Научная статья на тему 'Сказочно-мифологические истоки «Царь-рыбы» В. П. Астафьева'

Сказочно-мифологические истоки «Царь-рыбы» В. П. Астафьева Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
3414
440
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
В. Астафьев / «Царь-рыба» / миф / фольклор / сказка / поэтика / мотив / сюжет / хронотоп / образ

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Гончаров Павел Петрович, Гончаров Петр Андреевич

В статье анализируются сказочно-мифологические включения, мотивы, сю-жеты и образы в повести В. Астафьева «Царь-рыба», исследуется их семантика,генезис, композиционная функция.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Сказочно-мифологические истоки «Царь-рыбы» В. П. Астафьева»

Список литературы

1. Жаравина Л. В. «У времени на дне»: эстетика и поэтика прозы Варлама Шаламова: Монография. - М.: Флинта; Наука, 2010.

2. Лейдерман Н. Л. «...В метельный леденящий век»: О «Колымских рассказах» Варлама Шаламова // Урал. - 1992. - № 3. - С. 171 - 182.

3. Неизданные сказки из собрания Н.Е. Ончукова (тавдинские, шокшозер-ские и самарские сказки). - СПб.: Алетейя, 2000.

4. Пропп В. Я. Морфология сказки. - изд. 2-е. - М.: Наука, 1969.

5. Пропп В. Я. Фольклор и действительность. Избр. ст. - М.: Наука, 1976.

6. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. - М.: Лабиринт, 1998.

7. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 6 т. - М.: TERRA - Книжный клуб, 2004 -2005.

П. А. Гончаров, П. П. Гончаров Сказочно-мифологические истоки «Царь-рыбы» В. П. Астафьева

В статье анализируются сказочно-мифологические включения, мотивы, сюжеты и образы в повести В. Астафьева «Царь-рыба», исследуется их семантика, генезис, композиционная функция.

Ключевые слова: В. Астафьев, «Царь-рыба», миф, фольклор, сказка, поэтика, мотив, сюжет, хронотоп, образ.

Несомненно, что фольклор на протяжении всего времени существования профессиональной литературы был и остаётся источником её жанрово-стилевого развития и обогащения. Русская «деревенская проза» 1960 - 1980-х годов в особой степени ориентирована на народную поэзию как часть культурной традиции деревенского жителя. Литературоведческие работы о С. Залыгине, Ф. Абрамове, В. Шукшине, В. Распутине и других «деревенщиках» практически не обходятся без сопоставлений литературных произведений с фольклорными текстами. Это относится и к В. Астафьеву. Более того, ещё в 1988 году Т. М. Вахитова в своей работе о «Царь-рыбе» высказывала предположение, что «в образе царь-рыбы» ощущается древний фольклорный слой, связанный с русскими сказками и преданиями о могучей рыбе» [3, с. 42]. Заметим здесь, что среди сказок, записанных в Тамбовской губернии, значится «Невеста - золотая рыбка», в которой «золотая рыбка» наделена волшебными свойствами [9, с. 358359].

204

Известно, что в фольклорной традиции сказки, как и тексты многих других жанров, имеют названия условные, варьирующиеся. И в фольклорной, и в фольклористической традиции эти названия даются по заголовочному образу; действие же сказки часто оказывается лишь условно связанным с названием и заголовочным образом. Царь и производные от него (царства, царевичи, царевны, царские задания, и т.п.) являются основой и исходной точкой повествования, входя в сказочные зачины: «в некотором царстве, в некотором государстве», «жил был царь с царицей» и т.д. Нечто подобное происходит в астафьевской «Царь-рыбе», где знакомый по сказкам заголовочный образ-персонаж соединяется в заголовочном комплексе с образом из мира природы. Но и подобная контаминация имеет фольклорную и литературную традицию.

Восходящий к фольклорным источникам «Конек-горбунок» П. Ершова включает в себя образ-персонаж, напоминающий царь-рыбу и даже в ряде случаев «царем» именуемый. «Чудо-юдо рыба кит», на которой помещаются деревни, леса, частоколы и пр., внешне ничем не напоминает царь-рыбу. Однако есть сходство поэтическое: изображение в обоих случаях основано на гиперболе. Правда в сказке используется преувеличение, имеющее мало общего с реальностью, в астафьевском повествовании гипербола ограничена рамками художественной достоверности. Хотя у Астафьева имеет место гиперболичность притчевая, этическая: погоня за богатством, за «фартом», за царь-рыбой захватила весь поселок Чуш. Вероятно, по законам сказочного жанра Астафьев переворачивает ситуацию. У П. Ершова «рыба кит» прикована к одному месту в наказание за проглоченные вместе с людьми корабли, у Астафьева незадачливый рыбак «прикован» к рыбе. У обоих авторов освобождение рыбы происходит как обмен на жизнь и свободу человека. Ершовский сказочный сюжет если и повлиял на сожетостроение «Царь-рыбы», то вольно или невольно подвергся трансформации, приобрел изначально отсутствовавший в нем притчевый, нравоучительный, характерный для повести и Астафьева в целом оттенок.

Астафьевская царь-рыба помимо собственно сказочного генезиса, возможно, имеет и более древнее мифологическое происхождение. Знаменательно, что рыба «почиталась священной в разных традициях», что «у многих азиатских народов запрещалось употребление рыбы в пищу» [11, с. 430]. Это тем более значимо, что Астафьев включает в повесть мифологические образы, восходящие к образности народов Северной Азии (Сибири): шаманка, Бойе и др.

205

Сказочное, «баснословное» начало имеет место и в названии поселка - Чуш. Хотя автор-повествователь приводит возможные причины такого именования, однако такие объяснения вряд ли могут скрыть авторский умысел, они его лишь слегка маскируют. Прямая характеристика, инвектива тем более, по мысли писателя, оказалась бы менее эффективной. «Название поселка мне еще в прошлый приезд пытались объяснить старожилы: на Оби, невдали от которой берет начало и выходит к Енисею река Сым, местные рыбаки любят есть парную стерлядь <...> - нехитрое это блюдо называется чушь». Чуть далее автор приводит и другую «версию»: «По границе Сыма была окраина енисейского земледелия и так много водилось тетеревов возле полей, что веснами кипели проталины от дерущихся петухов и слышалось воинственное чуф-фыш, которое издали сливалось в сплошное чушшшшш!» [1, VI, с. 118 - 119]. Как нам представляется, здесь Астафьев намеренно скрывает прозрачную семантику вынесенной в название поселка характеризующей его социально-этическую сущность лексемы, откровенно созвучной элементарной «чуши». Вслед за героями (рыбаком Грохотало, Дамкой, стариком Куклиным, Акимом) здесь уже автор начинает «балагурить», беззлобно смеяться над поразившим его воображение каламбуром, основанным на омофонии - совпадении звучаний выдуманного им названия поселка и слов, действительно имеющих место в русском языке, в органике Сибири. Д. С. Лихачев отмечал: «Балагурство - одна из национальных русских форм смеха, в которой значительная доля принадлежит “лингвистической” его стороне. Балагурство разрушает значение слов и коверкает их внешнюю форму. Балагур вскрывает нелепость в строении слов, дает неверную этимологию или неуместно подчеркивает этимологическое значение слова, связывает слова, внешне похожие по звучанию» [5, с. 356].

Чуш - это сказочный поселок в том смысле, что здесь собрано воедино, как в сказочной стране, одно человеческое отребье, («угрюмый и потаенный сброд» [1, VI, с. 117] это страна зла, неправды, всего дурного, вздорного, одно из названий которого - чушь. В словаре русского языка объяснением этому слову служат «вздор, чепуха, нелепость» [10, с. 695].

Название поселка Чуш впервые «членораздельно» встречается в главе о «бросовом человечишке» Дамке. В этой главе, как и во всех последующих, вряд ли случайно Астафьев склоняет название этого поселка лишь как слово третьего склонения женского рода: «Дамка и на белом свете очутился по недоразумению, да и в Чуши тоже» [1, VI,

206

с. 116]. Об этом же персонаже звучат и другие фразы, подтверждающие наше предположение: «В Чуши побежал на берег, за вином, в очереди затрепался, пароход сократил стоянку, и он от него отстал» [1, VI, c. 116]. «Пестрому населению Чуши Дамка пришелся ко двору» - [1, VI, с. 117]. Слова подобного типа, как известно, в русском языке входят в парадигму второго склонения (душ, шалаш, палаш и

т. п.), но Астафьев то ли умышленно, то ли неосознанно подчеркивает его изначальную форму и связанную с ней семантику. Сказочномифологическую страну зла, лжи, вздора, всего дурного олицетворяет собой, таким образом, это странное именование поселка. Вместе с исчезнувшей Боганидой, однако, Чуш в значительной мере олицетворяет собой и современную автору (1960-1970-е годы) Сибирь, а через неё и Россию, её новое обличье.

Сказочной во многом оказывается система действующих лиц рассказов, составляющих повествование. Как и для сказки, для системы действующих лиц ряда рассказов «Царь-рыбы» оказывается характерной троичность: новелла о троих «покрученниках» холодного Таймыра в главе «Бойе», рассказ о несостоявшейся таёжной идиллии и спасении Эли Акимом в главе «Сон о белых горах», мифологический рассказ о том, как царь-рыба предпочла Игнатьичу «грузного, силой налитого Енисея» [1, VI, с. 56] в главе «Царь-рыба» и др. Выработанные сказочным повествованием приемы организации текста, композиционные приёмы оказываются органичными в повести, ориентированной на фольклорную систему идей и поэтику.

Главным действующим лицом и повествования в целом, и ряда новелл оказывается сказочный по своему генезису младший сын, младший брат. Семейно-возрастные критерии здесь имеют место (Коля - младший брат автобиографического героя), но не являются главными. Главное - это обиженный судьбой (сиротство, как у автобиографического героя) и социальным неустройством (распавшаяся артель Боганиды, сиротство) персонаж. Именно он - сказочный «заморыш» [1, VI, с. 32] - становится главным поборником справедливости, а потому и одерживает нравственную победу над злыми силами.

В.Я Пропп в связи с темой специфики поэтики фольклорной сказки и профессиональной литературы писал: «Широко распространено мнение, будто нет принципиальных отличий между способами изображения действительности в фольклоре и в художественной литературе» [7, с. 301]. Утверждая тезис о существующих кардинальных отличиях, Пропп далее пишет о «примитивной антиисторичности»

207

противоположных представлений. Действительно, сказка всегда имеет счастливый финал, тот же третий, «младший» брат всегда вознагражден богатством, царством, браком с царевной и т.п. В развитии фабул составляющих «Царь-рыбу» рассказов мы наблюдаем скорее противоположное: многие из них имеют трагедийную развязку, и даже «идиллия» Акима и Эли завершается их неизбежным расставанием. Однако нельзя отрицать, что фольклорная, в том числе -сказочная, аксиология и поэтика оказали значительное влияние на «Царь-рыбу».

В сказках велика роль животных-помощников. В «Царь-рыбе» знаковая кличка собаки Бойе (с эвенкийского - друг) выносится в название главы-рассказа. Собака-спаситель - мотив известный в сказочном фольклоре. Даже спасает она, как и в главе «Бойе», от нечистой силы (в сказке - от мертвеца, в «Царь-рыбе» - от шаманки). В сказке читаем о том, как за своего хозяина «собака до тех пор дралась, пока петухи запели и мертвец недвижим упал» [2, III, с. 134-135] Кличка другой собаки-друга, помощника охотников-промысловиков (Шабур-ко) оказывается созвучным имени волшебного сказочного коня (Сивко-Бурко).

В повести помимо царь-рыбы, батюшки Енисея, шаманки действуют и другие, родственные мифологическим по своему происхождению «персонажи»: «мама-тайга» [1, VI, с. 53], «женски

присмирелая тайга» [1, VI, с. 54]. Восходящий к мифологическому мышлению антропоморфизм позволяет Астафьеву писать о «зелёном чубе листвы», о «космах ягелей» [1, VI, с. 52], что тоже сближает его повествование с народной сказкой.

В сказках, в организации их сюжета велика роль табу (немотивированного запрета). «Существование запрета» и «нарушение запрета» - обязательные «звенья» сюжета большинства волшебных сказок. Нарушение запрета становится началом осложнения приключений странствующего героя. Известно, что первоначально многие этические нормы существовали в виде немотивированных запретов. Их отголоски имеют место и в «Царь-рыбе».

Время действия составляющих повествование рассказов несложно определить: от периода сталинских репрессий (начиная с колхозного «разорения») до времени самой грандиозной засухи в Европейской России 1972 года (упоминается в ряде эпизодов). Вместе с тем время и место действия ряда эпизодов приобретают у Астафьева сказочный характер. Магический фольклорный хронотоп имеет место в главе «Бойе». Её действие разворачивается вокруг охотничьей «ста-

208

рой подопревшей избушки». По Проппу сказка знает не только «большой дом», «мужской дом» [6, с. 203-206] в лесу, она знает еще малую избушку типа избушки яги» [6, с. 207]. Мотивы «мужского дома», вход в который для женщин является предметом немотивированного запрета, табу, присутствуют в главе-рассказе. Не вошедшая в «мужской дом», но пригрезившаяся только красавица-«шаманка» становится причиной кровавых раздоров промысловиков.

Сказочный хронотоп создается упоминанием помимо реального «моря» еще и «моря-океана» и присутствующим в клятве охотников «островом Буяном» [1, VI, с. 28]. В народных заговорах эти образы предельно часто встречаются: «На море на Окиане, на острове на Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет» [8, с. 80]; «На море-окиане, на большом Буяне, стоит дуб стара-дуб, под этим дубом, стара-дубом лежит камень Белороб» [4, с. 69].

Восходит к опосредованной литературной традицией ситуации «рыбака и рыбки» фабула главной новеллы повествования «Царь-рыбы», хотя перенесение времени действия в ночь придает ситуации мистический окрас демонологического рассказа. Заметим здесь, что продуктивные пути изучения «языческого времени» «языческого хронотопа» в русской литературе намечены в работе М. А. Щукина [12, с. 81-89]. Как представляется, его подход был бы уместен и по отношению к астафьевской «Царь-рыбе».

«Царь-рыба» помимо сказочно-мифологических и легендарных персонажей и образов, сюжетных ситуаций содержит и сказочную атрибутику - предметный мир волшебной сказки и легенды. Здесь не однажды упоминается легендарно-мистический «папоротник» [1, VI, с. 520], Старшой из «жильной крови» готов приготовить «наговорное зелье» [1, VI, с. 28 - 29]. Действие повести локализуется часто в «охотничьей избушке», названием и функцией напоминающей «избушку» сказочную.

Повесть содержит восходящие к сказке, к другим жанрам народной прозы «пространственно-временные формулы». В главе «Капля» о себе и своих спутниках автобиографический герой пишет: «...Долго ли, коротко ли мы плыли, и привез нас моторишко к речке Опарихе» [1, VI, с. 44]. Сказочная формула, включённая в текст повести, производит работу, которую можно назвать взрывной: она заставляет не сказочную, собственно авторскую речь настраивать на фольклорно-разговорные, сказовые интонации. Отсюда и является из мотора - «моторишко», он ближе к сказочной формуле по заложенной в нем оценочности, по стилю, чем «мотор».

209

Таким образом, на композиционно-поэтическом уровне «Царь-рыба» несет в себе воздействие мифологической образности и стилистики сказки. Изображая Сибирь, её историю и современность, Астафьев внимателен ко всем, даже самым древним, языческим пластам народной культуры, доказывая тем самым неистребимость веры сибиряка в высшую справедливость в условиях нравственного и религиозного одичания.

Список литературы

1. Астафьев В. П. Собр. соч.: в 15 т. - Красноярск: Офсет, 1997 - 1998.

2. Афанасьев А. Н. Народные русские сказки: в 3 т. - Ростов-н/Д: Феникс, 1996.

3. Вахитова Т. М. Повествование в рассказах В. Астафьева «Царь-рыба». -М.: Высш. шк., 1988.

4. Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. - М.: Наука, 1975.

5. Лихачев Д. С. Историческая поэтика русской литературы. - СПб.: Але-тейя, 1999.

6. Пропп В. Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. - М.: Лабиринт, 1998.

7. Пропп В. Я Поэтика фольклора. - М.: Лабиринт, 1998.

8. Русские заговоры / сост., предисл. и прим. Н. И.Савушкиной. - М.: Пресса, 1993.

9. Сказки. Книга I / сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. Ю.Г. Круглова. - М.: Сов. Россия, 1988.

10. Словарь русского языка: в 4 т. / гл. ред. А.П. Евгеньева. - М.: Русск. яз., 1988.

11. Энциклопедия символов, знаков, эмблем / сост. В. Андреева, В. Кук-лев, А. Ровнер. - М.: Локид; Миф, 2000.

12. Щукин М. А. Метафизика Хроноса: христианское, языческое и земное в восприятии времени в пьесе А. Платонова «Ноев ковчег» // Пушкинские чтения - 2010. Материалы XV международной научной конференции «Пушкинские чтения» / под общ. ред. В. Н. Скворцова; отв. ред. Т. В. Мальцева. - СПб.: ЛГУ имени А.С. Пушкина, 2010. - С. 81 - 89.

И. Б. Ничипоров

Из истории русской поэзии конца ХХ века: поэты-иронисты

В статье рассматривается творчество русских поэтов-иронистов конца XX века. Анализируются произведения И. Иртеньева и Ю. Арабова.

Ключевые слова: современная литература, поэты-иронисты, поэтическая картина мира.

210

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.