CC BY
84
13. Slavnikova O. A. Val's s chudovishchem. - M.: Vagrius, 2007. - 416 s.
14. Slavnikova O. A. Bessmertnyi. - M.: Vagrius, 2008. - 272 s.
15. Lipnevich V. Dolgoe proshchanie, ili «O, Slavnikova!» // Druzhba narodov. - 2001. - № 10. - S. 166168.
16. Bavil'skii D. Zolotoi pesok // http://www.ng.ru/culture/2001-08-15/7_sand.html. Data dostupa: 25 ianvaria 2015 g.
17. Kucherskaia M. Povest' o nastoiashchem i nenastoiashchem // Nov. mir. - 2005. - № 8. - S. 155-157.
18. Girenok F. I. Kant // http://antropolog. ru/doc/persons/fedor/girenok5. Data dostupa: 25 ianvaria 2015 g.
^SHir^ir
УДК 821.161.1 А. И. Ощепкова
ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ СТРАТЕГИЯ АНДРЕЯ БЕЛОГО 1906-1909 гг.
Рассмотрение повествовательной стратегии Андрея Белого 1906-1909 гг. обусловлено пониманием его раннего творчества как достаточно неоднозначного и вместе с тем как этапного для его последующей эволюции в качестве романиста и теоретика символизма. В связи с этим в работе специально выделяется и всесторонне анализируется период с 1906-1909 гг., хронологические рамки которого охватывают создание рассказа «Куст» (1906) и повести «Серебряный голубь» (1909). Впервые при рассмотрении этого периода раннего творчества А. Белого в его соотнесенности с предшествующей литературной традицией выявляется фольклорный аспект, вплотную связанный с мифологизмом поэта. В статье детализируется и уточняется представление о повествовательной стратегии А. Белого, понимаемой в широком значении, так как сознательное обращение в этот период к фольклору, к народным традициям включает в себя осмысление нарративных возможностей фольклорных и мифологических текстов и создание в связи с этим «народного» текста в литературе, поэтика которого восходит к фольклорно-мифологической традиции. В целом фольклоризм Белого оказывается полигенетичным по своим истокам и источникам и в большей степени является результатом типологической соотнесенности фольклора и литературы в творчестве этого писателя. Новизна исследования связана с тем, что впервые в соотношении литературных текстов Белого и фольклорно-мифологической традиции актуализируется типологический аспект соотношения литературы и фольклора.
Ключевые слова: литература, фольклор, повествовательная стратегия, миф, парафольклоризм, нарратив, символизм, типология, поэтика, сказка, эпос.
ОЩЕПКОВА Анна Игоревна - к. филол. н, доцент филологического факультета, зав. кафедрой русской литературы ХХ века и теории литературы СВФУ им. М. К. Аммосова. E-mail: [email protected]
OSHCHEPKOVA Anna Igorevna - Candidate of Philological Sciences, Associate Professor, Head of the Department of Russian Literature of XXth century and Literature Theory in the Faculty of Philology, NorthEastern Federal University after M. K. Ammosov. E-mail: [email protected]
A. I. Oshchepkova
Narrative Strategy of Andrey Bely of 1906-1909
Consideration of narrative strategy of Andrey Bely in the period of 1906-1909 is caused by understanding of early works of Andrey Bely as rather ambiguous and at the same time as landmark for his subsequent evolution as novelist and as theorist of symbolism. In this regard in the work it is specially allocated and analyzed the period from 1906 to 1909 which chronological framework is covered by creation of the story «Bush» (1906) and novel «Silver Pigeon» (1909). For the first time by consideration of this period of early works of A. Bely in its correlation to the previous literary tradition the folklore aspect is revealed, closely connected at the same time with a mythologism of the poet. In the article idea of narrative strategy of A. Bely is detailed and specified, that is understood in wide value as the conscious address to this period to folklore, to national traditions includes judgment of narrative opportunities of folklore and mythological texts and creation in this regard of the «national» text in literature, which poetics goes back to folklore and mythological tradition. In general Bely's folklorizm is poligenetichny on the sources and more is result of typological correlation of folklore and literature in works of this writer. Novelty of research is connected with that the typological aspect of a ratio of literature and folklore becomes actual for the first time in the ratio literary texts of Bely and folklore and mythological tradition.
Keywords: literature, folklore, narrative strategy, myth, parafolklorizm, narrative, symbolism, typology, poetics, fairy tale, epos.
Введение
В последнее время в отечественном литературоведении актуализируется рассмотрение художественных произведений в нарративном аспекте [1]. В статье под «повествовательной стратегией», которые изучали в отечественном литературоведении В. Я. Пропп, М. М. Бахтин, В. И. Тюпа и др., понимается то, как в произведении выстраивается «высказываемое событие», как создается авторская повествовательная концепция. В повествовательной стратегии Андрея Белого 1906-1909 гг. определенным образом сказались традиции фольклорного повествования. Одним из реальных шагов обращения А. Белого к фольклорной традиции является создание им уже в ранний период своего творчества повествовательной стратегии, так или иначе приближающей к осмыслению самой фольклорной традиции и к ее текстовому воплощению в литературе. Жизнеспособность теоретически оформленной повествовательной концепции творчества раннего Белого находит выражение в литературных произведениях этого времени. Поэт обращается к прозе, создавая тексты, литературно воссоздающие его представление о фольклорной традиции. Эти тексты должны были стать органичной частью традиционной культуры в том ее понимании, которая характерна для Белого этого периода. Именно в таком ракурсе следует воспринимать литературные произведения Белого на данном этапе. Разумеется, при этом не исключается разная степень соотнесенности литературных произведений этого периода с самой фольклорной традицией.
Следует особо подчеркнуть, что речь идет не о генетической связи его произведений с определенным сказочным или эпическим сюжетом, с отдельными фольклорными образами и мотивами, а, скорее всего, об их глубинной соотнесенности с фольклорной традицией в самом типе литературного повествования, поскольку произведения А. Белого целиком принадлежат своей литературной эпохе. Из всех текстов этого периода два произведения Белого - рассказ «Куст» (1906) и повесть «Серебряный голубь» (1909) - символизируют собой два этапа в обращении автора к фольклорной традиции, именно они представляют собой тот тип повествовательного текста, который может быть вычленен из указанного текстового материала. В связи с этим возникает необходимость в определении тех нарративных приемов построения литературного текста, которые соотносимы с поэтикой повествовательных жанров фольклора. Рассмотрение механизмов использования традиций мифофольклорного повествования в этих произведениях позволит более детально представить специфику повествовательной стратегии Белого этого времени.
Рассказ «Куст» осмысляется самим автором как результат его обращения к народной традиции. Характерно, что Белый сам указывает на присутствие в рассказе таких стилевых элементов фольклорного происхождения, как «образ сказок», «былинный лад» [2, с. 123]. Исследователи также единодушны в признании фольклорной основы этого рассказа. В. Пискунов отмечает особую фольклорную ритмичность произведения, говоря о том, что «в духе стилизованного былинного стиха и «поэзии» народных заговоров звучит «проза» рассказа «Куст» [3, с. 7]. Исследователем невольно подчеркивается типологическая (в известной мере) соотнесенность «стиха» и «прозы» в ритмическом целом этого произведения.
В. Н. Топоров выделяет в этом произведении внутреннюю генетическую связь, с одной стороны, с блоковской темой в ее автобиографическом контексте, с другой стороны, с повестью самого автора «Серебряный голубь». Более того, исследователь прослеживает вполне определенную динамику в эволюции самого мифофольклорного комплекса писателя, проявившейся в движении от рассказа «Куст» к сборнику стихов «Пепел», а от него - к повести «Серебряный голубь», что в частности находит выражение в сквозном образе - символе Куста в этих произведениях [4].
Закономерность появления рассказа Белого в конечном счете обусловлена повествовательной стратегией самого писателя. Именно этот рассказ является первым произведением в числе повествовательных текстов писателя, определившим характер освоения им принципов фольклорного повествования и, соответственно, повлиявших на эволюцию Белого-прозаика.
Опыт фольклорной стилизации в рассказе «Куст» (1906)
Для раннего творчества А. Белого показателен рассказ «Куст» не только в плане обращения автора непосредственно к фольклорному повествованию, но и, что особенно знаменательно, в плане первого опыта создания такого типа текста, который на разных уровнях воссоздает поэтику текста, стилистически приближенного к фольклору. Именно этим определяется значение этого произведения, его этапность в эволюции раннего творчества Белого.
Фольклорная стилизация в этом рассказе отчетливо проявляется на стилистическом уровне организации текста. Это и обилие инверсий, порой нагнетание в различной степени инвертированных конструкций; это повторы, в том числе градационные; развернутые сравнения; а метафора, эпитет и метонимия большей частью даются как принцип разрастания образа. Однако наибольшая степень сгущенности профольклорного описания выражается в повествовательной структуре рассказа. Повторы, сравнения, метафоры и другие стилистические фигуры даются не в качестве отдельных, разрозненных приемов, а в строго определенной плоскости пространства: в сложно организованной, неоднозначной, чаще всего, двойственной структуре авторского слова и в собственно сюжетной структуре рассказа. Сюжетная же основа рассказа типологически соотносима с сюжетной последовательностью сказочного сюжета. В рассказе отчетливо прослеживается определенное родство всей структуры произведения со сказочной композицией. Исходной в анализе будет номенклатура открытых В. Я. Проппом элементарных составляющих сказочного сюжета - функций персонажей [5].
В рассказе основные части повествования, по всей видимости, соответствуют выявленным В. Я. Проппом традиционным функциям сказочных персонажей. Начинается рассказ с риторического обращения: «Эй, куда вы, Иван Иванович?». Использование междометия «эй» сигнализирует об ориентированности авторского слова на сказовую манеру, разговорную речь. Нужно отметить, что рассказ и заканчивается этим же мотивом возвращения Иван Ивановича. «Элемент сказа, то есть установки на устную речь, - считает М. М. Бахтин, - обязательно присущ всякому рассказу» [6, с. 121]. Б. В. Томашевский в свою очередь определяет сказовый момент способом «выведения» рассказчика: «Выведение рассказчика сопровождается, во-первых, введением обрамляющих мотивов рассказчика,
во-вторых, разработкой сказовой манеры в языке и композиции» [7, с. 244]. Таким образом, обрамляющая композиция этого рассказа сигнализирует о сказовой манере, восходящей к фольклорному типу повествования.
Рассказ начинается с мотива превращения: Иван Иванович проходит определенную трансформацию, превратившись вначале в репейник, а затем только - в Иванушку-дурачка. Такая взаимозаменяемость растения и действующего лица мотивирует антропоморфность неодушевленного существа и, наоборот, обратную метаморфозу человека в биоморфное состояние. Главный герой Иван Иванович трансформируется в Иванушку-дурачка, который благополучно живет под кустом («начальная ситуация» - по В. Проппу): «Как запойный пьяница выпивал тишину - настой из ярких звезд, из ярких цветов да из воздуха... С песком да с репьем речь держал дурачок, и с уст его стекал на цветы мед душистый» [2, с. 222].
В сказках начальное благополучие служит контрастным фоном для будущей беды. В этом рассказе А. Белый тоже использует традиционный прием, когда «счастье подготавливает несчастье». К герою обращаются с запретом (функция «запрета»). «Но, когда придет заря, только не следи за нами». Герой, естественно, нарушил запрет («нарушение запрета»): «Вот однажды в ребре овражном уличен Иванушка, причастный любопытству, сквозь репье да камень высмотреть куста униженное заре поклонение» [2, с. 224]. Герой узнает в заре свою душу, которую, оказывается, похитил Куст («похищение»). «И душа та была его плененная душа; душа, плененная чудищем» (2, с. 224). Функция «похищения» вводит в повествование «вредителя», Куст оказывается «вредителем», держащим в плену Душу героя. До этого Куст прикидывался добрым и сердечным («подвох»): «Добродушно беседовал с Иванушкой» [2, с. 222]. Примечательно, что герой поет жалобную песню о том, что у него похитили Душу. Эта форма более характерна для эпического повествования, где герой таким образом дает знать о том, что он готов к противоборству и просит помощи в дальнейшей борьбе (начинающее «противодействие»; просьба о помощи): «С грудью, изорванной рыданьем, в ратоборство мы вступаем!.. плачем слезным любо было Иванушке голосить». К герою приходит на помощь лошадь («помощник»): «Приковыляла однажды лошадушка в пустырь, повитая мухами, - сивка цветоядная. Кланялась, зазывая за собой дурочка.» [2, с. 227]. Лошадь приводит героя к Огородниковой дочери (переправа): «Шел, шел Иванушка за скотиной вещей.» [2, с. 228]. Герой пытается унести Огородникову дочку силой: «Безумно ее охватил Иванушка, с ношей своей драгоценной бросился прочь от куста - ворожея» [2, с 230] (попытка похищения). Похищение - не единственная, но ведущая, основная форма завязки сюжета фольклорной сказки. Герой сказки разрешает начальную беду в формах, которые соответствуют завязке. Иванушке не удается увести с собой девушку, так как ему мешает Куст.
В рассказе герой решает вступить в противоборство с Кустом. Описание боя начинается с чудесного превращения Иванушки в могучего богатыря: «Силища теперь рвалась из груди, просилась исступленно и мощно.» («превращение»). Куст первым наносит удар. «Шуйца его, вскипевшая водопадом зеленоярым... дикая шуйца на хряснувшее плечо удальца легла адской болью» [2, с. 230]. Богатырь падает, Куст обращается к нему: «На царя? Ты как смел, раб, на царя восстать? Аа...» [2, с. 231] (детали перебранки). Богатырю приходит помощь в виде золотого кольца (волшебное средство) от тучи темной («волшебный помощник»). Иванушка рассекает щеку Куста («клеймение»), Куст говорит заклинания призывные («просьба о помощи»). Ему приходит на помощь его дружина: «Пылью даль взмылилась: а поспешала то на подмогу к царю воровская буря со дружиной своей со хороброю; точно конца невидимая сотрясала окрестность» [2, с. 231]. Бой заканчивается победой Куста: Иванушка теряет сознание. «Темная к очам ратоборца ночь привалилась, надо всем распростерлась» [2, с. 232].
Нужно заметить, что структура боя Иванушки с Кустом имеет сходную композицию с описанием боя в эпическом, былинном повествовании. В эпосе бой состоит из следующих компонентов: начало противоборства - описание мощи, богатыря и чудовищной силы
противника (чаще всего в змееподобном обличии); описание схватки - первым обычно наносит удар Змей, богатырь падает и просит помощи у небесных божеств; к богатырю приходит помощь в виде волшебного средства; продолжение схватки - богатырь наносит сокрушительный удар; Змей смертельно ранен, просит помощи у злых сил; приходит помощь обычно в виде еще более сильного противника; конец боя - Змей побежден (богатырь либо его убивает, либо изгоняет).
Автор, описывая мощь богатыря, воссоздает в своем тексте архаические представления о физической силе эпического героя: «Как на кого ладонь богатырь направит, едкая сила так в того и взойдет огневицею; прямо грудью о камень падет изнемогшая птица; с ветрогонного дерева обдерет лист. А человек? Будто кислотой его сожженная грудь разорвется; тщетно туша на груди огонь ее попаляющий, побежит человек, да и рухнет. Вот какая теперь богатырская во груди у Иванушки силища» [2, с. 231]. Как и в эпических сказаниях, Куст (антипод богатыря) во время боя принимает змееподобное обличие: «Окрутил, завился Иванушка под ноги, волею ядовитою чаровал его...» [2, с. 231]. В отличие от эпического богатыря Иванушка остается побежденным: он засыпает. В славянском эпосе довольно распространенным является мотив сна. Сон всегда предстает как своеобразная метафора, ориентирующая на дальнейшее развитие сюжета, разгадка же всегда рациональна и однозначна. Сновидение иногда может выступать как форма сообщения об уже случившемся - герой задним числом узнает о событиях, которые он не смог предотвратить. Иванушка, проснувшись, оказывается больным Иван Ивановичем (функция «превращение»). Все перипетии, связанные с огородниковой дочкой, с Кустом, представляются Иван Ивановичу сном. Вместе с тем мотив сна здесь в функциональном плане носит более сложный характер. Если в фольклорных текстах этот мотив является статическим, то здесь позволяет интерпретировать сюжет в символистском контексте. Сон в этом рассказе восходит к разным источникам, среди которых наиболее вероятна гоголевская традиция в реализации образа сна. Сон у Гоголя в «Майской ночи» и «Страшной мести» позволяет обнаружить «эзотерическую семантику, связанную с тайной души», «все сны изображают ситуацию плена» [8, с. 10]. Сон героя рассказа А. Белого вплотную связан с пленением его души. Кроме того, пленение души происходит в далеком мифологическом прошлом. Однажды в лечебницу приходит красивый мужчина с ожогом на щеке («преследование»), Иван Иванович узнает в нем Куста («узнавание») и приходит к решению вернуться домой, в поля («возвращение»). Лечебница оказывается сном, причем вещим сном. Мотив вещего сна получил в рассказе, как и в героическом эпосе, трагически провиденциальный характер. Сон о проигранной битве предзнаменовал Иван Ивановичу трагический конец. В представлении Белого-прозаика через сон реализуется идея возвращения к первоосновам своего бытия, к неким мифологическим временам, что происходит только через метафизическую трансформацию души.
Таким образом, в рассказе «Куст» сюжетная схема соответствует повествовательной структуре сказки. Рассказ содержит один ряд функций, образующих законченную композицию «одноходовой» волшебной сказки, где ход осуществляется, пользуясь терминологией В. Я. Проппа, через «бой - победу» (в «Кусте» - «поражение»). В то же время в повествовательной ткани «Куста» сюжетная схема пронизана также элементами героического эпоса (былины): описание боя, эпическая характеристика героя, змееподобный облик Куста. В результате рассказ предстает как литературная контаминация элементов двух фольклорных жанров - сказки и былины. Тем не менее определяющая роль основного стержня сюжета остается за традиционной сказочной композицией.
Анализ художественной структуры и мотивов рассказа «Куст» выявляет особую стилистическую и сюжетную организацию, ориентированную на фольклорную поэтику. При этом Белый воссоздает поэтику текста, стилистически приближенного к фольклору. Это обусловлено тем, что этот рассказ представляет собою первый опыт писателя в создании такого типа текста, именно этим определяется его этапность в повествовательной стратегии Белого. Фольклорная стилизация проявляется как на стилистическом уровне организации
текста, так и в повествовательной структуре рассказа. Повторы, сравнения, метафоры и другие стилистические фигуры даются не в качестве отдельных, разрозненных приемов, а в строго определенной плоскости пространства: в сложно организованной, неоднозначной, чаще всего двойственной структуре авторского слова и собственно сюжетной структуре текста. Анализ повествовательной структуры показывает, что в «Кусте» сюжетная схема соответствует сказочной композиции.
Модель волшебной сказки в повести «Серебряный голубь» (1906)
В «Серебряном голубе» речь идет не столько об отдельных сказочных элементах, сколько о принципиальном родстве всей структуры произведения с повествовательной композицией, в которой, так или иначе, реализуется система простейших составляющих сказочного сюжета - функций, открытых В. Я. Проппом.
Подготовительное действие повести «Серебряный голубь», следующее за авторским зачином и краткой предысторией Дарьяльского и семьи Гуголевых, открывается уходом героя из поместия Гуголево в село Целебеево. Перед нами та самая «отлучка», которая по В. Проппу располагается в линейной последовательности сказочных элементов сразу за исходной ситуацией. В свою очередь исходная ситуация представлена рассказом о главном герое Дарьяльском, о семье Тодрабе-Граабен, об обитателях села Целебеева. Однако следует обратить внимание на существенные отличия символистской прозы от архаического повествования. В символистском тексте над основным сюжетным кодом настраивается новый - культурно-исторический. З. Г. Минц отмечала, что в «неомифологических» текстах русского символизма «первой» сюжетно-образной художественной реальностью оказывается, как правило, современность («Серебряный голубь», «Петербург», «Первое свидание» А. Белого, «Мелкий бес» Ф. Сологуба, в значительной мере «третий том» лирики А. Блока)» [9, с. 73]. В «Серебряном голубе» перед нами возникает не отвлеченная сказочная ситуация («жили-были старик со старухой»), а ситуация, кодифицированная по правилам российской усадебной и сельской жизни начала ХХ века, поэтому необходимо иметь в виду, что текст Белого - это не только набор функций, даже если анализ направлен преимущественно на выявление первичного уровня произведения.
Неотъемлемая черта волшебно-сказочной композиции - развитие от осознания причиненного ущерба или «недостачи» к их устранению. Сказочный успех достигается на путях испытаний, ему предшествует преодоление ряда препятствий и сопутствует приобретение дополнительных сказочных ценностей. Так, отправившись за невестой, герой получает полцарства в придачу. При обращении к «Серебряному голубю» бросается в глаза существенная особенность, сближающая действие повести со сказочным - здесь есть характерный для сказки герой. Дарьяльский соответствует сказочному герою в портретной характеристике. Автор так и называет его «мой молодец»: «поволока черных глаз, загорелое лицо с основательным носом, алые тонкие губы, опущенные усами, и шапка пепельных вьющихся кудрей» [10, с. 30].
«Сказка обычно начинается с некоторой исходной ситуации, - пишет В. Я. Пропп, -перечисляются члены семьи, или будущий герой. просто вводится путем приведения его имени или упоминания его положения» [5, с. 78]. Дарьяльский соответствует канонам сказочного героя. Белый подчеркивает это, называя его «мой молодец», обращая внимание читателя на внешность Дарьяльского, которая соответствует канонам фольклорной эстетики. В начале истории Дарьяльского без труда отыскиваются повествовательные аналогии и прямые соответствия сказочным событиям. Герой одинок, родителей лишился очень рано. С детства прослыл простаком и чудаком. Начальная ситуация: простак, чудак и бедняк Дарьяльский три дня как помолвлен с богатой наследницей барышней Катей Гуголевой. Далее за «начальной ситуацией» и «отлучкой» идет подробное описание жизни Дарьяльского в селе Целебеево в доме столяра Кудеярова.
Авторы современного исследования о структуре волшебной сказки предлагают объединить пропповские функции в «синтагматические единства», распадающиеся на три блока,
каждый из которых является формой испытания героя на пути к приобретению сказочных ценностей - «предварительное испытание» (получение чудесного средства), «основное» (решение трудных задач, ликвидация недостачи, подвиг), «дополнительное» (идентификация героя и развенчание самозванца, претендующего заступить место победителя) [11]. В частности, предварительное испытание включает в себя такие пропповские функции, как «отправка», собственно «испытание» героя благожелателем (первая функция дарителя), «реакция героя», «получение волшебного средства».
Если взглянуть теперь с этой обобщающей и содержательной точки зрения на встречу Дарьяльского и Кудеярова, то она может быть отождествлена с предварительным испытанием героя сказки. В пользу этого предположения, прежде всего, свидетельствует та роль, которую исполняет в сюжетном развитии серия сцен, разыгранных Дарьяльским и Кудеяровым. Кудеяров, глава местной секты «голубей», решил воздействовать на Матрену, используя свои магнетические способности, при помощи нее завлечь героя в это сообщество для своих тайных целей. Случайно увиденная им баба сильно подействовала на Дарьяльского: «.его обжег взор дивной бабы.; рябая баба, ястреб, с очами безбровыми, .тучей, бурей, тигрой, оборотнем вмиг вошла в душу и звала.» [10, с. 26], после этого случая герой ощущает, что «взгляд, миг рябой бабы, - и свет, и путь, и его души благородство обратились в лес, в ночь, в топь и гнилое болото» [10, с. 80]. Налицо традиционная сказочная функция «похищения»: тайная сила в лице рябой бабы крадет душу, спокойствие Дарьяльского. Итак, герой узнает о существовании реальной Матрены, обладающей тайной его души. Дарьяльский решает после некоторых колебаний во что бы то ни стало обрести Душу. Благодаря пособничеству Кудеярова Дарьяльский, под влиянием матрениного или кудеяровского магнетизма, одерживает победу в какой-то степени над баронессой Тодра-бе-Граабен, уходя из ее поместья, разорвав этим помолвку с внучкой баронессы Катей Гуголевой. Дарьяльский возвращается в Целебеево, т. е. совершает подвиги и ликвидирует недостачу точно так же, как ликвидировал бы ее с помощью волшебного дарителя сказочный герой. В сказке даритель вручает герою чудесное средство только в том случае, если тот соблюдает определенные этикетные правила. Волшебная помощь - это плата за службу, которую сослужил дарителю герой. Признаки этикетного поведения остались и в «Серебряном голубе». Кудеяров посылает к герою своего посыльного нищего Абрама с заданием, чтобы тот предложил Дарьяльскому стать членом их секты.
Так же как и герой сказки, Дарьяльский не знает о существовании тайной силы, не знает, каким образом он сможет вернуть свою Душу. Сказочный герой, отправившись на поиски «царевны», должен сначала получить волшебного коня. Им наделяет его «даритель», обычно ненароком встреченный в пути. Во власти мыслей о «дивной бабе» Дарьяльский блуждает по окрестностям Целебеева. Случайно встречает Степана Иванова, сына лавочника («помощник», предлагающий услуги), который помогает увидеться с Матреной. В функции «дарителя» выступает в повести нищий Абрам, который принимает Дарьяльского в «холуби», ставя ему условия: «. вот если с нами-то, коли будешь, брат, будет тебе Матрена Семеновна» [10, с. 145]. Нищий Абрам выполняет функцию «сказочного дарителя» - помогает герою преодолеть расстояние от своего пространства к чужому миру. Если проследить за судьбой Дарьяльского, то в ней отчетливо проступает его полная пассивность, черта, являющаяся характерной особенностью сказочного героя: за него все выполняет его «помощник».
Необходимо подчеркнуть, что композиция сказки определяется наличием двух царств, соответственно, пространственных координат, локусов. В этом произведении можно выделить три локуса: Гуголево, Целебеево, г. Лихов. Гуголево противопоставлено Целебеево и Лихову, показательно, что между Гуголево и Целебеево находится лес дремучий. Нищий Абрам представлен как некий страж границы, он охраняет вход в мир целебеевского столяра Кудеярова. Вход идет через дупло дуба, в котором живет нищий Абрам. В сказках стражем обычно бывает Яга, нищий Абрам соответствует образу Яги: «Сам - богатырь: встретишь
в лесу, испугаешься: ну как он дубиной своей хватит; но что всего страннее так это то, что на дубине его светилась оловянное изображение птицы голубя, ясное такое, серебряное. Но как нищего знали, его нрав и его повадки знали и то, как он играл с детьми и как сторожил лес, - все знали, даже начальство, то и не побоялись бы его, в лесу повстречав: побоялись бы иногородние» [10, с. 40]. Уже эти слова характеризуют принадлежность нищего Абрама к какому-то иному миру. Как и Яга, Абрам вначале неприветливо относится к Дарьяльскому: «Лодырь, сказывают, человек-то тот - из господ.» [10, с. 57], затем подсказывает, каким образом добиться благосклонности Матрены. Таким образом, Кудеяров, желая получить от героя и Матрены «голубиное чадушко», соглашается на их любовную связь лишь при условии, если Дарьяльский полностью перейдет в «голубиную» секту. Требование столяра и исполнения этого требования типологически совпадают с испытаниями героя волшебным помощником.
Чрезвычайно интересно то обстоятельство, что Кудеяров сам и в лице Матрены, и в лице нищего Абрама многократно именует Дарьяльского братом (с точки зрения автора, он мнимый брат); мотив родства подчеркивается на значительном пространстве текста с большой настойчивостью: «Да, брат, - тут все возможно»; «вот ошшо с нами-то, коли будешь, брат, будет Матрена Семеновна»; «родненький братец: дай расстегну я твой ворот, поцелую белую хрудь» [9, с. 145, 215, 231]. Этот мотив получит корректное объяснение, если допустить, что он сохраняет в себе пережитки крайне архаичных тотемистических представлений. Родственная связь героя с тотемным животным - существенная черта многочисленных мифов, сопричастных обряду инициации; именно отсюда берет свое начало тема волшебного помощника в сказке. Одним из этапов посвящения, из которого, по мнению исследователей, выросла сказка, было приобретение посвящаемым зооморфного помощника, духа хранителя (В. Я. Пропп, Е. М. Мелетинский, И. П. Смирнов). «Во время обряда посвящения юноша превращался в своего помощника», отождествлялся с ним. Неслучайно, кстати сказать, в «Серебряном голубе» Кудеяров выступает и в антропоморфном, и в зооморфном облике. Во время своих спиритических сеансов он превращается то в петуха, то в голубя: «световым петушком обернется, крыльями забьет: «кикерикии» - и снопами кровавых искр выпорхнет из окна» [9, с. 211], «столяр же на лавке раскинулся -светлый-пресветлый;.. а из груди, что из яйца, выклевывается птичья беленькая головка» [9, с. 232]. Также подчеркивается некоторое сравнение Кудеярова с пауком: «.он, сидючи в углу, быстро перебивает руками, и быстро, будто лапками перебивает нити паук.», «На Матрены Семеновны грудь, на плечо, на живот, - падает, падает, падает перст столяра, быстро-быстро ее его заволакивают паутиной руки» [9, с. 208-209].
Обращает на себя внимание в подглаве «Деланья» описание некоего мистического действа, в котором принимает участие Дарьяльский: это действо на всем протяжении сопровождается безудержным смехом, комментируется набором таких сочетаний слов, как «пьяные счастьем смеются, плюются», «загрохохотал басом», «подхихикивает столяр», «выбегает со смехом», «посмеивается тою стороною лица, которая подмигивает» [9, с. 232-233]. Смех здесь можно рассматривать в мифологическом контексте. Дело в том, что в процессе обряда посвящения герой подразумевался временно умершим (проглоченным тотемным животным) и затем вновь возрождающимся к жизни как полноправный член коллектива. При этом, как показано В. Проппом, происходила характерная семантизация смеха, отраженная сказкой и в большей степени - мифом: «Если с вступлением в царство смерти, - пишет Пропп, - прекращается и запрещается всякий смех, то, наоборот, вступление в жизнь сопровождается смехом. Мышление идет и еще дальше: смеху приписывается способность не только сопровождать жизнь, но и вызывать ее» [10, с. 158]. Итак, смех сектантов сопутствует перерождению Дарьяльского, его позиционная обусловленность в структуре «Серебряного голубя» не оставляет сомнения, что он имеет ритуально-сказочную природу. Но в этом тексте смех получает отрицательное значение «дьявольского» смеха. «В христианстве, - отмечает В. Я. Пропп, - смеется именно смерть, смеется дьявол,
хохочут русалки; христианское божество никогда не смеется» [10, с. 164]. Таковы наиболее существенные атрибуты Кудеярова в «Серебряном голубе».
Предварительное испытание в повести удвоено, распадается на две части, с чем и связана градация персонажей, оказывающих услугу Дарьяльскому: Матрена, нищий Абрам под влиянием Кудеярова - сам Кудеяров в облике колдуна. В дальнейшем ходе повествования «брат» Дарьяльского принимает его в свою семью, берет к себе в дом. Изба столяра напоминает сказочный стандарт - золотое царство. Но есть здесь и менее явные моменты сходства со сказкой. Получение сказочным героем волшебного средства приурочено, как правило, к специфически-изолированному пространственному участку (в частности к лесному дому Яги). «Как бы ни называлось место, куда попадает герой, оно обладает одной общей для всех вариаций чертой: оно отрезано от мира. Ему присущи черты некоторой ирреальности. Это далекие страны. Вместе с тем это далекое и таинственное место (иногда в одном и том же тексте) оказывается совсем близким» [4, с. 160]. Все вышеперечисленные В. Проппом особенности того художественного локуса, где герой проходит испытание (ирреальность, наличие амбивалентного признака дальность/близость, отграниченность), а также значение этого участка пространства, как легко убедиться, соответствуют статусу колдовского дома Кудеярова.
В описании жизни Дарьяльского в доме столяра обнаруживаются новые отголоски ритуализированного поведения героя. Известно, что юноша, подвергавшийся обряду инициации, должен был строго придерживаться определенных запретов: например, выполнять обет молчания и пр. Аналогичными правилами, как показывает В. Пропп, руководствуется сказочный герой, попавший в лесную избушку, которая генетически восходит к обрядо-во-мифологическому царству смерти. О своеобразном запрете речь идет и в «Серебряном голубе»: Дарьяльский не может по своей воле уйти из секты. В противном случае Кудеяров весьма категоричен в своих намерениях: «Уйти-то ему некуда от меня; уйдет - перережу глотку» [9, с. 231]. В своем доме Кудеяров открывает свою подлинную родословную и происходит новое братание, подкрепленное, как и в сказке, угощением (совместная трапеза
- древнейший мотив).
При всей близости предварительного испытания и рассмотренной цепи событий (от встречи с Матреной до посещения избы Кудеярова) нельзя забывать, что в символистском тексте Белого это испытание реализуется в обращенной форме. Чудесный помощник оказывается дьяволом. Здесь, по всей видимости, речь идет о христианском восприятии пантеона языческих богов, которые считались демонологическими существами. «Языческие боги
- бесы. Такой взгляд присущ нашей летописи с древнейших изводов», - замечал по этому поводу Е. В. Аничков [11, с. 108]. С другой стороны, И. П. Смирнов считает, что именно такого рода обращенность, «перемена знака оценки на противоположный», лишний раз свидетельствует о том, что литературное произведение «прямо вырастало из сказочной конструкции», так как «обращенный характер чудесной помощи - результат непосредственной диахронической оппозиции волшебный помощник/бес, по типу однородной с культовой оппозицией языческий бог/бес» [12, с. 295].
Перед тем как принять участие в «основном испытании» герой проходит своеобразную службу у столяра, работая у него в качестве подмастерье, причем этот период его приключений по всем признакам напоминает биографию культурного героя мифов, который совершает быстрые и небывалые успехи в ходе совместного обучения в племенном коллективе: «Благодатная у столяра потекла для Дарьяльского жизнь. Петр в красной рубахе, пропотевшей на спине, строгал бревна под веселый лязг пил, пилочек, под докучное как снег, паденье древесных опилков, под докучное жужжанье мух в столяровской избе» [9, с. 197]. Удовлетворение, которое получает герой от работы, приписывается не столько его собственным заслугам, сколько помощи столяра. Налицо, следовательно, типично сказочное противопоставление активности волшебного помощника и пассивности героя.
Оказавшись в доме столяра Кудеярова, прежде чем встретиться с самим хозяином, герой
видит Матрену, завоевывает ее благосклонность («выдержанное испытание»). Дарьяльский работает у столяра Кудеярова помощником: «Светлый в груди его затеплился свет; как огней поток, из груди его вырывалась любовь к Матрене; как огней поток, рвался ему навстречу Матрены взгляд; как потоки огней на них изливал столяр; и обоих их, светом светлых, ясностью оясненных, охраняла столяра пламенная молитва» [9, с. 196]. Постепенно Дарьяльский начинает понимать, что околдован столяром Кудеяровым: «.не сама по себе оказалась Матрена, а, так сказать, от столяра: то, чем подманивала она к себе, не ей одной принадлежало; не женское естество его к ней влекло, а душа; но душа-то вся ее - оказалось разве что полстоляровской, видно, Матрену столяр душой своей надувал.» [9, с. 218]. Таким образом, Дарьяльский понимает, что похитителем его Души на самом деле является столяр Кудеяров (функция «вредителя»). Необходимо подчеркнуть, что в «Серебряном голубе» в данном случае очевидным становится архаическое представление о Душе.
Согласно воззрениям некоторых сибирских народов, судьба может символически реализоваться как нить, тянущаяся с неба, из рук верховного божества к каждому человеку. Или в греческой мифологии мойры держали в руках нить человеческой жизни. В «Серебряном голубе» Кудеяров представлен в виде демонического существа, который крадет души у Матрены, Дарьяльского: «Все то, как во сне, теперь проносится в Матрене; вся она в световой, жаркой сети; а зеленые угли над ней льют ведра света, крючковатые пальцы плетут золотую нить; вот столяр отошел, и светлая от него полоса вытягивается, оканчиваясь на Матрене, как и в Матрене большим световым клубком; столяр - туда: сонно Матрена за ним поспешает» [9, с. 209]. Столяр Кудеяров, как и всякое демоническое существо, подпитывается жизненной энергией людей, у которых он украл душу. В начале повествования Кудеяров описывается следующим образом: «сам колченогий, хворый, бледный, нос, как у дятла, все кашляет». По мере забирания души у Дарьяльского столяр все становится светлее, благостнее, здоровее: «Столяр строго сидел перед ним (Дарьяльским) с бело-солнечным ликом и со свечкой в руках; из его головы был света зеленый поток переливчатый светом» [9, с. 229].
В повествовательной структуре «Серебряного голубя» дальнейшее движение сюжета происходит благодаря «смене декораций» - «незнание» сменяется «знанием». В героическом эпосе сохраняются следы архаических представлений о чудесах или таинственных источниках эпического «знания»: в ряде произведений существенную роль играют мотивы сновидений, предсказаний. Но Дарьяльский и сам испытывает на себе чары Матрены: «. разве все, что с ним - не чудесный сон, снящийся наяву?» [9, с. 206]. В сказках часто встречается мотив сна: герой, найдя полоненную царевну, в ожидании «вредителя» засыпает богатырским сном. Одна из типичных коллизий эпоса состоит в том, что герой получает каким-то образом (обычно чудесным) вещее предсказание и тем самым обретает «знание», но направляет все свои помыслы и усилия на противодействие предсказанному ходу событий, на опровержение неизбежного, бесстрашного, нарушает запреты и вступает в борьбу с теми реальными и фантастическими силами, которые осуществляют предсказанное.
Дарьяльский, подобно эпическому герою, получает предсказание во сне. Сновидения в фольклорных текстах - всегда своеобразные метафоры, ориентируемые на дальнейшее развитие сюжета. Чаще всего сновидения предсказывают скорую гибель героя: «.столяр же на лавке раскинулся - светлый - пресветлый; сладко так стонет, распоясался, грудь обнажена - прозрачная, как голубоватый студень, тихо колышется, а из груди, что из яйца, выклевывается птичья беленькая головка; глядь - из кровавой, вспоротой груди, пурпуровую кровушку точащий, выпорхнул голубок, будто свитый из тумана, - ну, летать!
«Гуль-гуль-гуль», - подзывает Петр голубка; крошит французскую перед птицей булку, а голубок - то бросается к нему на грудь; коготками рвет на нем рубашку, клювом вонзается в его грудь, и грудь будто белый расклевывается студень, и пурпуровая проливается кровь; смотрит Петр - головка-то не голубиная вовсе - ястребиная.
-Ах - и падает Петр на пол; и кровавое отверстие его расклеванной груди изрыгает фонтаном кровь.
Тогда голубок кладется на Матрену: и вот уже четыре расклеванных тела безгласно лежат - на полу. [9, с. 256].
В этом сне Дарьяльского обращает внимание то, что Белый связывает душу с жизнью, в результате создается сложный ассоциативный ряд: душа - жизненная сила - жизнь; автор, согласно мифологическим представлениям, размещает душу в грудь, в сердце человека. В некоторых мифологических системах душа располагается в посторонних (по отношению к телу) предметах: в растении, в птичьем пере, яйце [12, с. 145].
В этом тексте Белый синтезирует мифологические представления о душе: душа Кудеярова выпорхнула из его груди голубем с ястребиной головой. Получив предзнаменование в виде сна, Дарьяльский решает вступить в противоборство с Кудеяровым («противодействие»). Противоборство Дарьяльского со столяром не выражается в форме боя в фольклорном понимании. В повести поединок носит скорее характер внутреннего противостояния: Дарьяльский прозрел, увидел дьявольскую сущность Кудеярова, неказистую внешность Матрены; герой тем не менее пытается бороться за Матрену, открыть реальную сущность столяра, последней попыткой борьбы является желание увести Матрену: «Хочешь, бежим отсюда, Матрена: я тебя увезу далеко; я тебя спрячу от столяра.» [9, с. 242]. Но если Дарьяль -ский расколдовался от гипнотического влияния Кудеярова, то Матрена так и остается его заложницей, предметом его жизненной силы. Поединок Дарьяльского и столяра получает развитие в последующем действии - герой убегает из Целебеево («побег»). Кудеяров организовывает погоню за ним, столяру необходима жизненная энергия Дарьяльского («преследование»). Дарьяльский пытается спрятаться в доме купца Европегина, ему кажется, что он нашел надежное убежище («спасение»).
Конфликт разрешается смертью главного героя: секта находит Дарьяльского и убивает. В символическом плане смерть героя трактуется Белым как «возвращение», поэтому автор называет последнюю главу повести «Домой» («возвращение»). Таким образом, символическое значение смерти здесь связано с его глубинной мифологической семантикой: смерть мыслится как переходный этап к новому рождению человека. Белый, по всей видимости, символически рассматривает убийство Дарьяльского только как расправу над физическим телом героя, тогда как его Душа, источник жизненной силы человека, по мифологическим представлениям, истощившись в борьбе с демонологическим началом Кудеярова, совершив своеобразное путешествие по земле, возвращается на небо, в Верхний мир: «В эфире Петр прожил миллиарды лет; он видел все великолепие, закрытое глазам смертного.» [9, с. 279].
В итоге следует подчеркнуть, что в повести Белого перемежаются как сказочная структура в целом, так и элементы мифологического повествования, восходящие к глубинной мифологической семантике [15]. Символический текст Белого синтезирует одновременно и сказочную, и мифологическую архетипические структуры. В пределах одного произведения становится возможным их взаимопроникновение. За тем или иным сцеплением, восходящим к сказке, проступает его отдаленный мифологический архетип, отсылающий большей частью к мифологической семантике, трактуемой в тексте символически. Тем самым можно утверждать, что Белый в создании своего текста опирается на мифологическую семантику, а в сюжетной организации текста продуктивно действует порождающий механизм волшебной сказки. Вместе с тем в «Серебряном голубе» неизбежно проступает и момент трансформации как сказки, так мифа.
Заключение
Предложенный анализ повествовательной структуры ранней прозы А. Белого позволяет сделать следующие выводы. В повествовательной стратегии Андрея Белого следует выделить этапы эволюции: первый, ознаменованный рассказом «Куст» (1906); второй - повестью «Серебряный голубь» (1909). Первой попыткой создания нарративного текста является «Куст» (1906). На явный фольклорный характер рассказа «Куст» указывал впоследствии сам автор в книге-мемуаров «Между двух революций». «В этом жалком рассказе, - пишет А. Белый 1921 г., - заря - не заря, огородница - не огородница; некий
Иванушка ее любя, бьется насмерть с кустом-ведуном; полонившем ее (образ сказок); бой подан в усилиях слова вернуться к былинному ладу» [1, с. 126]. В этом высказывании Белого обращает внимание стремление автора соединить в одном тексте два фольклорных жанра - сказки и былины. Эксперименты такого рода явились первыми попытками Белого в освоении фольклорной поэтики. По всей видимости, органичное сочетание и синтезирование разных фольклорных жанров свидетельствует об установке Белого на создание «парафольклорного» текста. По сути, рассказ «Куст» должен был явиться первым экспериментальным произведением такого типа текста. Белый в любом творческом начинании остается новатором: поиск «истинно народного» произведения приводит его к созданию текста, построенного по законам устной традиции. В своем рассказе Белый почти точно следует сюжетным законам построения волшебной сказки, при этом активно используется на всех уровнях фольклорная стилистика. Текст имеет явно выраженный, стилизуемый под фольклор стилевой уровень. Одновременно этот же рассказ содержит в себе момент контаминации элементов как сказочного повествования, так и былинного, выражающегося в вводе, типичного для героического эпоса, описания боя, что в целом позволяет говорить о его литературной основе, «парафольклорности», хотя и восходящей на глубинном уровне к жанровым структурам фольклорного происхождения.
Второй этап эволюции представлен повестью «Серебряный голубь» (1909). Поиски новых возможностей литературной имитации фольклорной поэтики привели к созданию первого крупного эпического опыта в прозе. «Серебряный голубь» - качественно новый этап после произведения «Куст» в освоении фольклорной поэтики. Этот этап символизирует собой принципиально новый тип осмысления нарративного текста в литературном творчестве Белого. Повестью «Серебряный голубь» завершается литературное претворение основных принципов повествовательной стратегии Белого 1906-1909 гг. С другой стороны, первый, сюжетно разработанный, опыт Белого в области прозы явился своеобразным пограничьем в создании последующих романов, однако сама концепция нарративности в пределах литературного текста была уже апробирована в этом произведении, как имитация разных составляющих фольклорно-мифологического комплекса. Повествовательная структура «Серебряного голубя» отличается принципиальной полигенетичностью, воссоздающей в первую очередь поэтику нарративного текста.
Л и т е р а т у р а
1. Белый А. Проза поэта / Сост. В. Пискунов. - М.: Вагриус, 2000. - 256 с.
2. Пискунов В. Проза поэта. - М.: Вагриус, 2000. - С. 2-20.
3. Топоров В. Н. О блоковском слое в романе Андрея Белого «Серебряный голубь» // Москва и «Москва» Андрея Белого: сб. статей. - М.: РГГУ, 1999. - С. 212-316.
4. Пропп В. Я. Морфология сказки. - М.: Наука, 1969. - 168 с.
5. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Художественная литература, 1972. - 167 с.
6. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. - М.: Аспект Пресс, 1996. - 334 с.
7. Гончаров С. А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. - СПб.: Издательство РГПУ им. А. И. Герцена, 1997. - 340 с.
8. Минц З. Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Поэтика русского символизма. - СПб.: Искусство, 2004. - С. 59-97.
9. Белый А. Избранная проза / Сост. Л. А. Смирнова. - М.: Советская Россия, 1988. - 464 с.
10. Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. - М.: Лабиринт, 1999. - 288 с.
11. Аникин В. П. Русское устное народное творчество. - М.: Художественная литература, 1985. - 365 с.
12. Смирнов И. П. От сказки к роману // ТОРДЛ. Т. 27. - Л.: Наука, 1972. - С. 284-320.
R e f e r e n c e s
1. Belyi A. Proza poeta / Sost. V. Piskunov. - M.: Vagrius, 2000. - 256 s.
2. Piskunov V. Proza poeta. - M.: Vagrius, 2000. - S. 2-20.
Л. Г. Свитич, О. В. Смирнова, О. Г. Сидоров. УЛУСНЫЕ (РАЙОННЫЕ) ГАЗЕТЫ РЕСПУБЛИКИ САХА (ЯКУТИЯ): ФУНКЦИОНАЛЬНО-СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ СТРУКТУРА (ПО РЕЗУЛЬТАТАМ ОПРОСА ЖУРНАЛИСТОВ)
3. Toporov V. N. O blokovskom sloe v romane Andreia Belogo «Serebrianyi golub'» // Moskva i «Moskva» Andreia Belogo: sb. statei. - M.: RGGU, 1999. - S. 212-316.
4. Propp V. Ia. Morfologiia skazki. - M.: Nauka, 1969. - 168 s.
5. Bakhtin M. M. Problemy poetiki Dostoevskogo. - M.: Khudozhestvennaia literatura, 1972. - 167 s.
6. Tomashevskii B. V. Teoriia literatury. Poetika. - M.: Aspekt Press, 1996. - 334 s.
7. Goncharov S. A. Tvorchestvo Gogolia v religiozno-misticheskom kontekste. - SPb.: Izdatel'stvo RGPU im. A. I. Gertsena, 1997. - 340 s.
8. Mints Z. G. O nekotorykh «neomifologicheskikh» tekstakh v tvorchestve russkikh simvolistov // Poetika russkogo simvolizma. - SPb.: Iskusstvo, 2004. - S. 59-97.
9. Belyi A. Izbrannaia proza / Sost. L. A. Smirnova. - M.: Sovetskaia Rossiia, 1988. - 464 s.
10. Propp V. Ia. Problemy komizma i smekha. - M.: Labirint, 1999. - 288 s.
11. Anikin V. P. Russkoe ustnoe narodnoe tvorchestvo. - M.: Khudozhestvennaia literatura, 1985. - 365 s.
12. Smirnov I. P. Ot skazki k romanu // TORDL. T. 27. - L.: Nauka, 1972. - S. 284-320.
УДК 811.161.1:070.23(571.56-37) Л. Г. Свитич, О. В. Смирнова, О. Г. Сидоров
УЛУСНЫЕ (РАЙОННЫЕ) ГАЗЕТЫ РЕСПУБЛИКИ САХА (ЯКУТИЯ): ФУНКЦИОНАЛЬНО-СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ СТРУКТУРА (ПО РЕЗУЛЬТАТАМ ОПРОСА ЖУРНАЛИСТОВ)
Представлены результаты исследования районных газет Якутии в сравнении с исследованием газет малых городов России, проведенного на факультете журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. Анализируются данные, полученные при опросе редакторов и журналистов о функционально-содержательной и жанровой структуре районных газет. Опрошены по широкому кругу проблем 60 сотрудников газет, издающихся на якутском языке, на русском языке, и журналистов объединенных редакций, которые выпускают оригинальные издания на русском и якутском языках.
СВИТИЧ Луиза Григорьевна - д. филол. н., с. н. с. проблемной лаборатории факультета журналистики Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.
Е-mail: [email protected]
SVITICH Luirn Grigorievna - Doctor of Philological Sciences, Senior Research Associate of the Problem Laboratory at the Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University.
Е-mail: [email protected]
СМИРНОВА Ольга Владимировна - к. филол. н., зав. каф. периодической печати факультета журналистики Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.
Е-mail: [email protected]
SMIRNOVA Olga Vladimirovna - Candidate of Philological Sciences, Head of the Press Department at the Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University.
Е-mail: [email protected]
СИДОРОВ Олег Гаврильевич - зав. каф. журналистики СВФУ им. М. К. Аммосова.
Е-mail: [email protected]
SIDOROV Oleg Gavrilievich - Head of the Department of Journalism at the Faculty of Philology, NorthEastern Federal University after M. K. Ammosov.
Е-mail: [email protected]
