CC BY
20затрапезная; разметка на строевом плацу стёрлась; тщательного ухода требует техническая территория и т.д., и т.п.
Собравшись на совещание, мы стали думать, как нам лучше построить свою работу, чтобы ничего не упустить. Распределили за каждым «горячим» объектом ответственных лиц.
Наступил долгожданный день вручения части переходящего Красного знамени. В восемь часов утра личный состав в парадной форме начал строиться на плацу. В половине девятого приехал командарм и, поздоровавшись, стал придирчиво всё осматривать. Когда стрелки часов доползли к девяти, долгожданные гости въехали в городок. Первыми встретили маршала пионеры и октябрята местной школы. Окружив его щебечущей стайкой, они повязали ему красный галстук, чем растрогали до слёз бывалого военачальника.
Ритуал вручения знамени не занял много времени и прошёл, как говорится, без сучка и задоринки. И вот уже наши знаменщики проносят стяг вдоль строя. Солдаты и офицеры провожают красное полотнище восторженными взглядами, возможно, каждый из них в эту торжественную минуту вспоминает, каких трудов стоила эта награда: внезапные подъёмы по тревоге, тяжелейшие изнуряющие марши, упорная учёба, бесконечные тренировки на комплексных занятиях, уход и сбережение вооружения и техники, боевая работа на полигоне и многое другое... Теперь всё это позади. Теперь — заслуженный итог.
Окончание. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2008. № 11; 2009. № 2.
ПО СТРАНИЦАМ РЕДКИХ ИЗДАНИЙ
Публикация: ОСТРОВСКИЙ Александр Васильевич — ведущий научный редактор редакции «Военно-исторического журнала» (Москва)
А.Г. БРИКНЕР
СМЕРТЬ ПАВЛА I
11—12 марта 1801 года 1. Накануне катастрофы
Заговор скоро принял такие размеры, что дальнейшее промедление грозило опасностью для него. В одном батальоне Семёновского гвардейского полка, например, все офицеры, не исключая прапорщиков, были посвящены во все замыслы заговорщиков. Нельзя было и надеяться долго
сохранить тайну, о которой знало так много людей двойственного характера, так много необдуманных юношей. Обо всём плане мог, например, очень легко узнать, между прочим, Саблуков, и нужно полагать, что этот лояльный и верный императору офицер не преминул бы оказать противодействие в данном случае.
К посвящённым в дело принадлежали люди различных кругов. Из сенаторов к этому числу принадлежали: Орлов, Чичерин, Татаринов, граф Толстой, Трощинский, из военных генералов князь Голицин*, командир Преображенского гвардейского полка, Депрерадович, командир Семеновского гвардейского полка, Талызин, Мансуров, Уваров, генерал-адъютант Павла Аргамантов, князь Яшвиль и другие офицеры. Среди них были люди, к которым император мог питать особенное доверие. Так, Уваров, например, был интимным другом матери возлюбленной Павла — княгини Лопухиной.
Генерал-майор Обольянинов, который к концу этого царствования занимал пост обер-прокурора сената, казался таким благонадёжным верноподданным и настолько стоял вне всяких подозрений, что его дом мог служить лучшим местом для собраний заговорщиков. Отец Саблукова почти ежедневно приходил к нему играть в карты, не имея даже представления о том, что происходит в его квартире, и даже после катастрофы — и это характерно для общественного мнения — он пользовался таким уважением, что его выбрали московским предводителем дворянства.
Молодой Саблуков вращался в кругу главных заговорщиков, и у него получалось впечатление, что что-то готовится, но он не был посвящён в тайну. Он бывал на обедах при небольшом числе гостей у Палена, Талызина, у Зубова и Обольянинова, причём ему казалось, что здесь посетители не поддерживали общего разговора, а разбивались на группы, которые немедленно же прекращали свою беседу, как только к ним кто-нибудь подходил. Он заметил далее, что Талызин и другие лица делали вид, как будто им нужно сообщить очень важные вещи, но в последний момент они умолкали, погружённые в свои мысли. «Одним словом, — рассказывает Саблуков, — всё поведение этого общества ясно показывало, что замышляется нечто необычайное; свобода, с которой порицали императора, смеялись над его сумасбродными выходками (extravagances) и критиковали его строгие меры, ясно доказывала, что на него готовится покушение. Особенно подозрительными в этом отношении показались мне небольшой обед у Талызина и собрание очень узкого круга лиц у Валерьяна Зубова. Когда я однажды за обедом у графа Палена сделал резкое замечание по адресу императора, он многозначительно посмотрел на меня и сказал: "Не так много и без пользы говорить, а смело действовать". Я почувствовал тогда, что что-то висит в воздухе; это навело меня на размышления, и мною овладело беспокойство; я вспомнил о своей присяге и некоторых хороших чертах характера императора. Но всё это были лишь одни сомнения и опасения, ничего определенного, ничего ясного, что могло бы заставить меня предпринять какие-нибудь решительные действия. Я чувствовал себя очень несчастным и обратился за советом к своему старому другу Тончи1. Он ответил мне, что ввиду полной невозможности для меня ни улучшить характер императора, ни предотвратить подготовляющееся на него покушение, я должен быть возможно сдержаннее в разговорах со всеми, чтобы никто не мог осмелиться доверить мне какую-нибудь тайну. К своему счастью, я последовал его совету»2.
Но признаки надвигающегося переворота увеличивались с каждым днём. Так, например, Саблуков узнал, что возвращённые из ссылки Зубовы и их сестра госпожа Жеребцова ежедневно собираются у Обольянинова, что у Талызина, у братьев Ушаковых, Депрерадовича и других обыкновенно сходится общество с очень строгим подбором за ужином, что полковник Хитров,
необыкновенно даровитый, но беспутный человек, адъютант великого князя Константина, живший очень близко от Михайловского дворца, завёл у себя очень изысканный круг знакомых и т.д.
В то же время распространился слух, что усилены патрули вокруг Михайловского дворца, и что надзор стал строжеЗ. Саблуков позже узнал, что госпожа Жеребцова, которая в момент катастрофы находилась в Берлине, предсказала там время наступления события и отправилась в Англию, чтобы встретиться там со своим другом Уайтвортом. Последнее обстоятельство дало повод к слуху, что английское золото сыграло роль в заговоре4.
Очень многие, без сомнения, были осведомлены обо всех подробностях предприятия. Розенцвейг кроме вышеупомянутых военных чинов и сенаторов упоминает, между прочим, командира Преображенского гвардейского полка Талбанова, некоего лейтенанта Мбрина; он полагает, что в тайну было посвящено еще более 50человек. Он называет далее братьев Зубовых, Платона и Валерьяна, как лиц, пользовавшихся особым доверием великого князя Александра5. Из воспроизведённого Ланжероном рассказа Константина можно видеть, что и он в это время состоял в интимных отношениях с Зубовыми.
«Удивляешься, — замечает Бернгарди, — когда видишь, каким широким кругам было в это время известно не только то, что заговор должен положить конец безумной и несносной тирании этого царствования, но даже и то, что вечер 11 марта был предусмотрен для решительного шага против императора. Очень большая часть по крайней мере так называемого великосветского общества в Петербурге была, по-видимому, об этом осведомлена. В многочисленном обществе за ужином у княгини Белозерской камергер Загряжский посмотрел на часы, когда уже стало поздно, и сказал: «Le grand Empereur n'est pas en ce moment fort а son aise»**. Воцарилось глубокое молчание; все разошлись, и никто при этом и не подумал спросить о значении этих темных слов: они были ясны, очевидно, для всех»6.
Намерение Павла назначить вюртембергского герцога Евгения наследником престола, о чём Бернгарди упоминает с большой уверенностью, не называя источников, по-видимому, побудило Александра дать своё согласие на решительные действия7. Положение молодого герцога в этот роковой момент могло быть очень опасным. «Красивая княгиня Гагарина, — рассказывает Бернгарди, — несколько раз в таинственных выражениях предупреждала молодого вюртембергского принца о грозивших ему опасностях; в этот вечер она ему сказала: «Si vous aviez bйsoin d'un asile, vous le trouveriez chez moi»***. Она знала о том, что предстояло; молодого принца она предупреждала; человека, которому она отдала права любовника, она не предупредила!» «Генерал Дибич, — рассказывает дальше Бернгарди, — хотя и далеко стоял от заговора, также узнал о предстоящем покушении и был очень озабочен, как бы заговорщики не причинили каких-нибудь страданий молодому принцу, который был вверен его попечению; это ясно обнаруживается из всего его поведения в этот роковой день. Он говорил об опасностях; прусский ротмистр фон Требра, который состоял помощником гувернера при принце, хотел отвести последнего вечером в первый кадетский корпус, полагая, что он там будет в безопасности. Но первый фактический начальник этого учреждения, наш известный немецкий писатель Фридрих Максимилиан Клингер, решительно отказался принять его. Из каких оснований — хотел ли он сохранить вид, будто ничего не знает о том, что происходило, и в чём он никакого участия не принимал, или он опасался, что великий князь Александр, сделавшись императором, никогда не простит ему такой предупредительной и к тому же ещё излишней заботливости о принце — осталось для нас неизвестным. Дибич не давал принцу раздеться и лечь спать, пока
наконец поздно, ночью, не появился офицер, капитан Фолькерсберг, и в полуотворенную дверь заявил, что всё кончено, указав при этом движением руки на горло. Дибич после этого сказал принцу, что он может лечь спать».
Ночь 11 марта была назначена Паленом как окончательный срок для решительных действий. В этот день Павел отправил русскому послу в Берлин барону Крюденеру очень резкое письмо, в котором речь шла о крайне важных враждебных действиях против Англии. Пален в качестве министра иностранных дел сделал приписку в надежде, что Крюденер не очень будет спешить с исполнением приказа. Приписка Палена гласила: «La Majes^ 1трйпа1е est indisposйe aujourd'hui. Cela pourrait avoir des suites****»8.
Вечером 11(23)марта состоялось собрание заговорщиков за ужином, после которого действующие лица непосредственно отправились для осуществления дела. Самые важные данные об этом собрании сообщил Беннигсен как в своих записках, которыми воспользовался Бернгарди, так и в разговоре с Ланжероном. Только в незначительных подробностях эти рассказы расходятся между собой. Бернгарди замечает, что ужин состоялся у Талызина, который жил вблизи Летнего сада и Михайловского дворца; было приглашено много молодых офицеров, именно таких, которые незадолго перед этим понесли строгие и оскорбительные наказания за мелкие проступки; среди них были некоторые, которые до момента покушения на императора ничего не знали. Пален и Беннигсен пили за ужином очень умеренно, но молодым людям подливали очень щедро9.
«Когда наступил этот день, — рассказывал Беннигсен в разговоре с Ланжероном, — мы все собрались у Палена. Я нашел там Зубовых, Уварова, многих гвардейских офицеров10, возбуждённых выпитым в большом количестве шампанским. Пален запретил мне пить, сам он также не пил. Всех нас было более 60человек».
Несущественно, конечно, был ли ужин у Палена или у Талызина. Розенцвейг рассказывает эпизод, который подтверждает последнее известие. «Генерал Талызин, — читаем мы у него, — сказался больным, чтобы беспрепятственно сделать нужные приготовления. Император прислал к нему своего лейб-медика доктора Гривэ, состоявшего после придворным врачом при Александре, англичанина родом. По приказу императора он ворвался в кабинет Талызина, в котором как раз в это время происходило совещание заговорщиков. Сначала врача хотели убить, чтобы уничтожить всякую возможность доноса; но генерал Талызин взял на себя поручительство в том, что он будет молчать и в течение остальных нескольких часов держал его под строгим надзором»11.
У Саблукова имеется одно описание, которое, может быть, решает вопрос о месте собрания. «Вечером 11марта состоялось несколько собраний заговорщиков, — пишет он. — Полковник Хитров, генералы Ушаков и Депрерадович и другие давали у себя ужины, и все они позже, вечером, соединились на общем собрании (at one principal party), на которое явились также Пален и Беннигсен. Было выпито при этом очень много вина, а некоторые даже переусердствовали в этом отношении. После ужина Пален будто бы сказал: «Rappelezvous, messieurs, que pour manger d'une omelette il faul commencer par casser les oeufs»*****. Полковник Измайловского полка Бибиков, блестящий офицер, вхожий во все лучшие дома, высказал, говорят, за ужином мысль, что недостаточно устранить одного Павла, и что в России жилось бы всем гораздо лучше, если бы заодно освободились от всех членов императорской фамилии (to ged rid of them all together)»12. Такая безумная мысль может быть объяснена крайним опьянением и даже тогда ни на кого не произвела никакого впечатления.
Более важные сведения обо всем этом мы узнаем от Бернгарди, т.е. от Беннигсена. «Тайный советник сенатор Трощинский предложил выпустить манифест, в котором было бы заявлено, что император ввиду своей болезни назначил своим соправителем великого князя Александра. Что Павла можно было только силой заставить подписать такой акт, было само собой понятно для всех; он должен был таким образом сделать это по принуждению, а в крайнем случае его можно было бы заключить в Шлиссельбургскую крепость. В это время часть солдат Семёновского полка, на которых можно было положиться, была собрана в доме Талызина; другая часть получила приказ явиться в определённое место на Невском проспекте. Платон Зубов и Беннигсен взяли на себя «лично покончить с императором». Граф Пален и генерал Уваров должны были во главе солдат, собравшихся на Невском проспекте, обеспечить внешнюю безопасность для заговорщиков. Ещё в последнюю минуту разгоряченный вином молодой человек спросил, что должно произойти, если император окажет сопротивление. Пален ответил известной тривиальной французской пословицей: «Quand on vent faire une omelette, il faut casser les ouefs!»******. Так рассказывает Беннигсен, который при этом был. После таких слов, которые вполне согласуются с припиской, сделанной Паленом к письму, отправленному Крюденеру, было совершенно невозможно сдерживать страсти опьянённых офицеров»13.
Создалось какое-то своеобразное противоречие между редактированным Трощинским манифестом, который должен был быть подписан Павлом и заключал в себе назначение Александра регентом, с одной стороны, и теми разнообразными военными подготовлениями, которые были предприняты заговорщиками, с другой. Пален, по-видимому, нисколько не обманывался насчет того, что кризис не может обойтись без насилия. Толпа пьяных офицеров, готовых на кровавую расправу, появилась на той сцене, на которой должны были вестись переговоры с душевнобольным монархом о его полном или частичном отречении от престола. Чтобы поддержать дело заговорщиков, были выставлены войска. После этого можно было ожидать, что, если дело не кончится смертью Павла, то во всяком случае насильственное заключение в тюрьму будет неизбежно. Но раз дело имели с душевнобольным, то почему, спрашивается, никому и в голову не пришло прежде всего обратиться к авторитетному мнению психиатра? Приходится допустить, что интересы общего блага и спасение от бедствий, угрожавших стране от опасного человека, стояли на первом плане. Было решено пожертвовать больным. Павел шёл навстречу своему року.
2. Последние дни и часы Павла
Несмотря на полный распад семейных уз в императорской фамилии, придворная жизнь до последнего времени сохраняла свой обычный внешний характер. Шведский посол писал за несколько недель до катастрофы, что по вторникам при дворе бывают обыкновенно маскарадные балы, на которых очень много веселятся14. Самого Стединга на эти увеселения не приглашали, потому что между Павлом и шведским двором создались натянутые отношения. Из источников, более компетентных, доходили совершенно другие сведения об этом веселье в высших кругах. «Каждую субботу, — рассказывает Бернгарди, — при дворе бывали большие концерты, на которых Павел завёл странные традиции: во время пауз гости обильно угощались вином. Император сам также пил очень много. Он любил высказывать самые чудовищные парадоксы и защищать их, а когда он разгорячался от выпитого вина, его смелая фантазия переходила в настоящее безумие, и он поражал своей болтливостью, в высшей степени страстной и самоуверенной. В последнюю субботу своей жизни Павел казался возбужденным до
невероятности; он метал такие молниеносные взгляды на императрицу и сыновей своих, налетал на них с таким грозным лицом и такими оскорбительными словами, что даже самые наивные люди не могли отвязаться от самых мрачных предчувствий»15.
Рассказывают, что в последние месяцы своей жизни Павла преследовала боязнь, что его могут отравить. Он обратился поэтому к одному английскому купцу, с давних лет жившему в Петербурге, и просил рекомендовать ему хорошую буржуазную английскую кухарку. Его желание было удовлетворено. Кухарка поместилась в кухне, которая непосредственно примыкала к покоям императора, и ежедневно готовила ему обед. В ночь его смерти она услышала поднявшийся шум и так перепугалась, что выскочила из дворца и, несмотря на тёмную ночь, пешком убежала к своему старому хозяину16.
Более достоверный характер, чем все такие анекдоты, имеет рассказ Коцебу о его последней встрече с императором в день катастрофы. Павел возвращался с прогулки верхом в сопровождении графа Кутайсова и, по-видимому, был в очень хорошем расположении духа. Коцебу, которому император поручил составить подробное описание Михайловского дворца, встретил его на лестнице у стоявшей здесь статуи Клеопатры. Павел заговорил с поэтом о статуе, сделал несколько замечаний о судьбе египетской царицы и затем спросил, скоро ли Коцебу закончит описание дворца. Коцебу обещал скоро представить работу, и император высказал своё удовольствие по этому поводу. Поднимаясь на лестницу, Павел обернулся и посмотрел на поэта. Оба не подозревали, что они видятся в последний раз17.
Известный генерал Кутузов рассказал Ланжерону следующий анекдот: «Мы сидели 11(23)марта вечером за ужином у императора. Нас было двадцать человек за столом. Он был очень весел и много шутил с моей старшей дочерью, придворной фрейлиной, сидевшей напротив императора. После ужина он беседовал со мной. Посмотрев в зеркало, которое неверно показывало, он, смеясь, сказал: «Удивительное зеркало, когда я смотрюсь в него, мне кажется, что у меня шея свернута (de travers). Через полтора часа он был уже трупом»18.
Подобный же анекдот рассказывал обершталмейстер Муханов полковнику Саблукову за несколько дней до катастрофы. Император катался верхом в туманную погоду по парку, расположенному у замка, и вдруг стал жаловаться на удушье. Он рассказал об этом тотчас же обершталмейстеру и заметил: «Я почувствовал, что задыхаюсь, мне не хватало воздуха, и мне казалось, что я сейчас умру, меня, может быть, давят?» Муханов старался успокоить монарха, объясняя его нездоровье сырой погодой. Павел умолк, покачал головой и казался очень задумчивым»19.
Саблуков провел полтора года со своим кавалерийским полком в Царском Селе, которое служило для него местом ссылки. Это был один из часто повторяющихся актов произвола со стороны императора за мнимые упущения, которые были им замечены на парадах. Саблуков замечает, что великий князь Константин, который никакого понятия не имел о кавалерии, питал страсть к командованию над кавалерийским полком и подвергал его самым жестоким дисциплинарным наказаниям. Только благодаря терпению и выдержке Саблукова всё это счастливо проходило; впрочем, полковник был потом очень доволен тем, что его не было в столице, так как благодаря этому и он сам, и его полк избежали опасности принимать участие в заговоре против императора. Но слухи о грозившей императору опасности доходили и до Царского Села. Там узнали, между прочим, что Павел чувствовал себя неуверенно в Зимнем дворце и поэтому велел построить Михайловский дворец, который был защищён, как крепость, рвами и подъёмными мостами,
потайными лестницами и подземными ходами. Здесь надеялся Павел быть, «б l'abri d'un coup de
mm am ********
Вскоре после этого Саблукову было разрешено вернуться со своим полком в столицу. 11 марта он должен был с частью своего войска нести сторожевую службу во дворце. В его распоряжении были двадцать четыре рядовых, три унтер-офицера и один трубач. Они разместились рядом с рабочим кабинетом императора. Несколько дальше находилась другая стража Преображенского полка, которому Павел отдавал преимущество. Эта стража была под командой подпоручика Марина, которого некоторые источники причисляют к заговорщикам. Во дворе дворца стояла на посту группа семёновских гвардейцев, на содействие которых во время переворота возлагал большие надежды, как мы выше видели, великий князь Александр.
11 марта утром Саблуков занял свой сторожевой пост во дворце и там узнал от своего сослуживца по полку адъютанта Ушакова (который также состоял в числе заговорщиков), что он, Саблуков, должен по приказу великого князя Константина вернуться в казармы. Это была неправильность, на которую Саблуков хотел пожаловаться великому князю Константину во время парада, который ежедневно происходил во дворе дворца. К немалому удивлению Саблукова, оба великих князя не явились на парад, потому что, как полковник после узнал, оба они были под арестом.
После целого дня, проведённого в казармах, Саблуков в 8часов вечера отправился во дворец с рапортом к шефу полка великому князю Константину. Лакей Павла встретил его у дверей и заявил, что он не пропустит его к великому князю, прежде чем не доложит об этом императору. Саблуков возразил, что он по долгу службы обязан поговорить с великим князем, и направился к комнатам Константина. Но и здесь хотел его задержать другой лакей с расспросами о цели его прихода. Саблукова это вывело из терпения, и он воскликнул: «Вы здесь, по-видимому, все с ума сошли. Я — дежурный полковник».
Так Саблуков проник дальше, пока не вошёл, наконец, в комнату великого князя, которого он нашел в крайне возбужденном состоянии. Явился также и Александр, который выглядел, как «трусливо пробирающийся заяц». «Вдруг, — рассказывает Саблуков, — открылась дверь и появился император, в сапогах и при шпорах, с шляпой в одной руке, с палкой в другой и стал расхаживать взад и вперед, как на параде. Александр шмыгнул, как фонарщик20, в свои комнаты, Константин стоял, как статуя, с опущенными руками и выглядел так, как будто он очутился без всякого оружия лицом к лицу с медведем. Я обратился к императору и передал ему дневной рапорт о состоянии полка. «Ты дежурный? — спросил император, — затем дружелюбно кивнул мне и удалился. Тотчас же Александр тихо приотворил немного дверь и заглянул в комнату. Константин неподвижно стоял на своём месте. Когда раздался стук второй двери и можно было заключить, что император действительно ушёл, Александр снова вошёл в комнату с виновным видом виляющей хвостом лягавой собаки. «Ну, брат, — сказал Константин, — что ты теперь скажешь? Разве я не говорил тебе, что он (он указал на меня) не будет бояться». Александр спросил меня, действительно ли я не боюсь императора. «Нет, — ответил я, — я исполняю свой долг и боюсь только своего начальника великого князя Константина»21. «Ступай домой, — сказал мне Константин, — и будь настороже». Я ушёл. В передней слуга Рудковский помог мне надеть пальто. В это время раздался голос Константина, который просил стакан воды. Рудковский налил воды в стакан. На поверхности воды плавала пушинка. Он вынул её пальцами и сказал: «Сегодня она ещё плавает сверху; завтра она уж утонет»22. Я возвратился домой, сел в своё кресло и был, как можно себе представить, крайне смущён и полон самых тяжёлых предчувствий по поводу всего того, что я видел и слышал. Я не долго предавался своим размышлениям, потому что в три
четверти десятого вошёл мой слуга и доложил, что прибыл курьер от императора с приказом, чтобы я немедленно явился во дворец.
Такие посланцы всегда внушали подозрения и считались дурным предзнаменованием. Когда я пришел во дворец, то корнет Андреевский, который стоял на посту, сказал мне, что ничего чрезвычайного не случилось, что император и императрица три раза проходили мимо стражи и всякий раз очень любезно раскланивались.
В шестнадцать минут одиннадцатого в передней появился император в башмаках и чулках. Он возвращался с ужина. Его собачка шпиц бежала впереди; за государем следовал генерал-адъютант Уваров. Император подошел ко мне и сказал мне по-французски: «Вы якобинцы». Я ответил: «Так точно, государь». «Не вы сами, — поправил он, — а ваш полк». «Разве только я, — заметил я, — что же касается полка, то вы ошибаетесь». «Я это лучше знаю, — возразил император, — пусть стража уходит». Я скомандовал: «Направо, кругом, марш!» — и корнет Андреевский ушёл со своими солдатами. Тогда император стал со мною разговаривать по-русски и повторил, что мы якобинцы. Я очень энергично возражал против этого обвинения. Он настаивал на том, что он это лучше знает, и прибавил, что отдал приказ выслать полк из города и разместить его по деревням. «Ваш эскадрон, — сказал он очень любезно мне, — будет водворён в Царском Селе. Два бригадных майора проводят полк до седьмой версты. Распорядитесь, чтобы все в 4часа утра были готовы отправиться в путь со всеми своими пожитками». Затем он обратился к своим камер-гусарам и, указывая на дверь своей комнаты, сказал: «Вы оба стойте здесь на посту». Уваров всё время стоял позади императора и с глупым выражением улыбался. Император необыкновенно любезно раскланялся и ушел в свою комнату. Я вернулся домой, передал генералу Тормасову, к великому его удивлению, приказ императора по поводу полка, сел в кресло и погрузился в свои мысли.
В самом начале второго часа ночи пришёл мой слуга с собственноручным приказом великого князя Константина. Записка, которая была написана, по-видимому, второпях и в большом волнении, содержала следующее: «Соберите свой полк в кратчайший срок с лошадьми и в полной амуниции, но без вещей. Ждите моих дальнейших приказаний. Константин цесаревич». Посланец, курьер великого князя, устно прибавил к этому: «Его высочество велели вам сказать, что дворец окружен войсками и чтобы вы приказали зарядить боевыми зарядами карабины и пистолеты».
Крайне ошеломлённый всем этим Саблуков сделал все нужные распоряжения. Он рассказывает, как он превратил казармы в настоящую крепость, и, так как не уверен был в образе мыслей генерала Тормасова, то поставил у его дверей стражу, строго приказав ей никого не пропускать к нему. Он замечает далее, что эта тревога вызвала неудовольствие среди солдат, так как до четырёх часов, до выступления из столицы, по их словам, ещё оставалось много времени, и что особенно много нареканий вызвал с их стороны приказ о боевых патронах. Через три часа после этого пришло известие о перевороте.
Рассказ Саблукова очень живо воспроизводит перед нами ту атмосферу, в которой протекала жизнь дворца в эту страшную ночь. Некоторые небольшие штрихи этой картины нуждаются в более обстоятельном освещении и вызывают сомнения. Что Александр знал о готовящемся покушении на императора, не подлежит никакому сомнению. Напротив, из приводимого нами далее рассказа Константина в разговоре с Ланжероном вытекает, что он, Константин, спал ночью, ни о чём не зная раньше и был разбужен Зубовым, который принёс ему известие о наступившей за час перед этим кончине императора. Это обстоятельство трудно согласовать с отправленной в полночь Саблукову запиской Константина и устно переданным через курьера сообщением, что
дворец окружён войсками. В данном случае речь может идти только о тех военных отрядах, которые были в распоряжении заговорщиков для выполнения покушения. Очень сомнительным кажется, чтобы Константин мог спокойно спать в эту ночь после тех волнений, свидетелем которых был Саблуков.
К сожалению, в сообщениях о самом насильственном акте недостаёт точных указаний времени. Мы не знаем, в каком часу наступила смерть Павла и когда Зубов разбудил великого князя Константина; но всё говорит за то, что в тот час, когда Константин послал свой приказ Саблукову, событие подвинулось уже далеко вперед. Как Саблуков позже узнал, отряды заговорщиков двинулись по направлению к Зимнему дворцу «около полуночи»; убийство императора совершено было, вероятно, в 1—2часа ночи; Зубов разбудил Константина через час после этого, т.е. около Зчасов, а Саблуков уже узнал о событии между 3 и 4часами утра в своей казарме. Принимая во внимание всё это и несомненный факт полученного Саблуковым от великого князя приказа, можно утверждать, что Константин заснул только на несколько часов, если он вообще спал в эту ночь.
Далее заслуживает внимания то обстоятельство, что Саблуков и его солдаты, которые ничего решительно не знали о заговоре и без сомнения готовы были защищать императора от нападения заговорщиков, оказались на таком далеком расстоянии от места действия. Легковерие Павла, с одной стороны, и склонность к подозрениям, с другой, толкали его навстречу злополучной судьбе. В последнюю минуту он лишил себя той защиты, которая могла, если не совсем воспрепятствовать покушению, то, по крайней мере, значительно затруднить его. Вскоре после переворота Саблуков узнал следующие подробности.
Непосредственно перед катастрофой император будто бы спросил графа Палена, не может ли он со своей стороны сделать что-нибудь для его безопасности ввиду слухов о подготовляющемся против него заговоре. Указывая на помещение, где стояла стража Саблукова, Пален ответил: «Трудно сказать, что ещё можно придумать; разве только, ваше величество, удалить этих якобинцев и запереть эту дверь (в спальню императрицы)».
Павел слишком ревностно исполнил оба этих совета этого типичного Яго из Отелло, графа Палена. Отсюда и удивительное обращение Павла к Саблукову, который старался опровергнуть обвинение в якобинстве, но не мог рассеять подозрения, вызванные словами Палена. Поэтому же он удалил и стражу, которая могла бы спасти ему жизнь.
На следующий день, утром, во время парада Пален подошёл к Саблукову, который стоял в стороне, и сказал: «Вы внушали мне больше страха, чем весь гарнизон (т.е. остальные солдаты во дворце)». — «И вы имели на это все основания», — ответил Саблуков. На это Пален заметил: «Потому я и позаботился, чтобы вас удалили».
Продолжение. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2008. №6, 7, 9—11; 2009. № 1, 2. * Так в тексте.
** Великому Императору было не по себе в этот сложный момент.
*** «Если вы будете нуждаться в приюте (убежище), вы сможете найти его у меня».
**** «Его императорское величество испытывает недомогание (нездоров) сегодня. Это может иметь последствия».
***** «Запомните, господа, что для того, чтобы съесть омлет, необходимо для начала разбить яйца».
****** «Когда хотят приготовить омлет, надо разбить яйца». ******* «Огражденный от всевозможного насилия».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Неаполитанец, философ, поэт и живописец, которому Саблуков был очень многим обязан.
2 Саблуков в «Fraser's Magazine». 1865, сент. С. 312.
3 Саблуков. Указ. соч. С. 311.
4 Там же. С. 323.
5 Aus allen Zeiten und Landen. С. 8.
6 Исторический Вестник. №111. С. 156. Очевидно, по устным традициям, сохранившимся в высших кругах Петербурга.
7 Это известие, повторяем, встречается только у Бернгарди, но его сведения почерпнуты из очень верных источников.
8 Исторический вестник. №111. С. 156.
9 Там же. С. 157.
10 Ланжерон называет кроме вышеупомянутых Яшвиля, Татаринова и Аргамантова ещё князя Вяземского из Семёновского полка, Скарятина из Измайловского, Волконского и др.
и Aus allen Zeiten und Landen. С. 16.
12 Саблуков в «Fraser's Magazine», 1865, сент. С. 318.
13 Исторический вестник. №111. С. 157, 158.
14 Стокгольмский Архив. Депеша Стединга от 25 января (6 февраля) 1801 г. Может быть Стединг писал так потому, что его депеши из России прочитывались на русской почте.
15 Исторический вестник. №111. С. 349, 350.
16 Крузенштольпе. Русский двор, III. С. 349, 350.
17 См. русское издание книги Коцебу «Замечательный год моей жизни». С.-Петербург, 1879, №II. С. 137, 138.
18 Revue Britannique. С. 77, 78.
19 Fraser's Magazine. С. 312, 313. Муханов рассказал этот эпизод в тот же день, когда он произошёл.
20 «Like a lamplighter», т.е. так быстро, как будто он спешил зажигать фонари.
21 Здесь Саблуков узнал, что оба великих князя были под арестом и в тот же день должны были вторично принести присягу.
22 Саблуков не говорит, что это выражение изобличает осведомленность Рудковского о заговоре. (Продолжение следует)
ВОСПОМИНАНИЯ И ОЧЕРКИ
Публикация: ОСИПОВА Галина Афанасьевна — пенсионер (г.Трубчевск Брянской обл.)
Н.В. Кузнецова
МЫ БЫЛИ ДЕТЬМИ ВОЙНЫ
В редакцию «Военно-исторического журнала» поступило письмо Галины Афанасьевны Осиповой с просьбой опубликовать часть воспоминаний её матери — Нины Васильевны Кузнецовой, которая во время Великой Отечественной войны оказалась на оккупированной немецкими войсками советской территории.
Мы предлагаем нашим читателям краткий рассказ Н.Г.Кузнецовой о том, что она видела, слышала и пережила в те далёкие годы.
Жили мы тогда в посёлке станции «Снежетьская», что на Брянщине, в небольшой квартире, расположенной на втором этаже многоквартирного двухэтажного деревянного дома, стоявшего у самого леса, в сторону речки Снежка.
В посёлке была только начальная школа, поэтому весь год мы вместе с братом Мишей ездили в школу Брянска-1, где в 1941году и окончили пятый класс. Как мы радовались вместе с другими детьми предстоявшим каникулам! Брат, несмотря на свой маленький рост, считался авторитетом среди пацанов. Любимой игрой ребят был футбол, а девчонок — лапта и классики. Бегали без устали, а ещё всей оравой ходили купаться на речку: с одного берега — снежетьские дети, с
