CC BY
21ПО СТРАНИЦАМ РЕДКИХ ИЗДАНИЙ
Публикация: ОСТРОВСКИЙ Александр Васильевич — ведущий научный редактор редакции «Военно-исторического журнала» (Москва)
А. Г. БРИКНЕР
СМЕРТЬ ПАВЛА I
2. Военные круги
Пален и Панин в союзе с великим князем Александром хотели, как мы увидим далее, на законных основаниях произвести перемену правительства путем назначения регентства. При выполнении плана отступили от первоначального проекта. Возмутились военные. Группа офицеров взяла на себя роль палачей. Это обстоятельство находит себе достаточное объяснение в отношении Павла к военным чинам. Больше и сильнее, чем все другие слои общества, пострадали от злополучного царствования офицерские круги. Тем охотнее служили они орудием устранения Павла.
В последние годы царствования Екатерины можно было заметить некоторый упадок дисциплины в войсках. Ланжерон, который мог судить об этом вопросе как специалист и посвятил ему обширный труд, склонен приписывать эти недочёты влиянию Потёмкина, который в течение долгого времени занимал пост нечто вроде военного министра. Некоторые мероприятия Потёмкина, которые преследовали отчасти гуманитарные цели, могли, может быть, оказать и вредное влияние, но те реформы, которые были произведены знаменитым фаворитом императрицы в деле обмундирования и вооружения войска, были всеми признаны как целесообразные. Офицеры и в особенности солдаты были очень довольны удалением прусского формализма и педантизма из военной службы.
Но Павел, наоборот, был большим поклонником тех принципов, которые господствовали в прусской армии. В полных негодования выражениях Ростопчин пишет в 1793году о сумасбродной игре в солдаты в Гатчине: «Великий князь имеет в своём распоряжении 1600солдат и 3 эскадрона кавалерии и воображает, что он умерший прусский король»1. К солдатам применялись самые жестокие телесные наказания; офицеры несли самые строгие наказания за малейшие проступки. Все парады и маневры кончались в Гатчине экзекуциями.
Эти порядки должны были тотчас после восшествия Павла на престол быть введены во всей стране. «Гатчинцы», то есть офицеры, которые очень ловко распоряжались своей капральской палкой, люди большею частью низкого происхождения, но пользовавшиеся доверием Павла, должны были отныне служить образцом для всей армии. Только за жестокость и мог ценить Павел таких варваров, как Линденер и Аракчеев. У таких людей должны были теперь учиться все2.
Уже восстановление недавно отменённой военной формы, косички и пудры должно было вызвать крайнее неудовольствие в военных кругах. Ланжерон, который сам проделал над собой эту метаморфозу, пишет по этому поводу: «Павел привёл в смущение всю армию своими нововведениями, и Александр1 немедленно после восшествия на престол вернулся к форме, которая была установлена в последние годы царствования Екатерины, но которую Павел отменил и тем создал из военных смешные карикатуры». Тургенев рассказывает, как он в первый же день царствования Павла должен был подвергнуться мучительной и комичной процедуре наклеивания напудренного парика, и в какое чучело его преобразили, надев на него «гатчинскую форму».
О влиянии, которое оказывали «гатчинцы» на общий характер правления Павла, мы узнаём, между прочим, из мемуаров Тургенева, записок Ланжерона, рассказов Саблукова и из других источников того времени. У Тургенева слышен крик негодования по поводу этого революционного капральского режима: «В несколько часов был потрясён весь государственный порядок, все правовые устои; все пружины государственной машины были сдвинуты со своих мест; всё было перемешано и выворочено, и так тянулось целых четыре года. Высшие посты заняли люди, которые едва читать умели, люди без образования и без всякого понятия о насущных интересах государства; они знали только Гатчину и её казармы; они ничего другого не делали кроме того, что участвовали в парадных смотрах, ничего другого не слышали, кроме трубы и сигнального рожка. Лакей генерала [С.С.]Апраксина [П.А.]Клейнмихель был уполномочен обучать военному искусству фельдмаршалов. Шесть или семь фельдмаршалов, находившихся тогда в Петербурге, сидели за столом под председательством бывшего лакея, который объяснял так называемую тактику поседевшим в военных походах полководцам! Вся его премудрость состояла из чисто внешних приёмов строевой и караульной службы, разных уловок и других подобного рода пустяков».
Так же решительно осуждает и Ланжерон эти заботы о казовой [показной] стороне военного дела при Павле, эти «pirouettes d'esplanade», совершенно ничего не стоящую в серьёзных случаях гарнизонную службу, на которой много солдат засекались насмерть за ничтожные упущения. Типом гатчинца может служить Аракчеев, о котором Ланжерон рассказывает следующий случай. Однажды в 1797году Павел остался недоволен на параде полком, состоявшим под начальством этого генерала. Тогда Аракчеев велел наказать трёх лучших солдат полка, и их так сильно секли, что они вскоре умерли в лазарете. Адъютант великого князя Александра привёл последнего посмотреть на эти жертвы безумной варварской системы; надеялись, что великий князь откроет своему отцу глаза на преступления палача Аракчеева, но Александр только вздыхал и молчал.
В этом бессмысленном педантизме и совершенно исключительном внимании к чисто внешнему формализму в военном деле сказывается крайняя узость миросозерцания монарха. До восшествия на престол занятия Павла главным образом состояли в устройстве смотров и маневров в Гатчине. Игра в солдаты превратилась у него в страсть. Вся его энергия уходила на мелочи казарменной жизни. Эти черты из жизни императора очень удачно изображены в мемуарах Тургенева, который в качестве молодого офицера очень часто встречался с государем и имел возможность наблюдать всю односторонность и извращённость его наклонностей, направленных исключительно на военное дело. Кирасирский полк, в котором служил Тургенев, больше всех страдал от гнева Павла. Когда по случаю какого-то праздника шеф полка генерал князь Волконский и его адъютант Тургенев явились однажды в форме, которая не вполне отвечала строгим предписаниям на этот счет, Павел приказал дежурному камергеру удалить «обоих дураков». По самому грубому произволу без всякой вины многие офицеры этого полка были разжалованы, лишены орденов и высланы из столицы. Во время торжественного
коронования все офицеры полка были тяжко оскорблены тем, что были лишены возможности участвовать в процессиях и других церемониях. На целых два часа, во время которых происходило торжество, все 231офицер этого полка были заперты в кремлёвскую башню. Ни один парад, на котором только присутствовал император, не проходил без наказаний и арестов среди офицеров именно этого полка. Разгадку исключительной ненависти императора к этой части войска даёт нам Тургенев.
«В один прекрасный день, — рассказывает он, — все дежурные офицеры штаба и адъютанты получили приказ собраться в зале перед рабочим кабинетом государя. Когда все явились, Павел вышел и громким, хриплым голосом закричал: "Адъютант Екатеринославского полка, вперёд!". В качестве такого я подошёл к императору. Он подступил очень близко ко мне и начал меня щипать; справа от него стоял весь бледный великий князь Александр, слева Аракчеев. Это щипание продолжалось, и у меня появились слёзы на глазах от боли. Глаза Павла Петровича сверкали от гнева. "Расскажите, — воскликнул он, наконец, — в своём полку, а там уж и дальше передадут, что я выбью из вас потёмкинский дух и сошлю вас туда, куда и ворон ваших костей не занес бы". Продолжая щипать меня, его величество пять или шесть раз повторил эти слова, а затем приказал мне удалиться». И все это только за то, что раньше Екатеринославский полк носил имя Потёмкина!».
Страсть императора к парадам и маневрам, к бесцельным размещениям войсковых частей и т.п. очень дорого обходилась и солдатам, и стране. Бессмысленные распоряжения очень часто вносили совершенно неисправимую путаницу в дело. Так, например, однажды так называемому сибирскому драгунскому полку, который только что вернулся из персидского похода и стоял в Дербенте на Кавказе, было предписано отправиться в Тобольск. Этот переход в 4000вёрст продолжался два года; за это время погибли все лошади, и войска были измучены до невероятности. Маневры этого времени, которые влекли всегда за собой многочисленные человеческие жертвы, Тургенев изображает, как бесцельные забавы, как «жалкие в стратегическом и тактическом отношениях и совершенно бесполезные на практике».
Такое бессмысленное управление военным ведомством объясняется не одним только расстройством умственных способностей Павла. Этому содействовало сотрудничество «гатчинцев», которых граф Панин называет подонками общества, извергами рода человеческого. Шведский посол Стединг, который вначале с большой похвалой отзывался о поднятии военной дисциплины при Павле, рисует нам деморализующее влияние жестокого обращения с военными чинами в своем письме к королю ГуставуГУ: «Павел так бесцеремонно прогоняет офицеров, как будто имеет дело с лакеями. При таком положении дела исчезают последние остатки esprit de corps. Тот, у кого сохранилось хоть какое-нибудь сознание своего достоинства, должен уйти из армии и от двора. Такое невероятное напряжение, какое замечается теперь, должно кончиться крайним упадком; это придётся почувствовать несчастному наследнику Павла». Известно, что значит для военного тягостное и оскорбительное обращение, усугублённое постоянными насмешками окружающих. Саблуков очень подробно описывает, как прусская форма и детская муштровка подвергались всеобщему осмеянию. Ещё до восшествия Павла на престол много смеялись над гатчинскими военными упражнениями, и Саблуков, живший в 1795—1796гг. за границей, забавлял своих товарищей, проделывая перед ними все военные приёмы по прусскому образцу. А теперь все должны были одеть эту нецелесообразную и некрасивую форму и слушаться команды «гатчинцев». Над последними смеялись, но вместе с этим и боялись, чтобы такие выражения не дошли до императора.
«Point d'honneur» офицерской среды, воспитанной при Екатерине, подвергался большой опасности. Наказания сыпались в таком обилии, что они теряли всякое значение. Все полицейские участки и гауптвахты были переполнены арестованными. Не удивительно, что многие офицеры подавали в отставку, предпочитая частную жизнь или гражданскую службу. Те же офицеры, которые продолжали служить, находились в большой опасности, и их родные и друзья были в вечном страхе за их судьбу. Как будто тяжёлые тучи нависли над страной. Саблуков, впрочем, замечает, что Павел только в редких случаях прибегал к насилию над офицерами; по его мнению было только три таких примера, и несчастному монарху пришлось сильно раскаиваться в своей грубости во время последних часов своей жизни. Саблуков уверяет также, что ему никогда не приходилось слышать ругательств от Павла, но это противоречит заявлениям других современников как, например, Тургенева, Роджерсона и др.
Очень характерно для той опасности, которой подвергались офицеры, сообщение Саблукова о том, что они всегда брали с собой по несколько сот рублей на военные смотры, чтобы в случае неожиданной ссылки не оказаться без денег; ему самому, прибавляет Саблуков, пришлось три раза помогать в таких случаях своим товарищам, которые не были на этот счёт предусмотрительными. Говорят даже, что целый кавалерийский полк в полном составе был прямо с военного парада отправлен в Сибирь только за то, что не понял или не расслышал команды императора; впрочем, его скоро помиловали и вернули обратно.
Следующий случай показывает, как всё зависело исключительно от случайных капризов Павла. Однажды на маневрах в окрестностях Москвы он с большой признательностью отозвался о состоянии войск; всё шло по его желанию; он не мог указать ни малейшего недостатка. Но на пути в Петербург, уже на 172-й версте от Москвы, у него совершенно неожиданно появилась дикая мысль разжаловать 32 штабных офицера и других высших чинов в наказание за то только, что не могли принимать в них манёврах участие. «Что можно сказать о таких распоряжениях?» — спрашивает Тургенев, рассказывающий об этом случае. На такой вопрос можно ответить только указанием на невменяемость деспота.
Больше чем всем другим, как сообщает далее Тургенев, угрожала военным чинам опасность ссылки в Сибирь, или пожизненного тюремного заключения. Малейшие упущения во время военных упражнений легко могли повлечь за собой самые страшные последствия. «Каждое утро, — пишет Тургенев, — все, начиная генералом и кончая прапорщиком, шли на вахтпарад, как на эшафот. Никто не знал, какая участь его ждёт там». Тургенев насчитывает около 12тыс.жертв этой строгой системы среди офицеров и чиновников; они были сосланы в Сибирь и могли вернуться обратно только после восшествия на престол Александра!
«Таким образом, — прибавляет далее Тургенев, — каждый год насчитывал 3000жертв, каждый месяц — 250, каждый день — 8. В Петропавловской крепости томилось 900заключённых, и им всем принесло свободу устранение Павла и воцарение Александра». Недаром всегда сдержанный шеф Тургенева фельдмаршал Салтыков3 в разговоре с автором мемуаров так резко отозвался о правлении Павла: «Такое безбожное хозяйничанье не может долго тянуться», — воскликнул он. За несколько недель до катастрофы фельдмаршал получил собственноручный рескрипт от императора следующего содержания: «Господин генерал-фельдмаршал, я делаю Вам последний выговор». Коротко и ясно. Зловещий характер сообщало выговору обозначение его, как «последнего».
При таких отношениях неудивительно, что военные круги были готовы принять участие в устранении Павла; они взяли на себя главные роли в этой трагедии.
3. Императорская фамилия
Успех предстоящего переворота зависел от согласия или содействия одного из членов императорской фамилии. В первую очередь можно было в данном случае рассчитывать на супругу Павла Марию Фёдоровну или на великого князя Александра. И императрица, и оба великих князя — Александр и Константин — подвергались очень большой опасности в конце царствования Павла, что значительно облегчало проведение заговора против императора. Когда в 1762[году] замышлялось свержение ПетраШ, то решающим моментом послужило намерение последнего лишить мать Павла и его самого присвоенных им прав; тогда предстояла задача спасти не только Отечество, но и ближайших родственников императора. Точно такие же отношения создались и в конце царствования Павла.
Нет никаких оснований сомневаться, что брак Павла с вюртембергской принцессой, которая после принятия православия была наречена Марией Фёдоровной, был в течение более чем десяти лет сравнительно счастливым. Отношения Павла к [Е.И.]Нелидовой изменили положение. Какими бы платоническими эти отношения ни были в действительности, как многие уверяли, но в том внимании, какое оказывалось придворной фрейлине, выражалось пренебрежение к супруге Павла. Все приближённые великого князя преклонялись перед Нелидовой. Камер-юнкер граф Н.П.Панин не захотел подчиниться требованию изданного при дворе Павла пароля «respect pour la Nfflidow, mйpris pour la grande-duchesse» и попал в немилость. В августе 1791года дело дошло до крупного разговора между ним и Павлом. «Вы выбрали опасный путь», — сказал ему великий князь. «Путь чести, — ответил Панин, — и я ни в коем случае не сойду с него». Он удалился от двора, не дожидаясь обычного в таких случаях намёка, который обозначал бы: «Allez vous-en». Однажды Павел даже пригрозил придворному садовнику в Царском Селе побить его палкой только за то, что тот доставил фрукты великой княгине. В 1793году Ростопчин пишет: «Великая княгиня ничего не смеет делать; она покорилась своей судьбе, страдает молча и живёт только своими детьми». Павел удалил от двора библиотекаря и чтеца Ляфермьера только потому, что великая княгиня Мария Фёдоровна была рада его обществу.
В царствование Павла отношения ухудшились. Когда двор во время коронации находился в Москве, император влюбился в дочь обер-прокурора [А.П.]Лопухина. Уже и раньше приверженцы его супруги всячески преследовались и ссылались, теперь же эти меры участились, а Лопухина была назначена придворной фрейлиной, конечно, против желания императрицы. Ввиду этого влияние Марии Фёдоровны всё больше падало, и шведский посол Стединг был склонен приписывать этому обстоятельству всё более увеличивающееся расстройство в государственных делах.
В своём письме к королю Стединг выражает надежду, что эти, по его мнению, чисто платонические отношения Павла к Лопухиной скоро прекратятся, и что у него появится прежняя любовь к супруге. Другие современники также считают эти отношения более или менее невинными. Но из хорошего источника нам известно, что по выходе замуж за князя Гагарина Лопухина оставила своего мужа, чтобы всецело принадлежать императору. Она пользовалась значительным влиянием и благодаря этому ей нередко удавалось смягчать участь несчастных изгнанников.
Не удивительно после этого, что в отношениях Павла к супруге наступило охлаждение. Впрочем, ещё раньше устои их семейной жизни были окончательно расшатаны. В течение короткого времени ещё в 1798году императрица пользовалась некоторым влиянием; но говорят, что она при этом проявляла мало ловкости и такта. Яркую картину этого неутешительного положения рисует нам Ростопчин в письме к Воронцову от 2ноября 1798 году: «Несмотря на расточительность императора, которая ему стоит много миллионов, у него нет верных слуг. Его ненавидят; его собственные дети разделяют это чувство к нему; великий князь Александр презирает своего отца; великий князь Константин его боится. Его дочери, как и все другие, которые находились под влиянием матери, питают к нему отвращение. Все ему льстят и вместе с тем страстно желают его падения. И что за ужасный характер у императрицы. Раньше её кумиром было общественное мнение, теперь — деспотизм и жажда власти. Она унизилась до того, что связалась с шельмой, своим заклятым врагом, с целью забрать в руку своего супруга; теперь, по-видимому, она совершенно подчинилась его воле».
Рассказывали, что в последнее время перед катастрофой супруги конспирировали друг против друга, и этому верили, но у нас нет возможности проверить эти данные. С этой оговоркой мы и сообщаем следующие сведения.
Бернгарди по этому поводу пишет, не сообщая источников: «Мария Фёдоровна знала о том, что подготавливалось, и имела на своей стороне собственную маленькую партию, интриги главного заговора. Семья Куракиных, близких друзей императрицы, играла главную роль в этих кругах и питала в своей высокой покровительнице надежды на то, что она может сделаться самодержавной императрицей России и повторит роль Екатерины. Ей говорили, что великий князь Александр слишком молод, неопытен, малосилен и слабоволен, что он и сам откажется от тяжёлой для него короны. Блестящее царствование императрицы Екатерины ещё жило в памяти всех, а старики помнили даже прекрасное, счастливое время, когда царствовала Елизавета. Россия, по их уверениям, привыкла к царствованию женщин, всегда чувствовала себя при них счастливой — и нация жаждет кроткого правления императрицы. Она сама, по их мнению, была очень любима, и уже одна эта любовь народа вместе с прекрасными воспоминаниями в силах возвести её на престол. Императрица Мария, конечно, охотно слушала такие слова; особенно легко было её убедить в том, что она пользуется огромной любовью: вся её жизнь и деятельность — раньше и после — были вечной погоней за популярностью. Она стояла во главе нескольких благотворительных учреждений и хотя в управлении ими проявляла мало понимания дела, но зато много рвения и некоторое тщеславие. Она не делала ни одной прогулки, которая не была бы рассчитана на то, чтобы вызвать какой-нибудь шум, заставить о себе говорить и предстать перед народом в качестве любвеобильного доброго гения, полного смирения и достоинства. Ни на одну минуту она не забывала о своей роли, и все её существо в силу этого приобрело резко театральный искусственный облик».
Такие честолюбивые замыслы со стороны императрицы и возможность подготовления с её стороны решительных шагов против супруга менее достоверно, чем недоверие Павла к своей супруге. Последнее обстоятельство подтверждается таинственным решением Павла закрыть ход из своей спальни в покои императрицы. Рассказы современников расходятся в этом пункте.
Розенцвейг сообщает по этому поводу следующее: «Из спальни императора вела только одна дверь. Архитектор Бренна, строивший Михайловский дворец, оставил ещё один ход для сообщения с покоями императрицы. Но так как к тому времени наступил разрыв в отношениях между супругами, то он получил приказание заделать эту дверь и даже был
арестован на несколько часов в наказание за то, что не так скоро выполнил это приказание».
По сведениям Ланжерона, дверь не была заделана, а только заперта на ключ со стороны Павла, и Мария Фёдоровна могла поэтому очень скоро после катастрофы явиться на место преступления через эту самую дверь, которая оказалась в это время отпёртой неизвестно кем и каким образом. По источникам Бернгарди, Беннигсен будто бы запер дверь, которая вела в комнаты императрицы, непосредственно перед убийством Павла. Саблуков замечает, что дверь в покои императрицы ещё раньше была заперта изнутри.
Дверь, таким образом, не была, по-видимому, заделана, но она была заперта изнутри, и в этом сказалось отчуждение между супругами и недоверие их друг к другу.
Достоверно во всяком случае известно, что императрица и великие князья имели все основания бояться Павла. Трудно было предвидеть, до чего он может дойти в обращении и преследовании своих родных при своей запальчивости и расстройстве умственных способностей. Этот страх, который он вызывал к себе в своей семье, очень ярко рисуют нам в своих письмах такие придворные, как Ростопчин, Роджерсон, и мемуары [таких] современников, как Саблуков и др.
На основании [нам] неизвестных, но заслуживающих в данном случае большого внимания источников, Бернгарди рассказывает, что Павлу в конце его царствования очень понравился племянник императрицы принц Евгений Вюртембергский, четырнадцатилетний мальчик, который незадолго перед тем приехал в Петербург, и император задумал назначить его своим наследником. «Скоро, — пишет Бернгарди, — его любовь к этому красивому и умному мальчику дошла до чрезвычайной и страстной экзальтации, которая граничила с ненормальностью, как и всё, что он делал. Он смотрел на мальчика, как ниспосланного с неба; его план был готов, и его семью ожидала жестокая расправа. Супругу и сыновей он хотел подвергнуть строгому заточению — императрицу в Холмогорах4, великого князя Александра в Шлиссельбургской крепости, а великого князя Константина в Петропавловской5 и т.д.»
Большого внимания заслуживает рассказ Бернгарди: «Уж много раз император делал намёки, говорил о каком-то "grand coup", который он замышляет; недавно он с угрозой по адресу своей фаворитки красавицы княгини Гагариной и Кутаисова заявил, что теперь он приведёт в исполнение свой "grand coup" 6.
Подобный же рассказ мы находим у Розенцвейга. Пален раздул недоверие императора к сыновьям до такой степени, что последний дал ему, как военному губернатору, письменное полномочие арестовать великих князей, чтобы обеспечить безопасность священной особы императора. Пален показал этот приказ великому князю и таким образом вырвал у него согласие7. Впрочем, последний и из другого источника был осведомлён о той участи, которую ему предназначил его отец, именно от шефа кавалергардского полка [корпуса] генерал-лейтенанта [Ф.П.]Уварова, любовника княгини Лопухиной, дочь которой — княгиня Гагарина — была тогда фавориткой императора. В один из вечеров, когда Павел был у неё, он, глубоко опечаленный, жаловался, что он со всех сторон окружён врагами, и что даже его сыновья в заговоре против него. Под страшным секретом он сообщил ей о своём решении заключить их в крепость. Княгиня сообщила о том своей матери, а от неё через Уварова это дошло до Палена8. Пален посоветовал сообщить об этом непосредственно великому князю. Когда Александр запросил об этом генерал-губернатора, то последний сознался, что он получил уже такой приказ и настаивал на свержении Павла. Утверждают также, что император хотел
заключить в тюрьму императрицу и назначить своим преемником третьего сына, Николая, которого сам намерен был воспитывать9. Таким образом, всё вело к катастрофе.
Понятно, что подобного рода рассказы с чужих слов, если и не вымышлены целиком, то легко во всяком случае могут быть заподозрены в преувеличениях. Их нельзя принимать за чистую монету, однако сообщение Ланжерона в его труде о смерти Павла заслуживает всяческого внимания. «В Европе, — пишет он, — распространился слух (и никто другой, как Пален пустил его), будто Павел хотел удалить свою супругу, развести княгиню Гагарину с её мужем, чтобы жениться на ней, заточить своих трёх старших сыновей и назначить родившегося в его царствование великого князя Михаила наследником престола. Этот слух — гнусная клевета, опровергнутая [А.Ф.]Коцебу в его труде: "Замечательный год в моей жизни". Из разговора с генералом Кутузовым, который в это время находился в Петербурге, я мог заключить, что о таких безумных планах не могло быть и речи, и что Павел ещё накануне своей смерти проявлял очень много сердечности в своих отношениях к жене и к детям. А его характер исключал, как известно, всякую возможность лицемерия».
Истина, по-видимому, находится посредине. Если замыслы Павла и не шли так далеко, чтобы думать об удалении своей супруги и заточении сыновей, то о сердечных отношениях к семье с его стороны не могло быть и речи. Саблуков в качестве очевидца рассказывает о натянутых отношениях, которые установились между Павлом и его сыновьями. «Отличаясь близорукостью и плохим слухом, Александр, — пишет он, — пребывал в вечном страхе, как бы не сделать какого-нибудь упущения по службе, и страдал от этого бессонницей по ночам. Оба великих князя трепетали от страха перед отцом, и стоило ему только быть не в духе, как они становились бледными, как смерть, и дрожали, как осиновый лист». В другом месте своих мемуаров, в связи с упоминанием о дисциплинарных взысканиях с военных, Саблуков пишет: «Оба великих князя ждали самого худшего для себя. Они оба состояли шефами полков и в качестве таковых ежедневно должны были выслушивать упрёки за самые ничтожные упущения во время парадов и муштровки» и т.д.
Из таких отношений становится понятным, что и Александр, и Константин оказались арестованными в роковой день переворота. О недоверии отца к своим сыновьям свидетельствует также то обстоятельство, что оба великих князя в тот же самый день, за несколько часов до смерти Павла, были проведены генеральным прокурором Обольяниновым в дворцовую крепость, чтобы принести там вторичную присягу императору. И это должно было быть исполнено, в то время как, по крайней мере, старший великий князь знал и должен был знать, что дни царствования Павла сочтены. В интимных кругах поведение Александра по отношению к отцу вызывало порицания.
Казалось, что в эпоху такого гнета, всеобщего замешательства и крайней опасности могли исчезнуть обычные понятия о морали и законности. Злоупотребление неограниченной властью со стороны Павла как будто подорвало господствовавшие до тех пор воззрения на лояльность, и традиционные обязанности подданных, близких и государственных чиновников не находили применения в данное время. Врачам и служащим психиатрических лечебниц не вменяется в вину, если они извращают истину в интересах своих опасных больных. Сумасбродные выходки Павла при его характере и положении менее всего оставляли место обычным в таких случаях колебаниям, раз дело шло о спасении. Общее настроение вполне объясняет нам диктатуру Панина и Палена, которые в интересах общего блага прибегали к исключительным мерам, чтобы положить конец неслыханным злодеяниям этого царствования.
ПРИМЕЧАНИЯ
Архив князя Воронцова. VIII. 76.
2 Все эти меры обнаруживают поразительное сходство с политикой эпизодического царствования Петра III.
3 Видимо, имеется в виду граф Иван Петрович Салтыков, сын П.С.Салтыкова, получивший чин генерал-фельдмаршала в 1796г. и при Павле I командовавший Украинской армией. (Прим. ред.)
4 В Холмогорских казематах томились десятки лет родственники бывшего императора Иоанна Антоновича, семья брауншвейгцев.
5 По некоторым данным Бернгарди полагает, что Павел хотел выдать свою дочь Екатерину замуж за вюртембергского герцога Евгения. Он наделял его всякими отличиями, почестями, орденами и т.д. Он провел перед ним батальон. Такой чести Павел еще никому не оказывал. «Исторический вестник». III. С. 152—153.
6 Исторический вестник. III. С. 153.
7 На решительный шаг против императора.
8 «Угроза Павла, — говорит Бернгарди, — была тотчас же сообщена графу Палену . Кем? Бывшим ли его слугой, которого Павел поднял, как друга, до ступеней трона или его любовницей, мы не можем сказать; кто-нибудь третий вряд ли мог и быть». Объяснение Розенцвейга кажется очень вероятным.
9 Николай родился в 1796 г., и к смерти отца ему было только четыре года. Продолжение. Начало см. «Воен.-истор. журнал». 2008. №6—7, 9. (Продолжение следует)
ВОСПОМИНАНИЯ И ОЧЕРКИ
КРЕТОВ Виктор Петрович —
полковник в отставке, бывший воспитанник Воскресенского детского дома, служащий Главного испытательного центра испытаний и управления космическими средствами имени Г.С.Титова (г. Краснознаменск Московской обл.)
Дети военной поры
