28Д. А. Смирнов
«ДЕСТРУКТИВНЫЙ ХАРАКТЕР» ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В ПОНИМАНИИ ВАЛЬТЕРА БЕНЬЯМИНА
«Конструкция» предполагает «деструкцию».
В. Беньямин
Немецкий мыслитель Вальтер Беньямин резюмировал рассуждения по поводу сложившейся в Советской России ситуации в конце 20-х гг. конкретным выводом о невозможности своего вступления в компартию, объяснив это выбранной им тактикой организации собственной деятельности в условиях буржуазного общества: «В отношении положения вне ее и его допустимости решающим оказывается, в конце концов, вопрос: можно ли занять положение вне партии с явной пользой в личном и деловом плане, не переходя на позиции буржуазии и не нанося ущерба работе... Имеет ли смысл мое законспирированное инкогнито среди буржуазных авторов. И решительно ли полезно для моей дальнейшей работы избегать определенных крайностей “материализма”, или же я должен искать дискуссию с ними внутри партии. Здесь идет борьба вокруг всех ограничений, вкладываемых в специализированную работу, которую я до сих пор вел. И со вступлением в партию — по меньшей мере экспериментальным — она должна закончиться, если на таком узком основании эта работа не может следовать ритму моих убеждений и организовывать мое существование. Правда, до тех пор, пока я путешествую, вступление в партию вряд ли можно принимать в расчет»1.
© Смирнов Д. А., 2010
Смирнов Дмитрий Александрович — кандидат исторических наук, доцент кафедры новой, новейшей истории и международных отношений Ивановского государственного университета. d-
Понимание противоречия коммунистической идеологии как обоснования борьбы с буржуазным обществом и практики персонального поведения — путешествий как эффективного метода противостояния обществу с использованием его возможностей было достигнуто Беньямином в процессе формулирования конкретных положений предложенной им концепции интеллектуала, противостоявшего, прежде всего, определенной идеологии подавления. Позиция интеллектуала обнаруживается у Беньямина даже за коммунистическими лозунгами, столь симпатичными самому мыслителю, например в Советской России конца 20-х гг.
Концепция нового типа интеллектуала не была представлена Беньямином в комплексном виде, но ряд его научных работ содержит объяснение ее главных принципов, которые он отстаивал как в общественной деятельности, так и в публицистике и критических выступлениях. Стоит особо подчеркнуть, что противоречивость взаимосвязи антибуржуазной идеологии и антибуржуазной практики Беньямин констатировал уже совершенно определенно, о чем свидетельствует нерешенность им самим вопроса о вступлении в компартию. Противоречия демонстрируют и работы мыслителя на эту тему, хотя и политизированные, но отличавшиеся политизированностью особого рода.
Для Беньямина политизация, политическая ангажированность означала не приверженность какой-либо партийной программе или готовность ее принятия, а критическое, практически ориентированное политическое сознание, способность понимать социальные отношения и угадывать нюансы возможных перемен в них. В свою очередь, безусловное принятие конкретной идеологии как определяющего фактора всей творческой и научной деятельности Беньямин считал неприемлемым. Тем самым она становилась причиной неискреннего отношения к программным идеям и установкам партии, какими бы близкими они ни были интеллигенции. Она ограничивала бы его возможности для критики, и прежде всего для самокритики.
Интеллектуал должен был выступать политически ангажированным субъектом с точки зрения формальной, но не
содержательной. И главный принцип субъекта, на котором базировался Беньямин при формулировании концепции интеллектуала, был принцип путешественника, фланера в пространстве и во времени, занявший важное место и в его исторической концепции. Беньямин основывал на нем и свою собственную исследовательскую и общественную деятельность. В поездках и рассказах о путешествиях он свободно преодолевал границы, словно их и не было.
Такая модель поведения явно выделялась на фоне напряженной политической и социальной жизни Европы 20—30-х гг. прошлого века, воздействовавшей и на интеллектуалов, подобных Беньямину. Тогда в различных странах и на континенте в целом возникали все новые барьеры и границы (не только географические, но и социально-политические, экономические и культурные), и ступенью к самоутверждению был не слом этих преград, а их строительство. Беньямин же своими путешествиями и заметками о них, по сути, заявлял о независимой политической и социальной позиции: о стремлении преодолевать границы и способности свободно чувствовать себя в любой новой стране, даже без знания языка и всякой уверенности, что найдется кто-то знакомый рядом, кто знает язык. Анализируя понимание интеллектуала Беньямином, Крюссола Камбас отмечает, что «для критического интеллектуала не задано никакое точное местонахождение»2.
При этом, однако, несмотря на свободу перемещений, Беньямин вовлечен в политические процессы, но в качестве критика он был нацелен на постоянные разрушения устоявшихся идеологических парадигм и любых препятствий для их политических оценок. Беньямин, по сути, был именно тем «деструктивным характером», который он описал в одном из очерков серии «Мыслительные образы», опубликованном в 1931 г.: «Деструктивный характер не видит ничего
продолжительного. Но именно поэтому он везде видит пути. Где другие наталкиваются на стены и горы, и там он видит путь. Однако потому, что он везде видит путь, он везде должен и очищать путь. Не всегда с грубой силой, иногда благородно. Потому, что он везде видит пути, он себя самого ставит всегда на перекресток. Ни один момент не может знать, что принесет
следующий. Он превращает существующее в развалины не ради развалин, но ради пути, который проходит через них»3.
Для интеллектуала в его деструктивности, по мнению Беньямина, имеет значение не только свобода политического движения, но и свобода политического пространства: «Деструктивный характер знает только один лозунг: убирать площадь; только одну деятельность: освобождать место. Его потребность в свежем воздухе и свободном пространстве сильнее, чем любая ненависть»4. Ненависть неизбежна в политической борьбе, поскольку одна идеология нацелена на борьбу с остальными, и даже если она считает, что победит, такая идеология способна лишь остановиться (конец истории?) и прекратить движение, захватив площадь борьбы.
Победа одной идеологии означает отсутствие критики, стимулирующей к появлению различных взглядов на проблемы ее движения. Для интеллектуала же в его деструктивности свойственна ирония, самоирония, в этом и заключается свежий взгляд на события и на собственное положение в них, как и на положение в истории: «Деструктивный характер юн и весел. Так как разрушение омолаживает, потому что оно убирает с пути следы нашего собственного возраста; оно веселит, потому что любое устранение значит для разрушающего полную редукцию, даже извлечение сути из его собственного состояния... Деструктивный характер всегда свеж в работе. Это — природа, которая предписывает ему темп, по крайней мере косвенно: так как он должен ее опережать. Иначе она сама станет перенимать разрушение»5.
Его особое понимание истории отличается недоверием не только к постоянному ходу вещей, но и к стремлению сохранить традицию: «Деструктивный характер противостоит
традиционалистам. Некоторые передают вещи, делая их неприкосновенными и консервируя, другие — ситуации, делая их ходовыми и ликвидируя. Их называют деструктивами. Деструктивный характер имеет сознание исторического человека, основным аффектом которого является неприступное недоверие к ходу вещей и готовность, с которой он в любое время обращает внимание на то, что все может пойти наперекосяк. Поэтому деструктивный характер является самой надежностью»6.
Уверенность в свойственной миру неустойчивости вещей и подозрительное отношение к любой традиции определяет готовность интеллектуала к критике. У него нет склонности исследовать глубины «смысла» жизни, но он готов разложить ее на цитаты7.
Целью интеллектуала в его деструктивности также является знание о том, что придет после подвергнутого критике, но как только оно появляется, оно вновь подвергается критике интеллектуала, невольно вызывая при этом общественный резонанс: «Деструктивному характеру не представляется
никакого образа. У него мало потребностей, и самой скромной потребностью было: знать, что придет на место разрушенного... Деструктивный характер делает работу, он только избегает творимого. Как творец ищет себе одиночества, так разрушающий непрерывно окружает себя людьми, свидетелями его действий»8.
Однако интеллектуал не стремится овладеть вниманием окружающих, привлечь публичный интерес к себе. Его действия, его деструкция вызывает интерес сама по себе: «Деструктивный характер совсем не интересуется тем, чтобы быть понятым. Усилия в этом направлении он рассматривает как легкомысленные. Быть неправильно понятым ему не страшно... Самый мелкобуржуазный феномен, сплетня, начинает осуществляться только потому, что люди не хотят быть неправильно понятыми. Деструктивный характер позволяет себя неправильно понимать; он не содействует сплетни»9. Концентрация внимания на себе и усилий на том, чтобы быть понятым, также означали бы остановку, трату времени и сил.
Беньямин находит интеллектуалу мелкобуржуазного антипода, тем самым подчеркивая его особенности: «Деструктивный характер — это враг человека в футляре. Человек в футляре ищет свой уют, и скорлупа — его воплощение. Нутро скорлупы — это обитый бархатом след, который он оставляет в этом мире. Деструктивный характер стирает даже следы разрушения»10. Как точно отмечает Ирвинг Вольфарт, «“деструктивный характер” является не “характером” в психологическом смысле, но деструкцией буржуазного общества. В результате смешения его следов возникает парадигма позитивно изменившейся бесхарактерности»11.
Впрочем, в заключении своих рассуждений о деструктивном характере интеллектуала Беньямин указывает не только на его разрушительную практику: «Он в точке индифферентности: его бытие — созидание, а его действие — разрушение. Деструктивный характер действует в каждой ситуации так, как если бы она была бы исторической»12. Сочетание созидания и разрушения, таким образом, позволяет говорить об исторической и актуальной системности интеллектуала. Его возможности реализовать свою деструктивность в значительной мере зависят от точности оценки ситуации, в которой он реализует способности своего характера.
«Деструктивный характер» интеллигенции проявляет себя в политической жизни общества именно благодаря политизации ее деятельности. Для самого Беньямина в последние годы Веймарской республики «политизированный характер» критического осмысления происходящего был чрезвычайно показателен. Сутью этой критической позиции должны были стать и являлись дискуссии вокруг актуальных событий и процессов без каких-либо партийных ограничений. В этом он видел необходимую и неизбежную политизацию интеллектуальной деятельности и таким образом пытался совместить позиции аналитика объективной — исторической или актуальной — реальности и свободного наблюдателя.
При этом незнание левыми интеллектуалами марксистских идей означало для Беньямина непонимание ими социальноэкономической основы своих представлений, неверную трактовку собственных политических концепций и научных методологий. Преодоление этого недостатка было невозможно без исследований социальных перспектив и поддержки идей левой интеллигенции. Беньямин с большим вниманием отнесся к вышедшей в 1930 г. работе Зигфрида Кракауэра о положении служащих в капиталистическом производстве.
В заметке «Аутсайдер становится заметным», посвященной работе «мыслящего марксистски» Кракауэра и вышедшей чуть раньше «мыслительного образа» о «деструктивном характере», Беньямин отрицательно высказался о том социальном слое, где левая интеллигенция пыталась найти себе поддержку: «Сегодня нет класса, чье мышление и чувство конкретной действительности его повседневности было бы так отчужденно
от него как от служащего. Но другими словами это означает, что приспособление к недостойной для человека стороне нынешнего строя у служащего продвинулось дальше, чем у наемного работника»13.
Беньямин поддержал Кракауэра в его критическом отношении к классу служащих, которые никогда не станут пролетариями, не имеющими средств производства, но, благодаря привилегии образования, будут солидарны с буржуазией, владеющей этими средствами. Отсюда межеумочность служащих. «Солидарность (с буржуазией. — Д. С.), — писал он, — может стереться и разрушиться на переднем плане; но почти всегда она остается достаточно сильной, чтобы строго отделить интеллектуалов от полной постоянной боевой готовности, фронтового существования
14 Т~> ^
настоящего пролетария» . В этой связи мыслитель высоко оценивал сочинение Кракауэра, поскольку оно «в противоположность к радикальным модным продуктам новейшей школы» явилось «поворотным пунктом на пути политизации интеллигенции», «конструктивным теоретическим
исследованием, которое не обращено ни к снобу, ни к рабочему, а потому в состоянии требовать нечто действительное и доказуемое: именно политизацию собственного класса»15.
Показательный пример «деструктивного характера» интеллигенции, политизации интеллектуала Беньямин нашел в лице своего друга, но при этом постоянного оппонента по многим общим теоретическим и конкретно-политическим вопросам — писателя Бертольта Брехта, с которым он дискутировал во время своих поездок в Данию, где тот жил в эмиграции в 30-е гг.
Брехт, по словам Беньямина, был «специалистом начинать сначала», и «в этом узнавался диалектик»16, поэтому он был близок к его пониманию «деструктивного характера». Именно о «деструктивном характере Брехта», проявившем себя в критике фашизма, Беньямин написал в дневнике от 1938 г., когда писатель предположил более правдоподобное, чем победу над фашизмом, наступление «безисторичной эпохи»17. Столь же резко, «деструктивно» Брехт показал себя в критике советского режима того времени, высказанной им несмотря на его коммунистические идеи. Обусловили этот уровень деструктивности критики именно
конкретно-политические события, связанные со сталинскими репрессиями — гибелью его друзей и потерей режимом революционной энергии.
Если для Беньямина увиденное десять лет назад позволяло в дальнейшем лишь укрепляться в своей критичности к большевикам и утверждаться в необходимой «деструктивности» нового типа интеллектуала, в том числе по отношению к коммунистической идеологии, то Брехт высказывал эти, по сути, разрушающие идеи, по свидетельству Беньямина, именно в конце июля 1938 г.: «На самом деле у меня там нет друзей. И москвичи сами их не имеют — как мертвые»18. Советский интеллигент, поддавшийся давлению большевистского режима, о чем писал Беньямин, и ставший функционером, оказался теперь, по словам Брехта, в состоянии одиночества: идейного — из-за утраты основы для своего самоопределения и социального — из-за постоянного страха быть уничтоженным покровительствующей ему властью. Слова Брехта словно подтверждали сказанное Беньямином о «человеке в футляре» с его «обитым бархатом следом, который он оставляет в этом мире». И сплетня как «самый мелкобуржуазный феномен» также непременно сопровождала «человека в футляре» в СССР этих лет, поскольку «люди не хотели быть неправильно понятыми», опасаясь стать жертвой режима.
«Деструктивный характер Брехта» и таких же, как он, представителей интеллигенции действительно был врагом режима «человека в футляре». В чуть более поздней записи Беньямина Брехт высказался еще более прямолинейно в отношении советской власти: «В России господствует диктатура над пролетариатом. Ее можно избежать, отказаться от нее до тех пор, пока эта диктатура еще делает практическую работу для пролетариата, это значит, пока она содействует выравниванию между пролетариатом и крестьянством, соблюдая господство пролетарских интересов»19. Спустя несколько дней, по свидетельству Беньямина, Брехт назвал советский режим «монархией рабочих», а сам Беньямин тогда же в беседе с писателем «сравнил этот организм с гротексными играми природы, которые появляются на свет из глубин моря в облике рогатой рыбы или других чудовищ»20.
Вооружившись максимой Брехта «не хорошее развивает старое, а плохое новое»21, соответствующей чертам деструктивного характера, в таких условиях нужно было «начинать сначала» и, очевидно, тем интеллектуалам, о которых, по словам Беньямина, говорил Луи Арагон: «Революционный интеллектуал скоро появится и прежде всего как предатель своего первоначального класса»22. Политизация ведет к революции, что, впрочем, не означает достижение в ходе революционного процесса определенной конечной цели, поскольку «деструктивный характер» интеллигенции подразумевает деструкцию в любых условиях. А это значит, что и политизация интеллигенции, интеллектуала бесконечна.
Истоки идеи «деструктивного характера» у Беньямина можно обнаружить, наряду с хрестоматийным примером Мартина Хайдеггера, также в одной из работ Ханны Арендт. При этом у Хайдеггера понятие деструкции затрагивает сферу онтологии, у Беньямина же идея «деструктивного характера» касается проблемы гносеологии, проблемы познания и даже субъекта познания. Поэтому знакомство с работой Арендт могло сильнее повлиять на формирование понятия «деструктивного характера» у Беньямина. На это указывают Детлев Шётткер и Эрдмут Визисла. Они приводят цитату из статьи «Философия и социология», одной из первых работ Арендт, опубликованную в 1930 г.: «Социология, видя свою существеннейшую задачу в деструкции исторического, становится исторической наукой»23. Исследователи делают предположения, что Беньямин читал эту работу и вполне мог найти полезные идеи для своих мыслей о деструктивном характере интеллигенции, если учесть, что социолог является представителем интеллектуального класса, а его исследования общества, безусловно, политизированны, как, например, были политизированны исследования Кракауэра, о чем писал Беньямин.
Но не столько истоки идеи «деструктивного характера» интеллигенции у Беньямина могут вызвать интерес с точки зрения системного единства ее структурных элементов, сколько вопрос о воплощении или восприятии этой идеи у интеллектуалов второй половины XX в. И в этой связи интересен пример Жака Деррида.
Влияние «деструктивных» идей Беньямина на формирование понятия «деконструкция» у Деррида доказывают его собственные слова в «Письме к японскому другу»: «Невозможная “задача переводчика” (Беньямин) — вот что также означает “деконструкция”»24. Кроме того, Деррида считал «тему “деструкции” существенной для Беньямина» в отношении его идеи «деструкции языка»25. Однако в рамках нашей темы о деструктивности политизированной деятельности интеллегенции важно влияние идей Беньямина на формирование у Деррида понимания деконструкции в социальном плане.
О таком влиянии говорят рассуждения философа о политизации в его работе, посвященной статье Беньямина «К критике власти»: «Политизация — это бесконечный процесс, она никогда не может, но и не должна прийти к завершению, может и должна быть тотальной политизацией. Чтобы это звучало не как прописная истина или что-то тривиальное, необходимо знать следующий вывод: любое проникновение политизации
принуждает нас к тому, чтобы правовые основы, которые уже стали результатом успешного расчета и разграничения, вновь обдумать и, следовательно, вновь интерпретировать. Так произошло к примеру при объяснении прав человека, при отмене рабства, в отношении всех тех освободительных войн, которые происходят и дальше будут происходить, везде в мире, от имени женщин и мужчин. Ничего не кажется мне менее устаревшим, чем классический эмансипационный идеал»26. «Деструктивный характер» интеллектуала у Беньямина, как помним, также исходил из этого. Но теперь политизация интеллигенции становилась не только идеей.
Идеи Деррида нашли научное признание вскоре после выхода в свет его первых работ в конце 60-х гг. и не только во Франции. Однако первоначально они затронули сферу теоретического самоосознания интеллигенции. И лишь активная пропаганда собственных идей со стороны Деррида и его участие в общественной и политической жизни страны позволили найти им признание у масс. Он словно показывал на собственном примере обоснованность положений концепции «деструктивного характера» о том, что «разрушающий непрерывно окружает себя людьми, свидетелями его действий». Так опосредованно
Беньямин способствовал изменению роли интеллектуала в стране, где провел последние годы жизни.
Но и на родине Беньямина его концепция интеллектуала в облике «деструктивного характера» нашла практическое применение. Уже в 1968 г. группа студентов университета Франкфурта-на-Майне, несогласная с методикой преподавания германистики, заявила о создании «Базисной группы Института Вальтера Беньямина». И хотя основное внимание в их манифесте уделялось именно методическим и методологическим вопросам, политизированность многих положений документа заставила профессоров обратиться к общественности с вопросом: «Политизация науки — неужели снова?»27 Против действий Базисной группы были также Теодор Адорно и Юрген Хабермас, представители Франкфуртской школы социальных исследований, основателем которой считается и Беньямин.
И тем не менее, положения манифеста позволяют сказать, что активисты группы точно усвоили, по меньшей мере, «деструктивный» настрой работ Беньямина: «В политическом университете германистика упраздняется... Контр-германистика... нацелена на практику. Контр-германистика должна вырваться из процесса капиталистического производства. Она должна эмансипироваться от господствующей рациональности капиталистической реализации, освободить язык той самой общественности, которая действует как инстанция вытеснения, деформирует интересы и обстоятельства дела и приспосабливает сознание к отношениям господства и собственности, которые в целом воспроизводит власть принуждения в сублимированном облике в отношении критического опыта и политического просвещения. Эта общественность, которая делает заменимым язык, чтобы нарушать и разрушать, становится ее практикой. Она должна привести прежних потребителей и посредников в процессе передачи литературно-научных продуктов к тому, чтобы они рефлексировали о своей политической функции... Для этого важно, что мы от научной критики переходим к организационной критике. Шаг неизбежный, если мы обучение, науку, университет (следовательно, общество) действительно рассматриваем аналитически в аспекте их потребности в изменении и их изменчивости. Институты должны стать моделью
критической общественности. Феодальная структура директората должна быть отделена от паритетной структуры советов, в которой прежние потребители “науки” наконец станут носителями процесса научного познания, который устранит выдохшуюся интимность институтов»28.
И хотя осуществить свою программу Базисной группе не удалось, ее короткая история и манифест, основанный на идеях Вальтера Беньямина, позволили на практике увидеть, как может реализовывать свою деструктивность политизированный интеллектуал. Разрушение традиции как одна из целей «деструктивного характера» интеллигенции в понимании Беньямина было предпринято активистами группы в отношении даже идейно близких ему при жизни философов. Впоследствии деструктивность политизированной практики, как ее представлял Беньямин именно в плане организации, стала характеристикой общего интеллектуального пространства современности.
Примечания
1 Benjamin W. Moskauer Tagebuch // Benjamin W. Gesammelte Schriften : in 7 Banden. Frankfurt a. M., 1972—1989. Bd. 6. S. 359. Далее используется принятая в работах о Беньямине аббревиатура Собрания сочинений (Gesammelte Schriften — GS) с указанием тома и страницы.
2 Kambas Ch. Positionierung des Linksintellektuellen im Exil // Benjamin-Handbuch : Leben-Werk-Wirkung. Stuttgart ; Weimar, 2006. S. 426.
3 Benjamin W. Der destruktive Charakter // GS. Bd. 4. S. 398.
4 Ibid. S. 396.
5 Ibid. S. 397.
6 Ibid. S. 398.
7 Benjamin W. Notizen uber den «destruktiven Charakter» // Ibid. S. 1000.
8 Benjamin W. Der destruktive Charakter. S. 397.
9 Ibid.
10 Ibid.
11 Wohlfarth I. Der «Destruktive Charakter» : Benjamin zwischen den Fronten // Walter Benjamin im Kontext. Konigstein, 1985. S. 68.
12 Benjamin W. Notizen uber den «destruktiven Charakter». S. 1000.
13 Benjamin W. Ein AuBenseiter macht sich bemerkbar: Zu S. Kracauer, «Die Angestellten» // GS. Bd. 3. S. 220.
14 Ibid. S. 225.
15 Ibid. Редакция журнала «Die Gesellschaft», где в 1930 г. была опубликована эта заметка, первоначально предложила назвать материал «Политизация интеллигенции», но автор его отклонил (Anmerkungen der Herausgeberin // GS. Bd. 3. S. 639).
16 Benjamin W. Das Land, in dem das Proletariat nicht genannt werden darf // GS. Bd. 2. S. 515.
17 Benjamin W. Tagebuchnotizen 1938 // GS. Bd. 6. S. 538.
18 Ibid.
19 Ibid. S. 539.
20 Ibid.
21 Ibid.
22 Benjamin W. Der Autor als Produzent // GS. Bd. 2. S. 701.
23 Schoettker D., Wizisla E. Hannah Arendt und Walter Benjamin : Konstellationen, Debatten, Vermittlungen // Arendt und Benjamin : Texte, Briefe, Dokumente. Frankfurt a. M., 2006. S. 28—29.
24 Деррида Ж. Письмо к японскому другу // Вопр. философии. 1992. № 4.
25 Деррида Ж. Тиресий: путешествие феноменолога-марксиста // Жак
26
Деррида в Москве: деконструкция путешествия. М., 1993. С. 63. Derrida J. Gesetzeskraft : der «mystische Grund der Autoritat».
Frankfurt a. M., 1991. S. 58.
27 Basisgruppe des Walter-Benjamin-InstitutS. Schafft Germanistik ab! // 1968 : eine Enzyklopadie. Frankfurt a. M., 2004. S. 431.
28 Ibid. S. 431—438.
