CC BY
81
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 1
СТАТЬИ
М.Л. Ремнёва, Е.А. Кузьминова
СИСТЕМА НОРМ ГРАММАТИКИ МЕЛЕТИЯ СМОТРИЦКОГО: ПРОБЛЕМЫ РЕЦЕПЦИИ И ИМПЕРАТИВНОСТИ
Статья подводит итоги филологических разысканий, посвященных механизмам восприятия в социуме наиболее авторитетной грамматики церковнославянского языка и установлению степени ее императивности для великорусских книжников. Исходная кодификаторская установка М. Смотрицкого на вариативность, характер рецепции систематики и парадигматики его грамматики современниками свидетельствуют о том, что грамматика М. Смотрицкого не могла дать книжникам XVII в. строго регламентированных практических рекомендаций, не могла определять их нормативные представления и соответственно не имела императивного характера.
Ключевые слова: славянская грамматическая традиция, история литературного языка, церковнославянский язык, грамматическая норма, М. Смо-трицкий.
The article sums up philological research devoted to mechanisms of perception in the social milieu of the most authoritative grammar of Old Church Slavonic and establishment of the degree to which it was imperative for the Russian scribes. M.Smotritsky's original codifying orientation at variability, the character in which systematics and paradigmatics of his grammar were perceived by his contemporaries testify to the fact that M.Smotritsky's grammar couldn't give the XVII century scribes strictly regulated practical recommendations, it couldn't determine their conceptions of the norm and, correspondingly, didn't have an imperative character.
Key words: Slavic grammatical tradition, the history of literary (standard) language, Old Church Slavonic, grammatical norm, M.Smotritsky.
1. Последнее столетие оценка места грамматики М. Смотрицкого «Грлммлт1ки Сллкенскиа прдвнлное Сзнтлгмл» (1619 г. — первое издание в Евье близ Вильны, далее ГС; 1648 г. — второе исправленное и дополненное издание в Москве, без имени автора; далее ГМ) в плане осознания ее места в культурно-языковой ситуации XVII в. оказалась весьма стабильной. Авторы конца XIX в. (Н. Засадкевич, П.И. Житецкий, С.К. Булич, А.И. Маркевич, Ф.И. Буслаев и др.) отмечали, что «еллино-славянские» стили русского литературного языка отличались «необыкновенною славянщизною». В них куль-
тивируются «высота словес» и «извитие словес», то есть преобладают торжественные, нередко искусственно составленные слова, риторически изощренные фразеологические обороты и запутанные синтаксические конструкции. Грамматические формы образуются и употребляются в точном соответствии с нормами, определенными «славенской грамматикой» Мелетия Смотрицкого. Соблюдается тот «грамматический чин», который сложился в грамматике в результате искусственной регламентации церковнославянского языка по позднейшим памятникам русской и украинской редакций. По мнению исследователей, грамматика М. Смотрицкого не успела приобрести у украинских книжников регулирующего авторитета, однако в Москве предписания грамматики, изданной в 1648 г., для сторонников византийской традиции стали непререкаемой нормой литературности. Позже В.В. Виноградов в работе «Очерки по истории русского литературного языка ХУ11-Х1Х веков» отметит, что для московских книжников следование нормам «Славенской грамматики» Мелетия Смотрицкого в высоком церковном слоге становилось признаком «литературности» языка. И в этой стилистической оценке довольно близко сходились «восточники», т. е. сторонники «еллино-славянских» стилей, с московскими «западниками» из высших слоев духовенства, отстаивавшими латинскую культуру и юго-западное просвещение [Виноградов, 1982: 20].
В 70-80-е годы ХХ в. исследователи вновь обращаются к проблеме императивности норм грамматики М. Смотрицкого в связи с историей русского литературного языка и восточнославянской письменной культуры.
Так, В.Г. Сиромаха в работе, посвященной проблеме книжной справы и вопросам нормализации книжно-литературного языка Московской Руси во второй половине XVII в., анализирует склонение имен существительных. Выдвигая положение о том, что «книжным исправлением во второй половине XVII века занимались представители (...) грамматического подхода, который заключался в применении к книжно-литературному языку выработанных грамматических норм», он отмечает, что источником «правильной» грамматической нормы служила грамматика Мелетия Смотрицкого. Признавая возможность скептической точки зрения на роль этой грамматики в нормализа-торской деятельности эпохи, В.Г. Сиромаха тем не менее склонен ее считать наиболее авторитетной для справщиков, поскольку и в сочинениях никониан можно обнаружить как прямые ссылки на нее, так и использование присущей только этой грамматике терминологии [Сиромаха, 1980: 45, 51]. 8
Н.Н. Запольская в статье «Функционирование вариантов церковнославянского языка русского извода в конце XVII-XVIII вв.» [Запольская, 1988: 21], говоря о функционировании церковнославянского языка в двух вариантах в этот период — стандартном и русифицированном, замечает, что если тексты на стандартном церковнославянском языке отражали ориентацию на грамматику М. Смотрицкого 1648 г., то тексты на русифицированном (вульгарно-литературном, гибридном, смешанном, упрощенном, простом языке) были ориентированы не на грамматические нормы, а на набор маркированных церковнославянских элементов, воспринимавшихся в языковом сознании в качестве специфических книжных признаков.
Однако изучение материала как самой грамматики М. Смотрицкого, так и памятников XVII в., реализующих строгую норму церковнославянского языка, заставляет усомниться в справедливости высказанных выше положений.
2. М. Смотрицкий ставил перед собой задачу создания «пре-скриптивного максимума», демонстрирующего весь словоизменительный потенциал церковнославянского языка, его «изовилТе» (ГС л. 42) [Кузьминова, Ремнёва, 2000: 15-16]. Эта исходная установка определила базовый принцип, которым М. Смотрицкий руководствовался в своих кодификаторских решениях, — принцип вариативности, состоящий в фиксации вариантных форм как в пределах одного словоизменительного типа (подтипа), так и в пределах парадигмы одного слова [Ремнёва, 1983; 2003: 194-195]. Почти каждая именная парадигма в ГС включает те или иные известные грамматисту варианты падежных форм. Так, например, у односложных существительных мужского рода и слова Гдь в грамматической позиции Д. п. ед. ч. как равноправные варинты в ГС зафиксированы флексии -Ь/-ю и -ови/-еви: «изрАнЪе единосложнлА рлстворАтиСА мофи... сынЬ/ или снови, жерця/ или жерцеви, домЬ/ или домови, врлчю/ или врлчеви», «ГДЬ/ или ГДви» (ГС л. 50, 50 об., 57 об., 72, 73). В грамматической позиции И. п. ед. ч. М. Смотрицкий предписывает «сЬгЬвое шкончеше... нл/ а и нл И» существительным женского рода с суффиксом -ын-: «стына, или сть'ни, гордь'нА/ или гордыни,
/ , \ / \ ^ /-■—i^-i л л л л г— \
рлвь'нА/ или рлвыни, млтына/ или млтыни» (ГС л. 41-41 об.). В этой же позиции двумя окончаниями (нулевая флексия и -и/-ы) наделены в ГС имена женского рода третьего склонения: «женсклА
двоегш шкончетА именл... млтерь или млти, лювовь/ или лювы,
t / ^ s > > / ** ч ч > / ** ч > неплодвь/ или неплоды, дферь/ или дфи, церковь/ или церкви»
(ГС л. 60 об.- 61).
Признанная нормой свободная вариативность флексий в наибольшей степени присуща в ГС формам множественного числа. Ср.:
II склонение IV склонение
гарёмъ др^гъ енъ домъ древо плетырь мАтежь врачм
И. и м / ове и а Те / е Те / е / еве
Р. ъ wвъ / ъ ъ / wвъ wвъ / ъ ъ м ей / ъ / евъ
Д. №мъ адмъ / овwмъ адмъ емъ емъ
В. м и м / овм м а А А
З. и м / ове и а Те/е Те / е / еве
Т. лми / Ы / и м / лми лми ами / м ми / и ми / и
М. ехъ / ^хъ ехъ / овехъ ехъ ехъ / ^хъ ехъ ехъ
(л. 43об.-44, 46об.) (л. 50об., 58) (л. 45об.) (л. 63об., 64об.) (л. 72об.)
При этом, констатируя наличие допустимых вариантов, М. Смо-трицкий не регулирует их употребления, не определяет сферу использования различных средств грамматического оформления одного значения. Предъявляя списки имен существительных, изменяющихся в соответствии с определенной парадигмой, М. Смотрицкий также не демонстрирует необходимой последовательности — эти списки зачастую перекрещиваются. Так, например, система формоизменения имен существительных отецъ и жрецъ представлена в ГС в виде самостоятельных парадигм (л. 48-48 об., 50 об.-51). В примечании после парадигмы слова отецъ М. Смотрицкий предписывает изменять по данной модели «вса нл/ жъ, цъ, чъ, шъ, фъ конча-Фласа» (л. 48 об.), вместе с тем в примечании к парадигме жрецъ в перечне слов, изменяющихся аналогично, наряду с другими именами с исходом основы на ц он приводит существительное отецъ: «еице, летецъ/ чтецъ/ отецъ/ творецъ» (л. 51). К двум разным словоизмененительным типам в ГС одновременно отнесены имена существительные среднего рода, восходящие к древним основам на *es, которые М. Смотрицкий перечисляет как после парадигмы древо (без расширения основы: древо, древа, древ^...): «неко/ т^ло/ чЬ'до/ око/ оухо» (л. 45 об.), так и после парадигмы словесо или слово («нл со кочЛфиСА», т.е. с суффиксом -ее-): «некеео/ чЬ'деео/ т^леео/ шчеео/ оушеео/ колесо/ древеео» (л. 53). Приведенные факты свиде-
тельствуют, что наличие списков как попытка дифференцировать использование вариантных флексий не дает оснований говорить о закрепленности вариантных окончаний за определенными группами лексики.
Таким образом, фиксация нескольких вариантных окончаний, делая ГС достоверным свидетельством состояния литературного языка определенного периода, лишает предложенные грамматикой нормы императивной функции или, во всяком случае, в значительной мере мешает реализации этой функции.
3. Вывод об отсутствии у грамматики М. Смотрицкого императивной функции подтвержает анализ данных, содержащихся в ее втором, московском издании 1648 г., подготовленном ведущими справщиками Московского Печатного двора Михаилом Роговым и Иваном Наседкой (см. [Кузьминова, 2012: 243-256]). Московские редакторы включили в ГМ два новых грамматических раздела, разработанных ими самостоятельно: сводную таблицу именных окончаний (л. 92 об.-93 об.) и грамматический разбор «по осмочлетмомЬ' раз^м^» всех словоформ в молитвах «Црю мкмыи» и «Оче машъ» и в предложении «^Плъ етыи =омл, молит млтиваго кга, да гр^-ховъ шетавлеше подаетъ д^шамъ машимъ» (л. 375 об.-385 об.). Новые разделы ГМ содержат ценный материал, характеризующий восприятие предписаний грамматики Мелетия Смотрицкого, ее систематики и парадигматики московскими справщиками.
Обращает на себя внимание несоответствие сконструированной Михаилом Роговым и Иваном Наседкой таблицы реальному языковому и метаязыковому материалу издаваемой ими грамматики М. Смотрицкого.
В таблице не учитывается представленный в ГС состав членов грамматической категории рода. Московские редакторы включают в таблицу окончания существительных трех родов — мужского, женского и среднего рода. В то время как в ГС имена разделяются на семь родов: мужской, женский, средний, общий, всякий, недоуменный, преобщий, при этом парадигмы склонения даются для существительных пяти родов — мужского, женского, среднего, общего и всякого. Отражая в своей таблице именные флексии только трех родов, Михаил Рогов и Иван Наседка следуют традиционной систематике «грамматического канона» православия — трактата «О шемихъ чает^хъ Слова», в котором задано тернарное родовое противопоставление: «Има оуко д^литса нл трое в мяжееко и жеммеко и среднее» (цит. по [Ягич, 1885-1895: 335]).
В таблице продемонстрировано иное, отличное от предложенного в ГС, понимание флексии. Для М. Смотрицкого флексия — это сло-
воизменительный аффикс. Эти словоизменительные аффиксы приводятся в ГС в предваряющих парадигмы описаниях типов склонений. Ср., например, «népBdrw склонена wkoNÉhïa сЬГь три: д: а: и: д: мяжеских/ женскихъ/ Овфихъ/ И ёсакихъ именъ: а, И/ и: жЕНскихъ: Ихже РодИтелный нд/ ы: Ддтелный И Скд,дтелный нд/ t ёинИтелный нд/ tf: Звдтелный нд/ о: ТворИтЕлный нд/ ow: И мяжескихъ оуво ИменИтелный ёинИтелный И Звдтелный двойстве"ндгш числд нд/ t ддтелный И творИтЕлный нд/ дмл» (л. 32). В отличие от М. Смотрицкого Михаил Рогов и Иван Наседка интерпретируют флексию как конечную букву в словоформе. Так, в качестве окончания Т ед.ч. имен первого склонения (а-склонения) они дают w (не ow), Д и Т дв.ч. — д (не дмд), Д мн.ч. — ъ (не дмъ) и т. д. Такая трактовка падежных окончаний восходит к статье «Î шсмИхъ чдст^хъ словд», в которой падеж (пддЕше) определяется по последней букве в слове: «рдзньствЬ'ют же пддЕшд Именнд коеждо др^Уъ къ др^г^ И къ прдвои Ихъ по конечнемъ пИсмени» (цит. по: [Ягич, 1885-1895: 341]).
Состав флексий таблицы не является адекватным отражением репертуара форм, предписанного грамматикой.
В таблицу включены «лишние» наборы флексий, которые не соответствуют ни одной из парадигм грамматики: для существительных мужского рода — И Œ, Р д, Д tf, В д, З œ, Т ъ, М ^ (л. 92 об.), для существительных женского рода — И ь, Р е, Д и, В ь, З е, Т w, М и (л. 93).
Наборы флексий некоторых парадигм в таблице отсутствуют, как, например, неодушевленных существительных мужского рода с исходом основы на мягкий согласный (типа зной) и на шипящий (типа матежь), существительных женского рода с основой на -к, -г, -X (р^кд, влдгд, снохд) , на -ц (овцд) , существительных среднего рода с суффиксом -ес- (слово); не отражены флексии множественного числа существительных на мягкий согласный (типа пдстырь, св^дИтель), двойственного числа — существительных женского рода на -ïà (типа лод'|д) и др.
В таблице представлены флексии, не совпадающие с кодифицированными в ГС и ГМ. Так, например, в наборе флексий, соответствующем парадигмам одушевленных существительных мужского рода с исходом основы на мягкий согласный (И ь, Р а, Д w, В а, З w, Т ъ, М в М ед.ч. фиксируется флексия в то время как в ГС и ГМ единственно нормативной является -и: пдстыри (63 об., 123), Св^дИтели (65, 124 об.), врдчи (72, 131). В наборе окончаний множественного числа, соотносимом с парадигмами существительных 12
мужского рода с основой на твердый согласный, в позиции В мн.ч. приводится окончание -и вместо кодифицированного -ы: ср. клевреты (43, 105 об.), гармм (44, 106 об.), воины (44 об., 107).
Из 54 именных парадигм московского издания полное совпадение во всех числах с одним из наборов окончаний таблицы обнаруживается только в пяти (!) парадигмах (приблизительно 9%) — 1шнл, д^ва, воевода, захарТа, е^дТа. Характерно, что все они относятся к а-склонению (первому склонению в грамматике) — наиболее простому, где дистанция между книжным и некнижным языком сведена к минимуму. Если же не учитывать наличие вариантных форм, то можно говорить еще о трех совпадениях — парадигмы мати, запо-в^дц сердце.
Неумение воспользоваться систематикой ГС (и ГМ) Михаил Рогов и Иван Наседка продемонстрировали и в составленном ими разборе молитв, допустив многочисленные ошибки при определении грамматических параметров словоформ.
В четырех случаях неверно определен тип склонения. Слово =шма редакторы относят ко второму склоненияю (л. 376), в то время как, согласно ГС, это слово принадлежит к первому склонению (а-склонению) и даже упомянуто М. Смотрицким в особом «увещении», посвященном заимствованным словам этого типа (ГС л. 34-34об., ГМ л. 95-95 об.). Как слова второго склонения охарактеризованы имена цртвТе и иек^шемТе (л. 381 об., 385), в ГС же слова среднего рода на -Те относятся к четвертому склонению: «Средмихъ славенекихъ едино, Те» (л. 122 об.). Этот словоизменительный тип представлен в грамматике парадигмой слова змамемТе (л. 129 об.-130). Слово цртвТе приводится в перечне имен среднего рода на -Те после парадигмы (ГС л. 70 об., ГМ л. 130-130 об.). Форма Д мн.ч. должмикшмъ трактуется московскими редакторами как имя прилагательное и в соответствии с этим получает помету «еклоненТА пАтагш» (л. 384 об.) — в пятое склонение в ГС сгруппированы все адъективные формы. Тогда как в ГС слова мужского рода с исходом основы на твердый согласный входят во второе склонение (л. 104 об.), при этом имена с основой на -к (равно как на -г и -х) выделяются в особый словоизменительный подтип, представленный отдельной парадигмой пророкъ (л. 109 об.-110).
Обнаруживаются в разборе ошибки, связанные с определением падежа. Серия таких ошибок была допущена московскими редакторами в случае омонимии падежных форм — И=В=З. Формы В и З существительных и согласованных с ними определений, совпадающие с формой И, квалифицируются как формы И, а формы И в свою очередь — как формы В. Так, форма вокатива еокровифе из
молитвы Св. Духу: «Црю нвнь'и... сокровище клгихъ» получает помету «пддежд прдвдгш» (л. 378 об.). Примечательно, что падеж форм З ед.ч. Црю и поддтелю, не совпадающих с И, указан верно. В молитве «Оче ндшъ» форма местоимения ндшъ, согласованного с Оче, названа формой «пддежд прдвдгш» (л. 381). Как формы И ед.ч. охарактеризованы формы В ед.ч. хл^въ и ндсоуфньш («хл^въ ндшъ ндсоуфныи ддждь ндмъ днесь») (л. 383). Формы И ед.ч. существительного и согласованного с ним местоимения има твое («дд сватитса има твое») признаются формами «пддежд виновндгш» (л. 381 об.).
Не всегда московским редакторам удается определить вид анализируемого слова. В первых грамматических описаниях церковнославянского языка вид — это категория, относящаяся к сфере словообразования: «Ёидъ есть первошврдзнд^ речетА и производндгш рдзд^лете» (ГС л. 29 об., ГМ л. 89 об.). Первообразными, т. е. непроизводными (в современной терминологии), названы в разборе такие производные слова, как милостивдгш (376), шстдвлеже (376 об.), оут^шителю (377 об.), сокровище (378), поддтелю (378 об.), црТв'Ге (382). В соответствии с ГС слова шстдвлеже, оут^шителю, сокровище, поддтелю являются производными именами глагольного вида: «Глдголндгш видд има есть, еже ГО глдг&лъ производитсА: raêw, чтете, чтецъ , ГО чтоу. сль'шдте,|| сль'шдтель , ГО сль'шю . и прочее» (ГС л. 30 об., ГМ л. 90-90 об.); а слова милостивдгш, црТв'Ге — производными именами отименного вида: «Отименндгш видд има есть еже ГО именъ ндчертдвдетсА: raêw, солнечнь'и, ГО солнцд . злдть'и . ГО злдтд . и прочдА» (ГС л. 30 об., ГМ л. 90 об.).
Засвидетельствованы некорректные характеристики лица (глагольные формы «дд сватитса има твое, дд пр'идетъ црТвУе твое, дд воудетъ вола твоа» (л. 381-382 об.) отнесены ко второму лицу) и числа (в молитвенном обращении Оче ндшъ число местоимения ндшъ (л. 380 об.) определено как множественное).
Указанные несоответствия данных таблицы материалу грамматики М. Смотрицкого и ошибки в разборе молитв наглядно свидетельствуют о том, что издатели оказываются бессильными в своей попытке справиться с материалом. Впрочем, это «бессилие» вполне объяснимо. Грамматика Мелетия Смотрицкого пришла в Московскую Русь из Руси Юго-Западной, где в XVI-XVII вв. сформировалась иная лингвистическая идеология, обусловленная западной культурной ориентацией. Работая с текстом авторитетной юго-западнорусской грамматики, Михаил Рогов и Иван Наседка встречаются с новым 14
явлением в славянской филологической культуре, новым типом лингвистического описания — развернутой аналитической кодификацией церковнославянского языка. Во всех предшествующих грамматических сочинениях, в том числе и в грамматическом каноне православия — трактате «О шемихъ чает^хъ Слова», которым руководствовались московские редакторы, отсутствовало описание системы словоизменения и правила образования и идентификации нормативных форм, составляющие основное содержание морфологического раздела ГС.
Михаилу Рогову и Ивану Наседке пришлось осваивать новый, аналитический способ осмысления языка (путем систематизации языковых элементов и правил их выбора), новый подход нормированию языка (путем кодификации языковых норм в грамматическом описании), в то время как их языковое сознание, определявшее их языковую практику, было сформировано в рамках совсем другого, традиционного текстологического, по терминологии Н.И. Толстого [Толстой, 1963: 259-261], подхода. До знакомства с ГС наглядного представления о парадигматике они, по всей вероятности, ниоткуда получить не могли. Поэтому, безусловно, неадекватные интерпретации, разного рода ошибки, погрешности и т. п. в этой ситуации неизбежны. Показательны ошибки, допущенные редакторами при «расшифровке» используемых М. Смотрицким сокращений грамматических терминов. Так, сокращенное обозначение множественного числа М (л. 166) интерпретируется в ГМ как обозначение мужского рода мо^ж (л. 242), а 9 [единственное число] (л. 244 об.) заменятся глаголом еетм (л. 338 об.).
У московских редакторов не было сформировано умение пользоваться классификациями и рекомендациями издаваемой ими грамматики и применять ее правила при анализе конкретного языкового материала. Подчеркнем, что речь идет о законодателях книжной нормы своего времени, определявших облик церковнославянского языка, о людях, «в которых выразилось умственное движение Руси в течение всего XVII века» [Мансветов, 1883: 30]. Таким образом, адептам грамматического подхода, представителям ученой элиты, не удалось самим должным образом овладеть грамматической премудростью. Это обстоятельство может служить весомым аргументом в пользу того, что в Московской Руси середины XVII в. предписания грамматики М. Смотрицкого могли иметь лишь факультативный, а отнюдь не императивный характер.
4. Ключевое значение для решения вопроса о степени императивности грамматики М. Смотрицкого имеет сопоставление зафиксированной в ней системы норм с теми представлениями о правиль-
ности церковнославянского языка, которыми руководствовались его современники, «книжные люди» XVII в., создававшие произведения высоких жанров, соблюдавшие наиболее строгие установки в отношении языковых параметров. При сопоставлении мы не будем касаться характера грамматических норм, нашедших отражение в конфессиональной литературе, поскольку грамматические формы и конструкции, которые представлены в текстах Священного Писания, употребляются не только и не столько в соответствии с предписаниями первых грамматик церковнославянского языка, сколько в рассматриваемый момент сами являются основным источником знаний наших первых грамматистов о церковнославянском языке.
В интересующем нас отношении диагностическими являются только те нормы, которые были искусственно смоделированы, самостоятельно выработаны М. Смотрицким. Конструируя формы и парадигмы «в духе» системы, М. Смотрицкий использовал логические и математические комбинаторные методы, определяющие универсальную форму научных изысканий в XVII в. [КосшЪа, 1975: 248; Захарьин, 1995: 112-119]. Совершенно очевидно, что искусственная грамматикализация возможна в это время и в данной грамматике лишь на материале, который не связан с реальным функционированием форм и допустим лишь в том случае, если за формами, данными в парадигмах грамматики, нет речевых ассоциаций и отражения живых процессов. Результатом грамматического моделирования в ГС (и ГМ) явилась парадигма двойственного числа, не соответствующая той системе форм, которая сложилась в книжно-языковой практике. Дуальная парадигма ГС (и ГМ) принципиально отличается от остальных своей тщательной строгостью и отсутствием вариантных окончаний (см. выше). Моделирование М. Смотрицкого было направлено на грамматическую дифференциацию по роду, так, в частности, в глагольной парадигме двойственного числа последовательно противопоставлены формы мужского и среднего / женского рода:
ГС ГМ
м. и с.р. ж.р. м. и с.р. ж.р.
1 л. -вл -в^ -мл -м^
2 л. -тл -т^ -тл -т^
3 л. -тл -т^ -тл -т^
Таким образом, не будучи связанным речевыми ассоциациями, М. Смотрицкий как бы «согласовывает» до полного соответствия и совпадения флексий формы имени, глагола и местоимения в словосочетании: т^ дв^ клЛз^ д^в^ ест^; тЛ двЛ клЛгл м^жл естл; тл двл древл естл.
Фиксируя формы двойственного числа, М. Смотрицкий определяет и правила употребления этих форм в синтаксической части своей грамматики. Он отмечает, что «имъ имена двойственнаго числа глшм тогШжде числа в род^ имъ и лици согласно сочинаютса. гакш ЧЛвка два внидоста во Стилифе помолитиса; ряц^ тво^ створист^ ма и создаст^ ма... Два имена соязомъ сопрАжен-наА двойственнагш числа ™Шмъ в род^ и лици соглас^Юфа сочинаютса: гакш Л^ка и КлеШпа вес^доваста... Мар=а и Мар'|А сестра вь'ст^ Лазарю» (л. 210 об.) Если формы существительных в двойственном числе сочетаются с существительными во множественном или/и в единственном числе, то глагол ставится в форме множественного числа: Оуже ми гортань, ряц^, ноз^, газь'къ оувАн^ша или в единственном числе: Нифета, чистота и посл^шанУе спасаетъ 1ноки (л. 211). Если в сочетании двух существительных, соединенных союзом и, одно их них мужского (среднего) рода, а другое — женского, то глагол должен ставиться в форме мужского (среднего) рода: От£цъ мой и мати моа Шстависта ма; Срце мое и плоть моа возрадовастасА (л. 211). Таким образом, грамматика М. Смотрицкого четко зафиксировала формы словоизменения глаголов в двойственном числе и определила правила их использования, хотя и в ограниченном числе контекстов. Столь же непротиворечивы в ГС (и ГМ) парадигмы дуалиса имен существительных, прилагательных, числительных и местоимений.
Рассмотрим, насколько соответствует данным предписаниям ГС (и ГМ) употребление форм двойственного числа современниками М. Смотрицкого, реализующими в своих произведениях строгую норму церковнославянского языка. Ценным источником для сопоставления грамматических параметров является один из наиболее престижных памятников агиографического жанра XVII в. — вторая редакция Повести о Петре и Февронии (житие муромских чудотворцев, канонизированных в 1547 г.). Первая редакция Повести, по мнению исследователей, выпадала из общего агиграфического стиля середины XVI в, в связи с чем она и не была включена митрополитом Макарием в Успенский сборник Четьих Миней. Во второй же редакции, составленной не ранее XVII в., весь текст был подвергнут тщательной переработке, нацеленной на приведение в соответствие с требованиями житийного канона. Текст именно этой редакции читался во время богослужения [Повесть о Петре и Февронии: 117-118, 124-125]. Вторая редакция Повести о Петре и Февронии демонстрирует строгую норму церковнославянского языка («стандартный церковнославянский»), характеризующуюся тем, что грамматические отношения оформляются исключительно церковнославянскими языковыми средствами, в то время как черты
2 ВМУ, филология, № 4
деловой и бытовой письменности, ориентированной на живой язык Московской Руси, отсутствуют (см. [Ремнёва, 2003: 193-194]).
Для выявления характера функционирования форм двойственного числа наиболее показательными являются согласуемые слова — прилагательные, местоимения, глаголы, поскольку имена существительные в форме двойственного числа в свободном употреблении и с числительными дъвл и ока могут использоваться как своего рода клише, и определить, имеем ли мы дело с формой двойственного числа (дв^ жен^), со следованием традиции, с явлениями ли диалектного характера (дв^ жен^, три жен^ и под.), фактически невозможно. В этих случаях релевантной является форма слова, согласующегося с именем существительным. Употребление согласуемых форм в контексте двойственности возможно: 1) при именах существительных, обозначающих парные части тела; 2) при подлежащем, выраженном сочетанием двух существительных, соединенных союзом и; 3) при сочетании двух существительных, соединенных предлогом съ; 4) при именах существительных, обозначающих парность живых существ или парные предметы; 5) при сочетании существительного с числительными дъвл, ока; 6) при анафорическом использовании форм двойственного числа.
Исследование языка второй редакции Повести о Петре и Февро-нии позволило установить следующие закономерности употребления согласуемых слов в контексте двойственности.
Глагольные формы при именах существительных, обозначающих парные части тела, не употребляются в форме двойственного числа: то ко есть дом^ ^ши (2, 255); се ко есть очи хрлм^ (2, 255).
При сочетании двух имен существительных, соединенных союзом и, согласуемые слова могут последовательно использоваться в форме множественного числа: Петръ и Плвелъ... отъ того дни нлчлшл исклти подокна времени како к^пно пог^кити змиа (2, 253); отецъ же и млти поидошл нл погрекение мертьвлго дл тлмо нлдъ нимъ пллч^ть (2, 255). Вместе с тем в аналогичном контексте допустимы и иные решения: Бллженнын же кназъ Петръ и кллженнлА кнагина ФеврониА возврлтистл (дв. ч.) са въ грлдъ свои сллвАфе (мн. ч.) когл... и к^х^ (мн. ч.) держлвствЬ'юфе (мн. ч.) во грлд^ томъ ходлфе (мн. ч.) во милостынахъ ко всемъ людемъ, с^фимъ подъ окллстию ихъ (мн. ч.) ако члдолюкивии (мн. ч.) отецъ и млти к^стл (дв. ч.) ко своем^ грлд^ истиннлА плстырА л не гако нлимникл (2, 261). Можно предположить, что в случае, если глагольная форма находится в непосредственной постпозитивной близости с сочетанием двух имен существительных, соединенных союзом и, она ставится в форме двойственного числа, 18
в анафорическом же употреблении (новое предложение, отсутствие повторения конструкции с союзом и, а также подтверждения контекста двойственности) согласуемые слова стоят в форме множественного числа. Однако правилом наше предположение быть не может, поскольку в аналогичном контексте возможно и использование форм двойственного числа (см. выше). Очевидно, что в рассматриваемом контексте Повести могут использоваться как формы двойственного, так и множественного числа с преобладанием последних.
При именах существительных, обозначающих парность живых существ или парные предметы, доминируют плюральные формы: не см^х^ прикосн^тисл свлтым телесемъ ихъ (2, 262); свлтии слми повелешд (2, 262) и под.
При анафорическом употреблении согласуемых слов мы также обнаруживаем явное преобладание форм множественного числа: егдл же они (отец и мать) престлвлтсл и нлдъ ними тлкожде оучн^тъ плакати (2, 255); сотворишл (Петр и Феврония) крлкъ честенъ (2, 258); просллвлены есте нл некесехъ (2, 263) и под.
Таким образом, в результате анализа употребления форм в контексте двойственности в памятнике XVII в., относящемся к верхнему ярусу церковнославянской книжности, мы можем констатировать следующее: для этого периода нельзя назвать позицию обязательного использования форм двойственного числа, в подавляющем большинстве случаев предпочтение отдается плюральным формам согласуемых слов. Следовательно, образование форм двойственного числа, обязательность и регулярность их использования, характер употребления в тексте абсолютно не соответствуют предписаниям грамматики М. Смотрицкого. Только традиция, сформировавшаяся в книжно-языковой практике, в отличие от грамматики, обладает в ХУГ-ХУП вв. реальной нормализующей силой.
По своим концептуальным основам и прагматическим параметрам грамматика М. Смотрицкого представляла собой наиболее значительное явление лингвистической мысли своего времени, знаменующее начало собственно восточнославянской грамматической теории. Однако первое осмысление специфики грамматической системы церковнославянского языка привело лишь к возможной для автора фиксации языковых явлений, но не к описанию системы норм, которым должны подчиняться книжники. Исходная программная установка М. Смотрицкого на вариативность, характер рецепции систематики и парадигматики его грамматики современниками свидетельствуют о том, что грамматика М. Смотрицкого не могла дать книжникам XVII в. строго регламентированных практических рекомендаций, не могла определять их нормативные представления и соответственно не имела императивного характера.
Список литературы
Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков. М., 1982.
Запольская Н.Н. Проблемы языкового варьирования и нормирования // Материалы конференции молодых ученых. М., 1988.
Захарьин Д.Б. Европейские научные методы в традиции старинных русских грамматик (XV — сер. XVIII вв.). München, 1995 (Specimina philologiae slavicae. Supplementband 40).
Кузьминова Е.А. Развитие грамматической мысли России XVI-XVIII вв. М., 2012.
Кузьминова Е.А., Ремнёва М.Л. Предисловие // Грамматики Лаврентия Зи-зания и Мелетия Смотрицкого. М., 2000.
Мансветов И. Как у нас правились церковные книги. М., 1883.
Повесть о Петре и Февронии — Повесть о Петре и Февронии / Подгот. текста и исслед. Р.П. Дмитриевой. М.; Л., 1979.
Ремнёва М.Л. О степени императивности грамматики М. Смотрицкого 1648 г. // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1983. № 3.
Ремнёва М.Л. Пути развития русского литературного языка XI-XVII вв. М., 2003.
Сиромаха В.Г. «Книжная справа» и вопросы нормализации книжно-литературного языка Московской Руси во второй половине XVII века: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 1980.
Толстой Н.И. Взаимодействие локальных типов древнеславянского литературного языка позднего периода (вторая половина XVI-XVII в.) // Славянское языкознание. Доклады советской делегации. V Международный съезд славистов (София, сент. 1963). М., 1963.
Ягич И.В. Рассуждения южнославянской и русской старины о церковнославянском языке // Исследования по русскому языку. Т. I. СПб., 1885-1895.
Kociuba O. The Grammatical Sources of Meletij Smotryc'kyj Church Slavonic Grammar of 1619: Diss. phil. Columbia University, 1975.
Сведения об авторах: Ремнёва Марина Леонтьевна, докт. филол. наук, профессор, зав. кафедрой русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова.
E-mail: dekan@philol.msu.ru; Кузьминова Елена Александровна, докт. филол. наук,
доцент кафедры русского языка для иностранных учащихся филол. ф-та МГУ имени
М.В. Ломоносова. E-mail: elenk2002@mail.ru
