CC BY
424 Государственный архив Читинской области (ГА ЧО). Ф. 30. Оп.1. Д.640. Л.75, 76.
5 Забайкальская казачья книжка. С. 97.
6 Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф.1573. Оп. 2. Д. 698. Л. 18.
7 Наследие. 2001. № 1(7). С. 3.
8 РГВИА. Ф. 1573. Оп. 2. Д. 697. Л. 11, 11 об., 13, 23.
9 Забайкалье. 1997. № 204.
10 ГА ЧО. Ф. 30. Оп. 1. Д. 640. Л. 72.
11 Там же. Л. 55, 58.
12 Там же. Л. 115, 164.
ПО СТРАНИЦАМ РЕДКИХ ИЗДАНИЙ
Публикация: ОСТРОВСКИЙ Александр Васильевич — ведущий научный редактор редакции «Военно-исторического журнала» (Москва)
А.Г. БРИКНЕР
СМЕРТЬ ПАВЛА I
11—12 марта 1801 года 3. Ночь
После попойки заговорщики двинулись по направлению к Михайловскому дворцу. Это движение напоминало военный ход. Беннигсен упоминает, что всех было больше шестидесяти офицеров. Генерал Талызин пришел в казарму Преображенского гвардейского полка и отдал приказ одному батальону стать под ружьё, ввиду того что в городе начались волнения. Во дворце были поставлены отряды Семёновского гвардейского полка. Пален отправил отряды кавалерии для занятия улиц, ведущих от Невского проспекта к Михайловскому дворцу. Они должны были соединиться с батальоном преображенских гвардейцев, но явились только тогда, когда всё во дворце уже было окончено.
Заговорщики очень тихо перерезали Марсово поле с севера, вошли в Летний сад и достигли Михайловского дворца. «На старых липах Летнего сада, — рассказывает Розенцвейг, — ночуют тысячи ворон. Испуганные движением военных в такой неурочный час, птицы отчаянно закаркали и перепугали офицеров, которые опасались, как бы не проснулся император. Если бы ему удалось укрыться в безопасное место, то их планы рушились бы, и вороны Летнего сада приобрели бы известность капитолийских гусей»1.
Они проникли во дворец. Когда батальонный командир преображенских гвардейцев Талбанов, подойдя к дворцу, спросил у солдат, захотели ли бы они следовать за ним в опасный поход государства и народа, те, не задумываясь, ответили утвердительно. Тогда он перешёл через замерзшие рвы. Внешний караул был обезоружен без всякого сопротивления с его стороны.
Адъютант Преображенского полка Аргаманков помог заговорщикам войти во дворец. Он находился в том помещении, которое за несколько часов до этого занимали солдаты Саблукова. По его знаку было устранено препятствие, которое оказывал внешний караул, и таким образом заговорщики или часть их достигли той двери спальни Павла, где стояли на посту два камер-гусара. Аргаманков будто бы дал возможность войти в комнаты, обратившись к камердинеру, который медлил открывать дверь, с заявлением, что уже шесть часов утра, что он пришёл к императору с рапортом о состоянии полка и должен войти к нему. Пьяный лакей дал себя обмануть и открыл дверь, и заговорщики вошли.
Оба гусара оказали сопротивление. В крайнем возбуждении какой-то офицер так сильно ударил одного из них, что тот упал на пол. Офицер, который едва сознавал, что он делает, даже выстрелил в гусара, но пистолет, к счастью заговорщиков, дал осечку. Другой гайдук убежал. Розенцвейг рассказывает, что раненый гусар прибежал с окровавленной головой в зал, где стояли преображенцы под командой Мбрина. Гусар звал на помощь, чтобы спасти государя. У солдат уже были подозрения, потому что истопник им сказал то же самое. Настроение стражи становилось опасным. Один из гвардейцев выступил вперед и от имени всех потребовал, чтобы их повели к государю. Тогда Мбрин приставил ему к груди свою шпагу и пригрозил тут же уложить его на месте, если он только хоть одно слово ещё скажет. В то же время он скомандовал заряжать ружья. Солдаты повиновались; наступило спокойствие, и пока они оставались в таком положении, всё было кончено.
Самым важным источником, воспроизводящим перед нами всё, что происходило в спальне Павла, должен служить рассказ Беннигсена в разговоре с Ланжероном. Вот что мы находим здесь:
«Мы вошли в комнату в числе двенадцати человек, среди которых были Платон и Николай Зубовы (Пален и большинство других пошли другой дорогой). Валерьян Зубов остался у Палена... Шум (в передней) разбудил императора. Он соскочил с кровати и мог бы легко спастись, если бы сохранил присутствие духа. Правда, комнаты императрицы не могли служить для него убежищем, так как он, по совету Палена, забаррикадировал её дверь, но оставалась ещё лестница, которая вела в покои княгини Гагариной. Он, по-видимому, был слишком перепуган, чтобы рассуждать, и спрятался за ширмы. Мы входим; Платон Зубов подбегает к кровати, находит её пустой и кричит: "Il s'est sauv^"*. Я нашёл императора. Я, как и все другие, был при полной форме, с лентой и орденами, со шляпой на голове и шпагой в руке. Я опустил шпагу и сказал по-французски: "Государь, вы перестали царствовать; Александр стал императором; по его приказу мы вас арестуем; Вы должны отречься от престола. Будьте спокойны, мы вас жизни не хотим лишать. Я явился сюда, чтобы защитить вас; покоритесь своей судьбе; если же вы окажете хоть малейшее сопротивление, то я ни за что не ручаюсь".
Император ничего не ответил. Платон Зубов повторил по-русски всё, что я сказал по-французски. "Что я вам сделал?" — воскликнул император. Один из гвардейских офицеров ответил: "Четыре года подряд вы нас мучили". В эту минуту с шумом вошли в переднюю другие офицеры, которые по дороге заблудились в комнатах дворца; поднятый ими шум перепугал тех, которые были со мной в комнате. Они подумали, что это стража прибежала на помощь императору, и убежали по лестнице. Я остался один с императором и угрожал ему своим решительным видом и шпагой. В это время беглецы встретили товарищей и вернулись в комнату Павла. Началась давка, во время которой упали ширмы и потушили лампу. Я вышел, чтобы принести лампу из другой комнаты. В этот короткий промежуток времени Павла не стало».
Гораздо обстоятельнее описывает это происшествие Бернгарди, который в основных чертах воспроизводит записки Беннигсена. «Беннигсен, — пишет он, — нашёл императора за ширмой, где горела лампа, он стоял в одной рубашке, босой, с курткой на плечах и ночной шапкой на голове. Зубов и Беннигсен подошли с обнажёнными шпагами к императору. Он потерял всё своё присутствие духа и настолько не владел собой, что даже не мог говорить. Тогда Беннигсен обратился к нему со словами: "Sire, vous ^es агг^й!"** Не отвечая ему, Павел обратился к Зубову. — "Que faites-vous, Platon Alexandrowich?"*** — спросил он. В это время один офицер сообщил князю, что дворцовая стража вышла из повиновения и что Палена нет. Зубов убежал. Только Беннигсен "не растерялся", как он сам хвастается. Он повторил свои первые слова, но, вместо того чтобы отвечать ему, Павел сделал попытку проникнуть в соседнюю комнату. Там по заведённому императором обычаю хранились шпаги арестованных офицеров. Павел искал оружие для своей защиты. Но ему преградили путь.
Заговорщики, которые только что бежали из спальни, снова стали собираться, и скоро вся комната была ими переполнена. Беннигсен запер двери в соседнюю комнату с оружием и в покои императрицы. Павел пытался проложить себе дорогу к бегству и стал кричать по-русски: "Арестован! Что значит арестован?" Его удержали силой, причём особенно грубо набросились на него князь Яшвиль и майор Таротинов (sic?). Напрасно Беннигсен призывал императора к спокойствию. Несчастный старался пробиться и повторял свои слова. Началась ожесточённая борьба. Ширмы упали. Среди шума Беннигсен расслышал голос одного офицера, который кричал императору: "Вот уже четыре года, как с тобой хотят покончить". — "Что же я такое сделал?" — возразил император. Когда в передней снова поднялся шум, многие опять хотели бежать. Но Беннигсен подскочил к двери и громким голосом стал угрожать убить всякого, кто сделает попытку к бегству. "Теперь уже поздно отступаться", — прибавил он.
Этот шум произвёл отряд семёновских гвардейцев под начальством состоявшего в заговоре офицера Бибикова, внезапно ворвавшись в переднюю. И в этот момент, когда не могло оставаться никакого сомнения насчёт того, как окончится через несколько минут борьба с императором, которая становилась все ожесточённей, в особенности, когда Павел стал непрерывно кричать и звать на помощь, умный Беннигсен поручает охрану императора пьяному князю Яшвилю, а сам спешит в переднюю, чтобы "поставить сторожевые посты".
По позднейшим заявлениям очевидцев ужасных последних минут, император делал отчаянные усилия, чтобы вырваться из рук Яшвиля. Во время борьбы оба упали на пол. Какой-то гвардейский офицер, которого Беннигсен называет Скеллеретом, сорвал с себя свой шарф и обмотал его вокруг шеи императора, которого держал Яшвиль. Стоявшие сзади двинулись вперёд и повалили впереди стоявших на борющихся. Императора придавили и удушили. Те, которые дальше стояли, не могли даже дать себе отчёт в том, что произошло».
Кто были эти свидетели, которые давали свои показания о последних минутах Павла, Бернгарди не говорит. В рассказе Розенцвейга имеются следующие подробности. Император подбежал к столу, на котором лежало несколько заряженных пистолетов. Его повалили на пол, и заговорщики наложили свои преступные руки на своего императора. Уверяют, что Яшвиль нанёс удар, и что император после упорнейшего сопротивления был удавлен своим собственным шарфом. Борьба продолжалась около десяти минут. Большинство заговорщиков были пьяны, и, по-видимому, вполне достоверно показание, что Николай Зубов, человек огромного роста и дикого вида, собственными руками задушил императора.
Ланжерон сожалеет, что Беннигсен не рассказал ему подробней о кончине Павла. «Беннигсен, — пишет он, — по-видимому, был свидетелем смерти императора, но в убийстве непосредственного участия не принимал. Убийцы набросились на Павла, который слабо защищался, молил о пощаде и просил дать ему времени, чтобы прочесть молитву. Среди офицеров он заметил одного, который был похож на великого князя Константина, и сказал ему, как некогда Цезарь Бруту: "Как, и вы, ваше высочество, здесь!" (Слово высочество звучит довольно странно при такой обстановке). Так умер несчастный монарх с убеждением, что его сын был в числе убийц; ужасная мысль, которая отравила последние минуты жизни Павла. У заговорщиков не оказалось ни веревки, ни полотенца, чтобы удавить его. Мне рассказывали, что Скарятин предложил для этой цели свой шарф, который и послужил орудием для убийцы; неизвестно, кто может претендовать на страшную честь этого ужасного убийства; все заговорщики принимали в нём участие; ответственность больше всего, по-видимому, падает на князя Яшвиля и Татаринова. Вполне вероятно также, что этот мясник Николай Зубов, озверевший и набравшийся смелости от выпитого вина, ударил императора по лицу и поранил ему левый глаз острым краем табакерки, которую он держал в руке».
Вся эта драма заняла очень мало времени. Нам кажется совершенно невероятным рассказ Саблукова, будто объяснение Павла с Платоном Зубовым по вопросу об отречении от престола продолжалось полчаса. Большого внимания заслуживают следующие сообщения, сделанные Саблуковым, по-видимому, на основании показаний очевидцев. «Павел, — пишет он, — громко говорил и сильно жестикулировал. Великорослый и сильный штальмейстер Николай Зубов ударил императора по руке и по-русски крикнул: "Что ты так кричишь?" Возмущённый таким оскорблением император оттолкнул руку Зубова. Тогда последний ударил императора в левый висок правой рукой, в которой держал тяжёлую золотую табакерку. Павел упал и потерял сознание. Камердинер Зубова, француз, вскочил обеими ногами на императора, а офицер Измайловского полка Скарятин схватил шарф Павла, который висел над кроватью, и удавил его».
Саблуков по этому поводу замечает: «...Называли много различных лиц, которые проявили во время этой расправы особенно много грубости и жестокости и мстили императору за оскорбления, которые он себе позволил по отношению к ним. Они толкали и топтали его ногами и всячески издевались над несчастным трупом. Для врачей и живописцев была нелёгкая работа препарировать труп, чтобы можно было согласно традициям выставить его на некоторое время для всех, желавших его видеть. Я видел императора на парадном ложе. Лицо, несмотря на искусство художника, было в чёрных и синих пятнах. Шляпа была так надвинута, что почти совершенно закрывала левый глаз и висок, которые у него были разбиты»2.
«Мне противно, — прибавляет далее Саблуков, — называть имена этих кровожадных людей, которые выделялись своим зверством во время этой катастрофы. Я напомню только, что с
некоторыми из них я лично был знаком и хорошо знаю, что в свой предсмертный час они испытывали страшные физические и нравственные страдания».
Приблизительно то же самое говорит Розенцвейг. «Трудно, — пишет он, — с полной уверенностью указать имена всех убийц, чтобы предать их проклятию всех грядущих времён. Число заговорщиков было так значительно, ненависть к императору и грубость нравов так велики, что ещё в 1801году можно было встретить много офицеров, которые хвастались своим участием в убийстве, хотя в действительности их и не было совсем на месте преступления. Во всяком случае для будущих поколений останутся памятными имена графа Николая Зубова, генерала Чичерина, Мансурова, Татаринова и Яшвиля, как главных виновников катастрофы».
Из сообщений очевидцев этой трагедии выносишь впечатление, что здесь дело шло не о том, чтобы принудить Павла к отречению от престола или назначению Александра регентом, а о том, чтобы возможно скорей покончить с ним. По словам Саблукова, ходили также слухи о том, что Платон Зубов, ворвавшийся вместе с Беннигсеном в спальню Павла, держал в руках лист бумаги, на котором должен был быть написан «договор между монархом и народом». «Между тем, — пишет Саблуков, — дискуссия между императором и заговорщиками продолжалась слишком недолго, чтобы за это время можно было такой разговор поднять; раздражительность и вспыльчивость Павла и возбуждённое состояние заговорщиков, большинство которых были очень пьяны, должны были привести к катастрофе»3.
Пален во время всего этого происшествия держался вдали. Он явился во дворец, когда всё уже было кончено. Другие заговорщики упрекали его позже в том, что он намеренно медлил, чтобы пожинать плоды вместе со всеми в случае удачи и явиться спасителем Павла, если бы дело не удалось. Пален в сопровождении Уварова должен был пробраться в покои императора во главе батальона гвардейцев по главной лестнице дворца. Но он так медленно двигался, что Уваров должен был его торопить. Это обстоятельство ещё увеличивало подозрения против него4.
Совершенно невозможно выяснить этот случай. Характерно для всего этого события сообщение Беннигсена, что император Александр спустя несколько месяцев удалил Палена, вменив ему в вину его «двусмысленное отсутствие в решительный момент» в эту роковую ночь. «Действительно, — замечает Бернгарди, — среди тех, которые хорошо знали Палена, было распространено мнение, что он замышляет в случае неудачи переворота арестовать великого князя Александра вместе со всеми заговорщиками и предстать перед Павлом в роли его спасителя»5.
Но как бы медленно ни двигался Пален, он все-таки должен был подойти к дворцу раньше, чем там всё было кончено. Тогда возникает вопрос, где он находился во время убийства? Саблуков утверждает, что Пален в этот момент находился у Александра. Это довольно правдоподобно. Молодой, неопытный и боязливый великий князь нуждался в эти тяжёлые минуты в помощи сильного и решительного человека. За несколько часов до этого он ещё ужинал за одним столом со своим отцом, а затем, как утверждает Бернгарди, подписал манифест, в силу которого он брал на себя регентство6. Теперь он с большим нетерпением ждал известий о результатах предпринятого дела.
Как предусмотрительно Пален принял все меры, чтобы воспрепятствовать всем открытым сторонникам императора оказать ему свои услуги в эту ночь, показывают, между прочим, следующие обстоятельства. Уже раньше было упомянуто, что Аракчеев, приезда которого ждали, был задержан у городских ворот. Командир гусарского полка Кологривов, который принадлежал к
самым надёжным приверженцам императора, играл в вист в своем собственном доме с генералом Кутузовым. В половине первого часа ночи Кутузов вынул свои часы и заявил, что Кологривов арестован. Майор Горголи получил поручение арестовать графа Кутайсова и его возлюбленную — актрису Шевалье. Кутайсов в последний момент ускользнул из-под надзора, пробежал босой, в халате и ночном колпаке по улицам, пока не нашёл убежища в доме Ланского.
Таковы были обстоятельства, при которых император Александр взошёл на престол.
4. Утро после переворота
О первых минутах после убийства сообщает Бернгарди, по-видимому, по запискам Беннигсена, отчасти, по крайней мере. «Когда Беннигсен, — пишет он, — через несколько минут снова вошёл (в спальню Павла), к нему навстречу уже в дверях бросился пьяный офицер со словами: "il est achev^'****. Беннигсен оттолкнул его от себя, закричал толпе: "Стой! Стой!" — протиснулся к трупу и с большим гневом стал бросать страшные угрозы по адресу убийцы. Он с необыкновенной заботливостью стал прислушиваться, не жив ли император и нельзя ли ещё привести его к жизни. Когда он убедился, что никакой надежды на это не имеется, он приказал положить мёртвое тело на кровать. Вошедшим слугам Беннигсен сказал, что император умер от апоплексического удара, и приказал одеть его в мундир.
Платон Зубов между тем поспешил к дворцовой страже и приказал ей выстроиться. Он встретил здесь своих братьев и великого князя Александра, который стоял перед стражей в надежде, может быть, произвести впечатление на солдат своим личным присутствием. Напрасно Зубовы призывали солдат крикнуть "Ура!" в честь "императора Александра". Даже личное присутствие великого князя не могло повлиять на солдат. Они упорно отказывались, пока присланный Беннигсеном офицер не принёс известия, что император Павел скончался. Здесь, во дворе дворца, перед лицом стражи великий князь узнал эту страшную весть, и в первый момент, несмотря на то, что солдаты теперь очень охотно приветствовали его, как императора, Александр, казалось, был вне себя от горя, вызванного этим неожиданным ударом. Но ему удалось скоро до некоторой степени овладеть собой. Когда теперь появился Беннигсен, то он получил приказ взять на себя начальство над стражей и охрану дворца. Палену7 было поручено известить о происшедшем императрицу Марию. Сам молодой император вместе с перепуганным братом Константином отправился в Зимний дворец, чтобы присутствовать на ранней заутрене в дворцовой церкви и принять присягу от своих подданных»8.
Совершенно иначе рассказывает Розенцвейг о том, как Александр получил это известие. «Великий князь Александр, — пишет он, — ждал в это время в своих покоях исхода заговора. С ним были граф Уваров, который только на короткое время отлучился, чтобы вместе с Паленом привести гвардейцев, и полковник Николай Бороздин, чтобы защищать его и в случае несчастного исхода разделить с ним его судьбу. Наконец, не без затруднений, пришел к великому князю Валерьян Зубов. Он нашёл его лежащим на кровати, но одетым, и сообщил ему о свержении и смерти его отца и его собственном воцарении. Известно, что императором овладело крайнее отчаяние. Только теперь ему стало ясно, какие последствия должно было повлечь за собой свержение его отца с престола; слишком поздно и напрасно плакал он теперь о том, что на грубых и безрассудных молодых людей возложено было выполнение этого предприятия, которое казалось необходимым в интересах государственного блага и было запятнано теперь кровавым преступлением».
Очень яркую картину дал четверть столетия спустя великий князь Константин в разговоре с графом Ланжероном. «Я ничего не подозревал, — рассказывал великий князь, — и крепко спал, как могут спать двадцатилетние юноши. Пьяный Платон Зубов с шумом ввалился в мою комнату (через час после смерти моего отца), грубо стянул с меня одеяло и нахальным тоном сказал: "Вставайте и идите к императору Александру; он вас ждёт". Можете себе представить мой ужас и недоумение. Я смотрел на Зубова с заспанными глазами, и мне казалось, что это мне снится. Платон с силой дёрнул меня за руку, чтобы заставить подняться. Я надел свои брюки, сюртук, сапоги и совершенно механически последовал за Зубовым. Из предосторожности я захватил с собой польскую саблю, которую я получил в подарок в Ковне от князя Любомирского. В случае, если бы угрожала опасность моей жизни, я стал бы защищаться, думал я, потому что совершенно не понимал, что произошло. Я прихожу в комнату брата и застаю там толпу очень шумных и разгорячённых офицеров. Уваров, такой же пьяный, как и все другие, сидел на мраморном столе и болтал ногами. Я вхожу в зал моего брата и застаю его распростёртым на диване, в слезах. Тут же была и императрица Елизавета. Здесь я впервые узнал об убийстве моего отца. Я так был ошеломлён этим ударом, что сначала мне показалось, будто заговор направлен против всех нас. В этот момент моему брату сообщили о претензиях моей матери, и он воскликнул: "Боже мой, этого ещё не доставало!" Он приказал Палену пойти к ней, образумить ее и заставить отказаться от этой идеи, которая казалась такой странной и дикой в такой момент. Пален вернулся через несколько часов и увёл брата, чтобы показать его войскам. Остальное вы сами знаете», — закончил великий князь свой рассказ.
Саблуков удостоверяет, что Александр и Константин были оба крайне поражены смертью отца, хотя им в первый момент сказали, что император был страшно взволнован требованиями заговорщиков и умер от апоплексического удара. Несколько дней спустя Саблуков по делам своей службы посетил своего начальника великого князя Константина. Константин пригласил его зайти в свою комнату, запер за собой дверь и сказал: «Ну, Саблуков, хорошая здесь каша была на днях».
— «Да, — ответил полковник, — действительно хорошая каша. Я очень рад, что мне не пришлось принимать в этом никакого участия». — «Мой друг, — сказал взволнованным голосом Константин,
— пусть мой брат царствует, если он хочет, после всего того, что произошло. Но если бы трон достался мне, то я, наверное, отказался бы».
Совершенно иначе отнеслась к этому супруга Павла, императрица Мария Фёдоровна, которая при известии о смерти императора действительно думала о возможности ей самой взойти на престол.
Ланжерон рассказывает, что Александр поручил Палену известить императрицу о кончине императора. По сведениям Саблукова, оберштальмейстер Муханов, близко стоявший к императрице, поручил сообщить ей эту страшную весть обергофмейстерше великих княжон и близкому другу императрицы графине Ливен. Эта последняя сначала отказывалась брать на себя такое тягостное поручение, но Пален, приказавший разбудить её, объяснил, что ей это удобнее сделать, чем кому-либо другому. Когда Ливен явилась ночью к императрице, то последняя подумала сначала, что пришло известие о смерти её дочери Александры, вышедшей замуж за венгерского палатина Иосифа. Ливен сказала ей, что Павел тяжко болен и что его поразил апоплексический удар. — «Он умер, он убит!», — закричала Мария Фёдоровна. Так как Ливен не возражала, то она соскочила с кровати и без башмаков и чулок побежала к двери, которая вела в покои Павла. Графиня Ливен едва успела накинуть ей на плечи пальто.
Между тем Беннигсен приказал открыть эту дверь и поставил стражу для её охраны. Отряд солдат в 30человек под командой офицера Константина Полторацкого охранял труп Павла и не позволял
никому проходить здесь. Когда императрица, крайне взволнованная, появилась в дверях, солдаты скрестили штыки; она кричала, чтобы её пропустили, плакала, бросилась на пол и обнимала колени солдат. Полторацкий заявил, что он получил строжайший приказ. Солдаты плакали. Императрица рыдала с таким отчаянием, что один гренадер, по имени Перекатов, поднёс ей стакан воды. «Матушка, выпей, — сказал он, — здесь отравы нет; тебе за себя нечего бояться». Он сам отпил немного и подал ей стакан. Она выпила воды и пошла обратно в свои покои. К ней вернулось спокойствие и сознание своего достоинства.
«Бледная и похолодевшая, как статуя, — пишет Саблуков, очевидно, по рассказам оберштальмейстера Муханова, — она села в кресло и дала себя одеть. Муханов был первый, которого она впустила к себе. Рано утром явился посланец; это был, насколько я помню, Уваров. Он сказал, что просит её от имени императора и императрицы (т.е. Александра и Елизаветы) придти к ним. Она ответила: "Скажите моему сыну, что, пока я не увижу труп своего мужа, я не признаю его своим государем". Александр, — прибавляет Саблуков, — охотно бросился бы в объятия своей матери, которую он нежно любил, несмотря на этот суровый ответ; но это невозможно было сделать, не позволив ей посмотреть на мертвеца. Восстановление внешнего вида последнего продолжалось более тридцати часов, и только на следующий день вечером императрица могла увидеть труп».
О поведении императрицы Марии Фёдоровны в это утро сообщает Беннигсен в своих заметках, которыми воспользовался Бернгарди, такие интересные подробности, что мы считаем нужным привести рассказ последнего.
«Императрица Мария, — читаем мы здесь, — приказала своему лейб-медику тайному советнику Беку оставаться в эту роковую ночь во дворце, недалеко от её комнаты, хотя никто из императорской фамилии не был болен. Когда Пален принес известие о смерти императора, она пришла в страшный гнев, громко заявляла, что она не верит в естественную смерть своего супруга и угрожала убийцам своей местью, самыми ужасными наказаниями. Она потребовала, чтобы ей показали труп её мужа. Так как на её желание ответили решительным отказом, то она отправилась к своей невестке, жене Александра, ставшей уже императрицей Елизаветой, и "здесь она проявила не столько скорбь по поводу смерти своего супруга, сколько другие душевные движения", которым она скоро придала очень яркое выражение.
Немного спустя туда пришел также генерал Беннигсен и именем императора Александра потребовал, чтобы она отправилась в Зимний дворец принести присягу. Совершенно не желая ни овладеть своими чувствами, ни скрывать их, императрица Мария громко закричала: "Кто император? Кто называет Александра императором?" И когда Беннигсен ответил: "Голос народа!" — она тем же повышенным тоном заявила, что она своего сына не признает. Никто ничего не ответил на этот смелый отказ. Затем она тихим голосом прибавила: "Пока он мне не даст отчёт о своём поведении в этом деле". Но скоро она схватила Беннигсена за руку и снова громко приказала повиноваться ей и вести её в комнату императора Павла. Но Беннигсен, как он сам заявляет, боялся солдат. Он опасался, что ввиду их привязанности к убитому императору их могут склонить на какой-нибудь необдуманный шаг, и отказался повиноваться приказу императрицы и удержал её здесь. Она стала угрожать, что ему придется жестоко поплатиться за своё поведение, и разразилась наконец слезами, которые, по-видимому, её успокоили немного.
Беннигсен подумал, что теперь можно повторить приглашение ехать в Зимний дворец. Молодая императрица присоединила и свою просьбу к его представлению. Но это вызвало только новый гнев её тёщи [свекрови], которая была, видимо, крайне недовольна предстоящей поездкой...
Так как она решительно отказывалась оставить Михайловский дворец, пока не увидит труп своего супруга, то Беннигсен дал знать молодому императору о положении дела и получил указание удовлетворить желание вдовствующей императрицы, если это не грозит никакой опасностью. Эти слова показывают, что Александр уже раньше знал об интригах семьи Куракиных и о миражах, которые рисовались пред глазами его матери. Кроме того, из поведения Палена и Беннигсена достаточно ясно видно, что за этими кругами зорко следили и готовы были оказать должное противодействие их планам.
Тогда Беннигсен просил императора прислать ему на помощь Палена. Когда этот опасный любимец и изменник Павла ещё раз предстал перед оскорблённой императрицей, она снова вспылила, и разыгралась бурная сцена. Она осыпала его упреками, а он с полным самообладанием и холодным спокойствием встретил взрывы её гнева и с циничной откровенностью заявил, что он был заранее обо всем осведомлен. Он доказывал, что интересы государственного блага и безопасность императорской фамилии оправдывают то, что произошло. Расчёты политики и доводы рассудка должны утешить императрицу. Но так как его грубое красноречие никакого успеха не имело, то он поспешил сообщить об этом своему новому государю.
Ещё раз императрица Мария схватила за руку Беннигсена и резкими словами и угрозами хотела заставить его повиноваться ей. Генерал всё отказывался вести её к трупу, пока она совершенно не успокоится; и он, по-видимому, счёл себя в праве разговаривать с ней достаточно бесцеремонно; по крайней мере, он сам рассказывает, что он ей, между прочим, сказал: "Madame, on ne joue pas la comйdie"»*****.
Наконец, она дала обещание быть спокойной, если только ей покажут мёртвое тело её мужа, призвала своих дочерей, взяла под руку Беннигсена, и произошло то, что этот человек беспощадно называет "настоящим театральным представлением". Уже по дороге через залы и комнаты дворца она несколько раз останавливалась, как бы борясь со своими чувствами, и несколько раз взывала по-немецки: "Боже, помоги мне перенести это!" Когда она вошла в страшную комнату, где лежал теперь на кровати усопший император в гвардейском мундире, она громко вскрикнула, бросилась к ложу и стала целовать своего покойного супруга, который ещё за несколько часов до этого представлял большую опасность для её свободы, для её жизни и для её детей. Затем она потребовала ножницы, отрезала локон от волос императора и то же самое велела сделать своим дочерям. Наконец, императрица, по-видимому, хотела уже уйти, но она вдруг повернулась, отослала дочерей, ещё раз бросилась на колени перед кроватью и с отчаянием в голосе воскликнула: "Я хочу быть последней!" Вернувшись в свои покои, она оделась в глубокий траур и отправилась в Зимний дворец.
По дороге в Зимний дворец императрица, видимо, ожидала, как нас уверяют, что народ, который толпами расхаживал по улицам, предпримет что-нибудь в её интересах. Этого, конечно, не случилось»9.
В этом рассказе, основанном на сообщении Беннигсена, недостаёт одного важного момента: первой встречи вдовствующей императрицы с её сыном Александром после катастрофы и возникшей между матерью и сыном борьбы из-за короны. Как бы кратковременны ни были претензии вдовствующей императрицы, но они были и усложняли и без того крайне тяжёлое положение императора Александра. Неудивительно, что, услышав об этих претензиях своей матери, он воскликнул в присутствии брата, который ему рассказал об этом: «Mon Dieu, encore ce surcoоt d'embarras!»******.
Тем важнее представлялся нам вопрос, при каких обстоятельствах произошла встреча между матерью и сыном.
В записках Розенцвейга также рассказывается, что императрица медлила признать Александра императором, и что Беннигсену стоило больших трудов успокоить её, прежде чем идти с ней к трупу Павла. Дальше саксонский посол рассказывает: «Так прибыла она к Александру, который поспешил ей навстречу и бросился ей в объятия. У него она нашла главных заговорщиков... Когда она увидела труп своего мужа, ей стало ясно, каким образом он скончался, и она впала в такое глубокое отчаяние, что её пришлось силой удалить от покойника. Через несколько дней после катастрофы императрица отправилась со своими обоими старшими сыновьями Александром и Константином в церковь св. Михаила и заставила их поклясться, что они ничего не знали о подготовлявшемся плане убить императора».
Другой очевидец этих сцен оберштальмейстер Муханов сообщил очень подробные сведения об этом полковнику Саблукову.
«Бледная и похолодевшая, как мраморная статуя, — читаем мы в записках Саблукова, — сидела императрица в своей спальне. Александр и Елизавета возвращались из Зимнего дворца. У вдовствующей императрицы находились в это время Муханов и графиня Ливен. Был ли при этом Константин, я не знаю. Думаю, что его не было, и насколько я припоминаю, не было также там и младших детей. Опираясь на руку Муханова, императрица подошла к комнате, где лежал скончавшийся император. Александр и Елизавета следовали за ней. Шествие замыкала графиня Ливен. При виде трупа Мария Фёдоровна осталась стоять на своём месте, молча уставилась на него глазами и не проронила ни одной слезы. Александр остановился, как окаменелый, при виде изуродованного и закрашенного лица своего отца. Затем вдовствующая императрица обратилась к своему сыну и сказала по-русски: "Поздравляю, ты император". При этих словах Александр упал на пол, и присутствующие подумали в первый момент, что он умер. Императрица без всякого волнения посмотрела на своего сына, затем снова взяла под руку Муханова и в его сопровождении и графини Ливен вернулась в свои покои. Она ушла раньше, чем Александр пришел в сознание. Он отправился затем к своей матери, и там они впервые дали оба волю своему горю. Вечером императрица прошла в комнату усопшего только в сопровождении Муханова и графини Ливен. Там она лежала у трупа почти в обморочном состоянии и горько рыдала в глубоком отчаянии. Её оба друга должны были нести её на себе обратно в её комнаты. На следующий день посещение повторилось; молодой император также пришёл. Затем состоялся переезд вдовствующей императрицы в Зимний дворец, и тело Павла было выставлено для всех».
Между тем Александру пришлось ещё преодолевать и другие затруднения на пути к трону.
Несмотря на то что дворцовые революции бывали и в предыдущие десятилетия в России, теперь можно было заметить оппозицию в военных кругах. Оставалось под сомнением, гладко ли всё обойдется при восшествии на престол Александра.
Ланжерон рассказывает, что Александр в первые часы после катастрофы был в крайнем отчаянии по поводу происшедшего, не будучи в состоянии думать о чём-нибудь другом. Но Пален, который питал некоторые опасения на счёт поведения войск, настоял, чтобы молодой император показался гвардейским полкам. Когда появился Александр и генерал Талызин призвал солдат крикнуть: «Да здравствует император Александр!», солдаты ответили недружелюбным молчанием. Пришли Зубовы и пытались повлиять на войска, но мрачное молчание продолжалось. Только при приближении к Семёновскому полку молодого императора приветствовали криками
«Ура!». Другие полки последовали этому примеру. Только Преображенский полк продолжал и после этого молчать. Солдаты ворчали и не хотели верить, что Павел умер, и принесли присягу только тогда, когда убедились в этом. В этом обстоятельстве Ланжерон не без основания видит доказательство того, как необходимо было окончательно устранить императора, потому что в противном случае неминуемо сделали бы попытку освободить его и снова возвести на престол и вызвали бы этим гражданскую войну.
Саблуков узнал ранним утром в своей казарме, что император будто бы скончался от апоплексического удара. Он выступил со своим полком, чтобы принести присягу. Всё уже было готово для торжественного акта, когда фланговый солдат Иванов спросил полковника, убедился ли он, Саблуков, собственными глазами, что император Павел умер. Когда полковник дал отрицательный ответ, Иванов заметил, что нельзя присягать императору Александру, если Павел ещё жив. Тормасов и Саблуков решили отложить торжество присяги на некоторое время под предлогом, что нужно принести сначала полковые знамёна. В то же время другой солдат Филатьев заявил, что нужно сначала увидеть труп умершего императора. Когда генералу Беннигсену, получившему главное начальство над дворцом, было сообщено, что солдаты хотят послать депутацию для осмотра тела Павла, он недовольно воскликнул, что ввиду ужасного состояния трупа это пока невозможно. Но так как солдаты категорически заявили, что в противном случае они откажутся от присяги, то пришлось уступить и впустить в комнату Павла Филатьева и Иванова. Когда Саблуков спросил их после этого, убедились ли они в смерти Павла, Иванов ответил: «Крепко умер»; когда же спросили солдат, хотят ли они теперь присягать, они выразили свою полную готовность.
О других каких-нибудь затруднениях во время принесения присяги нам неизвестно. Ранним утром собрались сенаторы и другие власти. Все принесли присягу, и вместе с другими и вдовствующая императрица «bon gm malgm»*******, как замечает Ланжерон.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Розенцвейг в «Aus allen Zeiten und Landen». С. 11.
2 Издатель мемуаров Саблукова удостоверяет на основании свидетельских показаний, что французский посол, который вместе с другими членами дипломатического корпуса продефилировал мимо трупа, нагнулся над останками и сдвинул повязку на трупе, чтобы увидеть красный след, оставленный шарфом.
3 Fraser's Magazine. 1865. Сент. С. 323. В семье Ростопчиных сохранились в устной передаче следующие мало вероятные подробности этого происшествия. Когда нашли спрятавшегося за ширмами императора, к нему будто бы вернулось сознание монаршего достоинства, и он обратился к заговорщикам с речью, которая продолжалась несколько минут. Он говорил с таким вдохновением и так трогательно, что многие прослезились и готовы были броситься к его ногам и просить прощения. Другие же настаивали на том, что уже слишком поздно, и что Павел должен отречься от престола и т.д. Павел решительно отказывался подписать акт об отречении. Один из заговорщиков ударил его в лицо и проломил ему кости лба и носа. Другой хотел его заколоть своей шпагой, но Павел схватил шпагу рукой и потерял три пальца и т.д. Sйgur, Rostoptchine. С. 84, 85.
4 Розенцвейг в «Aus allen Zeiten und Landen». С. 12.
5 Бернгарди в «Историческом] В[естнике]». № III. С. 165.
6 Исторический Вестник. № III. С. 161.
7 По сообщению Бернгарди, Пален только в этот момент появился с Уваровым и своими солдатами на проспекте. Трудно даже поверить, что он так долго пробыл на улице. Правдоподобнее известие Саблукова, что Пален находился у Александра.
8 Бернгарди [в Истор[ическом] В[естнике]. № III. С. 161.
9 Истор[ический] В[естник]». №III. С. 161—184. Розенцвейг в «Aus alien Zeiten und Landen» (С. 15), рассказывает несколько иначе об этом. Беннигсен отказывался вести её к усопшему императору, мотивируя это тем, что не имеет на это полномочия от императора Александра. Мария Фёдоровна спросила: «Кто сделал Александра императором?» — «Народ, Madame, гвардейцы его провозгласили императором». — «Но кто же заговорщики?» — «Люди из различных кругов, гражданские и военные чины, придворные». — «Дайте мне пойти к императору Александру». — «Нет, Madame, это мне запрещено. Вы не оставите этой комнаты» и т.д. Беннигсен позволил ей наконец повидаться с Александром, но при двух условиях: во-первых, она никуда не должна была заезжать по дороге, во-вторых, ни с кем не заговаривать и т.д.
Продолжение. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2008. №6, 7, 9—12; 2009. № 1.
* «Он спасся!».
** «Сэр, Вы арестованы».
*** «Что Вы делаете, Платон Александрович?».
**** «Всё закончено».
***** «Мадам, здесь не играют комедию».
****** «Мой Бог, это положение ещё более затруднительно».
******* «Волей-неволей».
(Окончание следует)
АРМИЯ И ОБЩЕСТВО
КРЕТОВ Виктор Петрович —
