19Д. А. Смирнов
СОМНЕНИЕ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ И НАУЧНЫЙ ПРИНЦИП СОВРЕМЕННОГО ЗАПАДНОГО ИНТЕЛЛЕКТУАЛА
Интеллектуальный радикализм 1960-х гг. стал формальным следствием ситуации, довольно далекой от обострения социальнополитических отношений. Пережившая Вторую мировую войну западная цивилизация, казалось, достигла уровня «всеобщего благоденствия» в 1950-е гг. и была довольна своими успехами. Последствия недавней масштабной катастрофы она преодолела и пыталась забыть о разрушениях и страданиях. Это достигалось, прежде всего, в процессе складывания массовой культуры, создающей эффект равного доступа к материальным благам и возможности наслаждаться своим социальным положением.
Население стран Западной Европы и Северной Америки было готово при этом поступиться своими гражданскими правами и свободами, поскольку уровень благосостояния, по утвердившейся с подачи правящих элит версии, постоянно подвергался опасности. Был у этой опасности внешний источник — Советский Союз вместе с социалистическими странами Восточной Европы, на которые он оказывал свое политическое влияние, но был и внутренний источник — социальные группы и идейные течения в странах Запада, которые стремились предложить политические альтернативы или, как минимум, критиковали утвердившийся формат социальных и политических отношений. Примером такого давления внутри стран Западной Европы и Северной Америки стал «маккартизм» в США.
© Смирнов Д. А., 2011
Смирнов Дмитрий Александрович — кандидат исторических наук, доцент кафедры новой, новейшей истории и международных отношений Ивановского государственного университета. d-
Во многих западных странах установилась атмосфера конформизма, подчинения нормам и правилам, действующим в социальной и политической жизни, без всякого стремления их критиковать или подвергать сомнению, часто в обмен на материальные блага. «Массовое общество», общество «всеобщего благоденствия» формировало усредненные представления о происходящем со стандартными образами мышления и определенным набором стереотипов.
Однако именно такая ситуация способствовала не утверждению идеала «всеобщего благоденствия», но привела к острым интеллектуальным дискуссиям, предвосхитившим рост социального недовольства навязываемыми средними стандартами в комплексе с нонконформизмом и консерватизмом. Нарастала потребность в критике, и утверждалось сомнение в существующих общественных отношениях. Ярким свидетельством такого подхода и требования к освобождению от конформизма явились исследования представителей Франкфуртской школы социальных исследований, «критической теории» изучения современного общества. Их идеи приобрели особое признание в 1960-е гг., став интеллектуальной основой для широких общественных движений в разных странах Запада.
Герберт Маркузе, один из представителей Франкфуртской школы предложил в своей работе «Одномерный человек», вышедшей в США в 1964 г., образ массового общества, живущего по средним стандартам. Он выступил с критикой общества «всеобщего благоденствия», господствующего над индивидом и обладающего «способностью сдерживать качественные социальные перемены, вследствие которых могли бы утвердиться существенно новые институты, новое направление производственного процесса и новые формы человеческого существования» [1].
Критическую позицию, утверждал Маркузе, в таких условиях сохранить трудно: «Тотальный характер достижений развитого индустриального общества оставляет критическую теорию без рационального основания для трансцендирования данного общества». Однако задача такой критики предопределена тем, что «развитое индустриальное общество является прежде всего политическим универсумом, последней
стадией реализации специфического исторического проекта — а именно переживания, преобразования и организации природы как материала для господства»: «По мере своего развертывания этот проект формирует весь универсум дискурса и действия, интеллектуальной и материальной культуры. Культура, политика и экономика при посредстве технологии сливаются в вездесущую систему, поглощающую или отторгающую все альтернативы, а присущий этой системе потенциал производительности и роста стабилизирует общество и удерживает технический прогресс в рамках господства. Технологическая рациональность становится политической рациональностью» [2].
Логическое завершение, по мысли Маркузе, это находит в том, что «независимость мысли, автономия и право на политическую оппозиционность лишаются своей фундаментальной критической функции в обществе, которое, как очевидно, становится все более способным удовлетворить потребности индивидов благодаря соответствующему способу их организации». При этом человек должен быть готов, что «интеллектуальный и эмоциональный отказ “следовать вместе со всеми” предстает как свидетельство невроза и бессилия. Таков социально-психологический аспект политических событий современного периода: исторические силы, которые, как
казалось, сулили возможность новых форм существования, уходят в прошлое». Человека окружает мир навязываемых товаров и услуг, формирующих модель «одномерного мышления», которое «систематически насаждается изготовителями политики и их наместниками в средствах массовой информации... К примеру, “свободными” являются те институты, которые действуют (и приводятся в действие) в Свободном Мире; остальные трансцендентные формы свободы по определению записываются в разряд анархизма, коммунизма или пропаганды» [3].
В 1960-е гг. для Маркузе были «налицо все факты, на которых основывается критическая теория этого общества и его гибельного развития: возрастающая иррациональность целого; расточительная и требующая ограничений производительность;
потребность в агрессивной экспансии, постоянная угроза войны, усиливающаяся эксплуатация, дегуманизация». Социальную базу критической теории общества Маркузе видел в «скрытой под консервативно настроенной основной массой народа прослойке отверженных и аутсайдеров, эксплуатируемых и преследуемых представителей других рас и цветных, безработных и нетрудоспособных. Они остаются за бортом демократического процесса, и их жизнь являет собой самую непосредственную и реальную необходимость отмены невыносимых условий и институтов. Таким образом, их противостояние само по себе революционно, пусть даже оно ими не осознается» [4].
В завершение своего анализа «одномерного общества», возникшего по мысли философа в середине XX в., Маркузе цитирует слова старшего коллеги по Институту социальных исследований Вальтера Беньямина: «Только ради потерявших надежду дана нам надежда». Именно этому немецкому мыслителю принадлежит мысль о том, что до сих пор движение истории было по сути движением победителей, каждый раз уничтожающих проигравших, а потому в исторических свидетельствах память о них сохранена минимально. В связи с этим задача критики общества заключается в отстаивании прав социальных маргиналов, отверженных обществом, и эту задачу должны взять на себя интеллектуалы. Следуя ей, как он считал, они не смогут избежать политизации своей деятельности.
Вопрос о необходимой вовлеченности интеллигенции в политические процессы для сохранения ее общественного значения периодически актуализируется по мере обострения социальных отношений. В периоды относительной стабильности и процветания общества интеллигенция стремится оградить себя от повседневной «черной» политической работы, заняв своеобразное место культурного привилегированного слоя, взявшего на себя миссию поиска Истины и открытия высшего знания людям.
Однако в кризисные для общества времена такая позиция интеллигенции не только ставится под сомнение другими социальными группами, но и способна привести к уничтожению самой интеллигенции. Чтобы воспрепятствовать этому, ей необходима определенная политическая позиция. Причем
проблема даже не в том, чтобы отстаивать собственные интересы, а в том, чтобы воспрепятствовать распаду общества.
В конечном итоге именно в таком свете видел актуальность политизации интеллигенции Вальтер Беньямин. Для него политическая ангажированность означала не партийную программу или готовность принять какую-либо из них, а критическое, практически ориентированное политическое сознание, способность понимать социальные отношения и угадывать нюансы возможных перемен в них. В свою очередь, безусловное принятие конкретной идеологии как определяющего фактора всей творческой и научной деятельности Беньямин считал неприемлемым. Тем самым она становилась причиной неискреннего отношения к программным идеям и установкам партии, какими бы близкими они ни были интеллигенции. Она ограничивала бы его возможности для критики, и прежде всего для самокритики.
Важное место в понимании политизации интеллигенции занял у Беньямина тезис о «пролетаризации» масс и конкретно интеллигенции. Эта мысль была им высказана в работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», написанной в 1936 г. Беньямин писал: «Все возрастающая пролетаризация современного человека и все возрастающая организация масс представляют собой две стороны одного и того же процесса. Фашизм пытается организовать возникающие пролетаризированные массы, не затрагивая имущественных отношений, к устранению которых они стремятся... Массы обладают правом на изменение имущественных отношений; фашизм стремится дать им возможность самовыражения при сохранении этих отношений. Фашизм вполне последовательно приходит к эстетизации политической жизни... Коммунизм отвечает на это политизацией искусства» [5].
В этой связи мыслитель поддержал немецкого социолога Зигфрида Кракауэра в его критическом отношении к классу служащих — социальной основе, откуда, по мысли ученого, выходила интеллигенция — поскольку его исследование на этот счет «в противоположность к радикальным модным продуктам новейшей школы» явилось «поворотным пунктом на пути
политизации интеллигенции», «конструктивным теоретическим исследованием, которое не обращено ни к снобу, ни к рабочему, а потому в состоянии требовать нечто действительное и доказуемое: именно политизацию собственного класса».
Беньямин однозначно констатировал межеумочность служащих, которая препятствует их пролетаризации: «Солидарность (с буржуазией. — Д. С) может стереться и разрушиться на переднем плане; но почти всегда она остается достаточно сильной, чтобы строго отделить интеллектуалов от полной постоянной боевой готовности, фронтового существования настоящего пролетария» [6].
В ситуации общественного кризиса, в противостоянии капитала и пролетариата, интеллектуалу, по мысли Беньямина, необходимо осознать свое существование в рамках этого кризиса, но не вне его. В подготовленном в 1934 г. докладе «Автор как производитель» мыслитель вспомнил слова французского писателя Луи Арагона: «“Революционный интеллектуал” скоро появится и, прежде всего, как предатель своего первоначального класса». Это предательство состоит, по мнению писателя, в поведении, которое сделает его из поставщика производственного механизма инженером, видящим свою задачу в том, чтобы приспособить его целям пролетарской революции». Осознав это, по мысли Беньямина, интеллектуал «будет меньше отвлекаться на мысль, чтобы выдать себя за “человека духовного и умственного труда”», стоящего над общественной схваткой: «Дух, который дает о себе знать именем фашизма, должен исчезнуть. Дух, который выходит ему навстречу, надеясь на свою чудесную силу, исчезнет в будущем. Потому что революционная борьба разыгрывается не между капитализмом и духом, но между капитализмом и пролетариатом» [7].
Эти оценки, прозвучавшие в середине 1930-х гг., ясно отражали кризисность ситуации в Германии и в других европейских странах, когда интеллигенция должна была пройти путем политизации, решив для себя вопрос участия в борьбе не за «чистоту духа», но за его сохранение. Необходимо было спрашивать себя не о возможности продаваться капиталу, но об опасности утратить свободу выражения. Такое понимание
Беньямином политизации интеллигенции постепенно утвердилось и в историографии мыслителя.
Особенности интеллектуальной, или
«специализированной», как он однажды назвал ее, деятельности Беньямина во многом объяснялись спецификой исторической ситуации межвоенного времени. С одной стороны, это было время острых споров в науке, обществе, культуре; но, с другой стороны, это был период широкой свободы самовыражения, а дискуссии не предполагали уничтожения противника. Это подталкивало его к самоопределению и конкретизации собственной точки зрения по тем или иным вопросам. Однако в этом случае, по его мнению, он терял бы значительную часть своей свободы и уже не мог беспристрастно оценивать происходящее. Поэтому Беньямин дорожил своей независимостью и стремился сохранить ее в полном объеме. Обязательной чертой его оценок по поводу разворачивавшихся споров и происходивших событий — в политике, культуре, науке, общественной жизни — было, прежде всего, сомнение в устойчивости позиций оппонентов и завершенности окружающих явлений. Оно — сомнение — стало фактом его биографии, а избранный им для себя особый тип исследователя — критика, сомневающегося — стал основой его научной работы.
В этом качестве Беньямин оказался маргиналом и, сохраняя хорошие отношения с представителями прямо противоположных политических и научно-методологических лагерей, был для большинства из них чужим. Но Беньямин, тем не менее, ценил такую ситуацию, поскольку знание перипетий интеллектуальных дискуссий и в политике, и в науке, погруженность в них, позволяло мыслителю находить непривычные, новые ответы при анализе, казалось бы, типичных исследовательских проблем и политических вопросов.
Позиция сомневающегося не могла освободить его от размышлений по поводу собственной идентичности. Во всех работах, где он высказывался о роли критика и положении критикующего — в искусстве, обществе, политике — Беньямин пытался, под влиянием возникавших обстоятельств или в результате постоянных размышлений на этот счет, внести нечто новое в оценку своего положения сомневающегося. Этим
объясняется его интерес к социальным маргиналам, которых вытесняют на обочину истории, считая их влияние несущественным. Для него именно существование таких аутсайдеров было доказательством справедливости собственной позиции сомневающегося. Он видел свою задачу в отстаивании их прав и интересов. Критикующий должен открыто говорить о них, обращать внимание на ущербность господствующих точек зрения, исключающих маргинальные оценки происходящего вокруг.
В 1930-е гг. интеллектуалы оказались разделены политическими партиями с прямо враждебными идеологиями. Они полагали, что именно политическая позиция, на которой они стоят, является абсолютно верной, и не ставили ее под сомнение. Это было характерно для значительной части интеллектуалов, придерживающихся не только правых, но и левых идей. В некотором роде свою собственную позицию они оценивали как элитарную, превосходящую по значимости и степени внимания все остальные. Общение между ними происходило с большими трудностями. Беньямин предложил основу для такого общения: борьбу за свободу выражения, как своего, так и свободу выражения каждого. Это означало не только возможность свободно говорить, но и право высказывать свою сомнение, критиковать. В этом заключалась позиция
«пролетаризированного» интеллектуала.
Исследователи Беньямина согласились с тем, что понятие «пролетариат» в его понимании несет иную смысловую нагрузку, чем в привычном марксистском идейном контексте. Как отмечал спустя четыре десятилетия немецкий философ Вернер Фулд, «Беньямин не был марксистом. Он сам называл себя “историческим материалистом”... Кто стремится сегодня односторонне обозначить Беньямина революционным политиком, не замечает, что примером выступало понятие не “пролетарских”, а “пролетаризированных масс”». Фулд подчеркивал, что «в отличие от ортодоксально-марксистского понятия пролетариата дефиниция Беньямина охватывает все слои, которые были лишены национал-социализмом своих демократических прав и своего прямого действия, например средний слой в качестве интеллектуалов» [8].
Критическая позиция интеллектуалов 1960-х гг., выступавших в противостоянии «одномерному мышлению», конформизму и «массовому обществу», не ограничивалась концепциями для понимания необходимых изменений, подобными идеям Маркузе. Они сами занимали социальные позиции, альтернативные общепринятым стандартам. При этом они не призывали реформировать общество; они обретали свободу для себя в отстранении от общества. Таковыми в США стали хипстеры, еще в 1950-е гг. выступавшие как поколение битников, а в 1960-е гг. сформировавшие поколение хиппи. В Западной Европе практическим воплощением критического отношения к обществу и нонконформизма стали студенческие движения конца 1960-х гг.
Впрочем, необходимость критики и ее перспективность не так однозначно признавались даже коллегами Беньямина. Теодор Адорно, представитель Франкфуртской школы, близко знакомый с идеями Беньямина и много цитировавший его в своих работах, отмечал по поводу свободы: «Мысли ни в коей мере не являются свободными. Ведь по-прежнему любому общественному контролю, любому приспособлению к отношениям господства можно было бы указать его чистую форму, логическую стрингентность, несвободу; обозначить принуждение, к которому мыслимое (как и мыслящее) должно принудить себя относительно другого; и впервые принуждает себя, концентрируясь. Подавляется все, что не укладывается в процесс суждения; сначала мышление осуществляет такого рода насилие, как его рефлектировала философия в понятии необходимости. Идентифицируя, философия и общество глубинно опосредуют друг друга» [9].
Примечательно, что Адорно не поддержал выступление молодежи в 1968 г., когда во время молодежных волнений Институт германских исследований Университета Франкфурта-на-Майне был временно захвачен студентами и переименован в Институт Вальтера Беньямина. Группа студентов, не согласная с методикой преподавания германистики, заявила о создании «Базисной группы Института Вальтера Беньямина». И хотя основное внимание в их манифесте уделялось именно вопросам методики преподавания и методологии исследований,
политизированность многих положений документа заставила профессоров, в числе которых был Адорно, обратиться к общественности с вопросом: «Политизация науки — неужели снова?».
Участники Базисной группы выступили с манифестом практического политического плана в отношении преподавания и научной деятельности: «В политическом университете
германистика упраздняется... Контр-германистика... нацелена на практику. Контр-германистика должна вырваться из процесса капиталистического производства. Она должна эмансипироваться от господствующей рациональности капиталистической реализации, освободить язык той самой общественности, которая действует как инстанция вытеснения, деформирует интересы и обстоятельства дела и приспосабливает сознание к отношениям господства и собственности, которые в целом воспроизводит власть принуждения в сублимированном облике в отношении критического опыта и политического просвещения. Эта общественность, которая делает заменимым язык, чтобы нарушать и разрушать, становится ее практикой. Она должна привести прежних потребителей и посредников в процессе передачи литературно-научных продуктов к тому, чтобы они рефлексировали о своей политической функции... Для этого важно, что мы от научной критики переходим к организационной критике. Шаг неизбежный, если мы обучение, науку, университет (следовательно, общество) действительно рассматриваем аналитически в аспекте их потребности в изменении и их изменчивости. Институты должны стать моделью критической общественности. Феодальная структура директората должна быть отделена от паритетной структуры советов, в которой прежние потребители “науки” наконец станут носителями процесса научного познания, который устранит выдохшуюся интимность институтов» [10]. И хотя осуществить свою программу Базисной группе не удалось, ее короткая история и манифест, основанный на идеях Вальтера Беньямина, стали рубежными в восприятии взглядов мыслителя на политизацию интеллектуалов.
«Пролетаризированный» интеллектуал, ставящий своей целью борьбу за демократические права, сохранение свободы выбора и независимости мышления, находится в непрерывном
движении, поскольку стремление к сохранению постоянно осуществляет контроль за ситуацией в обществе. Для него такая ситуация является всегда критичной и подверженной опасности ограничения прав. Размышляя об этом, в начале 1990-х гг. французский философ Жак Деррида в своей работе, посвященной идеям Беньямина, заметил: «Политизация — это бесконечный процесс, она никогда не может, но и не должна прийти к завершению, может и должна быть тотальной политизацией. Чтобы это звучало не как прописная истина или что-то тривиальное, необходимо знать следующий вывод: любое
проникновение политизации принуждает нас к тому, чтобы правовые основы, которые уже стали результатом успешного расчета и разграничения, вновь обдумать и, следовательно, вновь интерпретировать» [11].
Оформившееся различие между интеллектуалами поколения Адорно и «поколения шестидесятых» точно обозначил спустя несколько десятилетий в 2006 г. Юрген Хабермас, возможно самый «молодой» из известных на сегодняшний день представителей Франкфуртской школы. Он указал, что для поколения Адорно и Маркузе была присуща четкая партийность, склонность к громким акциям и заявлениям. Современный интеллектуал благодаря «неожиданному расширению публичной сферы действия средств массовой коммуникации и беспримерному уплотнению коммуникационных сетей», проникновению телевидения и интернета получил возможность быстро добиться известности, но и столкнулся с опасностью быстро ее потерять. Важнейшим для современного интеллектуала, по замечанию Хабермаса, является «хорошая репутация интеллектуала», которая «заключается не в том, чтобы быть видным или известным, а в том, чтобы иметь доброе имя». Интеллектуал, подчеркивает философ, должен «сначала приобрести репутацию работой в своей области, прежде чем начать публично использовать свои знания и свое имя. Если он вмешивается со своими аргументами в некую дискуссию, то он должен обращаться к публике, которая состоит не из зрителей, а из потенциальных участников диалога, которые ответственно говорят и слушают друг друга. Идеальный тип такой дискуссии
предполагает обмен доводами, а не искусное притягивание к себе зрительских взоров» [12].
И все же есть качество, подчеркнул Хабермас, которое было свойственно как современному, так и прежним поколениям интеллектуалов. Это «способность первым почуять нечто важное»: «Он должен быть способен начать волноваться по поводу определенных критических тенденций уже в тот момент, когда остальные еще как ни в чем не бывало занимаются своими обычными делами. Добродетелями интеллектуала поэтому должны быть качества отнюдь не героические: отдающая
подозрительностью чуткость к нарушениям нормативной инфраструктуры общественного организма; боязливая склонность предвосхищать опасности, грозящие
интеллектуальной оснастке той политической формы жизни, которая существует в обществе; умение видеть, чего не хватает или что “могло бы быть иначе”; немного фантазии, чтобы разрабатывать альтернативы, и немного отваги, чтобы инициировать поляризацию позиций, выступить со скандальным заявлением, опубликовать памфлет». Хабермас отметил: «Интеллектуал должен быть способен быть взволнованным — и в то же время обязан обладать достаточным политическим здравомыслием, чтобы не допускать чрезмерных (избыточно эмоциональных) реакций» [13].
Современный мир со множеством конфликтов и часто возникающими острыми критическими ситуациями создает объективную основу для выражения интеллектуалом, равно как и интеллигенцией в целом, своей политической позиции. Интеллигенция политизируется, «пролетаризируется», говоря словами Беньямина, постоянно вступая в борьбу не столько на стороне кого-либо из участников противостояния, но защищая саму возможность для высказывания в условиях кризиса и по предмету конфликта. Все также право на критику и сомнение является ключевым для интеллектуала. Если же подняться над конфликтом и наблюдать его со стороны, то решение по предмету спора может исключить интеллигенцию из сферы общественных отношений вообще, исключить ее интересы, а ее — как социальную группу.
1. Маркузе Г. Одномерный человек : исследование идеологии развитого индустриального общества. М., І994. С. XIII.
2. Там же. C. XVI, XIX.
3. Там же. С. 2, І2, І8.
4. Там же. С. 330, 335—336.
5. Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости : избранные эссе. М., І996. С. 62, 64.
6. Benjamin W. Ein Aufienseiter macht sich bemerkbar II Benjamin W. Gesammelte Schriften : in 7 Banden. Frankfurt a. Main: Suhrkamp, І972— І989. Bd. 3. S. 225. Редакция журнала «Die Gesellschaft», где в І930 г. была опубликована эта заметка, первоначально предложила назвать материал «Политизация интеллигенции», но автор его отклонил (Anmerkungen der Herausgeberin II Benjamin W. Op. cit. S. 639).
7. Беньямин В. Автор как производитель II Интеллигенция и мир. 2008. № 2. С. І26.
8. Fuld W. Beruhmt und unbekannt II Die Zeit. І972. № 47. 24 Nov.
9. Адорно Т. В. Негативная диалектика. М., 2003. С. 2І0.
!0.Schafft Germanistik ab! I Basisgruppe des Walter-Benjamin-Instituts II
І968 : eine Enzyklopadie. Frankfurt a. Main : Suhrkamp, 2004. S. 43 і—438.
11. Derrida J. Gesetzeskraft : der «mystische Grund der Autoritat». Frankfurt a. Main : Suhrkamp, І99І. S. 58.
12. Хабермас Ю. Первым почуять важное: что отличает
интеллектуала. URL: http:IImagazines.russ.ru7nzI2006I47Iha2.html (дата обращения: І4.06.20ІІ).
13.Там же.
