «ермолов-ский миф», признание этого генерала «покорителем Кавказа» несмотря на то, что для достижения этой самой «покорности» потребовалось воевать еще несколько десятилетий после его отхода от дел. Превращение А.П. Ермолова в своеобразный брэнд Кавказской войны было одновременно и причиной и следствием складывания общей событийной схемы, неотъемлемой частью которой является анализируемая хронология. В общих чертах эта схема выглядит следующим образом: популярный герой Отечественной войны 1812 г. предложил план действий на Северном Кавказе, суть которого заключалась в постепенном продвижении в глубь горской территории укрепленных линий и прочного закрепления за Россией однажды занятой местности. Главными средствами достижения успеха, наряду с молниеносными ударами, называлась рубка леса, мешавшего регулярной армии, прокладка дорог и экономическая блокада «немирных» аулов. В 1817-1820 гг. удалось покорить Чечню и Дагестан, но затем преемники Ермолова изменили этой стратегии, следствием чего стала полоса неудач, из которой удалось выйти только при А.И. Барятинском в конце 1850-х годов, когда вернулись к «ермоловским» методам ведения войны.
На самом деле никаких радикальных отличий в стратегии Ермолова и главнокомандующих 1830-1840-х годов не было. После нескольких поражений горцы Восточного Кавказа объявили о своей покорности, но это была всего лишь форма заключения перемирия. Авторы, эксплуатировавшие легенду о «замирении» края при Ермолове, игнорируют то обстоятельство, что уже в 1823-1825 гг. Дагестан и Чечня фактически дезавуировали прежние соглашения. Черкесы в 1817-1826 гг. вообще не помышляли о признании царской власти, поскольку считали своим покровителем турецкого султана. В формировании данного мифа проявилась коллективная память Отдельного Кавказского Корпуса о тех временах, когда их походы заканчивались «покорением» горцев. В эпоху Шамиля генералам пришлось решать задачи, скорее всего, непосильные и для героя, попавшего в опалу при Николае I. Характерная для дореволюционной историографии связь между либеральными эпохами Александра I и Александра II проявилась в том, что А.И. Барятинский был представлен «наследником» Ермолова. Остальные главнокомандующие от И.Ф. Паскевича до H.H. Муравьева пали жертвой негативного отношения к царствованию Николая I17. Эта схема создавалась тогда, когда в горах звучали выстрелы мюридов Шамиля. Первым ее сформулировал А.Юров - один из пионеров изучения покорения Дагестана18.
Так представлена история войны в путеводителе по Тифлисскому военно-историческому музею19. Так писали (и закрепляли тем самым в коллективной памяти) авторы многочисленных полковых историй. Такова она и в «классических» трудах дореволюционных ученых, и в современных школьных учебниках20.
Признание этой схемы снимает все вопросы о правомерности хронологических рамок - от Ермолова до Барятинского. «В деле покорения Кавказа ермоловская система была единственно верной системой, и жестоко платились те начальники, которые от нее отступали. Самое покорение Восточного Кавказа совершилось только тогда, когда граф Воронцов, а за ним князь Барятинский возвратились к той же ермоловской системе»21. Эти слова путеводителя по Тифлисскому военно-историческому музею - предельно сжатая военно-историографическая схема, благополучно живущая по сей день. Но эта схема не могла появиться в одночасье, тем более, что сам Ермолов не имел опыта боев в Азии к 1817 г. Следовательно, уже был период накопления негативного опыта, использованного этим прославленным генералом. Подразумевается, что война шла достаточно
долго, чтобы прочие стратегические установки доказали свою несостоятельность, однако вышеуказанные авторы стараются не замечать этого очевидного противоречия,
Схема «Ермолов-Барятинский» позволяла историкам имперского направления объяснить, почему Россия с таким трудом выполняла свою цивилизаторскую миссию на Востоке. В отношении покорения Кавказа (такое выражение имело наибольшее хождение в XIX - начале XX в.) отечественная историография того времени проявляла идейную монолитность. Бесспорность тезиса о превосходстве западной цивилизации исключала сколько-нибудь основательный анализ конфликта и тем более признание за противником роли активного действующего лица. Допускались лишь упоминания об его фанатизме и тяжелых природных условиях края. Признание Ермолова победителем позволяло объявлять Чечню и Дагестан российской территорией, а ее жителей мятежниками, нарушившими ранее данную присягу, а не «равноправной» воюющей стороной.
Огромное значение для формирования образа Кавказа и вообще представлений о том, что там происходило, имело творчество отечественных литераторов. В произведениях A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Бестужева-Марлинского, JI.H, Толстого представлен край 1820-1840-х годов, что создавало благоприятную психологическую атмосферу для принятия этих временных рамок.
Советская, а затем и российская историография унаследовала от дореволюционной историографии схему, по которой за отправной пункт приняли не ее действительное начало, а официальное признание войной того, что уже почти столетие происходило на Северном Кавказе. Общее для дореволюционной и советской историографии объяснение длительности войны бездарностью царских генералов само по себе требовало каких-то временных рамок, поскольку приходилось увязывать этот тезис с победами в наполеоновских и русско-турецких войнах XVIII-XIX вв. Неоспоримым фактом является то, что все этнополитиче-ские структуры этого региона были поглощены Российской империей силой оружия или угрозой его применения. Однако признание этого вступало в непримиримое противоречие с тезисом о добровольном вхождении народов в многонациональное государство. Долгое и кровавое покорение Чечни, Дагестана и Черкесии никак не состыковывалось с этим тезисом и потому требовало выделения в особый конструкт.
В.В. Дегоев убедительно доказал, что в основе советского периода изучения Кавказской войны лежало тасование «антиколониального» и «антифеодального» акцентов22. Поскольку колониализм у отечественных историков 1930-1980-х годов являлся спутником капитализма, то определения начала колониальной войны очень далеко от рубежа «буржуазной» эпохи, наступившей, по мнению тех же историков, после отмены крепостного права, были неоправданны. «Национально-освободительное движение» являлось ответом на агрессию, а так удобнее всего было квалифицировать действия Ермолова. Забвение более ранних столкновений позволяло оставлять без внимания набеги, упоминание о которых непозволительно усложняло схему, не перегруженную реалиями и потому довольно стройную.
В 1930-1950-е годы на процесс складывания идеологических рамок, в которые должны были укладываться все без исключения историографические конструкции, особое влияние оказывали высказывания классиков марксизма. Внимание же последних концентрировалось не эпохе Шамиля. Это во многом объясняется тем, что в работах К. Маркса и Ф. Энгельса движение горцев выглядело частью мирового революционного процесса, а эпоха Шамиля совпадала с европейскими политическими потрясениями 1830-1840-х годов и с «кризисом крепостничества» перед реформой 1861 г. Понятно,
что советские историки сразу оказывались в уязвимом, а «при Сталине» и в опасном положении при попытках «расширить» горизонт исследования за пределы, отмеченные в трудах «классиков».
Так, Н.И, Покровский, связанный идеологическими и методологическими установками, рискуя жизнью в прямом смысле этого слова, сумел уйти от принятых тогда штампов, рискнул поставить некоторые из них под сомнение. Он признавал большое значение военно-стратегического фактора в развитии событий, осторожно говорил об экономической составляющей российской экспансии, не избегал упоминаний о набегах горцев, о жестокости, проявляемой обеими сторонами, и даже решался показать, что ряд выступлений горцев нельзя однозначно определить как антиколониальные или антифеодальные23. У нас нет возможности установить «редакционную» историю его многострадальной книги «Кавказские войны и имамат Шамиля», завершенной в 1940 г. и опубликованной только 60 лет спустя. Однако правомерным является предположение, что отказ автора этой новаторской работы от того, чтобы ставить знак равенства между Кавказской войной и эпохой Шамиля, был одной из причин «торможения» ее выхода в свет.
В отечественной историографии приверженность широкой трактовке понятия «Кавказские войны» сохранялась до 1960-х годов. В Советской исторической энциклопедии Кавказскими войнами названы боевые действия ХУ1Н-Х1Х вв., «связанные с завоеванием Кавказа русским царизмом», а также «подавление царизмом ряда антифеодальных движений кавказских народов, вооруженное вмешательство России в феодальные междоусобицы на Кавказе, войны России с претендовавшими на Кавказ Ираном и Турцией». При этом была особо выделена «собственно Кавказская война» 1817-1864 гг.24
В 1973 г. Большая Советская Энциклопедия ограничила Кавказскую войну (а не Кавказские войны, как это называлось ранее) 1817-1864 гг., а географически Чечней, Горным Дагестаном и Северо-Западным Кавказом25. Это усилило позиции тех, кто делал акцент на ее национально-освободительном характере, поскольку вторжения русских войск на территорию Чечни и Дагестана, устройство там опорных пунктов имперской власти безусловно затмевают набеговую составляющую конфликта, которая была самой главной в XVIII - начале XIX столетия. Данное обстоятельство явно играет не последнюю роль в том, что большинство современных историков из северокавказских республик настойчиво придерживаются традиционных хронологических рамок: в 1817-1864 гг. агрессором несомненно выглядит российская сторона, тогда как в «доермоловский» период это не столь очевидно.
Связь хронологических рамок с исследовательской оптикой несомненна. В 1983 г. М.М. Блиев опубликовал статью, которая стала смелым шагом за рамки «антиколониально-антифеодальной концепции26. Он предлагал обратить внимание на внутренние механизмы конфликта, отказаться от однопланового подхода к изучению Кавказской войны как противостояния России и народов Северного Кавказа. Он также поставил под вопрос обоснованность традиционных хронологических рамок: «Уже в XVIII веке политика России, постепенно лишавшая горцев традиционных объектов экспансии, приходила в столкновение с интересами организаторов и участников набегов»27. В монографии М.М. Блиева, вышедшей в 2004 г., война однозначно объявляется порождением процессов, протекавших в недрах самого горского общества28. Автор при этом не замыкается в традиционных и тем не менее очень сомнительных хронологических границах.
В.В. Дегоев в основательном историографическом исследовании пишет: «Несмотря на порой существенные расхождения в идеологических и научных оценках, советская
и пост-советская историография Кавказской войны развивалась и развивается в рамках марксистской теории, хотя есть различия в степени глубины и профессионализма в ее осмыслении...»29. Того же мнения придерживается и М.М. Блиев30. Эта приверженность большинства отечественных ученых прежней парадигме во многом способствует живучести когда-то произвольно установленных временных рамок. Даже в новаторской книге Я.А. Гордина, посвященной реализации на Кавказе имперской идеи, в целом сохраняется «ермоловская» схема, а вместе с ней и периодизация завоевания этой имперской окраины. Правда, начало этого процесса автор относит ко времени, когда главнокомандующим там был П.Д. Цицианов, т. е. к 1802-1806 гг.31
Уязвима традиционная схема Кавказской войны и в случае анализа ее с позиций военно-исторической антропологии. Крах европейских стратегических принципов и тактических приемов, отказ от «цивилизованных» обычаев ведения боевых действий, превращение Отдельного Кавказского Корпуса в некий субэтнос, выполнение регулярной армией некорректной задачи «умиротворения» - учет всех этих и ряда других реалий ставит под сомнение правомерность подхода к процессу «покорения» Чечни, Черкесии и Дагестана с мерками военной историографии, сформировавшейся при изучении столкновений европейских государств.
В дореволюционной России военно-антропологический подход был немыслим, поскольку предполагал отступления от большого числа существовавших тогда представлений об историческом сочинении. В советской историографии вероятность появления работы, написанной в таком ракурсе, также была предельно мала. Во-первых, для этого требовался запрещенный выход за «национально-освободительные» и «антифеодальные» рамки. Во-вторых, тому препятствовал и традиционный «военно-полевой уклон» и тенденция к военной биографике в отечественной историографии32. Проблемным блокам «армия и государство», «армия и общество» и сегодня уделяется немного внимания российскими учеными. Несмотря на то, что в последнее десятилетие появился ряд ценных исследований в этой области, до сих пор нет работ, равных по уровню книгам Д. Байрау и Д. Кипа33.
В настоящее время изучение военной субкультуры в различных аспектах стало одним из быстро развивающихся направлений в отечественной историографии, но при этом наблюдается явный «хронологический» крен в сторону XX столетия34. Если же обратиться к литературе о трех десятках войн Российской империи XVIII - начала XX в., то только в пяти случаях описание событий выходит за рамки «военно-полевой» парадигмы, для которой характерно повышенное внимание к политическим и дипломатическим интригам, маршам и сражениям, героизму солдат и офицеров. В таком «особом» положении находится Северная война, поскольку эпоха Петра Великого всегда занимала почетное место в тематике отечественных исследователей. Отечественная война 1812 г., Крымская война, Русско-японская и первая мировая связывались с дворянским, народническим и пролетарским этапом революционного движения. Участию России именно в войнах на ее западных рубежах уделялось основное внимание по причине безусловной «европейской» ориентации отечественной интеллектуальной элиты, к которой принадлежало большинство военных историков.
Таким образом, на установление нынешних хронологических рамок оказали воздействие не только «прямые», но и косвенные обстоятельства развития отечественной историографии. Ограничение Кавказской войны 1817-1864 гг. является продуктом причудливого сплава тезисов дореволюционной имперской и советской историографии. Это ограничение помогало уместить присоединение Кавказа и Закавказья к России
в «антифеодально-антиколониальную» парадигму, связать исторические реалии с концепцией добровольного вхождения народов в состав России. Кроме того, так достигалась хронологическая совместимость событий на Кавказе с «общей» борьбой населения многонациональной России против крепостнической эксплуатации.
На хронологию оказал существенное влияние и ряд имманентных свойств самой исторической науки (зависимость исследовательской оптики от методики работы, от характера источников, прочности традиций и т. д.). Вопросы о начале и конце войны в настоящее время приобретают особое значение в связи с острой актуализацией истории Кавказа вообще и периода его присоединения к России в особенности, поскольку от ответа на них зависит устойчивость той или иной предельно политизированной точки зрения на этот предмет. Отказ от ныне существующих хронологических рамок или по крайней мере их существенная коррекция способствуют более разностороннему подходу к изучению Кавказской войны. Прежде всего продуктивным выглядит уклонение от изучения этого конфликта в политическом формате, поскольку явление (событие) такой продолжительности по определению не может иметь политического характера.
Расширение границ Кавказской войны от Персидского похода Петра Великого (1722) до последнего крупного восстания в Чечне и Дагестане (1877) автоматически лишает смысла определения ее «типа», поскольку в такой временной отрезок вмещаются и колониальная экспансия, и реализация имперской идеи, и национально-освободительные движения, и цивилизационный конфликт, и феодально-этнические междоусобицы, и религиозная война. Кроме того, здесь без труда можно найти проявления геополитической борьбы России, Турции, Великобритании и Франции, феномен «погони за границей», когда присоединение какой-то территории требует установления контроля над прилегающими к ней землями.
Поиск «наиболее верного» определения для «всей» Кавказской войны не выглядит продуктивным, поскольку она сама - конструкт, рожденный историками. Гораздо больше перспектив обещает анализ реалий включения Кавказа и Закавказья в состав Российской империи - роль вооруженных сил в разжигании и пролонгации конфликта, место казачества в военных и этнополитических процессах в данном регионе, трансформация горского общества под воздействием мощного внешнего вызова. При этом исследованиям по названным направлениям, равно как и по другим, не будут препятствовать сомнительные хронологические рамки.
1 Дегоев В.В. Проблема Кавказской войны XIX в.: историографические итоги // Сб. русского исторического об-ва. М., 2000. №2 (150). С. 243.
2 Виноградов Б.В. Специфика российской политики на Северном Кавказе в 1783-1816 гт. Славянск-на-Кубани. 2005. С. 5; Матвеев О.В. К проблеме терминологии и периодизации Кавказской воны на Северо-Западном Кавказе // Кавказская война. Уроки истории и современность. Краснодар. 1995. С. 132-144.
3 Подробнеехм.: Лапин В.В. К вопросу о хронологических рамках и типологии Кавказской войны ХУШ-ХГХ вв. // Страницы Российской истории. Проблемы. События. Люди. Сб. ст. в честь Б.В. Ананьича. СПб., 2003. С. 97-98.
4 Эсадзе Б.С. Боевые подвиги Кавказских войск. Альбом картинной галереи Кавказского Военно-исторического музея. Тифлис, 1899; Путеводитель по Кавказскому военно-историческому музею. Изд. 4-е. Тифлис, 1913.
5 Баратов. Нашествие скопищ Шамиля на Кахетию в 1854 году // Кавказский сб. 1876. Т. 1; Белевич К. Несколько картин из Кавказской войны и нравов горцев. СПб., 1910; Бенкендорф К.К. Воспоминания гр. К.К. Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 г. // Русская старина. Т. 145. 1911; Волконский Н.А. Лезгинская экспедиция
в Дидойское общество в 1857 году // Кавказский сб. Т. 2; Волконский H.A. Окончательное покорение Восточного Кавказа (1859-й год) // Там же. Т. 4.
6 Зырянов П.И. История России. XIX век. М. 2002. С. 82
7 Вачагаев М.М. Чечня в годы Кавказской войны. (1816-1859). М., 1995; Ибрагимова З.Х. Чечня после Кавказской войны (1863-1875 гг.). М., 2000; Идрисов М.М. Влияние движения горцев Дагестана и Чечни в 20-50-х годах XIX века на развитие антиколониальной и антифеодальной борьбы на Кавказе. Махачкала, 1993. С. 1-2; Панеш АД. Мюридизм и народно-освободительное движение адыгов Северо-Западного Кавказа (1829-1864 гг.) М, 1994.
8 Ахмадов Ш.Б. Народно-освободительное движение горцев северного Кавказа под предводительством Мансура в 1785-1791 гг.Ростов-на-Дону, 1992.
9 Матвеев О.В. Кавказская война на Северо-Западном Кавказе и ее этнополитические и социокультурные последствия. Краснодар, 1996. С. 10
10 Там же. С. 20-21
11 Там же. С. 23
12 Baddlay J.F. The Russian conquest of the Caucasus. London, 1908; Гаммер M. Мусульманское сопротивление царизму: Шамиль и завоевание Чечни и Дагестана. М., 1998.
13 Блиев М.М. Россия и горцы Северного Кавказа на пути к цивилизации. М., 2004. С. 7
14 Лысцов В.П. Персидский поход Петра I. 1722-1723. М., 1951. С. 93-98.
15 РГВИА. Ф. 846. Д. 6186. Л. 115-117.
16 Гизетти АЛ. Сборник сведений о потерях Кавказских войск во время войн Кавказско-горской, персидских, турецких и в закаспийском крае. 1801-1885 гг. Тифлис, 1901. С. 127-130, 172-173.
" О феномене Ермолова подробнее си:. Лапин В.В. Ермолов - покоритель Кавказа. Размышления перед портретом // Отечественная история и историческая мысль в России XIX-XX вв. Сб. ст. к 75-летию А.Н. Цамутали. СПб., 2006. С. 439-444.
18 Юров А. 1843-й год на Кавказе // К. С. Т. 6. С. 2-4.
19 Путеводитель... С. 19.
20 Данилов A.A., Косулина Л.Г. История государства и народов России. XIX век. М., 2002. С. 97-98; Пашков Б.Г. История России XVIII-XIX века. М„ 2002. С. 179; БохановА.Н. История России. XIX век. М„ 2002. С. 91.
21 Путеводитель... С. 19.
22 Дегоев В.В. Проблема... С. 228.
23 Покровский Н.И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2000.
24СИЭ. М„ 1965. Т. 6. С. 759.
25 БСЭ. М„ 1973. Т. 11. С. 119.
26 Блиев М.М. Кавказская война: социальные истоки, сущность // История СССР. 1983. № 2. С. 54.
27 Там же. С. 57, 59.
28 Блиев М.М. Россия и горцы Северного Кавказа на пути к цивилизации. М., 2004. С. 795.
29 Дегоев В.В. Проблема... С. 243.
30 Блиев М.М. Россия и горцы... С. 7.
31 Гордин Я.А. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000.
32 Сенявская Е. С. Военно-историческая антропология как новая отрасль исторической науки // Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2002. М., 2002. С. 6-9.
33 Beyrau D. Militär und Gesellschaft im Vorrevolutionären Russland. Vien, 1984; KeepJ.L.H. Soldiers of the Tsar. Army and Society in Russia. 1462-1874. New York, 1985.
34 Сенявская E.C. Военно-историческая антропология... С. 9.
Статья принята к печати 5 мая 2007 г.
