CC BY
51
ОГНЕННО-СВЕТОВАЯ СФЕРА ПРИРОДЫ В ПОЭЗИИ B.C. СОЛОВЬЕВА
АВДЕЙЧИК Л.Л.
Кафедра белорусского и русского языков Белорусского государственного медицинского университета Пр. Дзержинского, 83, 220018, Минск, Республика Беларусь
Поэзия B.C. Соловьева впервые анализируется с точки зрения использованной им огненно-световой символики. Раскрывается специфика философского и мифопоэтического понимания художником природы света.
В поэтическом творчестве B.C. Соловьев важнейшее место занимает пейзажная лирика. Воспевание пылающих восходов и закатов, манящей красоты горных вершин и высокого звездного неба, тихих заснеженных озер и бушующих морей, осенних и весенних настроений природы - это первичная основа соловьевского стихотворчества, доминирующая образная канва его произведений. Однако любое описываемое поэтом-философом явление материально-природного бытия несет одновременно и эстетическую, и еще более значимую символическую нагрузку.
Через символику образов природы, в которой все явления взаимосвязаны, Соловьев реализует свою концепцию всеединства мира - существования вселенской гармонии, детерминированной Божественным Абсолютом и максимально проявленной в софийной красоте преображенной материи. Обобщенная философско-метафизическая и эстетическая база пейзажных символических стихотворений Соловьева отчасти раскрывается в его труде "Красота в природе", в котором утверждаются объективно-идеалистические предпосылки существования прекрасного в материальной сфере: "Красота есть действительный факт, произведение реальных естественных процессов, совершающихся в мире. Где весомое вещество преобразуется в светоносные тела <...> - там мы имеем красоту в природе. Она отсутствует везде, где материальные стихии мира являются более или менее обнаженными" [2, с. 98]. Согласно Соловьеву, красота в природе - это высшая идея, но не абстрактнотрансцендентная, а материализованная, совершенная и законченная в своем воплощении, "реально ощутимая в чувственном бытии" [Там же, с. 101].
В мифопоэтическом мире Соловьева огонь символизирует высшую "светоносную материю" [Там же, с. 97] - трансцендентную энергию, которая невидимо наполняет весь земной мир: "И под личиной вещества бесстрастной / Везде огонь Божественный горит" [5, с. 24].
Огненная стихия дифференцируется поэтом-мистиком на астральную (космическую, сверхматериальную) и земную. Важнейшим образом-символом небесного огня оказывается солнце, которое через свои главные проявления -жизнетворные свет и тепло - становится олицетворением абсолютного Добра, Божественного созидающего потенциала, символизирует самого Бога, отдающего Себя своему творению: "В сфере небесной, бесспорно, солнце есть наиболее конкретное, обособленное проявление Божественного существа" [4, с.
30], - считал поэт. Солнце у Соловьева метафорически обозначено как "Божье око” [5, с. 20], "око вечности" [Там же, с. 64], воплощая не просто созидающее начало, но и неизменно присутствующее в земной материи, наблюдающее, неравнодушное, персонифицированное Сверхсущество, напоминающее о связи двух миров и сопричастности всего живого высшим законам.
Находя взаимосвязь между языческой символикой "солнечного бога -посредника между небом и землею" и христианским восприятием "солнца как естественного символа Христа" [4, с. 32], в стихотворениях Соловьев практически не употребляет этот образ в подобном значении. Исключением в определенной степени может считаться только стихотворение "Дракон" (1900), в котором используется образ-символ "Христова огня" как побеждающего смерть метафизического знака, правда, безотносительно к солярной символике.
В своей поэзии Соловьев воспевает "новое" восходящее светило, в котором он завуалированно "контаминирует мужское начало солнца и женское -мистически-эротическое (апокалиптическое) световое явление" [6, с. 167], провозглашая приход в мир "жены, облеченной в солнце" (Откр., 12, 1). Атрибутика Софии, являющейся поэту в видениях неземной красоты, всегда осложнена солярной символикой. Царица Небес сияет космическим огнем, "вся в лазури" и "в лучах восходящего дня" [5, с. 12]; Она - обитательница Горних миров, носительница Божественного сияния, хозяйка "золотого чертога" [Там же, с. 12], который покидает во имя любви, чтобы низринуть "темные силы чистым пламенем" [Там же, с. 12], Ее одежды - "лучезарный покров" [Там же, с. 12] - и весь облик пронизан запредельным сиянием высших сфер, которым Она принадлежит: "Голос отчизны в волшебных речах, / В свете лазурных очей, / Отблеск отчизны в эфирных лучах, / В золоте чудных кудрей" [Там же, с. 92].
Уставший от тоски и суеты земной жизни, лирический герой ожидает только одного - наступления торжества Ее славы: "жду,<...> над разбитою скорбью поднимется / лик Твой, как солнце в лучах" [Там же, с. 17]. Поэт награждает Ее эпитетами "лучезарная", "светлая", называет "сиянием / расцветом Божества" [Там же, с. 80, с. 82].
В стихотворении "Око Вечности" (1897) вместо наименования "солнце" (существительного среднего рода) поэт намеренно использует усложненный перифраз - "одна, одна над белою землею горит звезда" [Там же, с. 64]. Одинокая звезда (сущ. женского рода) - более очевидный символ Софии с вечным "недвижным взором", вмещающим все тайны и красоты вселенной - "все чудеса, / и жизни всей таинственное море, / и небеса" [Там же, с. 64]. Ее взор не ставит непроходимых границ между феноменальным и ноуменальным, а, напротив, открывает безмерные космические пространства, выход в высшие миры, способствует эволюционному духовному движению - "тянет вдаль эфирною стезею к Себе - туда" - с целью всеобщего гармоничного воссоединения в Духе, когда не утратится ни одна индивидуальность, но личное расширится до масштабов вселенских: "И этот взор так близок и так ясен, - / Глядись в него, / Ты станешь сам - безбрежен и прекрасен - / Царем всего" [Там же, с. 64].
Космический взгляд Софии, "полный лазурного огня" [Там же, с. 84], встретившись с которым, за одно мгновение можно постичь тайну вечности -"что есть, что будет, что грядет вовеки" [Там же, с. 84], поэтизируется в поэме "Три свидания". Широко представлена солярно-огненная символика Великой
Богини и в цикле "Хвалы и моления Пресвятой Деве", где для создания особого "сияющего" софийного колорита используются следующие образы: "в солнце одетая" [Там же, с. 53], "огонь Твой нетленный вечно горит и не знает затмения" [Там же, с. 53], "бесконечности око лучистое" [Там же, с. 53], "Ты солнце правды во мрак нашей ночи" [Там же, с. 54], "мир осени лучезарным покровом" [Там же, с. 55], "вся озаренная светом и Словом" [Там же, с. 55].
Обостренное к концу жизни мистическое ощущение постоянного присутствия Софии описывается поэтом-медиумом все через тот же образ-символ неизменно взирающих "лучезарных очей". При этом идеальный и эмпирический миры словно меняются местами, и лирический герой начинает постоянно существовать в духовном измерении, в котором обретает статус реальности невидимое и непостижимое, а под пристальным взглядом сияющих очей все временное переходит в вечность - "и слилися давно, как роса в океане, все житейские дни": "Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи - / Кто-то здесь... Мы вдвоем, - / Прямо в душу глядят лучезарные очи / Темной ночью и днем" [Там же, с. 77].
Пророчествуя о наступлении эпохи Вечной Женственности, несущей торжество всеединства, Соловьев в наиболее удачном и емком образе-символе восхода "солнца любви" воплощает свой сложный неомиф о возвращении Души Мира к Богу и восстановлении высшей полноты бытия, которая проявится на всех уровнях мироздания в интенсивной и всепроникающей силе Божественной любви. Пока еще, считал поэт, космическое "солнце любви" существует неизменно лишь во вневременном пространстве как высшая Идея земного мира, независимо от несовершенства и хрупкости материального бытия: "Смерть и Время царят на земле, - / Ты владыками их не зови; / Все, кружась, исчезает во мгле, / Неподвижно лишь солнце любви" [Там же, с. 23]. Но смысл соловьевского мифа в том, что новое Солнце - сама София, апокалиптическая Невеста - взойдет над искупленным и очищенным земным миром, полностью преобразив его, окончательно победив Зло, тьму, смерть, освещая Божественным сиянием любви "новое небо и новую землю" (Откр., 21, 1).
Апокалиптические картины преображения и трансформации материи в стихотворениях Соловьева всегда связаны с огненной стихией. Даже один луч -малая светоносная часть Божественного источника любви - способен "рассеять целый мир туманного виденья в тяжелом сне земном" [Там же, с. 88], то есть полностью преобразить реальность. У Соловьева луч может символизировать частицу высшей энергии, "Божью искру" в каждом конкретном человеке, которая одухотворяет его земное существование, а при переходе в трансцендентное измерение вся природа индивидуума подобна духовному лучу, исходящему из единого источника: "Там, т.е. в истине, индивидуальное лицо есть только луч, живой и действительный, но нераздельный луч одного идеального светила -всеединой сущности" [Там же, с. 482]. В стихотворении "Все нити порваны, все отклики - молчанье" (1883), описывая посмертные странствия души в "горниле вещих снов", поэт .использует символ "таинственного и неизменного луча" -просветленного при жизни человеческого духа, который становится залогом дальнейшего существования в сверхматериальных мирах.
В других стихотворениях луч как проблеск космической солнечной энергии становится символом пробуждающейся Души Мира, еще не
восторжествовавшей в своей славе, но уже начавшей дело преображения материи. И потому в привычном явлении осенней природы - "из-за толпы бесформенной и зыбкой / мелькает луч, - и вот опять исчез" [Там же, с. 67] -Соловьев-поэт прозревает метафизическую картину сложной борьбы светоносной "Владычицы земли, небес и моря" [Там же, с. 67] со стихийными силами хаоса и мрака и Ее промежуточные победы. Преображающее воздействие тем сильнее, чем более явным и мощным становится светоносное начало в природе, и тогда "поток ликующих лучей" [Там же, с. 75] льется с неба или "лучей блестящих полк за полком" [Там же, с. 61] знаменуют скорый приход тотального преображения материи - "грядущей весны" [Там же, с. 61].
Естественно, что и картины будущего космического процесса окончательного просветления действительности в поэтическом мире Соловьева тоже всегда огненные - пламя Божественной энергии прорывает материю изнутри, расплавляет ее всю, охватывая всеобъемлющим пожаром: "Рано иль поздно пробьется наружу сокрытое пламя, / Молнией вспыхнет и землю широким охватит пожаром" [Там же, с. 28]. При этом сила небесного огня по природе своей конструктивна: она созидает новую, более совершенную форму существования земного мира, просветленного изнутри, соединившегося со своим извечно светлым праобразом: "Мощным потоком все думы людские обнимет, / Цепь золотую сомкнет и небо с землей сочетает" [Там же, с. 28].
Огонь - амбивалентный образ-символ в мифопоэтике Соловьева. Дуализм бытия Божественному сиянию противопоставляет "злое пламя земного огня" [Там же, с. 12] и темные инфернальные излучения - "огонь стихий враждебных" [Там же, с. 10], "адский блеск" [Там же, с. 69]. Подобного рода "злой огонь" вносит в материальный мир хаос, уничтожение, смерть, трансформируясь из сияющего пламени в "продукты" его разрушительной силы - "душную гарь" и "черный дым" [Там же, с. 69]. "Злое пламя" материализуется и в деструктивных стихиях природы, и именно о таком устрашающем грозовом пламени поэт говорит: "Бога нет в огне" [Там же, с. 7], ведь все, что несет погибель, по определению не может относиться к Божественным проявлениям: "Нет, не верьте обольщенью, - / Чтоб сцепленьем мертвых сил / Гибло Божие творенье.. [Там же, с. 71].
В некоторых стихотворениях огонь из объективированного, метафизического явления, сущность которого прозревается и описывается поэтом-визионером, становится формой субъективного экзистенциального переживания, метафорой душевной жизни лирического героя. "Огонь в груди" [Там же, с. 29] может быть символом профетических способностей поэта: "чистым пламенем" вспыхивает сердце, откликаясь на светлые "райские призывы" [Там же, с. 6] из иных миров.
Но чаще стихийность и мощь "внутреннего" огня получает отрицательную коннотацию, осложненную страстно-эротической окраской - "пламя страстей нечистых и жестоких" [Там же, с. 91], "страсти безумной злое горение" [Там же, с. 53]. Несмотря на явное несовершенство "земного огня" страстной любви, в стихотворении "Мы сошлись с тобой недаром..." (1892) Соловьев в ярких образах раскрывает сложную философскую концепцию любви. В "пламенных муках" страсти к земной женщине поэт угадывает "верные поруки силы бытия" [Там же, с. 18], то есть небесный источник своих противоречивых чувств: "В бездну мрака огневую / Льет струю свою живую / Вечная любовь" [Там же, с. 19].
Непросветленная земная любовь ("бездна мрака огневая") диалектически связана с идеальным праобразом - с Вечной Женственностью, которая есть по своей сути великая Божественная любовь, и отсюда - Ее преображающее воздействие на сферу человеческих чувств и на всю эмпирическую реальность.
Те же идеи, только сформулированные не средствами поэтической образности, а языком философии, встречаются в известной работе Соловьева "Смысл любви": "Небесный предмет нашей любви только один, всегда и для всех один и тот же - Вечная Женственность Божия; но задача истинной любви состоит не в том только, чтобы поклоняться этому высшему предмету, а в том, чтобы реализовать и воплотить его в другом, низшем существе той же женской формы" [Соловьев, 1998, с. 485]. При этом земная любовь может представать не только в своем эротическом проявлении, но и разрастаться до всеобщего ощущения бытия - любовного отношения к природе, к человечеству, ко всей вселенной. Такое отношение к миру, построенное на любовном взаимодействии, Соловьев называет сизигическим и кладет в основу глобального преображения бытия: "...Всякая сознательная действительность человеческая, определяемая идеею всемирной сизигии и имеющая целью воплотить всеединый идеал в той или другой сфере, тем самым действительно производит или освобождает реальные духовно-телесные токи, которые постепенно овладевают материальною средою, одухотворяют ее и воплощают в ней те или другие образы всеединства - живые и вечные подобия абсолютной человечности" [3, с.502].
Как характеристика и одно из главнейших проявлений огненносолнечной стихии важное место в художественной системе Соловьева занимает образ-символ света. Сам мыслитель определяет его метафизическое значение так: "Свет есть сверхматериальный, идеальный деятель" [2, с. 97], это "мировое всеединство и его физический выразитель, в своем собственном активном средоточии - солнце" [Там же, с. 103]. Учитывая специфику природных характеристик, особую красоту и очевидную "нематериальность" световой энергии, ее всепроницаемость и жизненную силу, Соловьев использует данный образ как многозначный символ чистой духовности, актуального, проявленного Божественного всеединства, Софии, абсолютной Красоты, первоматерии, из которой состоит весь мир в его видимых и невидимых измерениях, и одновременно праобраз будущей сверхматериальной природы Земли. Уже сейчас, по мысли Соловьева, провиденциальными силами света преобразуются многие части мироздания: "Лишь в свете вещество освобождается от своей косности и непроницаемости... Свет или его невесомый носитель - эфир - есть первичная реальность идеи в ее противуположности весомому веществу, и в этом смысле он есть первое начало красоты в природе. Дальнейшие ее явления обусловлены сочетаниями света с материей... Древняя наука догадывалась, а ныняшняя доказывает, что органическая жизнь есть превращение света" [2, с. 102].
Соловьев часто использует световую символику для передачи нематериальной красоты трансцендентной, где нет смерти и тьмы, где "пламень вечной души" освещает путь к "немеркнущему свету", в котором безраздельно сияет "Бог любви" [5, с.26]. Поэт любит создавать и картины будущего - "нового мира света и свободы" [Там же, с. 89], в котором ярче всех сияет светоносная
лучезарная София: именно Она, убежден Соловьев, явится "на всемирный праздник возрожденья всех чище и светлей" [Там же, с. 89].
В земном мире за многообразными световыми явлениями Соловьев всегда прозревает идеальные смыслы. Как философ-мистик, он ценит не только дневное торжество солнца, но и космический свет звездной ночи: "Мировое всеединство и его выразитель, свет, в своем первоначальном расчленении на множество самостоятельных средоточий, обнимаемых, однако, всеобщей гармонией, - красота звездного неба. Ясно, что в этой последней полнее и совершеннее осуществляется идея положительного всеединства" [2, с. 104]. Как поэт-духовидец, Соловьев восхищается красотой серебристого сияния звезд, символизирующих вечность ("лампады вселенной / в красе неизменной / блаженны и вечны, как боги" [5, с. 52]), доверяет своим астральным прозрениям более, чем земным переживаниям ("верю только в высоте сияющим звездам" [Там же, с. 21]), потому что и в красоте звездного света поэт прозревает "вечное лето" сияющего торжества Софии: "... В том вечном лете, / Серебром лазурным облита, / Как прекрасна ты, и в звездном свете / Как любовь свободна и чиста!" [Там же, с. 21].
Серебристый свет ночи (звездный и лунный), неактивный, более мистический и загадочный, нежели дневной, в поэзии Соловьева тоже становится символическим воплощением Вечно-Женственного начала: "Мировое всеединство со стороны воспринимающей его материальной природы, свет отраженный - пассивная женственная красота лунной ночи" [2, с. 104]. Ночные софийные прозрения поэта всегда переполнены космическими светоносными образами: "Сегодня во тьме я узнал твои очи. / Астральный огонь в мою душу проник. / Фосфорным сияньем во мгле полуночи / Облитый, стоял надо мною твой лик" [4, с. 80].
"В солнце одетая, звездно-венчанная" [5, с. 53] космическая Богиня воспевается поэтом посредством целого комплекса солярной и лунарно-звездной символики, что, безусловно, отсылает к библейскому праобразу апокалиптической Девы, который и является своеобразным ключом к софийной лирике Соловьева: "И явилось на земле великое знамение - жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати звезд" (Отар., 12,1).
Но в некоторых случаях звезды у Соловьева становятся еще и воплощением идеальной конечной цели земного странствия - достижением запредельных, светлых миров посмертного существования ("обители примиренья", измерения "немеркнущих звезд" [5, с. 45]). В последней строфе стихотворения "В тумане утреннем..." (1884) встречается одно из наиболее прекрасных описаний трансцендентного мира - целостная картина пламенного рая разворачивается через использование ряда мистических символов: "новые звезды" инобытия освещают путь к стоящему на горе, "пламенеющему победными огнями" [Там же, с. 22], Храму.
Как своеобразная форма софийной огненной стихии, преображающей ночную тьму, в стихотворениях Соловьева несколько раз используется и образ-символ северного сияния - прекрасного природного явления, сквозь которое поэт прозревает лучезарную красоту Мировой Души, давая ей одно из лучших поэтических определений - "Вся ты в лучах, как полярное пламя, / Темного хаоса светлая дочь!" [Там же, с. 44].
Северное сияние - тот самый "свет из тьмы", который обладает преображающей пламенной силой и становится символом будущего глобального изменения эмпирической реальности: "Где ночь безмерная зимы / Таит магические чары, / Чтоб вдруг поднять средь белой тьмы / Сияний вещих пламень ярый" [Там же, с. 95].
Рождаясь в закованных льдом краях, холодной зимней ночью (такой пейзаж, сочетающий одновременно три символа смерти - холод, ночь, зиму, у Соловьева передает ощущение крайней непросветленности и безжизненности материального мира), северное сияние становится великолепным торжеством света, открывая прямо на земле ворота в трансцендентные миры: "В блеске северных сияний / К царству духов виден вход" [Там же, с. 36].
А у самого входа в высшие запредельные сферы, словно мост между небом и землей, - "радуга, небо с землею мирящая" [Там же, с. 55], сияет София -"нетронутая, вечная "Дева Радужных Ворот"'1 [Там же, с. 73]. Вполне объяснимо с позиции теории идеальных праобразов, что и земная проекция Вечной Женственности - Душа Мира в ее светлых проявлениях (в том числе и красотой северных сияний) - напоминает радужный первоисточник.
Эта мистическая взаимосвязь Души Мира и Софии, двух разводящихся самим Соловьевым концептуальных образов его мифопоэтики, нашла преломление в стихотворении "Две сестры" (1899). В сюжете произведения, стилизованного под древнюю поэтическую легенду - исландскую сагу, выстраивается многоуровневая, структурированная по вертикали, метафизическая модель мира. Первый уровень представлен земным миром людей, непросветленная косность, полуинфернальность которого подчеркивается следующими пейзажными деталями: "черная туча",
закрывающая сущность происходящего в иных духовных измерениях, непроходимый барьер между мирами; "мгла”, поднимающийся "пар от земли" [Там же, с. 78]. В этом туманном мире неведения и непонимания только субъективные смутные предчувствия, "в сердце - тревога и страх" свидетельствуют о происходящей космической трагедии: "Там, на пустынных скалах.../ <...> Стонет скорбящая дева, / Тих ее стон на земле" [Там же, с. 77]. Эта мифическая дева - страдающая Душа Мира, поэтическое преломление образа гностической Софии-Ахамот, нарушившей целостность абсолютного бытия. По сюжету стихотворения Она обитает на втором уровне, "меж землей и богами", и мучается по причине своей оторванности от Божественных высот, а потому ее художественный облик усложняется сказочными образами-символами крылатой Обиды и вечной Кары, которые используются и как Ее наименования. Но над "скорбящей девой", словно в параллельном измерении, существует иная героиня - Богиня светлых миров: "Там, где полночных сияний / Яркие блещут столбы, - / Там она, дева желаний, / Дева последней судьбы!" [Там же, с. 78].
"Могучая дева с неподвижным взором" [Там же, с. 78], перед которой стоит золотая чаша с искупительными слезами страдания "нижесуществующей" сестры, есть София - вечный праобраз и цель развития Души Мира, залог спасения и преображения земного бытия. Картина сосуществования трех слоев (земной реальности, промежуточного между мирами и софийно-божественного бытия) статична, но она разворачивается в динамике мистического прозрения поэта, который вырывается из оков земной мглы, поднимается к звездам и вновь
возвращается в мир "черных туч". Цикличность трансцендентального путешествия подчеркивается повторением первой строфы в конце стихотворения.
Стихотворение "Две сестры" интересно не только мистической символикой, но и редким для Соловьева использованием стилистических элементов сказки, что позже довольно широко войдет в практику поэтов-символистов.
Огненно-световая сфера природы представлена в поэзии Соловьева широким диапазоном образности: от солярно-астрального блока (солнце - небесное око, луна, звезды) до конкретных огненно-световых проявлений (луч, молния, пожар, пламя, огонь, свет, северное сияние). Придавая яркий колорит поэтическим произведениям, световая символика в лирике Соловьева призвана, прежде всего, изображать великолепие трансцендентных миров, просвечивающих через красоту земных пейзажей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Библия. Синодальный перевод. - М.: Рос. библ. об-во, 1997.
2. Соловьев B.C. Красота в природе // Стихотворения. Эстетика. Литературная критика / Под ред. Н.В. Котрелева. - М.: Книга, 1990. - С. 91-125.
3. Соловьев B.C. Избранные произведения / Под ред. А.Н. Елыгина, С.Н. Липового. - Ростов н/Д.: Феникс, 1998.
4. Соловьев B.C. Стихотворения и переводы // Избранное. - СПб.: ТОО "Диамант", 1998 [а].-С. 9-341.
5. Соловьев B.C. Стихотворения и шуточные пьесы // Собр. соч.: В 12 т. - Брюссель: Изд-во "Жизнь с Богом", 1970. - Т. 12. С. 1-235.
6. Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика. - СПб.: Академ, проект, 2003.
THE FIRE-LIGHT SPHERE OF NATURE IN THE V. SOLOVYOV’S
POETRY
L.L. AVDEICHIK
The poetry of V. Solovyov is firstly analyzing according to its fire-light symbolism. The specificity of the philosophic and mythopoetic artist's comprehension of the light nature is examined in the article.
