CC BY
131
рационализм, т.е. вера в разумность мироздания, оберегли его от безмерного космизма. А вот некоторые его последователи цели -ком отдались иррациональной стихии. Астральность у них стала довлеть над Духовностью.
Именно так интерпретировали софиологию Соловьева русские поэты А.Блок и А.Белый. Отождествление Софии с Космосом, с Природой, с Матерью-Землей привело их к обожению Народа, а затем и к обожению Революции, которая выступала у них как инструмент реализации божественной Справедливости. В антропософии, исповедуемой А.Белым и А.Блоком, соловьев-ская София божественная заменяется Софией космической. Не случайно у Блока в поэме «Двенадцать» Христос выступает во главе отряда красногвардейцев, идущего для грабежа и уничтожения «буржуев». Такие настроения появились у Блока задолго до Октября. Так сравнение России с русской женщиной в «плате узорном до бровей» носило у Блока не только «символический», образный характер, но и характер «метафизиче-ский»,как иллюстрации «женственной» сущности России, которая якобы готова подчиниться «какому хочешь чародею». И, хотя предвидение Блока оказалось верным - Россия поддалась-таки «магии» большевизма - для самого Блока разочарование в революции обернулось его гибелью.
1 Николай Бердяев. Философия творчества, культуры и искусства М.: Искусство, 1994. Т.2. С.448-449.
Н.П. КРОХИНА
Шуйский государственный педагогический университет
ГНОСТИЧЕСКАЯ СОФИЯ В ПОЭЗИИ ВЛ.СОЛОВЬЁВА И АЛ.БЛОКА
Обычно, говоря о родстве поэзии Вл. Соловьева и Ал.Блока, подчеркивают духовное и художественное влияние
Соловьева-поэта на раннего Блока и дальнейшее преодоление Блоком соловьевского мистицизма, разочарование в соловьев-ских утопиях. В предлагаемом материале речь пойдет о том, что двух поэтов роднит гностическая София с ее двойственным мироощущением .
Важное место в творческом наследии В л. Соловьева занимает его поэзия, которая воплощает мистический опыт философа и содержит развёрнутый образ Софии. Идея и образ Софии в творческом наследии Вл.Соловьёва - «конкретное выражение его общей концепции всеединства» (А.Ф.Лосев ). Это «душа всех тварей и реальная форма Божества» . Софийное начало содержит триединство божественного - космического - человеческого и по-разному открывается в поэзии. В космическом аспек те - как переживание красоты мира. В интимно-романтическом аспекте - как романтизация любовного чувства. «Объединение в одном образе природной стихии в том или ином её виде и женского лица тоже в разных его видах ... - не такое уж редкое явление в мировой поэзии», - писал А.Ф.Лосев . Общий смысл вселенной открывается в душе поэта, прежде всего, как красота природы и сила любви. «Эти две темы: вечная красота природы и бесконечная сила любви - и составляют главное содержание чистой лирики», - полагал Вл.Соловьёв . И совершенно необычной для поэтического мышления XIX в., органично сливающего «поэтический образ природы с любовным мотивом» (по слову Соловьёва о стихах А.Фета ), предстаёт лирика Вл.Соловьёва с её мистической эротикой. Прообраз её дан в любимом символистами стихотворении A.C. Пушкина о «бедном рыцаре», влюблённом в Пресвятую Деву, как будто предвосхищающем эпоху рыцарей Софии. К своеобразию этой мистической эротики обращается С. Булгаков в статье 1915 г. «Стихотворения Вл. Соловьёва»: «Его поэтическая эротика...- род писем без адреса -при полной конкретности чувства»6. Стихотворения софийного цикла обращены не к любимой женщине, но к самой Софии -богине, царице. «Героиня этого романа - сама Вечная Женственность, Душа Мира, София... Земную любовь он ощущал для себя... как падение или измену» . Подобное, разумеется, не хри-
стианско-церковное, а теософско-гностическое восприятие земной любви затем от Соловьёва перейдёт к Блоку. «Он не мог сделаться отцом или мужем, ибо чувствовал себя как бы обручённым» . Его поэзия содержит «мистический роман с Софией» , которого, разумеется, нет в теософии Бёме или Шеллинга. «Героиня мистического романа В л. Соловьёва» - «дева София» - предстаёт в его стихах «вечной подругой», которой можно назначать мистические «свидания», общаться и которую можно видеть в полноте её космически-женственного образа:
Вся в лазури сегодня явилась Предо мною царица моя,-Сердце сладким восторгом забилось, И в лучах восходящего дня
Тихим светом душа засветилась, А вдали, догорая, дымилось Злое пламя земного огня11.
Так описывает поэт своё видение 1875 г. в Каире. Наиболее полное описание этого видения «лучезарной» дано в «Трёх свиданиях» (1898):
И в пурпуре небесного блистанья Глядела ты, как первое сиянье Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядёт вовеки -Всё обнял тут один недвижный взор... Синеют подо мной моря и реки, И дальний лес, и выси снежных гор.
Всё видел я, и всё одно лишь было, -Один лишь образ женской красоты... Безмерное в его размер входило, -Передо мной, во мне - одна лишь ты.
В пустыне тишина. Душа молилась,
И не смолкал в ней благовестный звон
(с.130-131).
Этот космизированный образ, дающий «тихий свет» и восторг душе, не однажды является в стихах Соловьёва. Ибо в Софии - воплощении высшей мудрости, живой мысли, преодолевающей пространство и время, сочетающей безмерное с конкретным, важен принцип текучести, неопределённости, перетекания природно-космического образа в женственно-человеческий:
В алом блеске зари я тебя узнаю, Вижу в свете небес я улыбку твою (с.91).
Самый яркий пример этого двоения образа содержат стихи, посвящённые финскому озеру Сайме, 1894-1896 гг. Сайма, как писал С. Соловьёв, «была последней любовью Соловьёва в этом мире, последним и наиболее чистым отражением вечной Софии» . Это стихотворение «Тебя полюбил я, красавица нежная...»:
Ужели обман - эта ласка нежданная! Ужели скитальцу изменишь и ты? Но сердце твердит: это пристань желанная У ног безмятежной святой красоты.
Люби же меня, ты, красавица нежная, И в светло-прозрачный, и в сумрачный день. И пусть эти ясные взоры безбрежные Всё горе былое развеют как тень (с.106).
Как отмечено в примечании, это стихотворение, опубликованное под названием «Последняя любовь», вызвало в прессе слухи о романе философа с финской девушкой, на что Соловьёв иронически оправдывался: «Одно северное озеро..., полюбившееся мне..., оказалось в глазах неофициального Катона легко -мысленною особой женского пола, и я подвергся внушительному порицанию за то, что на склоне лет увлекаюсь юношескими чув-
ствами и распространяюсь о них в печати. Сознаюсь, что подал повод к такому обвинению: нужно выражаться яснее. Если вдохновляешься озером, то так и говори» . В этом двоении образа зарождалась поэтика символизма. Яркий пример этого двоения содержит и стихотворение «На Сайме зимой»:
Вся ты закуталась шубой пушистой, В сне безмятежном, затихнув, лежишь.
Ты непорочна, как снег за горами, Ты многодумна, как зимняя ночь. Вся ты в лучах, как полярное пламя, Тёмного хаоса светлая дочь! (с.107).
Природа в стихах Соловьёва предстаёт девственно-прекрасной . «Безмятежная святая красота», её «ясные взоры», её свет, покой и чистота ассоциируются с образом прекрасной юной девы. Из этого откровения Софии в вечно юной красоте природы проистекают стихи, посвящённые «владычице-земле»:
Владычица-земля! С бывалым умиленьем
И с нежностью любви склоняюсь над тобой.
Лес древний и река звучат мне юным пеньем...
(с.124).
Подобно пушкинскому пророку, поэт постигает «трепет жизни мировой», проникаясь огнём божественной любви. При-родно-космическое сочетается с Божественным началом, земное с неземным. Мир обретает ту прозрачность, которую будут прославлять младосимво листы:
Земля-владычица! К тебе чело склонил я, И сквозь покров благоуханный твой Родного сердца пламень ощутил я, Услышал трепет жизни мировой. В полуденных лучах такою негой жгучей Сходила благодать сияющих небес, И блеску тихому несли привет певучий
И вольная река, и многошумный лес. И в явном таинстве вновь вижу сочетанье Земной души со светом неземным, И от огня любви житейское страданье Уносится, как мимолётный дым (с.77).
Подобные стихи о таинстве сочетания «земной души со светом неземным» дают представление о поэзии Соловьева как полной противоположности поэзии Ф. Тютчева с его откровением в природе «древнего хаоса». «Если Тютчев был поэтом природного хаоса, то Вл. Соловьёв воспел природу, просветленную действием божественного Логоса, одухотворенную и нетленную природу...Софию» . Речь идёт, разумеется, о доминанте поэтических миров, ибо роднит двух авторов обретение мифопоэтиче-ского подхода к миру с его универсализмом и антиномичностью. И поэтому софийное переживание природы есть в поэзии Тютчева. Уже у Тютчева (которого Вяч. Иванов называл первым русским символистом ) возможна экспликация «Ты - Софии», что «подвержена расщеплению, падению, уничтожению, но вместе с тем это - единственная опора в Бытии, ведущая к Богу» . В поэзии же Соловьёва с его также «двойным зрением» просветленное действие природной красоты противоречит её спиритуалистическому настрою. В своём платонизме поэт ощущает призрачность мира. С ранним символизмом Соловьёва роднит ощущение призрачности всего земного и всего человеческого: символика сна и тени /«В сне земном мы тени, тени.../ Жизнь -игра теней» (с.60), «Всё видимое нами / Только отблеск, только тени/ От незримого очами» (с.93), переживание земли как чужбины/ « в чужой земле брожу я,/ С тоской по небу родины моей» (с.65). И потому поэт - «скиталец» (с.106), «бескрылый дух, землёю полонённый» (с.71). Гностическое презрение к миру, ко всему житейскому, «злому земному огню» отличает поэтический мир Соловьева. И потому неслучайно символика Софии у него прежде всего связана с образом Девы, девственной чистоты и неотмирности. Вл. Соловьев, ранее - А. Фет, а вслед за ним Ал.
Блок - наследники пушкинской темы Мадонны, «чистой красоты», что «выше мира и страстей».
Идея Софии выражает у Соловьёва его важнейшую идею «вселенского христианства» , идею соединения церквей. И потому соловьёвская София воплощает неразрывное триединство мистики (теософии, к которой приходит германо-протестантская культура - дева София Бёме и Шеллинга), католичества с его чувственно-мистическим культом Девы Марии и православия: образ Софии связывался в сознании философа с древнерусскими Софийскими соборами и историческим путём человечества в его восхождении к Богу - «заветному храму» (с.74). «Церковь Вселенская явится нам... как творение, полным и совершенном единением соединённое с Божеством, всецело его вместившее в себе,
- одним словом, как та София Премудрость Божия, которой наши предки по удивительному пророческому чувству строили ал -тари и храмы, сами ещё не зная, кто она» . Уже С.Соловьёв подчёркивал двойственность соловьёвской Софии, возможность «христианско-церковного» и «гностически-теософского её понимания» .
Вечная София Соловьёва - идеальная душа мира, женственная ипостась Божества - ближе всего к образу Пресвятой Девы. Эту любовь с детства к «мистической подруге» С.Соловьёв объясняет влиянием украино-польских корней матери: «В самом Соловьёве было как бы две души: одна, унаследованная от отца,
- ясная, трезвая, великорусская, пушкинская; другая, унаследованная со стороны матери, - тёмная, мистическая, украино-польская. Эта вторая душа была, пожалуй, сильнее первой...» . Католический культ Мадонны, служение Пресвятой Деве «влекло Соловьёва к католичеству ...Наименование «богиня»... не оскорбит слух католика» . Образ «царицы» сопровождает символика Девы Марии: розы и лилии, «лучезарный покров»:
И в зелёном саду у царицы моей
Роз и лилий краса расцвела (с.62).
И не колеблются Сионские твердыни,
Саронских пышных роз не меркнет красота, И над живой водой, в таинственной долине Святая лилия нетленна и чиста (с.73).
В «Трёх свиданиях»: «В моей душе те розы не завянут» (с.131). В стихотворении «Das Ewig-Welbleche» (Вечная Женственность) образ Вечной Женственности, заимствованный из 2 части «Фауста» Гёте (у Гёте именно Богоматерь - центр «вечно-женственного»), «новой богини» вместо мирской Афродиты, «нетленной», «неземной» красоты, побеждающей зло, связан прежде всего с Пресвятой Девой. Эта тема развёрнута в «Знамении» с библейским эпиграфом «Семя жены сотрёт главу змия: рушится храм - «Пусть пало всё кругом - одно не дрогнет знамя»:
И только знак один нетленного завета Меж небом и землёй по-прежнему стоял. А с неба тот же свет и Деву Назарета, И змия тщетный яд пред нею озарял (с.120).
Этот рыцарски-монашеский культ Девы, богини, царицы небесной ведёт к тому, что в поэзии Соловьёва нет библейско-христианского почитания брака. Но есть любовь-служение /«Завет служенья Непостижной», говоря словами А.Блока / и борьба с соблазнами плоти и мира:
Страсти волну с её пеной кипучей Тщетным желаньем, дитя, не лови: Вверх погляди на недвижно-могучий, С небом сходящийся берег любви (с.109).
Наследником соловьёвской темы Вечной Женственности стал юный А.Блок. В разных смыслах можно говорить о близости и огромном различии софийной темы в поэзии Соловьёва и Блока. Уже современники - А.Белый, С.Соловьёв, С.Булгаков и др. - не признавали в Прекрасной Даме Блока ту, которой Соловьёв посвятил «Три свидания». Раннюю лирику Блока органи-
зует не отвлечённый и не имеющий земных соответствий со-ловьёвский образ «Девы Радужных Ворот» (с.122), но характерный для западноевропейской лирики, начиная с Данте и Петрарки, рыцарской поэзии, а затем поэзии Гёте и романтиков, начиная с Новалиса, - обожествленный образ земной возлюбленной. В непосланном письме своей невесте Блок писал: «Меня оправдывает продолжительная и глубокая вера в Вас как в земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Верной Женственности» (т.7, с. 62). Это идеальное чувство пройдёт через всю жизнь поэта. «В ней моя связь с миром, утверждение несказан-ности мира», - запишет поэт в дневнике 1911 г. (т.7, с.176).
Поэзия Блока, подобно поэзии Соловьёва, творимая под знаком Девы, тяготеет к органическому сочетанию божественного - космического - человеческого. Она начинается там, где завершается поэзия Соловьёва. Раннюю лирику Блока определяет не соловьёвский пафос трёх мгновенных свиданий, но постоянное присутствие мистического Ты, напряжённая к нему обращённость души поэта, как в последних стихах его учителя:
Лишь забудешься днём иль проснёшься в полночи -
Кто-то здесь... Мы вдвоём, -Прямо в душу глядят лучезарные очи Тёмной ночью и днём (с.133).
В подобной постоянной обращённости к Ты лирика Блока обретает новое диалогическое качество. Ранняя лирика Блока развивает важнейшие темы, мотивы, образы соловьёвской лирики. Соловьёва и раннего Блока роднят тема неведомых богов и трудного пути к ним, диалог с далёким Ты, борьба тоски и надежды, сомнения и веры, символистский культ неопределённого и несказанного /«Мыслей без речи и чувств без названия /Радостно-мощный прибой (с.78); Блок: «Найдёшь ли в сердце имена/ Словам и ласкам непривычным?» (т.1, с.62), тема пробуждения души от «тяжкого сна житейского сознанья» и озарённости «нездешним светом» (с.92), тема снов наяву - лучезарных
видений Вечно-женственной тени, тема жизни-подвига. В творчестве обоих поэтов присутствует платоновское различение Афродиты небесной и Афродиты земной, но понимание этих образов различно. Соловье вская Афродита - небесная Дева София, Премудрость Божия, блоковский образ «таинственной Девы» (т.1,с. 110) - сакрализация образа земной возлюбленной. Символистское стремление сочетать небесное и земное вело к многообразным смешениям и подменам. «Любовь есть божественное начало в человеке», - писал В.Брюсов . Эта сакрализация любовного чувства вела символистов (в поэзии К.Бальмонта, В.Брюсова) к культу любовного обряда, творимого безразлично с кем. «Любит он именно любовь, а не человека, чувство, а не женщину» , - эти слова Брюсова о Бальмонте можно переадресовать и к самому Брюсову. С другой стороны, о чём, в частности, пишет П.Гайденко, «мистико-романтическое учение
B.С.Соловьева о половой любви как пути к спасению, к воссоединению человека с Богом, любви-влюблённости, которая должна всегда оставаться платонической» породила в Серебряном веке немало «духовных браков» (каким был и брак Блока) и «религиозные игры с полом - занятие опасное и двусмысленное»25.
Совершенно различна и земная Афродита Соловьёва и Блока. Афродита земная предстаёт у Соловьёва в стихах, обра-щённых к конкретным любимым женщинам, С.Хитрово и
C.Мартыновой. Софийная тема, мистическая эротика, конечно, присутствует в них. Софийное начало преображает образ любимой женщины, приобщая его к божеству. Перед нами вновь ми-фопоэтическое двоение образа, сочетающего небесное и земное:
День прошёл с суетой беспощадною. Вкруг меня благодатная тишь, А в душе ты одна, ненаглядная, Ты одна нераздельно царишь (с.94).
Это слияние образа «ненаглядной» с образом «лучезарной» в едином царственном величии, «роковой беззаветной
любви» с «неподвижным солнцем любви» (с.79) будет продолжено в ранней лирике Блока. Но в отличие от любовной лирики раннего Блока, для любовной лирики Соловьёва больше характерно не сочетание, а конфликт небесного с земным:
В том мире лжи - о, как ты лжива! Средь обманов ты живой обман. Но ведь он со мной, он мой, тот мир счастливый, Что рассеет весь земной туман (с.95).
Насколько мифопоэтическое начало определяет мироощущение Соловьёва, настолько его поэзия проникается доминирующим в поэтической культуре Серебряного века двойствен -ным мироотношением. Поэт проникает в двойственность мира, двойственную природу всех явлений:
О, как в тебе лазури чистой много
И чёрных, чёрных туч!
Как ясно над тобой сияет отблеск бога,
Как злой огонь в тебе томителен и жгуч (с.68).
Любимая женщина у Соловьёва - падшая София, двойственная Мировая Душа, какой в конечном счёте предстаёт любимая женщина и у Блока:
Страстная, безбожная, пустая, Незабвенная, прости меня! (т.3, с.152).
Соединение здесь невозможно и гибельно. Стихи, посвя-щённые любимым женщинам, выявляют соловьёвское отношение к женщине. В стихах, обращённых к С.Мартыновой, доминирует шутливо-ироническое превращение Мадонны в Матрёну, «холодную, злую русалку» (с.91):
Мадонной была для меня ты когда-то: Алмазною радугой лик твой горел, Таинственно всё в тебе было и свято.
Но скрылся куда-то твой образ крылатый, И вместо него я Матрёну узрел (с.154).
В стихах, посвященных С.Хитрово, «бедному другу», доминирует чеховская тема усталости, утомления, невозможности счастья, земного плена:
Бедный друг, истомил тебя путь, Тёмен взор и венок твой измят (с.79), Ты поникла, земной паутиною Вся опутана, бедный мой друг (с.94).
Как справедливо писал С.Соловьёв, философ принижал женщину. «Христианское понимание Софии смешивается у Соловьёва с другим, гностическим пониманием... Софии как падшей души мира. Символом этой Софии является для Соловьёва душа любимой женщины. Женщина для Соловьёва - не высшее духовно-нравственное существо, не символ вечной Софии, как была Беатриче для Данта (или Любовь Дмитриевна - для Блока - Н.К.), а существо низшее, материальное, двойственное..., бессознательное» , которое можно любить только любовью нисходящей и необходимо спасать от низших сил. Восходящая любовь поэта обращена к его богине.
Милый друг, не верю я нисколько Ни словам твоим, ни чувствам, ни глазам, И себе не верю, верю только В высоте сияющим звездам (с.95).
Платоник ориентируется на логосное в мире, приобщающее к божеству - звёзды, «нездешние цветы», «неземной свет» -то, что приобщает земное «неподвижному солнцу любви»:
Эти звёзды мне стезёю млечной Насылают верные мечты И растят в пустыне бесконечной
Для меня нездешние цветы.
И меж тех цветов, в том вечном лете, Серебром лазурным облита, Как прекрасна ты, и в звёздном свете Как любовь свободная и чиста! (с.95).
Эта концепция любви как мистического подвига спасения, как отмечает С.Соловьёв, «недостаточно жизненная и христианская», развёрнута в работе «Смысл любви», которую С.Соловьёв называет «может быть, единственным нехристианским сочинением» философа . «Для христианского понимания любовь не есть мистическая задача, а взаимодействие двух духовно-нравственных сил. При понимании В л. Соловьёва вся духовно-нравственная сила полагается в мужчине. Идея женщины как духовно-нравственного существа, возвышающего до себя мужчину, эта идея, завещанная нам Пушкиным и Тургеневым, совсем отсутствует у В л. Соловьёва. Естественно потому, что его мистический подвиг оканчивается крушением» . В понимании мужского и женского начала проявляется платоновский лого-центризм Соловьёва: «Поскольку совершенный мужчина вообще выше совершенной женщины, избранники человечества не могут найти предмет своей восходящей любви среди женщин и вынуждены любить богиню» . В его, по слову С.К. Маковского, «поистине жутком романе с «Подругой вечной» сквозит «маги-
30
ческая гордыня» гностика-мага и зарождается та демонизация женского начала, столь характерная для модернизма и полно воплощённая поэзией Блока. В земном несовершенном чувстве, любви нисходящей неизбежна двойственность «злой страсти» и «светлой любви»(с.100). Для Соловьёва это «свет из тьмы» (с. 92).
«Та же двойственность, какая в отношении к Софии, находится и в отношении Вл.Соловьёва к природе, к материи или, выражаясь церковно, к плоти и миру»,- писал С.Соловьёв . София Соловьёва - выражение двойственного отношения к миру, свойства всех переходных эпох.
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник,-
писал Д.Мережковский, обращаясь к Леонардо да Винчи32. В этом искусстве проникновения в двойственную суть всех вещей Вл.Соловьёв - зачинатель эстетики Серебряного века. «В облике Соловьёва,- по мысли К.В.Мочульского,- есть тёмная глубина: всё в нём двоится, и яркий свет отбрасывает мрачные тени...» . Сам Соловьёв, этот рыцарь-монах, остаётся верен деве Софии, но «он сознавал, что иные из его слов могут подать повод к соблазну» .
Белую лилию с розой,
С алою розою мы сочетаем (Песня офитов,с.64).
- эти слова Соловьёва - прообраз многообразных религиозно-философских и поэтических сочетаний полярностей, определяющих духовную атмосферу Серебряного века.
Двойственность мироотношения, заключённая в поэзии Соловьёва, становится важнейшим принципом творчества Блока, в частности, в его понимании Афродиты земной. Для него, как типичного романтика и символиста, характерны обожествление и демонизация женщины, платонически-созерцательное, религиозно-эстетическое обожание и двуединство Эроса-Танатоса, служение и любовь к гибели. Уже ранняя лирика Блока пронизана драматическими предчувствиями и контрастами тьмы-света, радости-отчаяния. «Но страшно мне: изменишь облик Ты»(т.1,с.94). Трагический переход от романтической тезы к антитезе, от «стояния на страже к «кощунствам» (т.8,с.200) связан с трансформацией темы Софии в его творчестве, а не с исчерпанием темы служения и поклонения Вечной Женственности, не с разочарованием в соловьёвской мистике, ибо «кощунства», ирония есть и у Соловьёва. Логику творчества Блока составляет всё-таки не «падение вестника», как полагал Д.Андреев , а гностическая тема падения Софии. Из этого «падения» Блок создаёт свою собственную богатейшую неомифологию стихии - Снежной маски - Снежной Девы - Фаины - Незнакомки - России,
святыни, «созданной из бед и погибелей»36 - «страшного мира с его забвением и пустотой души - Кармен - Двенадцати - Скифов. Происходит не «разрушение утопий В л. Соловьёва», не
37
«преодоление соловьевского мистицизма» , а развертывание темы падшей, гностической Софии, намеченной в поэзии Соловьёва.
Центральный образ поэзии Блока «таинственной Девы» космизируется и демонизируется. Божественная «Хранительница-Дева» - невеста, сказочная царевна превращается в Снежную Деву - воплощение природной стихии, метельной России. Путь в мир, к обретению мирового сознания осознаётся мистиком как падение Софии - мировой и собственной души. Это было обретение невиданной в русской поэзии трагической двойственности, антиномичности переживаний. Архетипом нового типа двоящихся образов стала для современников блоковская Незнакомка. К.Чуковский писал: «Стихи о Незнакомке наше поколение сделало своим символом веры именно потому, что в них набожная любовь к этой Женщине Очарованных Далей сливается с ясным сознанием, что она просто публичная женщина... Такой двойственности ещё не было в русской поэзии» . Поэзия Блока развёртывается в двойном порыве: разоблачить мрак и хаос жизни; приблизить, воплотить мир своей мечты, слиться с мировой стихией, причастность которой включает и гибель, и услышать мировую музыку, космические ритмы страсти и твор-чест-
ва. Есть «непроглядный ужас жизни», но «в тайне мир прекрасен», реальны и «жизни сон глухой», и «несбыточная явь», мир «страшный» и мир «странный», душевная опустошённость и озарённость, забвение и память. «У десятерённая жизнь» в мире Блока состоит в постоянном качании маятника. Душа падает в «бездны отчаяния» и поёт: «Готовая умереть, она чудесно возрождается; готовая к полёту, срывается в пропасть... , израненная - поёт. Истоптанная - возносится к прозрачной синеве.» (т.2, с.372). Эта поэзия знает мрак и нищету мира и равно знает «мира восторг беспредельный». Поэзия Блока акцентирует мировую антиномичность. Все двулико, всё двойственно в поэтическом
мире Блока. Всё жизненно-ценное в этом мире поставлено под знак трагически-«двойственного отношении к явлению (т. 7, с.365): история, родина, культура, творчество, страсть. Обладающая даром мистической чуткости к ритмам мировой жизни, поэзия Блока проникается всё большим катастрофизмом. О культуре поэт писал в 1909 г.: «Культуру нужно любить так, чтобы её гибель не была страшна» . Только творческий порыв спасает от пустоты мира и «сораспятия» с ним (т.3, с.463). «Только полёт и порыв; лети и рвись, иначе - на всех путях ги-бель...(т.7, с.326). Но и трагически-двойственное «искусство есть ад» (т.5, с.433):
Для иных ты - и муза, и чудо.
Для меня ты - мучение и ад (т.З, с.7).
Глубокий раскол и раздвоение обнаруживает поэт как болезнь народной души. «Как сорвалось что-то в нас, так сорвалось оно и в России... Мы пережили безумие иных миров, преждевременно потребовав чуда; то же произошло ведь и с народной душой: она прежде срока потребовала чуда, и её испепелили лиловые миры революции», - пророчески писал поэт после революции 1905 г. (т.5,с.431-435). В своей нищете и демонизме «антитезы» поэт открывает для себя амбивалентную тему Родины:
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя! (т.2,с.76).
А. Белый писал об «Осенней воле»: «как удивительно соединён тончайший демонизм здесь с простой грустью бедной природы русской. Искони здесь леший морочит странников, ищущих «нового града»... Заплутался тут Достоевский, здесь Толстой провалился в немоту» . Образ России, то христианско-кенотический образ «нищей России», то дионисийско-метельный образ «роковой страны», - от «Осенней воли» и «Фаины» к циклу «На поле Куликовом», «Родина», поэме «Двенадцать» и «Скифам» - обретает всё больший катастрофизм. «И вот под-
нимается тихий занавес наших сомнений, противоречий, падений и безумств: слышите ли вы задыхающийся гон тройки? Видите ли её, ныряющую по сугробам мёртвой и пустынной равнины? Это - Россия летит неведомо куда... Видите ли её звёздные очи - с мольбою, обращённое к нам: «Полюби меня, полюби красоту мою!». Но нас от неё отделяет эта бесконечная даль времён, эта синяя морозная мгла... Кто же... остановит взмыленных коней... Цвет русской интеллигенции ничего не может поделать с этим мраком и неблагополучием...» . Эта запись в записных книжках 1908 г., похожая на стихотворение в прозе, примыкает к черновику стихотворения «Я пригвождён к трактирной стойке.». Внутренний раскол народной души находит своё вершинное воплощение в сложном образе Христа «Двенадцати», о котором не случайно существуют самые полярные су-
43 ~ ~
ждения и который, в своей трагической двойственности и двусмысленности, в частности, воплощает «крестный путь на Голгофу и приход Антихриста» .
В статье о Вл.Соловьёве «Рыцарь-монах» (1910) Блок формулирует софийную сверхзадачу своего творчества. И для философа, и для поэта извечно существует «одно земное дело: дело освобождения пленной царевны, Мировой Души, страстно тоскующей в объятиях хаоса» (т.5, с.451). Архетип этого подвига содержит древний миф о Персее и Андромеде, Пигмалионе, Орфее. Об эсхатологии этого подвига повествуют стихи Соловь -ёва «Три подвига» и «Дракон». «Все мы, насколько хватит сил, должны принять участие в освобождении плененной Хаосом Царевны - Мировой и своей души. Наши души - причастны Мировой» (т.5. с.455). Тема падшей Софии, измены своему призванию нераздельно связана для Блока с трагической судьбой родной страны.
Крупнейший исследователь творчества Блока последних десятилетий З.Г.Минц дает в своих работах следующее понимание его поэтического пути. Начинается мир Блока с дуализма, платонической оппозиции небо-земля, там-здесь, ты-я. Но проходя через «страшный мир», смерть души, через «приобщение к космическому целому», потоку бытия, стихии и их бесконечному
движению по свободным, непредсказуемым путям, «герой воскресает. Герой совершает великий подвиг освобождения мировой души» . В частности, в «итоговом для дореволюционного творчества Блока» цикле «Кармен», где «часть подобна целому»,
46 г\
«я - то же, что и ты» . От «платонически романтического двое-мирия», от «чисто платонического поклонения» поэт приходит к «соловьёвскому представлению о высокой любви как чувстве, объединяющем небо с землёй... «Высокая» любовь - предел полного счастья, гармонии и цельности» . Но следует подчерк-
48
нуть, что классические категории гармонии или «синтеза» неприменимы ни к В л. Соловьёву с его идеей всеединства, ни к зрелому Блоку, мыслящих в традициях тринитарного мышления с его «трагическим сознанием неслиянности и нераздельности всего», по слову Блока (т.3, с.296). Важнейшая закономерность поэтического мира Блока при всей «полифоничности» и «много-плановости»49 его картины мира всё же не полифония, а трагическая двойственность мироотношения. «Страшный мир» гностически реален в зрелом творчества Блока, а не только «неизбежный» этап на пути от прошлого к будущему» . «И мглою бед неотразимых/ Грядущий день заволокло», - писал Соловьёв в 1900 г. (с.136). Эту тему мглы Блок актуализирует в цикле «На поле Куликовом». Она проходит и через третий том лирики. Будущее тоже амбивалентно. Поэт знает «холод и мрак грядущих дней» (т.3, с.62):
И мы
Летим, летим над грозной бездной Среди сгущающейся тьмы. Но чем полёт неукротимей, Чем ближе веянье конца, Тем лучезарнее, тем зримей Сияние Ее лица (т.3,с.223).
Поэт осознает себя «невоскресшим Христом» (т. 3, с.246), погибающим в битве со «старым роком», «не свершившим» (т.3,с.473) свой подвиг освобождения спящей царевны, трагическим героем, Гамлетом /«Я - Гамлет.» (т.3,с.91)/, обречённым
погибнуть. «Но гибель не страшна герою» (т.З, с. 135). «Смысл трагедии - безнадежность борьбы; но тут нет отчаяния, вялости, опускания рук» (т.7,с.89). Ибо гибель - это возмездие року, это единственно возможный путь искомого подвига освобождения мировой души в неомифологии зрелого Блока. «Донна Анна в смертный час твой встанет» (т.3, с.81). Потому Блок говорит о своей «любви к гибели» (т.8, с.317). Ибо «Вспоённая твоею кровью /Созреет новая любовь» (т.8, с. 86). Потому символисты любили строки Соловьёва:
Я и алтарь, я и жертва, и жрец,
С мукой блаженства стой пред тобой (с.64).
Действительно, цикл «Кармен» - итоговое произведение в зрелом творчестве поэта. Но это не обретение гармонического идеала «высокой любви, о чём часто пишут исследователи: образ вызван «новым чувством, высоким, но одновременно земным, страстным, ибо Кармен - воплощение стихии и «духа музыки»... Основной пафос цикла - апофеоз страсти, земной и «надмир-ной»... Миф о Кармен - миф об искушении и преодолении возвышенной страсти» во имя «свободы творческой личности»51. Однако проблематика цикла, возвращающая нас к теме любви небесной и земной, значительно сложнее.
«Душа моя подражает цыганской, и буйству и гармонии её вместе»,- пишет Блок в 1912 г. (т.7,с.138). Это подражание душе цыганской нашло самое полное воплощение в лирическом цикле «Кармен», образе Кармен - новой мифологеме Вечной Женст венности у Блока. Образ Кармен трагически-двойственен. Оппозиция здесь и там остаётся, но теряет (начиная со «Снежной маски») свой статический характер, обретает динамическое воплощение, порождающее ассоциативную поэтику и блоковскую абсолютизацию «полёта и порыва» (т.7, с.326). Воплощением этого «полёта и порыва» и становится образ Кармен. Кармен - это «адская музыка влюблённости..., которой нет никакого исхода» (т.8,с.433).
И сердце захлестнула кровь,
Смывая память об отчизне...
А голос пел: Ценою жизни
Ты мне заплатишь за любовь! (т.3,с.231).
Это «буря цыганских страстей». Во всём её облике есть нечто влекущее и страшное, хищное: «этот лик сквозит порой ужасным», «голос - рокотом забытых бурь», «Розы - страшен мне цвет этих роз». Ибо Кармен - «это - музыка тайных измен», «гордый вызов» и свобода:
Да, в хищной силе рук прекрасных, В очах, где грусть измен, Весь бред моих страстей напрасных, Моих ночей, Кармен!
И далее оксюморон:
Я буду петь тебя, я небу
Твой голос передам!
Как иерей, свершу ж требу
За твой огонь - звездам! (т.3,с.237).
Образ Кармен антиномичен: это неистовая цыганка с «огневым станом», «бред моих страстей напрасных» и Прекрасная Дама - «стан певучий», «всех линий - таянье и пенье», «царица блаженных времён», вызывающая платонический восторг поэта и «творческие сны».
И я влюблюсь в глаза и в плечи,
Как в вешний ветер, как в стихи (т.3,с.215).
Потому так антиномичен образный строй цикла: забвение и память, восторг и страх, тишина и бури страстей, лицо и лик, свет-ночь, «нет счастья»-«слезы счастья». Героиня цикла - воплощение двойственной Мировой Души. Поэта влечет тайна узнавания: прозрения тайны собственной самозаконной души в явлении Кармен:
Сама себе закон - летишь, летишь ты мимо, К созвездиям иным, не ведая орбит. (т.3,с.239).
О себе поэт говорит подобными словами: «только - полёт и порыв...»
Что было любимо - всё мимо, мимо, Впереди - неизвестность пути...(т.3,с.221).
Я подобно ты: «Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен». Но блоковский герой не знает потребности в ответном чувстве, в разделённой любви . Певец Кармен «не ждёт, не требует участья». Его чувство - восторг и страх, подобно соловьёвскому чувству:
Милый друг, не верю я нисколько
Ни словам твоим, ни чувствам, ни глазам (с.95).
Да ответ и невозможен, ибо героиня - реальность сна:
О, Кармен, мне печально и дивно, Что приснился мне сон о тебе (т.3,с.236).
Это ещё один образ спящей царевна в творчестве Блока, «погруженной в сказочный сон» - Мировой и своей души, образ андрогинной души поэта, к которому нас обращает работа Соловьёва «Смысл любви». «Буря цыганских страстей» здесь и «гармонии светил» там. «Мелодией одной звучат печаль и радость». Гибель здесь и «творческие сны» там. В этой двойственности открывается тайна души вселенской, как падшей, гностической Софии. В гибельном пути поэта возможно только диони-сийское - центробежное, саморазрушительное приобщение к мировой стихии, потоку бытия, путь расточения, саморастраты, гибели души. Потому не случайно «лучшим» в своём творчестве Блок считал «Стихи о Прекрасной Даме» - попытку постижения вечной Софии. «Истинный Блок - это рыцарь Прекрасной
Дамы, таинственной Вечной Женственности, которая когда-нибудь низойдёт в наш грешный и страдающий мир, чтобы спасти и чудесно преобразить его» . Но доминирующая эсхатологическая тема обращает поэта к мистерии трагической двойственности Мировой и собственной души. Гностическая основа -недоверие к несовершенному миру, жажда его гибели и преображения создаёт художественный мир Соловьёва и Блока.
Да, знаю я: пронзили ночь от века Незримые лучи (т.3,с.140).
Вл.Соловьёв:
Голос вещий не обманет. Верь, проходит тень, -Не скорби же: скоро встанет Новый вечный день (с.61).
Рубежная эпоха Серебряного века, провозвестником которой было творчество Вл.Соловьёва, обостряла «катастрофическое мироощущение» русского писателя, поиски «града Грядущего», «апокалиптические настроения», по словам Н.А.Бердяева . В сегодняшнем понимании эти настроения и поиски отражали наступление новой эпохи «русской смуты», которая «судя по всему, ещё не закончилась» .
1 Лосев А.Ф. Философско-поэтический символ Софии у Вл. Соловьёва // Лосев А.Ф. Страсть к диалектике. М., 1990. С.226.
2 Соловьёв B.C. Собр.соч. В 10 т. М., 1914. Т.3. С.129.
3 Лосев А.Ф. Философско-поэтический символ Софии...С.232.
4 Соловьёв B.C. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С.412.
5 Там же. С.418.
6 Булгаков C.H. Стихотворения Вл.Соловьёва // Булгаков С.Н. Тихие думы. М., 1996. С.53.
7 Там же. С.68-69.
8 Там же. С.69.
9 Там же. С.70.
10 Там же. С.77-78.
11 Соловьёв Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С.61. Далее страницы в тексте.
12 Соловьёв С.М. Идея церкви в поэзии Вл.Соловьёва /1913/ // Соловьев С. Богословские и критические очерки. М., 1916. С.194.
13 Соловьёв Вл. Стихотворения. С.304.
14 Соловьёв С. Идея церкви... С.154.
15 Иванов Вяч. Заветы символизма// Иванов Вяч. Родное и вселенское М., 1994. С.181: «В поэзии Тютчева русский символизм впервые творится как последовательно применяемый метод и внутренне определяется как двойное зрение».
16 Океанский В.П. Поэтика пространства в русской метафизической лирике XIX в.: Е.А.Баратынский, А.С.Хомяков, Ф.И.Тютчев. Иваново, 2002. С.103-104.
17 Соловьев B.C. София // Полн.собр.соч. и писем: В 20 т. М., 2000. Т.2. С.173.
18 Соловьёв B.C. История и будущность теократии // Собр.соч. В 10 т. Спб., 1914. Т.4. С.260-261.
19 Соловьев С. Идея церкви. С.159.
20 Там же. С.152.
21 Там же. С.185-186.
22 Блок A.A. Собр.соч. В 8 т. М; Л., 1960-1963. T1. С.231. Далее том и страницы в тексте.
23 Брюсов В.Я. Вл.Соловьёв: смысл его поэзии // Собр.соч. В 7 т. М., 1975. Т.6. С.226.
24 Брюсов В.Я. К.Д.Бальмонт: ст.1 // Там же. С.253.
25 Гайденко П.П. Вл.Соловьёв и философия Серебряного века. М., 2001. С.330-336.
26 Соловьёв С. Идея церкви... С.161.
27 Там же. С.161,191.
28 Там же. С.161.
29 Соловьёв B.C. София. С.71.
30 Маковский С.К. Последние годы Вл.Соловьёва // Вл. Соловьев: pro et contra: личность и творчество Вл.Соловьёва в оценке русских мыслителей и исследователей. Спб., 2000. C.537.
31 Соловьёв С. Идея церкви... С.162.
32 Мережковский Д. С. Леонардо да Винчи // Мережковский Д. С. Полн.соб.соч. М., 1914. Т.22. С.140.
33 Мочульский K.B. Вл.Соловьёв: Жизнь и учение // Мочульский КВ. Гоголь. Соловьёв. Достоевский. М., 1995. С.211.
34 Соловьёв С. Идея церкви... С.162.
35 Андреев Д. Роза Мира. М., 1992. С. 397-411.
36 Чуковский К. Книга об Ал.Блоке. Пб., 1922. С.72.
37 Минц З.Г. Лирика Ал.Блока // Минц З.Г. Поэтика Ал.Блока. СПб.,
1999. С.32-38.
38 Чуковский К. Книга об Ал.Блоке. С.44.
39 См.: Крохина Н.П. Мифопоэтизм А. Блока в контексте символистского мифомышления // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. М., 1990. № 6. С.515-526.
40 Блок A.A. Записные книжки. М., 1965. С.155.
41 Белый А. Блок: «Нечаянная: радость» // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2 т. М., 1994. Т.2. С.415.
42 Блок A.A. Записные книжки. С.117-119.
43 Cм.: Финал «Двенадцати» - взгляд из 2000 года // Знамя, 2000, №11. С.190-206.
44 Щукина Д. А. Мифологизация пространства у Блока и Булгакова // Ал.Блок и мировая культура: Материалы науч. конф. В.Новгород,
2000. С.364.
45 Минц З.Г. Поэтика Ал.Блока. С.327-331.
46 Там же. С.526,529.
47 Там же. С.260.
48 Минц З.Г. Вл.Соловьёв - поэт // Соловьёв Вл. Стихотворения. Л., 1974. С.26.
49 Минц З.Г. Поэтика Ал. Блока. С.121.
50 Там же. С.271.
51 Петухова E.H. Блоковский миф о Кармен // Ал.Блок и мировая культура: Материалы науч.конф. В.Новгород, 2000. С.72-73.
52 Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М., 1998. С.335: «Россия и русский вкус - это поэзия неосуществлённой любви...».
53 Блок A.A. Записные книжки. С.209.
54 Турков A.M. Ал.Блок. М., 1976. C.3.
55 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С.70,74.
56 Гайденко П.П. Вл.Соловьёв и философия Серебряного века. С.8,35.
