CC BY
31
Л.Л. АВДЕЙЧИК
Белорусский государственный медицинский университет, г. Минск
СИМВОЛИКА ВОДНОЙ стихии в поэзии B.C. СОЛОВЬЁВА
Несмотря на значительный корпус стихотворений, в которых Соловьёв использует развернутую систему культурологической символики, приоритетной в количественном отношении, остается пейзажная лирика поэта. Поэтическое воспевание пылающих восходов и закатов, манящей красоты горных вершин и высокого звездного неба, тихих заснеженных озер и бушующих морей, осенних и весенних настроений природы - это первичная основа Соловьёвско-го стихотворчества, доминирующая образная канва его произведений. Любое описываемое поэтом-философом явление материально-природного бытия несет одновременно и эстетическую, и еще более значимую символическую нагрузку, являясь мистическим знаком мира иного в земной реальности. В своей совокупности образы-символы природы представляют не отдельные сгустки смыслов, но структурируются в единооформленную картину мира, настолько целостную, что ее можно представить в виде системы, ключевыми звеньями которой могут служить образы-символы, а смысловым наполнением - их скрытое, глубинное значение.
Через символику образов природы, в которой все явления взаимосвязаны, Соловьёв реализует свою концепцию Всеединства мира - существования вселенской гармонии, детерминированной Божественным Абсолютом и максимально проявленной в софийной красоте преображенной материи. Обобщенная философско-метафизическая и эстетическая база пейзажных символических стихотворений Соловьёва отчасти раскрывается в его труде «Красота в природе», в котором утверждаются объективно-идеалистические предпосылки существования прекрасного в материальной сфере: «Красота есть действительный факт, произведение реальных естественных процессов, совер-
шающихся в мире. Где весомое вещество преобразуется в светоносные тела <...> - там мы имеем красоту в природе. Она отсутствует везде, где материальные стихии мира являются более или менее обнаженными»1. Согласно Соловьёву, красота в природе - это высшая идея, но не абстрактно-трансцендентная, а материализованная, совершенная и законченная в своем воплощении, «реально ощутимая в чувственном бытии»2. В процессе наслаждения красотами природного мира человек, порой даже не осознавая того, визуально воспринимает Божественное начало мироздания. Для поэта-философа высшая идея, лежащая в основе природного бытия, - это «полная свобода составных частей в совершенном единстве целого»3, которая концептуально воплотилась в понятии Божественного Всеединства, а поэтически реализовалась в мистическом образе-символе Софии, Вечной Женственности.
В образной канве стихотворных произведений Соловьёва можно выявить символику всех четырех природных стихий - огня, воды, воздуха и земли, из которых водная стихия представлена наиболее широко и многопланово.
Водная стихия интересует поэта как уникальный пример особого вида просветленности природы: «В воде материальная стихия впервые освобождается от своей косности и непроницаемости. Этот текучий элемент есть связь неба и земли, и такое его значение наглядно является в картине затихшего моря, отражающего в себе бесконечную синеву и сияние небес. Еще яснее этот характер водяной красоты в гладком зеркале озера или реки»4. В поэтических текстах Соловьёва вода, самое изменчивое вещество, предстает в удивительно разнообразных формах: море и океан, волна и ключ, река и озеро, водопад и фонтан, дождь и роса. К этой же группе можно отнести и синкретичные образы-символы, сочетающие несколько стихий одновременно: воду и огонь - в образе грозы, воду и воздух - в образе тумана. Не менее интересна и семантика группы этих символов.
Вода в стихотворчестве Соловьёва подразделяется на две основные субстанции: объективно Божественную (беспредельную и спокойную, вечную, созидающую энергию),
воплощенную в земной материальности, и субъективную (индивидуальные проявления человеческого духа).
Море (реже океан) - символ вечного теокосмогони-ческого начала, порождающего материю. Скопление вод в больших количествах уже на первых страницах Библии сопровождает величественный процесс сотворения мира: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Быт., 1, 2). В поэтическом мире Соловьёва вода с тех доисторических времен хранит память о своей связи с Небом и способность принимать (отражать, воплощать) свет, созидающий Божественный потенциал: «В чистой лазури затихшего моря / Вся слава небес отражается» 5.
Однако на земле параллельно с сиянием безмятежного лазурного моря существует и непросветленная водная стихия - зловеще бушующее ночное море, может представать у Соловьёва символом первородного хаоса, хранящего инфернальные излучения темных миров, несущего смерть (физическую и духовную). В мистическом пространстве морского тумана вырисовывается грозная демоническая образность: в бурлящей водной пучине оживают таинственные языческие заклинания, «слышен хохот и проклятья колдуна», чувствуется «сила адского дыханья» и «игра враждебных чар», рыщут «коварные морские черти». Но все это - концентрация темных антагонистических сил перед абсолютным торжеством Вечной Женственности, приход которой, по Соловьёву, будет сопровождаться окончательным просветлением хаоса мировых вод, то есть не частичным отражением, а полным воплощением энергии света в смягченной материи: «...В свете немеркнущем новой Богини /Небо слилося с пучиною вод» б.
В других стихотворениях оплодотворенная высшим космическим началом вода становится обожествленной материальной средой, порождающей жизнь, и потому нередко именуется «живой водой», «влагой жизни» и символически связывается с проявлением Вечно-Женственного начала бытия.
Вода в художественном мире Соловьёва, следующего мистико-гностическим традициям, становится важным ат-
рибутом Софии. Описывая красоту трансцендентных миров, в которых обитает Великая Богиня, поэт прибегает к образам водной стихии: в саду Царицы шепчет «прозрачный серебристый ручей», «над живой водой в таинственной долине» расцветают лилии. Проецируя мистический облик Софии на земную реальность, Соловьёв-поэт не случайно использует образно-ассоциативный ряд «вода - лазурные очи»: в Ее небесном взоре «синеют моря и реки», соединяются «таинственное море и небеса»; Ее светлый лик угадывается «сквозь зеркальную гладь» воды, очищенную от «змея подводного» (первородного греха, страсти); от одного Ее взгляда «тает лед, расплываются хмурые тучи» - все темные, косные явления жизни трансформируются (твердый лед, грозовые тучи становятся живительной влагой), ибо Она несет новый мир, соединяя материальное (воду жизни) со сверхматериальным началом (светом трансцендентного) и открывает вечность (океан): «Только свет да вода. И в прозрачном тумане / Блещут очи одни, / И слили-ся давно, как роса в океане / Все житейские дни»7 .
Закономерно, что и Душа Мира полнее всего раскрывается в явлениях водной стихии, но на этот раз не в идеализированном, полностью преображенном виде, а в своей двойственной природе. К еще не просветленным, противоречивым, хотя и завораживающим по мощи и красоте состояниям природы, Соловьёв относит грозу, посредством которой символизирует извечную «невидимую вражду двух сил», непрекращающуюся и в земном мире. «Величавая красота летних гроз, как и бурного моря, зависит от шевелящегося хаоса и от пробужденной интенсивности стихийных сил, оспаривающих окончательное торжество у светлого мирового порядка»8. Но сложная борьба грозы всегда заканчивается «утолением огня стихий», омовением земли, радостным предчувствием грядущего преображения после апокалиптических сражений: «И туча черная могучими струями /Прорвется вся в опустошенный дол. / <... > И весь свой блеск небесный свод откроет / И всю красу земли недвижно озарит»9. Гроза становится символом соединения гармонии и хаоса, с тенденцией преодоления последнего, а метафизическая основа динамики грозового
явления - двойственность Души Мира («двоится твой взор: улыбается / и темнеет грозой незабытой»), ее переживания и колебания между предгрозовой «бездной огнисто-лиловою» (отверстым хаосом) и «просветами лазури» после дождя (горним миром).
И в стихотворениях, посвященных прозрению сущности Души Мира в переменчивой красоте северного озера Саймы, при поэтизации финских пейзажей заметно возрастает частота использования Соловьёвым антитез, усиливается их общее символическое значение - передача дуального характера Души Мира: «волна беспокойная» - «неподвижная отрада»; «стихия нестройная» - «стихия великая», «спорит с враждебной судьбой» - «в сне безмятежном лежит»; «ясные взоры безбрежные» - «думы печальной суровая тень», «невольница дикая» - «красавица нежная».
На сложной поэтике «разветвленных» антитез и сгущения природной символики строятся все стихотворения «Финского цикла». Центральный объект поэтизации всего цикла - образ финского озера Саймы глубоко символичен: заключенная в «гранитные оковы» некогда морская стихия - это отграниченная от Божественного первоисточника и отчасти прикованная к земле (непросветленной материальности) Душа Мира, мечтающая о возвращении к утраченной свободе, к вечности.
Воспеваемое озеро в высшей степени одухотворено и предстает в стихотворениях цикла как живое существо женского рода, к которому поэт относится с особой трепетной любовью. «Вечная влюбленность уже не ищет живого женского образа. <...> Сайму Соловьёв называл своей последней любовью. Он пишет к ней влюбленные стихи как к живому существу»10. В стихотворениях следует отметить частое использование антропоморфических черт при описании красоты озера («ясные взоры безбрежные», «ласка нежданная», «движенье живое, и голос, и краски»), прием завуалированного пантеизма (объект природы одушевляется, но называется в цикле только метафорически), а также применение доверительного тона любовной лирики с интимным обращением «ты». Характер «нимфы» очень переменчив: она предстает то беспокойной, дикой, стихий-
но непредсказуемой, то тихой, ласковой и нежной красавицей, что является символической проекцией природного состояния северного озера.
Апофеозом возвышенной любви поэта-медиума к озеру становится его стремление преобразить возлюбленную, то есть просветлить саму природу (Душу Мира), все еще страстную, подвластную хаосу, предлагая Ей прозреть свое истинное, идеальное, небесное начало: «Страсти волну с ее пеной кипучей / Тщетным желаньем, дитя, не лови: / Вверх погляди на недвижно-могучий / С небом сходящийся берег любви»11.
Загадочные контуры сверхсущества Души Мира проступают для Соловьёва не только в переменчивой красоте зимнего озера, но и в других проявлениях текучей стихии воды, воплощающей «жизнь мировую в стремлении смутном»: характерной софийной символикой наделяются «светлая роса», «волна в разлуке с морем», «вольная река», «фонтан блаженств неистощимый», «свежий ключ среди руин», водная «пена кипучая», «бурливая струя» и даже просто «шум далекий водопада».
Не только визуально воспринимаемые, но и звуковые образы, по концепции Соловьёва, наделяются символическим значением, «поскольку и звуки в неорганической природе, как выражения ее собственной (внутренней) жизни, приобретают свойство красоты». Постигая «общий идеальный смысл звука как живого ответа материи на влияние света», как преобразования внутренней световой энергии во внешнее движение - в звуковую волну, Соловьёв-поэт нередко использует эстетику и метафизику звукообразов в своих стихотворениях: «Жизнь мировая в стремлении смутном / Так же несется бурливой струей»12.
В подавляющем большинстве случаев это звуки, порожденные водной стихией, в которой поэт улавливает «движенье живое и голос»: «волна <...>все ропщет и вздыхает», «один водопад говорит», «ручей под камнями шумит», «озеро плещет волной», «лепечут струи», «раскаты громовые», «горькие песни холодных морей», «созвучные рыдания пучины» морской, «река звучит мне юным пеньем» и т.п. Так в стихотворениях Соловьёва проявляется феномен яснослышания - проникновение в трансцендентное на уров-
не слухового восприятия: поэт постигает «отзвуки гармонии святой», «трепет жизни мировой», и тогда «целый мир волшебной сказки /с душой так внятно говорит».
Символом становится как звук, так и его отсутствие -тишина: «В иных случаях полное безмолвие в природе прямо усиливает и даже составляет необходимое его условие»13. «Святая тишина» передает не просто временное успокоение природы, но достижение Душой Мира своего имманентного состояния - Божественного величественного покоя, в котором полнее всего проявляется Ее истинная софийная суть: «И в прозрачной тиши неподвижных созвучий /Отражаешься Ты»14.
Изменчивость и метаморфизм водной стихии наилучшим образом выражают не только природу Души Мира, но и сложный в своем непостоянстве фон субъективных переживаний человеческой натуры. Эмоциональный настрой впечатлительной души лирического героя так колеблется, что напоминает морской прибой с постоянно накатывающимися волнами. Волны чувств могут символизировать неожиданную, поглощающую радость («мыслей без речи и чувств без названия / радостно-мощный прибой», непостоянство («знаю, воля твоя волн морских не верней»), необъяснимые предчувствия сверхъестественного («в эти сны наяву, непробудные, / унесло меня новой волной», «неуловимого я слышу приближенье, / и в сердце бьет невидимый прибой»). Волны чувств поверхностны и переменчивы, они не могут закрыть от рефлектирующего поэта сущность происходящего - «вечное благо свободного духа»: «О, что значат все слова и речи. / Этих чувств отлив или прибой / Перед тайною нездешней нашей встречи, / Перед вечною, недвижною судьбой?»15.
Внутреннее стремление к своей Небесной Царице и вера в неизбежность вечной встречи символизируется Соловьёвым в образах замкнутого круговорота воды в природе: закон возвращения реки (ручья, волны) в море («волна в разлуке с морем / не ведает покою») отражает силу космического притяжения души поэта Божественным миром и неизбежность Вечной встречи: «Нет вопросов давно, и не нужно речей, /Я стремлюся к тебе, словно к морю ручей»16.
Но земной путь развития и стремления ввысь нередко сложен, запутан, окутан туманом, символизирующим метафизическую пелену, скрывающую истину, стену, ограничивающую горний мир от дольнего: «все лучшее в тумане», с горечью отмечает поэт, скрыто, недоступно постижению. Туман в стихотворениях Соловьёва может представать в двух разновидностях - утренний и ночной (синонимы второго вида - тьма, мгла). Лирический герой ранних произведений, блуждающий в предрассветных туманных пространствах неведения, учится прозревать сквозь туман («в синеющем тумане житейский путь передо мной»), а в периоды глубокого осознания («рассеялся туман, и ясно видит око») порой даже проступают контуры метафизических явлений. Зачастую прозрения приходят в антураже мистического ночного тумана: « ... я, богиня, впервые Тебя / ночью туманной узнал».
Путеводителем в ночных туманах становится интуиция и иррациональная вера в свет, хоть порой скопление темных сил и инфернальные излучения проступают сквозь мглу не менее явно, чем софийные видения, затмевая даже реальный мир: «Мир веществен лишь в обмане, / Гневом дышит темный пар... / Видел я в морском тумане / Злую силу вражьих чар»17.
Совершая трансцендентальные путешествия по морским пространствам, лирический герой Соловьёва теряет связь с берегом, уносясь на «вольный простор» - в мир без границ, словно переживает посмертный опыт освобождения души от пут земного существования («все минуло - и счастье и горе», «берег скрылся давно»). Иногда ночное мореплавание души становится перемещением в темные миры -спуском в ад («В архипелаге ночью», 1898), но с поднимающимся солнцем все злые чары развеиваются, и поэт восхищенно наблюдает за преображающей мир победой света: «Посмотри, как потоками кровь / Заливает всю темную силу. / Старый бой разгорается вновь... / Солнце, солнце опять победило!»18.
Сама земная жизнь тоже иногда воспринимается как путешествие по бушующему морю жизни, далеко от родных «нездешних берегов» - от истинной, небесной родины.
Ввысь «к таинственным и чудным берегам», к «берегу надежды и желания» неизменно стремится душа поэта, чтобы в конце пути обрести «пристань желанную у ног безмятежной святой красоты», самой Софии.
Таким образом, природная символика в поэзии Соловьёва используется преимущественно для воссоздания трансцендентных пейзажей софийных миров и душевно-эмоциональных состояний лирического героя, а водная стихия в силу ее переменчивости и склонности к метаморфозам представлена у Соловьёва наиболее широким, по сравнению с другими стихиями, спектром образности во всей совокупности её многочисленных символико-мистических значений.
'Соловьёв B.C. Красота в природе // Стихотворения. Эстетика. Литературная критика / Сост. Н.В. Котрелев. М., 1990. С. 91 - 125, 98. 2Там же. С. 101. 3Там же. С. 100. 4Там же. С. 105.
5Соловьёв B.C. Стихотворения и шуточные пьесы // Соловьёв B.C. Собр. соч. В 12 т. Т. 12. Брюссель, 1970. С. 1 - 235, 88. 6Там же. С. 72. 7Там же. C. 77.
8Соловьёв B.C. Красота в природе // Стихотворения. Эстетика. Литературная критика / Сост. Н.В. Котрелев. М., 1990. С. 91 - 125, 106. 9Соловьёв B.C. Стихотворения и шуточные пьесы // Соловьёв B.C. Собр. соч. В 12 т. Т. 12. Брюссель, 1970. С. 1-235. С. 10. 10Соловьёв С.М. Владимир Соловьёв: Жизнь и творческая эволюция. М., 1997. С. 302.
"Соловьёв B.C. Стихотворения и шуточные пьесы // Соловьёв B.C. Собр. соч. В 12 т. Т. 12. Брюссель, 1970. С. 1-235, С. 45. 12Там же. С. 45.
13Соловьёв B.C. Красота в природе // Стихотворения. Эстетика. Литературная критика / Сост. Н.В. Котрелев. М., 1990. С. 91 - 125, 108. 14Соловьёв B.C. Стихотворения и шуточные пьесы // Соловьёв B.C. Собр. соч. В 12 т. Т. 12. Брюссель, 1970. С. 1-235, 77. 15Там же. С. 20. 16Там же. С. 18. 17Там же. С. 71. 18Там же. С. 35.
