CC BY
400Чеченцы в восстаниях и войнах ХУШ-Х1Х веков *
Алексей Кудрявцев
Вспыхнувшая в конце прошлого года война в Чечне вызвала у многих российских и зарубежных аналитиков естественные ассоциации с эпохой кавказских войн. Однако тут же раздались голоса “реалистов”, доказывавших неоправданность подобных аналогий: и военное соотношение сил, подчеркивали они, сегодня качественно иное, и нынешние горцы далеко уже не те, что их далекие предки, сражавшиеся под знаменами Шамиля...
Конечно, всякое сравнение, как известно, хромает, и с историческими параллелями следует обращаться весьма осторожно. Но все же для адекватной оценки предпосылок, хода и возможных последствий “чеченской войны” как для Чечни, так и для России экскурс в прошлое представляется не только оправданным, но и необходимым. Тем более, что речь идет о регионе, где история не только объективно (как “ткань” причинно-следственных связей), но и субъективно — в силу чрезвычайно развитой у северокавказских народов исторической памяти — оказывает заметное инерционное воздействие на современные события.
Настоящая статья не претендует на глубокое исследование богатого и неоднозначного исторического опыта “умиротворения мятежной Чечни” Российским государством. Автор ставил своей целью осветить лишь в общих чертах историю военного покорения Чечни. Хронологические рамки статьи охватывают XVIII и XIX столетия; за ее пределами остаются события, относящиеся уже к другой эпохе: антиденикинское выступление чеченцев в 1918—1919 годах, а также ряд антисоветских восстаний 20-40-х годов.
Первые экспедиции
Во времена Петра I русская армия совершает первые походы в земли чеченцев; кстати, именно в начале XVIII века в российских источниках за ними закрепляется это название — по имени селения Чечен-аул (ныне пригород Грозного). Данные походы, вписываясь в общую стратегию начавшегося активного продвижения Российского государства на Кавказ, не преследуют, однако, цели присоединения Чечни к России: речь идет лишь о поддержании “спокойствия” на Тереке, ставшем в этот период естественным южным рубежом империи. Главным поводом к военным походам служили постоянные набеги чеченцев на казачьи “городки” на Тереке.
Как и среди других горских, а также степных народов, практика набегов получила широкое распространение у чеченцев. Предпринимались они против соседей, главным образом, с целью захвата скота и другой добычи, а также пленных, которых либо превращали в рабов, либо еще чаще возвращали за хороший выкуп. Набег являлся не только “экономической необходимостью” для горцев ввиду недостаточности и трудоемкости земледелия (хотя в неурожайные годы его значение в этом плане существенно возрастало), но в какой-то мере и неотъемлемой частью образа жизни. Участие в нем отвечало традиционным ценностям, культивируемым в горских обществах (мужество, храбрость, ловкость); оно было своеобразной формой социализации молодежи: с 14—15 лет мальчик-чеченец уже носил оружие, а за смелого абрека родители охотнее отдавали свою дочь, чем за кроткого и тихого юношу.
Казаки, еще во времена Ивана Грозного, начавшие селиться на Тереке и за рекой “на гребнях”, то есть в надтеречных горах, были первыми русскими, вступившими в устойчивые контакты с северокавказскими народами, в том числе и с чеченцами, которые в этот период активно переселялись из горных южных районов на “плоскость” — на равнину, в долину Терека, на берега Сунжи и Аргуна. Казаки же стали первыми русскими, непосредственно столкнувшимися с “набеговой системой”. Это приводило к неизбежным стычкам, в ходе которых гребенские казаки в свою очередь совершали опустошительные нападения на чеченские аулы \ Тем не менее в XVI—XVII веках взаимоотношения между казаками и чеченцами носили характер пусть напряженного, но все же относительно мирного сосуществования: между ними развивались торговые связи, завязывались куначеские и даже родственные отношения. Хорошо известны факты заимствования казаками у чеченцев — как и у других горских народов — элементов костюма и вооружения (папаха, кинжал); в свою очередь, чеченцами перенимались у казаков некоторые элементы хозяйственного уклада.
Положение изменилось к началу XVIII века, когда казачество, утратив былую “вольность”, превратилось в военно-служилое сословие, функцией которого на Кавказе стала защита южной границы Русского государства. К этому периоду в глазах укреплявшейся на Кавказе русской власти чеченцы
снискали репутацию явных “врагов России”, сильнейших и опаснейших разбойников — “хищников”, соседство с которыми доставляло постоянное беспокойство государственным рубежам.
Начиная с петровских времен, русское военное командование предпринимает систематические экспедиции в Чечню для усмирения “буйных” племен — в наказание за набеги, а также за периодический выход из повиновения так называемым чеченским владельцам — кабардинским и кумыкским князьям, от которых номинально зависели некоторые чеченские общества и которые пользовались российским покровительством. Так, мотивируя необходимость похода в Чечню, предпринятого в 1758 году, комендант Кизлярской крепости генерал-майор фон Фрауендорф писал, что “чеченцы явно от подданства Ее Императорского Величества отложились и от владельцев своих отстали и ни в чем их не слушают и, кроме вышеписанного, под гребенские городки почти ежедневно чинят подбеги и наводят беспрестанное беспокойство и всячески ищут убивать, пленить и воровать ..., а владельцы чеченские по непослушанию тех злодеев бессилием отговариваются и о наказании их просят” 2.
С 1721 по 1783 год совершается целая серия подобных экспедиций, в которых, кроме регулярных войск, участвуют казаки, а нередко и дружины, сформированные из “покорных” народов — калмыков, кабардинцев, ногайцев. Эти экспедиции сопровождаются сожжением “буйных” аулов и приведением их жителей в лице родовых старейшин к присяге на подданство России. С целью соответствующих гарантий из “знатнейших” семейств берутся заложники — аманаты, которые содержатся в русских крепостях.
Чеченцы, однако, неизменно относились к этим присягам как к необходимой, но пустой формальности, при более благоприятном соотношении сил ни к чему их не обязывающей. К тому же жестокость войск порождала у населения не только и не столько страх, сколько ненависть, чувство мести и желание реванша. В абреках же, способных собрать вокруг себя ватагу удальцов, никогда не было недостатка. Проходило немного времени и “умиротворенная” Чечня вновь давала о себе знать очередными набегами, нападениями на армейские посты и т.п. Русские власти реагировали новыми карательными акциями в наказание за “вероломство”. Круг замыкался.
Взаимная враждебность находила дополнение и во взаимном религиозном отчуждении. Некоторые дореволюционные русские историки прямо указывали, что именно с принятием ислама чеченцы сделались “врагами русских”. Тем не менее процесс исламизации чеченских обществ, начавшийся еще в XIV веке и активно проходивший, при сильном влиянии соседнего Дагестана, в XVI — XVII веках, в рассматриваемый период имел своим результатом лишь весьма поверхностное восприятие чеченцами новой веры, заменившей в одних местностях локальные анимистические верования, в других — не менее поверхностное христианство. Несмотря на распространение некоторых общих знаний из исламской догматики, а также мульманских имен (Ахмед, Муса, Иса и др.), позиции ислама в главной сфере — сфере правовых отношений — вплоть до конца XVIII века оставались слабы. Мусульманское право (шариат) имело весьма узкую область применения; вся общественная жизнь чеченцев, как и в доисламские времена, регулировалась преимущественно нормами обычного права — адата, хранителями и носителями которого являлись родовые старейшины.
На этой почве в Чечне в 80-х годах XVIII века и возникло “шариатское движение”, которое быстро приобрело антирусскую и антиколониальную окраску, впервые продемонстрировав на Кавказе эффективность лозунга газавата — войны за веру.
Выступление имама Мансура
В 1785 году пастух Ушурма из чеченского села Алды провозгласил себя имамом и принял имя Мансур, чтобы выступить с проповедью принятия соплеменниками “чистого”, “истинного” ислама.
Его проповедь сводилась к трем основным положениям:
1. Возвращение к первоначальному аскетическому исламу, презрение к благам мира сего.
2. Искоренение враждебных исламу обычаев (адатов) и замена их законами шариата.
3. Объявление газавата (“богоугодной войны”) сначала ревнителям адатов, затем иноверцам из числа горцев и, наконец, гяурам — русским властям и войскам 3.
В короткий срок Мансур добился широкого признания в народе в качестве имама, шейха и даже пророка. За несколько месяцев он приобрел множество сторонников, притом не только в Чечне, но и в сопредельных Ингушетии, Кабарде, Кумыкии, Нагорном Дагестане. В самой же Чечне резко возросло число мечетей, количество мулл и шариатских судей (кадиев).
Русские власти усмотрели в выступлении Мансура не столько религиозную проповедь, сколько “политическое стремление, весьма для нас опасное” 4. Чтобы пресечь его в зародыше, против “лжепророка Ушурмы” в Алды был направлен большой отряд во главе с полковником Пиери. Поход этот окончился
неудачей: наткнувшись в лесу на чеченскую засаду, отряд был полностью уничтожен; погиб и сам Пиери. Последовавшая карательная зкспедиция, в ходе которой село Алды было сожжено, всколыхнула всю Чечню. Газават начался.
В короткий срок восстание охватило всю Кавказскую линию от Кубани до Терека. Будучи в основе своей крестьянским движением, оно получило поддержку, правда лишь временную, со стороны отдельных горских князей, находившихся во враждебных отношениях с Россией. Начавшись в Чечне, восстание к 1787 получило особенно сильный размах на Северо-Западном Кавказе, за Кубанью. Турция, вступившая в этом году в войну с Россией, официально присвоила Мансуру титул имама и стремилась, действуя под флагом защиты ислама, координировать свои военные усилия с горскими повстанцами.
Восстание Мансура было подавлено лишь в июле 1791 года. При взятии русскими войсками Анапской крепости его вождь сдался в плен и был заключен в Шлиссельбургскую крепость, где спустя три года умер.
В самой же Чечне установилось относительное затишье, прерываемое периодическими рутинными военными экспедициями по “наказанию хищников”.
Покорение Чечни (1816—1859)
С присоединением в начале XIX века к России областей и государств Закавказья установление эффективного контроля над непокорными горскими народами превращается для империи из задачи сугубо “пограничной” в задачу стратегическую. Выполнение ее было возложено на генерала А.П.Ермолова, в 1816 году назначенного командиром Отдельного Кавказского корпуса.
Прибыв на Кавказ, Ермолов решил уделить самое пристальное внимание положению на левом (восточном) фланге Кавказской линии. В этом плане он придавал большое значение положению дел в Чечне — житнице Дагестана и “главном гнезде разбойников”.
Ермоловская стратегия усмирения чеченцев заключалась в том, чтобы “оставить намерение покорить их оружием, но отнять все средства к набегам и хищничествам”. С этой целью предполагалось занять течение южного притока Терека Сунжи, построив там ряд крепостей: “тогда чеченцы, стесненные в своих горах, лишатся земли, удобной для возделывания, и пастбищных мест, на которых в зимнее время укрывают стада свои от жестокого в горах климата” 5). План Ермолова был одобрен императором Александром I, который повелел ему “утвердиться” на реке Сунже, “поселять казаков и вообще покорять горские народы постепенно, но настоятельно, занимая лишь то, что удержать за собой можно; не распространяться иначе, как став твердой ногой и обеспечив занятое от покушений неприязненных” 6.
Согласно своему плану, Ермолов в 1818 году строит крепость Грозную на Сунже и крепость Внезапную вниз по течению Терека, на Кумыкской плоскости (восточная часть плоскостной Чечни). Эти две крепости становятся опорными пунктами, из которых войска совершают рейды вглубь Чечни.
Далекий от какого бы то ни было уважительного отношения к горцам, для которых он не жалел презрительных эпитетов (“тупые народы”, “хищники”, “разбойники” и т.п.), Ермолов рассматривал чеченцев как “сильнейший народ и опаснейший” на северо-восточном Кавказе. Отсюда и жестокость выбора, который он поставил перед чеченцами: “покорность или истребление ужасное”. Наряду с традиционными методами, которые и раньше применялись российскими властями в Чечне и вообще на Кавказе (сожжение непокорных аулов, карательные акции, взятие аманатов), но которые были возведены им в систему, Ермолов использовал и новую тактику: в горах прорубались широкие просеки, открывавшие доступ в леса, в которых укрывались чеченцы, благодаря чему в прежние годы их тактика партизанской борьбы неизменно производила большой эффект. При этом в прорубке просек использовались не только солдаты и казаки, но и жители аулов — под угрозой истребления7. Загоняя чеченцев в горы, лишая их плодородной земли и угодий, Ермолов откровенно заявлял, что считает голод вернейшим путем к повиновению.
“Я не отступаю от предпринятой мною системы стеснять злодеев всеми способами, — писал он в 1819 году своему другу графу А.Закревскому. — Главнейший есть голод и потому добиваюсь я иметь путь к долинам, где могут они обрабатывать землю и спасать стада свои. Досель дерусь для того, чтобы иметь пути сии, потом будут являться войска когда того совсем не ожидают, — тогда приходить станут войска, когда каждый занят работой и собраться многим трудно. Для драки не будет довольно у них сил, следовательно и случаи к драке будут редки, а голоду все подвержены и он приведет к повиновению” 8.
Большое значение в деле покорения Чечни Ермолов придавал эффективному использованию так называемых мирных чеченцев, чьи селения располагались на равнине, в непосредственном соприкосновении с русскими станицами и укреплениями.
В начале XIX века сравнительно немногочисленные “мирные чеченцы” сохраняли “вооруженный нейтралитет между нами и бродячими шайками своих соплеменников, а русских властей к себе не допускали” 9. Прежнее военное командованяие такое положение устраивало, однако Ермолов был им совершенно неудовлетворен. Эти чеченцы, отмечал он в 1818 году, “суть наиопаснейшие для нас”, ибо, пользуясь соседством и зная обстановку на границе, “приглашают неприязненных нам на разбои, укрывают у себя, всеми средствами вспомоществуют им и сами бывают участниками” 10. Но уже через два года политика привлечения “мирных” на свою сторону — через лояльных “владельцев” и широкое применение практики взятия аманатов — дала свои плоды. Ермолов смог отметить, что “мирные чеченцы” “не только покорствуют, но и служат важно” и.
В начале 20-х годов из надтеречных мирных чеченцев содержались караулы для защиты крепостей и станиц от “хищников”; жители сел давали конницу и сами участвовали в рейдах совместно с регулярными частями и казаками 12.
Одна из самых жестоких экспедиций в Чечню в этот период была проведена в феврале 1822 года сподвижником Ермолова полковником Н.В.Грековым. В ходе этого похода за Сунжу, призванного привести в покорность и наказать жителей Чечни, были совершенно уничтожены две крупные чеченские деревни — Шали и Малая Атага. Сжигались дома и мельницы, уничтожались фруктовые сады. Меры устрашения сочетались с пропагандой: населению предлагалось осознать выгоду от покорности и гибельность непослушания, и впредь не идти за “изменниками”, которые “влекут в несчастие невинный
)) 13
народ .
Эта в сущности террористическая практика не оставляла у Ермолова и его подчиненных никаких иллюзий относительно устойчивости “спокойствия” в Чечне. Тот же полковник Греков вынес из вышеупомянутой экспедиции твердое убеждение, что лишь боязнь истребления заставляет чеченцев повиноваться, а “искренности, покойной жизни, а особенно преданности к нам от сего народа долго мы еще не будем видеть и только повелевать им можно страхом” 14.
Террор оказывался палкой о двух концах. С одной стороны, чеченцы были вынуждены смиряться перед силой, но с другой — укреплялась ненависть к колонизаторам, множились ряды мстителей, и даже “мирные” обращали свои усилия против вчерашних союзников.
Яркий тому пример — крупное восстание, вспыхнувшее в Чечне летом 1825 года под руководством “мирного” старшины села Маюртуп, знаменитого абрека Бейбулата Таймиева. В значительной мере оно было спровоцировано жестокостью полковника Грекова, удостоившегося, кстати, после проведения своего похода чина генерала. В первой же стычке с чеченцами Греков, а также его сподвижник генерал Лисаневич были убиты. Восстание быстро вылилось в партизанскую войну, которая продолжалась до весны 1826 года. Ее подавление стало последним актом военной карьеры генерала Ермолова: в 1827 году он, подозреваемый властями в тайных связях с декабристами, был отозван с Кавказа. Место Ермолова на посту командующего Отдельным Кавказским корпусом занял генерал И.Ф.Паскевич.
Ермолов сохранил самые мрачные впечатления о Чечне и чеченцах. В своих мемуарах он писал: “Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников, нападающие на линию. Общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю свою по каким-либо преступлениям. Здесь находили они сообщников, тотчас готовых или отмщевать за них, или участвовать в разбоях, а они служили им верными проводниками в землях, им самим не знакомых. Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников 15.
Преемник Ермолова, граф Паскевич, вскоре на собственном опыте убедился в относительности всех побед, достигнутых русским оружием на левом фланге Кавказской линии, а особенно в Чечне. Ни присяга, ни жестокие поражения, нанесенные чеченцам, писал Паскевич в январе 1830 года, “не укротили неистового сего народа и не обезопасили границ наших от изменнических и истребительных их вторжений... Для сообщений наших с Закавказским краем по Военно-Грузинской дороге, нет опаснее сих врагов” 16. Весь предшествующий опыт покорения горцев, отмечал он, свидетельствует о больших трудностях в этом деле, не дающих повода для оптимизма. Вот уже “более 50-ти лет, как они имеют дела с нами, и к сожалению были случаи, которые достаточны поселить в них мнение не в пользу нашу. Одна мысль лишиться дикой вольности и быть под властью русского коменданта, приводит их в отчаяние, — с другой стороны, 50-летняя борьба, без успеха проникнуть в горные их убежища, дает им уверенность, что горы их для нас недоступны, обе сии причины достаточны побудить их к упорнейшему сопротивлению”. При этом, отмечал Паскевич, если “мелкие владельцы скорее могут покорены быть видами личных своих выгод”, то “покорение вольных племен, ни от какой власти независимых, представляет более трудностей”
В начале 30-х годов XIX века в Чечню из соседнего Дагестана проникает новое религиозное веяние. Здесь растет число приверженцев Гази-Мухаммеда (во многих русских источниках — Кази-Мулла, Кази-Магома) — первого дагестанского имама, последователя знаменитого ученого-суфия Джамаледдина Казикумухского. У себя на родине Гази-Мухаммед выступил инициатором “исправительного” шариатского движения, ополчившегося на засилье адатов и на их защитников — дагестанских феодалов. В конце 20-х годов, в самом начале проповеди Гази-Мухаммеда, чеченцы, сохранявшие стойкую приверженность адатам, не поддержали это движение. Однако после крупного землетрясения, произошедшего в марте 1830 года, ситуация изменилась. Как отмечает современник, чеченцы, “доселе не принимавшие никакого участия в делах Кази-Магома, ныне чрез своих агентов пригласили к себе сего возмутителя и изъявляют готовность действовать в пользу шариатов...” 18.
Русское командование сознавало, что за проповедью шариата скрывается подготовка всеобщего горского восстания, участие в котором чеченцев приведет к их “отторжению” от России. В самом деле в 1830—1831 годах большая часть Чечни оказалась охвачена восстанием, а местные жители признали Гази-Мухаммеда своим “имамом”. Последний весной 1832 года вторгся в Чечню из Дагестана, сделал ее плацдармом для набегов на русские кордонные линии, угрожал крепости Грозной и Владикавказу. Для подавления восстания в Чечню была направлена экспедиция во главе с генералом Розеном, в ходе которой было уничтожено 60 селений, а 80 изъявили покорность. Имам был вынужден уйти в Дагестан, где, укрепившись в родном ауле 1имры, до конца года со своими мюридами отчаянно сопротивлялся русским войскам и погиб в бою.
В течение нескольких лет Чечня оставалась относительно “спокойной”; притеречные и сунженские чеченцы имели своего пристава, подчинявшегося начальнику левого фланга Кавказской линии. Но большая часть чеченских обществ, прежде всего горных (Ичкерия, Чеберлой, Шатой), а также некоторых плоскостных (карабулаки), были либо “полупокорными”, либо совершенно независимыми от русских властей.
В 1836 году чеченцы втягиваются в борьбу, начатую в Дагестане имамом Шамилем, соратником и преемником Гази-Мухаммеда. В Чечне активно действуют его сподвижники Ташу-Хаджи, Уда-Мулла и Шуайп-Мулла, занимавшиеся “восстановлением шариата” среди чеченцев. Тем не менее эпицентром российско-кавказского военного противостояния на протяжении нескольких лет остается Нагорный Дагестан; в самой же Чечне русским войскам в 1839 году удается нанести поражение силам Ташу-Хаджи. В крае устанавливается жестокий режим полицейского управления во главе с генералом Пулло, назначенным начальником левого фланга Кавказской линии.
Пулло разорял чеченские поля и пастбища, запрещал все виды торговли горцев с надтеречными и сунженскими чеченскими селами; чеченцам не разрешалось посещать крепость Грозную без уплаты десятипроцентного налога на ввозимую собственность. Все эти меры, естественно, вызывали резкое недовольство среди населения. Но наиболее одиозным шагом Пулло стало распоряжение о разоружении чеченцев, согласно которому они должны были отдавать по одному ружью с 10 дворов. Именно оно более всего раздражало и возмущало горцев 19.
В том же 1839 году Шамиль, потерпевший сокрушительное поражение от русских войск при штурме аула Ахульго, при помощи Ташу-Хаджи переселяется в Чечню, в горное общество Шатой. Там он первое время посвящает себя исключительно религиозной агитации, выступая в роли проповедника и шариатского судьи. Авторитет Шамиля среди чеченцев быстро растет, и ряд местных старшин обращается к нему с просьбой возглавить борьбу против колониального режима, установленного русскими. Экспедиция Пулло, предпринятая зимой 1839—1840 годов, в ходе которой у горцев было изъято несколько сотен ружей, около ста абреков арестованы, а несколько аулов сожжены, ускорила ход событий. В марте 1840 года Шамиль был признан имамом Чечни и стал руководителем широкомасштабного народного восстания, которое к июню охватило все без исключения чеченские общества; карательные меры русских, а также пущенный Шамилем слух о намерении властей крестить чеченцев, привели к тому, что даже традиционно “мирные” жители надтеречных и присунженских сел покинули свои жилища и ушли в горы под власть Шамиля 20.
Восстание 1840 года превратило Чечню в арену ожесточенных военных столкновений. На протяжении двух десятилетий Чечня оставалась житницей Шамилевского имамата, его политическим центром (столица имамата располагалась на юго-востоке Чечни, в горном селе Ведено) и источником пополнения войска храбрыми бойцами. В 40-е годы чеченцам удалось нанести русским войскам ряд чувствительных поражений (Ичкеринская экспедиция генерала Граббе в 1842 году, “сухарная экспедиция” генерала Пассека в 1845 году и др.), чему, наряду с высокими боевыми качествами
воинственного “чеченского племени”, единодушно отмечаемыми русскими военными историками, во многом способствовали условия местности: высокие горы и густые леса, создававшие все условия для эффективной партизанской войны.
Однако уже к середине 50-х годов сопротивление горцев Северо-Восточного Кавказа вообще, и чеченцев в частности, стало постепенно ослабевать. Тому способствовал целый ряд причин: переход русской армии после Крымской войны на новое вооружение (нарезные винтовки), поражение Турции, на которую горцы в условиях неравенства их военных сил с Россией возлагали большие надежды как на единоверную “державу”. Сказывалась усталость населения от войны, а также растущее недовольство теми жестокими мерами, которые применялись Шамилем и его наибами в отношении селений, готовых сложить оружие и покориться русским. Большими группами чеченцы начали уходить от Шамиля. Вот как описывает эту ситуацию участник и летописец Кавказской войны А.Л.Зиссерман: “Выходцы из Чечни были люди, доведенные нашими наступательными действиями и набегами до крайней нужды, усиливавшейся еще требованиями шамилевского управления... Борьба большинству населения уже начинала становиться не под силу, тем более что ни результатов от нее, ни близкого исхода ей не виделось. Лучшие земли ближе к Аргуну и Сунже исподволь переходили совсем во власть русских и заселялись казачьими станицами или же, благодаря системе широких просек, открывались для свободного во всякое время набега наших войск, истреблявших все посевы и запасы. В результате чеченцы изменяли делу “мюридизма” и переселялись в места, занятые русскими войсками. Власти всячески поощряли данный процесс, ибо это ослабляло число враждебного населения, лишало Шамиля бойцов, подрывало его не только материальное, но и нравственное влияние...
Увещания, угрозы муками ада за добровольную покорность гяурам, разные обольстительные обещания скорой перемены обстоятельств и изгнания русских с Кавказа все более и более теряли свою силу, особенно между чеченцами, вообще менее фанатично настроенными, чем другие дагестанские и кавказские мусульмане” 21.
В апреле 1859 года русские войска, к тому времени покорившие практически всю территорию Чечни, после кровопролитного сражения взяли штурмом “столицу” имамата Ведено. И в крепость Грозную прибыли депутации от местных жителей во главе с почетными лицами, из которых выделялись бывшие чеченские наибы Шамиля — Талхиг, Дуба, Эски и др., которые поздравили главнокомандующего русской армией на Кавказе князя Барятинского со взятием Ведено 22.
Лишь один из чеченских сподвижников Шамиля, иаиб Байсунгур, во главе группы наиболее отчаянных мюридов, продолжал сопротивление. Предание гласит, что после пленения Шамиля в дагестанском ауле Гуниб в августе 1859 года Байсунгур вместе с сотней удальцов прорвался сквозь тройное оцепление русских войск, чтобы еще в течение года продолжать отчаянный газават...
Восстание 1877—1878 годов
В отечественной историографии 1859 год считается датой окончательного покорения Чечни и ее включения в состав Российской империи. Тем не менее последующие события продемонстрировали относительность этого покорения. Так, 60-е годы отмечены серией чеченских восстаний: это Аргунское и Беноевское восстания 1860 года, “Шалинский кинжальный бой” 1864 года, Харачоевский мятеж в горной Чечне в 1865 году и др.
Включенная в состав Терской области, Чечня оставалась самым “беспокойным” из новых российских “приобретений” на Кавказе. Чтобы избавиться от этого источника постоянного народного брожения и вспышек неповиновения, царские власти предприняли в 1865 году широкомасштабную кампанию по переселению жителей наиболее “беспокойных” аулов Чечни в единоверную Турцию. В результате этой кампании, в которой участвовали и агенты властей из числа самих чеченцев, из Чечни было выселено около 2З тыс. человек. “Наиболее враждебное нам племя чеченское, — писал в августе 1865 года главнокомандующий Кавказской армией военному министру, — утратив 20% своей численности, заметно сделалось спокойнее” 23. “Спокойствие” это было, впрочем, весьма условным, колониальный режим постоянно давал поводы для народного недовольства. Главной причиной недовольства являлся земельный голод: в результате войны чеченцы лишились половины принадлежавших им прежде земель, которые были отданы властями терскому казачеству; земли также раздавались в награду выслужившимся кадрам местного офицерства, которые стали здесь быстро формироваться, чиновникам и другим частным лицам, в том числе из самих чеченцев. Чечня была разделена на округа, те, в свою очередь, — на участки, которыми управляли приставы — непосредственные “начальники” над горцами, носители одновременно законодательной, исполнительной и судебной власти. Безземелье и вызывавшийся им голод, тяжесть
налогового обложения, всевозможные бюрократические притеснения, взяточничество чиновников — все это препятствовало плавному вхождению покоренной Чечни в российское общество и государство, создавало предпосылки для новых мятежей, рождало стремление к реваншу за прошлые поражения.
Начало очередной русско-турецкой войны в апреле 1877 года, как это не раз бывало в прошлом, стимулировало новый подъем освободительного движения в Чечне. 13 апреля 1877 года 27-летний крестьянин из Веденского округа Алибек-Хаджи Алдамов собрал около аула Саясан около 60 крестьян из ближайших селений, которые постановили “разорвать всякие сношения с существующей властью” и “объявить себя независимыми” 24. На следующий день восстали несколько аулов в горной Чечне. Наибольшего размаха движение достигло в Ичкерии (юго-восточная часть Чечни), традиционно наиболее “непокорной” области. Алибек провозгласил себя имамом и призвал народ к газавату. 19 апреля Терская область была объявлена на военном положении, а уже через два дня восстание охватило всю Ичкерию. К Алибеку присоединились 18 тыс. человек.
В конце апреля повстанцы, до того одержавшие ряд успехов в стычках с русскими войсками, потерпели поражение у села Шали, где местные старшины и представители зажиточных торговых элементов оказали Алибеку противодействие. Алибек отступил в леса, а русские войска перешли от оборонительных действий к активному наступлению на повстанцев.
Успехи турок на фронте и слухи о том, что скоро они появятся на Северном Кавказе, способствовали активизации и расширению повстанческого движения. В июле 1877 года оно охватило всю горную Чечню; в нему присоединились и крестьяне из аулов Махкеты, Хатуни и Таузень, которые до сих пор считались “мирными” и самыми благонадежными 25. Наряду с Ичкерией возник второй центр восстания: им стал Аргунский округ, где действия против русских войск начал старшина аула Дзумсой Ума-Хаджи Дуев, бывший шамилевский наиб и вождь Аргунского восстания 1860 года.
В августе восстание достигло своего пика, а войско Алибека выросло до предельных размеров — 30 тыс. человек 26. 14 августа произошло сражение у стен крепости Ведено, в котором чеченцы, несмотря на огонь артиллерии, сражались весьма упорно и бросались в рукопашные схватки с кинжалами. “Положение ваше очень трудное, — писал 15 августа начальник Веденского округа генералу Смекалову, руководившему подавлением восстания. — Ради бога, только не отходите. Подвигайтесь понемногу вперед, беспощадно уничтожайте перед собой всех и все, чем строже, тем лучше. Силы наши будут прибывать, только без сожаления косите все, бейте и вешайте беспощадно. Страх нагнать необходимо” 27.
15 августа Ведено был взят, а в Ичкерию направлены карательные экспедиции. Цель, поставленная перед генералом Смекаловым, состояла на сей раз в том, “чтобы выбрать из всех аулов неблагонадежных людей и сослать их навсегда с семействами в Россию ...Беной и Зандак надо поголовно
выселить в Сибирь или, если эти подлецы не пожелают, выморозить всех зимой, как тараканов, и
28
уничтожить голодом .
К середине сентября восстание в Чечне было подавлено, но его лидеры перешли в соседний Дагестан, где в то время также разгоралось освободительное движение. Правительство призвало Алибека-Хаджи, Уму Дуева и других руководителей разгромленного восстания явиться с повинной, обещав,что их не будут судить. Однако они не только предстали перед военно-полевым судом, но и были приговорены к самой позорной для чеченцев казни — через повешение. 13 казненных были похоронены в общей яме 29.
Восстание Алибека-Хаджи и Умы Дуева было последним крупным восстанием в Чечне после ее включения в состав России. Однако и в последующие десятилетия Чечня оставалась самым “беспокойным” элементом Терской области, о чем свидетельствовала острая вражда между чеченцами и терским казачеством, массовое развитие абречества и отдельные, локальные восстания, вызывавшиеся в принципе теми же самыми причинами, что и восстание 1877 года.
Глубокое нежелание чеченского народа признавать над собой владычество России давало о себе знать в различных формах. В какой-то степени рецидивом “антиколониальных” настроений в Чечне можно считать и мощное восстание, вспыхнувшее в горах Чечни в 1918 году; оно было направлено против власти генерала Деникина, который в условиях гражданской войны был последним, кто отстаивал на Северном Кавказе, “единую и неделимую Россию”.. Однако это восстание относится уже к другой исторической эпохе.
Заключение
Говорят, история повторяется дважды, один раз в виде трагедии, другой раз в виде фарса. События последней “чеченской войны” трудно назвать фарсом. Однако при всех возможных и необходимых оговорках многое в перипетиях этой войны выглядит именно как повторение истории. В
сводках с мест боевых действий мелькали названия аулов, и прежде многократно восстававших и многократно покорявшихся. Ожесточенное сопротивление, оказанное в Чечне “дудаевцами” и стремительно превратившееся в “народную”, партизанскую войну; сравнительно быстрое “умиротворение” равнинной Чечни и иная ситуация в горных районах; проявившиеся как до войны, так и после ее начала противоречия между традиционно “мирными” (надтеречными) чеченцами и выходцами из горских тайпов, активно участвующими в сопротивлении, — вот далеко не полный перечень свидетельств этой своеобразной исторической преемственности. Обращает на себя внимание и тот факт, что в самой Чечне, на уровне общественного сознания, нынешний российский “поход” воспринимается как прямое продолжение имперской политики прошлого, а собственная борьба — как продолжение вековых традиций противодействия могущественному северному соседу. Не случайно “чеченская революция” 1991 года сделала одним из своих символов шейха Мансура: его имя было присвоено грозненскому аэропорту и бывшей площади Ленина, его портрет был вывешен в кабинете Президента Дудаева. Не случайно и то, что сам чеченский лидер еще до войны стал в глазах своих многочисленных сторонников “имамом Чечни”. Характерно и то, что в ходе военных действий в южных районах республики начало крепнуть новое “шариатское” движение: здесь возникли шариатские суды, наказывавшие палочными ударами как любителей спиртного, так и торговцев водкой 30. Газавата никто в Чечне официально не объявлял, но среди тех, кто с первых дней войны участвовал в боях против российских войск, было немало молодых людей, надевших зеленые повязки “муджахедов” — смертников...
По всей вероятности, и ближайшие последствия войны в Чечне дадут еще много примеров подобной преемственности истории — истории, единственный урок которой, как известно, состоит в том, что она никого ничему не учит.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Лаудаев У. Чеченское племя // Чечня и чеченцы. Элиста, 1990. С. 78.
2 Ахмадов Ш. Имам Мансур // Народно-освободительное движение в Чечне и на Северном Кавказе в конце XVIII в. Грозный, 1991. С. 74-75.
3 Там же. С. 96.
4 Там же. С. 115.
5 Цит. по: Эсадзе С. Штурм Гуниба и пленение Шамиля. Тифлис, 1909. С. 20.
6 Цит. по: Казбек Т.Н. Военно-статистическое описание Терской области. Тифлис, 1888. С. XXV.
7 Эсадзе С. Штурм Гуниба...С.26.
8 Письма Ермолова // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Выпуск сорок пятый. Махач-Кала, 1926. С.16.
9 Казбек Т.Н. Военно-статистическое описание... С. XXII.
10 Цит. по: Материалы по истории Дагестана и Чечни (первая половина XIX в.). Под ред. С.Бушуева и Р.Магомедова. Махач-Кала, 1940. С. 150.
11 Письма Ермолова. С. 40.
12 Материалы по истории Дагестана и Чечни. С. 175.
13 Там же. С. 172.
14 Там же. С. 168.
15 Цит. по: Музаев Т., Тодуа З. Новая Чечено-Ингушетия. М., 1993. С. 31.
16 Материалы по истории Дагестана и Чечни. С. 201.
17 Там же. С. 221.
18 Там же. С. 214.
19 Вачагаев М.М. Общественно-политическое состояние Чечни накануне всеобщего восстания (1839-1840 гг.) // Социально-политические процессы в дореволюционной Чечено-Ингушетии. Грозный, 1992. С. 78.
20 Там же. С. 82.
21 Зиссерман А.Л. Двадцать пять лет на Кавказе (1842-1867). Спб., 1879. Часть вторая. С. 235-236.
22 Эсадзе С. Штурм Гуниба... С. 188-189.
23 Цит. по: Мальсагова Т. Т. Восстание горцев в Чечне в 1877 году. Грозный, 1968. С. 5.
24 Там же. С. 19.
25 Там же. С. 26-27.
26 Там же. С. 30.
27 Там же. С. 31.
28
Там же.
29 Там же. С. 37.
30 По данным, собранным автором во время поездки в Чечню в апреле 1995 года.
