CC BY
29
Примечания
1 Особенно показателен 560-страничный пасквиль Тамары Катаевой «Анти-Ахматова» (М., 2007). Даже о биографии А.П. Чехова распространяются совершенно нелепые сплетни, «в отношении к Чехову как личности, которая почти 100 лет оставалась актуальным для общего сознания символом, знаком, синонимом именно интеллигентности и порядочности, единства слова и дела, на наших глазах произошла очевидная смена историко-культурного тезауруса» (Гито-вич И.Е. Биография Чехова — вчера и завтра // Чеховиана. Из века ХХ в XXI. Итоги и ожидания. М., 2007. С. 43). «Сама размытость критериев в отношении отбора имен, например, для биографической серии ЖЗЛ, говорит о подвижности границ статуса замечательного человека» (там же. С. 47).
2 Шубинский В. Перековка // Новое литературное обозрение. № 79. (3'2006). С. 343.
3 Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. Т. 3. М., 1990. С. 69-70.
4 Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 7. М., 1995. С. 552.
5 См.: Первый Всесоюзный съезд советских писателей. 1934: Стенографический отчет. М., 1934. С. 494-495, 491.
6 Максименков Л. «Не надо заводить архива, Над рукописями трястись» [?] // Вопросы литературы. 2008. № 1. С. 10.
7 См.: Стенограмма общемосковского собрания писателей 31 октября 1958 года // Горизонт. 1988. № 9. С. 44, 63.
8 Совсем уж безапелляционно высказался автор огромной монографии об Ахматовой и советском литературном процессе 1960-х гг. Р.Д. Тименчик: «<...> прозаик Сергей Сергеевич Смирнов (1915-1976) возглавлял кампанию по травле Пастернака» (Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. М.; Toronto, 2005. С. 455).
9 По другому поводу недавно было сказано, что «Б. Соколов развешивает гирлянды совершенно фантастических доказательств» (Яновская Л. Всем ли мемуарам верить? // Вопросы литературы. 2008. № 1. С. 59).
10 Вскоре Б.В. Соколов, не упоминая своей ошибки в книге о «Докторе Живаго», написал правильно: «<...> театрального критика В. Голубова-Потапова, "освещавшего" С. Михоэлса, даже убили вместе с великим режиссером, чтобы не оставлять следов» (Соколов Б. Советская школа злословия // Вопросы литературы. 2008. № 1. С. 50).
С.И. Кормилов
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2008. № 3
Шешкен А. Г. МАКЕДОНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX БЕКА: ГЕНЕЗИС. ЭТАПЫ РАЗБИТИЯ. НАЦИОНАЛЬНОЕ СВОЕОБРАЗИЕ: Монография. -М.: Изд-во Моск. ун-та, 2007. — 252 с.
Новая книга известного слависта А.Г. Шешкен — первое в нашей стране фундаментальное исследование самой молодой из славянских литератур. История становления и развития македонской литературы такова, что неизбежно предполагает воссоздание югославянского и — шире — общеевропейского литературного контекста. Поэтому понятно особое внимание в рецензируемой монографии, как и в предшествующем труде А.Г. Шешкен1, к проблемам компаративистики.
Условием и стимулом развития сравнительного литературоведения является расширение его фактографического фундамента, в частности привлечение к сопоставительному анализу «молодых» литератур. Обосновывая в 1870 г. сравнительный метод, А.Н. Весе-ловский подчеркивал, что он «есть тот же исторический метод, только учащенный, повторенный в параллельных рядах, в видах достижения возможно полного обобщения»2. Каждый «параллельный ряд» имеет свои особенности развития; в совокупности судьбы национальных литератур складываются в картину, в которой общее тем очевиднее, что его проявления разнообразны.
На исходе эпохи Просвещения И.Г. Гердер, которого невозможно упрекнуть в недостатке демократизма и интереса к патриархальным культурам, писал: «Славянские народы занимают на земле больше места, чем в истории...»3. Спустя столетие одна из славянских литератур, русская, обретает мировое значение. А в конце XX в. среди авторов, вступающих в интересный творческий спор с русскими классиками, есть и представители самой молодой славянской литературы — македонской. Например, роман Д. Солева «"Заря" за углом» (1984) предполагает знание «Записок из подполья» достоевского, переведенных на македонский язык как «Записки из подземелья». У Солева герой пишет «записки из надземелья», на основании наблюдений с балкона за посетителями ресторана «Заря» в Скопье; весь роман — своего рода «перевертыш» текста русского писателя, досконально изученного его многочисленными македонскими почитателями. Это лишь один из примеров.
В монографии А.Г. Шешкен прослеживаются генезис и основные этапы (вплоть до 1990-х гг.) македонской литературы в тесной связи с историей народа. Для понимания причин позднего формирования македонской литературы знать эту историю необходимо; напомним кратко ее важнейшие вехи. Македонские племена расселились на Балканах в VI—VII вв. там, где в V—II вв. до н.э. существовала античная Македония (поэтому целесообразно использовать этноним македонцы для славян, древних же жителей называть македонянами — см. с. 5). В Первом Болгарском царстве, где часть населения составляли македонцы, в IX в. принято христианство. В XIV в. турки завоевывают Балканы. Македонцы освободились из-под власти Османской империи позднее других южных славян, в 1912—1913 гг. Тогда же территорию Македонии делят между Сербией, Болгарией и Грецией; после Первой мировой войны образуется Королевство сербов, хорватов и словенцев (1918 г., с 1928 г. — Королевство Югославия), где македонцам «было отказано в праве считаться отдельным народом» (с. 26). Лишь в 1945 г. на территории Вардарской Македонии возникает первое национальное государственное образование — Народная Республика Македония в составе Югославии (ФНРЮ), в 1963 г. она становится Социалистической Республикой (в составе СФРЮ); с 1991 г. Македония — самостоятельное государство.
В истории македонской литературы А.Г. Шешкен выделяет следующие основные этапы: 1880—1945 гг.; 1945—1955 гг.; середина
1950-х — 1960-е гг.; 1970—1980-е гг.; все они имеют свои «подперио-ды». На каждом этапе решались определенные задачи, и в самой их последовательности, в факторах, способствующих быстрому — «ускоренному» — развитию македонской литературы, проступают общие закономерности. Остановимся на теоретических положениях, составляющих концептуальную, методологическую основу исследования.
Среди этнических определителей на этапе формирования литературы наиболее значимы национальное самосознание, общность территории, родной язык, на живой разговорной основе которого фиксируется литературная норма; в условиях религиозного гнета (в данном случае насильственной исламизации) этническое значение имеет и религия (православие). В книге показано, что сохранение в народе, не имеющем государственности, чувства своей национальной идентичности проявлялось уже в самоназваниях: «наши», «местные», «македонцы» (с. 12—13). Национально-освободительному движению рубежа Х1Х—ХХ вв. (его кульминация — Илинденское восстание, 1903 г.) сопутствуют собирание фольклора, интерес к этнографии (М. Цепленков). Первоочередной задачей становится разработка наддиалектного, литературного языка. «Народ, забывший свой язык, подобен заблудшему человеку», — считал идеолог македонской самобытности К. Мисирков («О македонских делах», 1903, с. 17). В условиях национальной дискриминации кодификация языка затянулась. В 1930-е гг. македонские авторы еще пишут на сербском и болгарском языках, но вводят в тексты «македонские диалекты, реалии из македонской жизни, национальные типы» (с. 36). К. Рацин, первый национальный поэт, вплоть до сборника «Белые зори» (1939) писал в основном по-сербски. Алфавит, грамматические нормы македонского языка утверждены лишь в 1945 г., во многом благодаря деятельности Б. Конеского.
Все эти факты, подробно прокомментированные А.Г. Шешкен, имеют аналоги в других литературах. Так, в манифестах формирующихся западноевропейских литератур ведущие и взаимосвязанные мотивы — патриотизм и апология родного языка (характерно само заглавие трактата Ж. дю Белле «Защита и прославление французского языка», 1549), разработка норм, правил словоупотребления и грамматики. После решения этих задач на первый план выдвигаются другие, прежде всего создание разветвленной и регламентированной жанровой системы («Поэтическое искусство» Н. Буало, 1674)4. В молодой македонской литературе на первых порах преобладали жанры, имеющие мощную фольклорную «подпитку»: лирические (К. Рацин, К. Недел-ковский, В. Марковский и др.), а также драматические, поскольку популярность театральных постановок «можно сравнить с любовью древних греков к своему театру» (с. 37). Основоположник македонского театра — В. Чернодринский, его романтическая «Македонская кровавая свадьба» (1900) ставится до сих пор, в 1920—1930-е гг. на сцене утверждается «бытовая драма» (В. Ильоский, А. Панов, Р. Крле), использующая «южный диалект». Освоение других жанров начинается после 1945 г.: распространяется героическая поэма (одно из самых яр-
ких произведений — «Мост» Б. Конеского, 1945), возникает эпическая проза (первый сборник рассказов на македонском языке — «Расстрел» Й. Бошковского, 1947; первая повесть — «Улица» С. Яневского, 1950; первый роман — «Село за семью ясенями» того же автора, 1952). В становлении жанровой системы македонской литературы А.Г. Шешкен отмечает «немалое сходство с литературами других народов» (с. 94). Закономерно, по мнению исследователя, господство в послевоенный период лирических жанров: оно объясняется «не только готовностью литературы к эмоциональному восприятию свершившихся событий и пока еще отсутствием перспективы, необходимой для масштабного, эпического, целостного осмысления произошедшего, но и неразвитостью традиции национальной художественной прозы» (там же). Особенности просодии македонского языка влияют на выбор стихотворных произведений для перевода: так, в 1949 г. Б. Бояджиский переводит «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина, очевидно, потому, что она написана не силлабо-тоническим стихом и «легче других "ложилась" на известные национальной поэзии образцы» (с. 131).
В то же время принципиальное значение имеет в книге признание феномена македонской литературы на сербском и болгарском языках (ситуация, типичная для межвоенного периода). В компаративистике при определении национального своеобразия литературы приоритет отдается все же не языку5. Главный этнический определитель — национальное самосознание — остается главным и при обращении к литературе. В дальнейшем, в условиях равноправия народов в Югославии острота национально окрашенных переживаний смягчается, уступая место экзистенциальной проблематике, например, в лирике А. Шопова, Г. Тодоровского и других поэтов в 1950—1960-е гг. (с. 141—143).
Сквозной тезис в исследовании — об ускоренном развитии македонской литературы на македонском языке (после 1945 г.). Сама по себе констатация ускоренного развития литературы, в частности болгарской, киргизской, якутской, о которых писал Г.Д. Гачев6, особых споров не вызывает. Стремясь к терминологической точности, Г.Н. Поспелов разграничил ускорение «опережающее» (так, лирика трубадуров Прованса XII — начала XIII в. предвосхитила на целое столетие немецкий «миннезанг») и «догоняющее» (русский классицизм XVIII в.)7; вообще несинхронность типологически сходных процессов, неравномерность развития литератур европейского региона можно считать нормой. Применительно к македонской литературе речь идет о «догоняющем ускорении». Дискуссионно другое: проходит ли литература, задержанная в силу объективных обстоятельств в своем развитии, последовательно через все пропущенные стадии? Вопрос, напрямую связанный с признанием или непризнанием множественности путей литературного развития, один из самых сложных, «открытых» в компаративистике, в особенности если учесть актуализацию концепций Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера и др.
При изучении славянских литератур традиционной точкой отсчета выступает стадиальное развитие западноевропейских литератур
(Средние века, Возрождение, классицизм и др.). Г.Д. Гачев, особенно в ранних работах, склоняется к выводу о последовательном переживании молодой литературой (не только славянской) всех этих стадий, пусть в зародышевой, стяженной форме. А.Г. Шешкен, опираясь на работы Н.И. Кравцова8, Д. Дюришина9, Г.Н. Поспелова и других ученых (поддержавших саму идею неравномерного, скачкообразного развития), указывает на то, что славянские литературы (исключая польскую, которая прошла все стадии) «миновали Возрождение и барокко, а черты просветительства соединились у них с романтическим типом творчества, а затем с реализмом» (с. 80). При этом формирование македонской литературы лишь к середине XX в. (т.е. спустя столетие после болгарской, сербской и др.) резко ограничивает проведение аналогий между ними, хотя после 1945 г. югославянские литературы, тесно контактирующие между собой, проходят через сходные стадии. В самой неравномерности развития литератур проявляется их своеобразие, самобытность.
Югославянская «межлитературная общность» способствовала развитию самой молодой из составляющих ее литератур. Мощным ускорителем литературного процесса было и прямое обращение македонских писателей к богатому мировому опыту, прошлому и современному, «вне хронологии», по словам П.М. Бицилли10. Неслучайно во многих произведениях столь значимы цитаты, реминисценции, литературно-полемические мотивы.
При периодизации македонской литературы А.Г. Шешкен учитывает прежде всего доминирующее литературное направление (направления), ведущие интертекстуальные мотивы и типы героев, а также отбор иностранных произведений для перевода. Обзорные характеристики чередуются с анализом творчества выдающихся писателей (К. Рацин, Б. Конеский, С. Яневский, А. Шопов, В. Малеский, Г. Тодоровский, Д. Солев, Ж. Чинго, П.М. Андреевский и др.); подчеркивается, что в литературе нет ничего окончательно «пройденного», что экспериментаторы вновь и вновь обращаются к фольклору, классическим традициям. Вкратце и со многими оговорками движение литературы можно охарактеризовать так: на раннем этапе — от романтизма к «социальной литературе», ставшей благоприятной почвой в 1945—1955 гг. для социалистического реализма; дальнейший вектор — от «ангажированного» искусства к модернизму (экзистенциализм, «надреализм», т.е. сюрреализм, синтез различных течений и стилей). А.Г. Шешкен отмечает роль литературной критики (в том числе писательской) в этом процессе, приводит программные лозунги, призванные его направлять. Так, в период «эстетических перемен» (1950—1960-е) было популярно изречение Д. Солева: «Для литературы более плодотворен какой угодно -изм, чем примитивизм» (с. 138).
Смена идейно-эстетических приоритетов четко отразилась в зеркале переводов. В период с 1945 по начало 1950-х гг. до 80% переводов приходилось на долю русской (советской) литературы (Горький, Маяковский, Н. Островский, Шолохов). Первый том
«Поднятой целины» стал моделью для романа С. Яневского «Село за семью ясенями». Народный театр в г. Скопье ставил пьесы Горького, Лавренева, Вс. Иванова («Бронепоезд 14-69») в переводе режиссера и актера И. Милчина. После отказа от социалистического реализма переводчики с русского чаще обращаются к классике XIX в., в особенности к Достоевскому («Преступление и наказание» повлияло на роман В. Малеского «То, что было небом», 1958), а также к поэзии символизма; резко возрастает число переводов западноевропейских и американских писателей (Бодлер, Камю, Сартр, Т. Манн, Э. По, Джойс, Хемингуэй и др.). Эквиметричные переводы «Евгения Онегина» Г. Сталевым (1956), лирики Маяковского и Блока («На поле Куликовом») Б. Конеским (1950—1960-е) свидетельствуют об освоении силлабо-тоники, акцентного стиха, верлибра.
Характеризуя поэтапно литературный процесс, А.Г. Шешкен фокусирует внимание на ведущих мотивах и типах персонажей, что позволяет, с одной стороны, избежать пересказов сюжетов, с другой — дать достаточно конкретное представление о художественном мире произведения или группы произведений. Так, мотив человеческой жертвы во имя «светлого завтра» (трансформация языческого, библейского мотива) объединяет «Мост» Б. Конеского и рассказы В. Малеского (с. 99—104), мотив молчания — «интимную» лирику С. Ивановского, А. Шопова и Г. Тодоровского (с. 117—122), мотив нравственного выбора и интерес к «негероическим» типам — романы «Две Марии» С. Яневского, «Под раскаленным небом» Д. Солева, с их экзистенциальной проблематикой (с. 174—175). Прослеживается и развитие способов повествования, смена образов-символов, стилистических тенденций. Побочный, но сквозной сюжет книги составляют сведения о литературных организациях, журналах, издательствах, системе образования.
Из замеченных недочетов можно указать на недостаточно отчетливое разграничение поэзии и лирики, лиро-эпоса (так, в разделе «Поэзия о светлом завтра» нет дифференциации эпических, лиро-эпических, лирических жанров); осталось неясным, есть ли дольник в македонском стихе (этого термина нет при рассмотрении переводов из Блока, см. с. 147—148); графика стихотворных текстов не везде соответствует нормам, принятым в стиховедении (см. с. 50).
Исследование А.Г. Шешкен отличается методологической и методической продуманностью, системностью, высоким профессионализмом литературоведческого анализа, широтой привлекаемого материала. Македонская литература показана в многообразии ее контактных связей, проведены типологические аналогии (в частности с белорусской литературой). Рецензируемая книга — значительный вклад не только в славистику, но и в сравнительное литературоведение в целом.
Примечания
1 См.: Шешкен А.Г. Русская и югославянские литературы в свете компаративистики.
М., 2003.
2 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989. С. 37.
3 Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. С. 470.
4 См. подробнее: Чернец Л.В. Манифесты классицизма в свете сравнительно-исторического изучения литератур // Сравнительно-историческое и общее языкознание: Сб. ст. в честь 80-летия В.А. Кочергиной. М., 2004.
5 См.: Реизов Б.Г. История и теория литературы. Л., 1986. С. 277—280.
6 См.: Гачев Г. Ускоренное развитие литературы (на материале болгарской литературы первой половины XIX века). М., 1964; Он же. Любовь, человек, эпоха: (Рассуждение о повести Чингиза Айтматова «Джамиля»). М., 1965; Он же. Неминуемое. Ускоренное развитие литературы. М., 1989.
7 См.: Поспелов Г.Н. Стадиальное развитие европейских литератур. М., 1988. С. 49-53, 56.
8 См.: Кравцов Н.И. Проблемы сравнительного изучения славянских литератур. М., 1973.
9 См.: Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы / Пер. со словац. М., 1975.
10 Бицилли П.М. Избр. труды по филологии. М., 1996. С. 81.
Л.В. Чернец, Е.В. Степаненко
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2008. № 3
Ран чин А. М. ВЕРТОГРАД ЗЛАТОСЛОВНЬШ: ДРЕВНЕРУССКАЯ КНИЖНОСТЬ В ИНТЕРПРЕТАЦИЯХ, РАЗБОРАХ И КОММЕНТАРИЯХ. -М.: Новое литературное обозрение, 2007. — 576 с. (Серия «Научная библиотека». Вып. 60)
Наверное, я не ошибусь, если скажу, что интерес к Древней Руси, ее истории, культуре, литературе и искусству остается неизменным. Однако, несмотря на устойчивое внимание ученых самых разных специальностей к древнерусской тематике и наличие огромного корпуса исследовательской литературы, среди всей этой массы книг, обращенных к русскому средневековью, и даже непосредственно к литературе Древней Руси, очень мало работ, в основе которых — герменевтическое истолкование произведений древнерусской литературы. Поэтому книга А.М. Ранчина по-своему уникальна, поскольку посвящена такому тонкому предмету, как интерпретация древнего текста. В центре внимания автора оказывается, таким образом, анализ символико-поэтической структуры древних памятников, который становится возможным благодаря способности А.М. Ранчина к особому художественному видению и накопленному им большому опыту проникновения в средневековую «словесность»1.
Книга состоит из серии статей-очерков, разделенных автором на две неравные части, и стихотворного приложения («Фрески»).
Первая часть теоретическая. В ней автор излагает свое credo, которое, как мне представляется, можно свести к следующим положениям. «Первое — это презумпция религиозной семантики интерпретируемого текста» (с. 15). Второе2 — требование разграничения генезиса и
