CC BY
126
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2014. №4(38)
УДК 811.161.1
СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ СЛОВ В КОНТЕКСТАХ ПУШКИНСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ
© И.В.Ерофеева
В статье рассматриваются особенности использования А.С.Пушкиным лексем, отражающих семантические законы развития слова. Способность слова к различным семантическим превращениям, особенно к выражению противоположных значений, умело используется великим поэтом как одно из важнейших стилистических средств, в том числе - для создания иронии, причем языковые изменения используемых лексем в пушкинских текстах носят глубоко индивидуальный характер. Рассмотрение гнезд родственных слов позволяет проанализировать исходную семантику лексем в пушкинском тексте и исследовать преобразования значений отдельных слов в его произведениях. В поэтических текстах А.С.Пушкина своеобразно отражаются характерные для языка в целом объективные процессы расширения и сужения семантики слов. Контексты произведений великого поэта дают богатый иллюстративный материал для изучения указанных явлений и способствуют выявлению комплекса лингвистических и экстралингвистических факторов, обусловливающих их.
Ключевые слова: семантика слова, семантические законы, энантиосемия, стилистика и поэтика, пушкинский стиль.
А.С.Пушкин, как известно, был удивительным мастером слова, поэтому в его творчестве обнаруживаются разнообразные семантические преобразования лексем, изучение которых позволяет постигнуть основной смысл его великих произведений. Анализ семантических особенностей пушкинского слова необходим для определения своеобразия его стиля и понимания мыслей, которые были заложены в его поэзии. Изменения в значениях слов, представленные в пушкинских текстах, отражают общеязыковые процессы и закономерности. Как писал В.В.Виноградов, Пушкин руководствовался пониманием слова как структуры логически стройной, очерченной точным кругом предметных значений и вместе с тем стилистически подвижной, семантически многоплановой, многоликой по своим социально-характеристическим приметам [1: 497- 498].
Анализ всех изменений, которые произошли в слове, восстановление его былых семантических связей с другими словами приводят к необходимости гнездового исследования лексем, охватывающего все родственные образования с одним и тем же корнем. Отдельные элементы подобного гнезда уже утратили семантические связи с исконной основой, а потому подверглись процессу деэтимологизации. При восстановлении былых связей между мотивирующей основой и мотивированным словом можно определить исходную семантику отдельных элементов гнезда и те изменения, которые произошли с теми или иными однокоренными лексемами, восходящими генетически к одной и той же основе.
Вот как, например, представлено в языке Пушкина использование слов, относящихся к гнезду с корневым печь. В языке сохранились живые отношения между глаголом печь (от старого *pekti) и существительным печь и их производными типа запечь или печка. Ср. у Пушкина: «Веселым треском / Трещит затопленная печь» («Зимнее утро», 1829 г.) [2: 127]. Однако в силу семантического развития многие лексемы уже утратили живые связи с исходным печь и могут быть семантически возведены к одному общему источнику лишь с помощью специального этимологического анализа. Это прежде всего слово печень - название внутреннего органа человека, образованное с помощью конечного -ь от печенъ - бывшего страдательного причастия прошедшего времени. Первоначально слово печень имело причастное значение «жареное», затем стало называть «внутренность для запекания пищи», которое впоследствии стало наименованием известного органа человека (ср. лит. kepti 'печь, жарить' > kepenys 'печень'). Слово печать также восходит к корню печь и образовано с помощью суффикса -ть от того же древнего глагола *pekti > *pekhti. Первоначально оно значило «выжженный знак, тавро», «металлический штамп для выжигания знака на коже животного». Постепенно слово печать предельно расширило свою семантику и стало обозначать все, что связано с печатаньем в прямом или семантически преобразованном смысле. Пушкин использует в своих текстах это слово в самых разнообразных значениях, но самым частотным из них является его семантический дериват: печать - это «знак, след, отпечаток чего-либо». Например: «Уж на
челе его забвения печать / Предбудущим векам что мог он передать?» («К Жуковскому», 1816 г.) [3: 194]; «И в ликах их печать недвижных дум» («В начале жизни школу помню я...», 1830 г.) [2: 203]; «Читают на твоем челе / Печать проклятия народы» (Ода «Вольность», 1817 г.) [3: 316] и т.д. Гораздо реже он использует слово печать в значении «напечатанные произведения, повременные издания»: «Проведай, что в те дни произвела печать. На поприще ума нельзя нам отступать» («Послание цензору», 1822 г.) [4: 120] или в значении «прибор с нарезными знаками для оттискивания их на чем-нибудь, а также самый оттиск этих знаков»: «Под гербовой моей печатью / Я кипу грамот схоронил» (« Моя родословная», 1830 г.) [2: 210].
Слово печать первоначально функционировало как производящая основа по отношению к печатать - «воспроизводить оттиски с набора», а затем на базе обратной соотнесенности превратилось в производное от этого глагола, предельно расширив свою семантику. Например, у Пушкина «Что странно, даже неучтиво / Роман не конча перервать, / Отдав уже его в печать» («В мои осенние досуги.», 1835 г.) [2: 358]; «И мало горя мне, свободно ли печать / Морочит олухов, иль чуткая цензура / В журнальных замыслах стесняет балагура» («Из Пиндемонти», 1836 г.) [2: 372].
Как видно из приведенных примеров, развитие семантических особенностей слова печать происходило на метонимической основе: печать «металлический штамп» > печать «выжженный знак» > печать «оттиск знаков на чем-либо» > печать «что-либо напечатанное» и т.д. Указанное семантическое развитие слова печать, представленное в пушкинском тексте, в конечном итоге привело к формированию лексической омонимии и в современном русском языке.
От слова печать было образовано и устаревшее печатка - «небольшая печать на кольце с нарезными знаками для оттиска их на чем-либо». Например, у Пушкина: «Запечатав оба письма тульскою печаткою, на которой изображены были два пылающих сердца с приличной надписью, она бросилась на постель перед самым рассветом и задремала» («Метель», 1830 г.) [5: 104].
Производными от древнего глагола печь являются слова опека и опекать. Древнерусское пека, мотивированное глаголом пек-у (печь), означало «то, что печет душу» и являлось синонимом по отношению к слову забота. В том же значении выступало и производное от пека слово опека - «забота, попечение». По мнению некоторых лингвистов, слово опека в русском языке заимствовано из польского. Однако с точки зрения
этимологической слово опека также восходит к общеславянскому *рекИ, которое в древнерусском языке функционировало в двух производных вариантах: пекъ (пека) - «жар, зной» и печа (из пек + ]а) - «забота, попечение». Любопытно, что второй вариант сохранился в польском языке и употребляется в книжном стиле: piecza- «забота, попечение, попечительство». Существительное опека практически не использовалось в пушкинских текстах и закрепилось в языке более позднего периода в значении «забота». В современном русском языке функционируют и производный от этого существительного глагол опекать в значениях: 1) Осуществлять опеку над кем-нибудь (опекать сироту); 2) Иметь попечение о ком-нибудь (опекать младших) и существительное опекун - «лицо, которому поручена опека над кем-либо». Пушкин придает этому слову особый смысл: «Иль седым Опекуном / Легкой, миленькой Розины» («К Наталье», 1813 г.) [3: 5].
С древними пека и печа связано и прилагательное беспечный - «беззаботный», возникшее сначала на базе словосочетания безъ печИ - «без заботы». Первоначальное значение этого адъек-тива - «тот, кто живет без пеки, которого ничто не допекает». В результате семантического переосмысления возникло прилагательное, называющее признак безотносительно к чему-либо: беспечный - «беззаботный». Слово подверглось процессу деэтимологизации, утратив всякие связи со своей производящей основой, исчезнувшей из языка. В языке Пушкина оно отличается высокой степенью частотности употребления применительно как к человеку, так и в результате переосмысления к явлениям природы. Ср. «Ты здесь, лентяй беспечный, / Мудрец простосердечный»^ («Городок», 1815 г.) [3: 94]; «Ты мне велишь оставить мирный круг, / Где, красоты беспечный обожатель, / Я провожу незнаемый досуг» («Послание к кн. Горчакову», 1819 г.) [3: 370]. Но: «Простите, верные дубравы! / Прости, беспечный мир полей» («Простите, верные дубравы...», 1817 г.) [3: 306].
С древнейшим печа связано и слово печаль, первоначально называвшее горе, заботу, несчастье («то, что жжет душу»), откуда и его производные печальный, печалиться и т.д. Этот круг слов активно используется в пушкинском тексте, поскольку связан с представлением о различных состояниях человека, испытывающего воздействие каких-то внешних факторов: «В прежни дни твой милый лепет / Усмирял сердечный трепет, / Усыплял мою печаль» («Рифма, звучная подруга.», 1828 г.) [2: 74]; «Мне грустно и легко; печаль моя светла; / Печаль моя полна тобою» («На
холмах Грузии лежит ночная мгла...», 1829 г.) [2: 112] и т.д. Отсюда возможность использования прилагательного печальный по отношению и к человеку, и к природе: «Наша ветхая лачужка / И печальна и темна» («Зимний вечер», 1825 г.) [4: 291]; «На печальные поляны / Льет печально свет она» («Зимняя дорога», 1826 г.) [4: 346]; «Но дружбы нет со мной. / Печальный, вижу я / Лазурь чужих небес» («Чаадаеву»,1821 г.) [4: 47].
В языке XVII века появилось и слово впечатленье (первоначально - след от чего-либо), связанное с корневым печать, которое этимологи считают калькой с французского impression. У Пушкина «Уж перстня верного утратя впечатленье / Растопленный сургуч кипит» («Сожженное письмо», 1825 г.) [4: 241].
С древнейшим печь в значении существительного (печка) связано и слово печора (ст. слав. пещера) - «отверстие в чем-либо (земле, скале), похожее на печь». В современном русском языке закрепился старославянский вариант этого слова. У Пушкина представлена такая же форма: «В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера» («В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера.», 1827 г.) [2: 33].
Как известно, от глагола печь было образовано и существительное печенье, называвшее первоначально действие по глаголу печь, а затем ставшее в результате семантического преобразования наименованием известного кондитерского изделия. Отглагольные существительные на -ение (-енье) часто выступают в русском языке со значением как действия, так и результата этого действия. Однако во времена Пушкина это слово практически не употреблялось в приведенном значении.
Таким образом, этимологическое гнездо с корневым печь, пек- содержит значительное количество производных лексем, которые утратили соотнесенность с первоначальным мотивирующим словом, изменили свою семантику и достаточно своеобразно используются в пушкинском тексте.
Изучение своеобразия словоупотребления слов в поэтическом тексте на основе исторических изменений, которые произошли в их семантике, оказывается явно недостаточным. Вот почему необходимо учитывать те закономерности, которые связаны с объективными и известными семантическими процессами изменений в значении слова, характерных для языка в целом и наиболее ярко представленных в поэтическом тексте. Это общеизвестные процессы расширения и сужения значений слов. При этом под расширением понимается увеличение семантического объема слова в контексте речевого употребле-
ния. Под сужением - процесс противоположный, представляющий собой уменьшение семантического объема слова, также своеобразно отраженный при том или ином словоупотреблении. По мнению Н.В.Крушевского, подобные процессы связаны с тем, что язык никогда не имеет и не может иметь столько слов, сколько требуется для названия бесконечной, вечно изменчивой и вечно увеличивающейся массы понятий [6: 207].
Для определения содержания процесса семантического расширения в языке необходимо учитывать экстралингвистические факторы, представлять себе те реалии, которые стоят (или скорее - стояли) за тем или иным словом в процессе его длительного существования в языке. В этом часто помогает пушкинский текст. Яркий пример тому - слово позор, образованное некогда от исчезнувшего из языка глагола позьрети -«посмотреть». Отсюда и первоначальное значение слова позор - «зрелище, спектакль», которое мы находим у Пушкина: «Но между тем какой позор / Являет Киев осажденный?» («Руслан и Людмила», 1818-1820 гг.) [7: 96]; «Везде невежества убийственный позор» («Деревня», 1819 г.) [3: 352] ,то есть убийственный вид невежества. Постепенно слово позор расширило свой семантический объем в языке и стало обозначать «стыд, срам, бесчестье». Развитию семантики слова позор в виде «зрелище позорное» > «стыд, срам, бесчестье» способствовали объективные обстоятельства, связанные с тем, что некогда преступники приковывались к позорному столбу за свои прегрешения, на позор. Постыдное положение привязанного к столбу преступника способствовало более позднему семантическому переосмыслению слова позор, утратившего связь с первоначальным глаголом и обозначавшего в языке более позднего периода постыдное, унизительное для человека положение, вызывающее презрение.
В процессах расширения семантического объема слова участвуют и производные существительные, содержащие различные морфемы, но уже утратившие ассоциации с бывшими производящими основами. Так, слово с суффиксом -ник поклонник было унаследовано из старославянского языка и обозначало человека, поклоняющегося богу. Например, у Пушкина: «И богатствами Востока он тебя не одарит, / И поклонников пророка он тебе не покорит» («Талисман», 1827 г.) [2: 35]. В языке более позднего периода слово изменяет свою семантику и приобретает чрезвычайно широкое значение «почитатель», затем - «влюбленный человек». Это находит отражение и у Пушкина в «Евгении Онегине»: «Поклонник славы и свободы, / В волненье бур-
ных дум своих, / Владимир и писал бы оды, / Да Ольга не читала их» («Евгений Онегин», 18231831 гг.) [8: 91]. И если ещё «Словарь народно-разговорного языка» В.Даля отмечает значения слова поклонник пометой «переносное», то современные словари русского языка фиксируют это новое значение без помет: поклонник — «восторженный почитатель кого-либо, страстный любитель чего-либо».
Семантическому преобразованию в пушкинских текстах подверглось и слово жертва, чрезвычайно близкое приведенному поклонник в значении «влюбленный». Первоначально жертва -«предмет, приносимый в жертву Божеству, обряд жертвоприношения». Словарь Академии Российской уже фиксирует это слово в новом значении - «невинно погибший человек». Именно его использует Пушкин в повести «Капитанская дочка»: «Виселица со своими жертвами страшно чернела» («Капитанская дочка», 1833-1836 гг.) [5: 472], где жертва - «человек, подвергшийся насилию». Слово жертва в новом значении подвергается процессу семантизации, в результате чего оно максимально расширяет сферу своего употребления в языке: а) жертва (невежества, бурных заблуждений), б) жертва - об обольщенной женщине; в) жертва - о влюбленном поклоннике. Так, у Пушкина: «Он в первой юности своей был жертвой бурных заблуждений» («Евгений Онегин», 1823-1831 гг.) [8: 25]; «И я поверю, / Чтоб Дон Гуан влюбился в первый раз, / Чтоб не искал во мне он жертвы новой!» («Каменный гость», 1830 г.) [8: 407]; «Но это знать графиня не могла / И, верно, в список жертв меня внесла» («Домик в Коломне», 1830 г.) [7: 330].
К числу некогда производных существительных, также отражающих процесс расширения значения слова, можно отнести слово торжество, заимствованное из старославянского языка. Оно было образовано с помощью суффикса -ьство от древнего тръгъ в значении «рынок». Отсюда и его исходное значение «то, что совершается на торгу, на рынке» (то есть при большом скоплении народа). С этим связано расширение семантики слова торжество, которое стало выступать в значениях «большое празднество», «полный успех в чем-либо», «чувство радости» и т.д. Это значение было известно уже во времена Пушкина. Вот почему его знаменитые строки «Зима!.. Крестьянин, торжествуя, / На дровнях обновляет путь» необходимо читать как «крестьянин, празднуя, обновляет путь» («Евгений Онегин», 1823-1831 гг.) [8: 99].
В языке XVIII века слова передовой, отсталый или противный еще употреблялись в старом
значении: передовой - «передний, находящийся впереди», отсталый - «отставший, оказавшийся позади других» и противный - «находящийся напротив». Отсюда и соответствующая сочетаемость приведенных прилагательных, отраженная в пушкинских текстах: «. передовые холмы хребта Саган-лу» («Путешествие в Арзрум», 1829-1835 гг.) [5: 674]; «.уже противных скал достиг» («Кавказский пленник», 1820-1821 гг.) [7:127]. Постепенно в слове передовой развивается значение «прогрессивный» (передовые идеи), в его антониме отсталый - значение «стоящий на низком уровне развития», а слово противный приобретает семантику «враждебный, отвратительный».
В том же направлении произошли изменения и в слове надменный, которое исторически содержит тот же корень, что и глагол дуть, и является старославянизмом (джти > наджти > надъ-менъ - прич. стр. прош. вр.). Это слово буквально значило «надутый». Развитие значения дальше шло следующим образом: надменный парус > надменный человек - «высокомерный, кичливый» (надменный тон). Например, у Пушкина: «Надменный! Кто тебя подвигнул? / Кто обуял твой дивный ум?» («Наполеон», 1821 г.) [4: 59]. Слово надменный уже является полным синонимом к прилагательному надутый в значении «высокомерный».
Противоположный процесс по отношению к расширению значения - сужение семантического объема слова - охватывает многие категории слов в языке и отражается в том числе в поэтическом тексте.
Ярким примером процесса сужения является слово вор, достаточно поздно закрепившееся в русском языке (где-то около ХVI века) и пришедшее на смену старому тать. Слово вор использовалось в значении «обманщик, лжец, мошенник» и употреблялось применительно к разного рода преступникам и разбойникам. Отсюда и прилагательное воровской в значении «мятежный изменнический». В «Капитанской дочке» Пушкина комендант Белогорской крепости говорит Пугачеву: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» («Капитанская дочка», 1833-1836 гг.) [5: 465]. Ср. у М.Лермонтова: «Я не вор какой, душегуб лесной, / Я слуга царя, царя грозного» («Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», 1837 г.)[9: 234]. Слово вор здесь употребляется в старом значении «злоумышленник, преступник». Но у Пушкина есть и новое значение этого слова в эпиграмме на Ф.И.Толстого: «И теперь он - слава богу - Только что картежный вор» («Эпиграмма», 1820 г.) [4: 21]. Произ-
водный от вор глагол воровать долгое время, вплоть до ХУШ века, использовался в языке в значении «обманывать, лгать, вводить в заблуждение».
Слово часто сохраняет широкое значение в языке, даже утратив связи с мотивирующим глаголом. Так, слово подвиг во времена Пушкина использовалось в значении «движение, стремление, шествие, тяжелый переход, путь, путешествие» и т.д. «Мы тут остались ночевать и стали думать, каким бы образом довершить сей ужасный подвиг» («Путешествие в Арзрум», 18291835 гг.) [5: 654] - находим мы в «Путешествии в Арзрум», где слово подвиг употребляется в смысле «переход» (через гору). Современное слово подвиг в значении «героический поступок» основательно отдалилось от вышеприведенного слова, представляя результат сужения семантики (Боевые подвиги. Трудовой подвиг).
Слово наездник первоначально было связано с глаголом наезжать в значении «нападать, наступать на кого-либо с оружием», откуда и наезд - «нападение», отмеченное словарем И.И.Срезневского [10: 353]. Слово наездник обозначало «верхового воина, совершающего набеги на неприятеля». Так, у Пушкина слово наездник употреблено в значении «неприятель, враг»: «Граф послал Пущина осмотреть овраг. Пущин поскакал. Турки приняли его за наездника и дали по нему залп» («Путешествие в Арзрум», 1829-1835 гг.) [5: 639]. Современное слово наездник - «тот, кто ездит верхом» - сузило свою семантику по направлению к современности.
Особое место в кругу закономерностей, влияющих на изменение семантической структуры слова, занимает энантиосемия, или противоположность значений в пределах одного и того же слова. Л.А.Новиков назвал это явление «внутрисловной антонимией» [11: 643].
Примером соединения двух противоположных значений в пределах одного слова может быть и слово погода, которое с давних пор в русском языке выражает два значения: «хорошая погода» и «непогода, ненастье». Именно так это слово представлено в пушкинском тексте. Ср.: «Какая тихая погода! / Но, кстати, вот на славу ода» («Тень Фонвизина», 1815 г.) [3: 162], но «В ночь погода зашумела, / Взволновалася река» («Утопленник», 1828 г.) [2: 72].
Развитие противоположных семантических оттенков в слове возможно прежде всего у качественно-оценочных образований, способных к крайнему варьированию названной оценки. Так, слово жалость называет чувство сострадания, соболезнования (очень гуманное и доброе). С другой стороны, в жалости нуждаются лишь лю-
ди слабые и несчастные, сильных людей жалость унижает и оскорбляет. Вот почему у слова жалость развивается и противоположное значение, связанное с называнием чувства обидного и унизительного. Например, у Пушкина: «Но вы, к моей несчастной доле / Хоть каплю жалости храня, / Вы не оставите меня» («Евгений Онегин», 1823-1831 гг.) [8: 70]. Это второе значение поддерживается смысловой ассоциацией с одноко-ренным прилагательным жалкий - «ничтожный, негодный, презренный». Например, у Пушкина: «Но всё в элегии ничтожно; / Пустая цель её жалка; / Меж тем цель оды высока / И благородна» («Евгений Онегин», 1823-1831 гг.) [8: 90].
Слово прелесть и производное от него прилагательное прелестный в языке ХУШ века употреблялись и в отрицательном значении. Это и понятно, поскольку этимологически прелесть -это пре+лесть, то есть лесть в превосходной степени. Приведенное значение, отмеченное в словаре И.И. Срезневского [10: 1662], существовало у слова прелесть довольно долго. Лишь в ХУ111 - XIX веках начинаются семантические сдвиги в слове прелесть, оно начинает называть «очарование, обаяние, привлекательность». По мнению некоторых исследователей, это изменение связано с переходом слова прелесть в различные жанры светской литературы, употреблением в новом контексте без старого негативного смысла. Классическим примером возможности совмещения словом прелестный старого и нового значений являются известные пушкинские строки типа: «И лиру музы своенравной / Во лжи прелестной обличу» («Зимнее утро», 1829 г.) [2:127], но «С тобою твой прелестный друг, / Лилета, красных дней отрада» («К Батюшкову», 1814 г.) [3: 69]. В современном русском языке сохранились отголоски былого значения слова лесть (льстить) в глаголе обольщать - «обманывать», или во фразеологизме «льщу себя надеждой» (то есть обманываю), или «зря обольщаюсь» (то есть обманываюсь) и т.д. [12: 79].
Такую же двойственность совмещает в себе и слово купец, которое издавна способно называть лицо, занимающееся торговлей (то есть продавца), и покупателя. Например, у Пушкина: «У вас товар, у нас купец; / Собою парень молодец» («Жених», 1825 г.) [4: 267], но «Аль ограбленный ворами / Недогадливый купец» («Утопленник», 1828 г.) [2: 71].
Семантические оттенки, свойственные слову с древних времен, могут быть настолько многообразными, что слово способно приобретать несколько контрастных значений. Так, лексема лихой характеризовалась в древнерусском языке, судя по материалам словаря И.И.Срезневского,
широким семантическим объемом: лихой - это «лишенный чего-либо», «негодный, дурной, плохой», «злой, коварный, жестокий», «чрезмерный, чрезвычайный» и т.д.[10: 29-30] Лихими людьми в Х-ХVII веках называли татей, убийц, разбойников и т.д. Лихой в значении «смелый, отважный» начинает употребляться в литературном языке лишь в XVIII веке, а в XIX веке слово лихой окончательно закрепляет в своей семантической структуре два основных полярных значения: «злой» и «молодецкий, удалой». Так, в произведениях Пушкина находим: «Не мы ли яростно топтали, / Усердной местию горя, / Лихих изменников царя?» (лихих, то есть «злых») и «Он говорит: Мой конь лихой, / Мой верный конь! Лети стрелой!» (лихой, то есть «удалой, молодецкий») («Какая ночь! Мороз трескучий», 1827 г.) [2: 18] и т.д.
В эпиграмме «На Фотия» Пушкин представляет двойное содержание слова благой, которое фигурировало в языке в церковнославянском значении «добрый, честный» и в просторечном -«глупый, дурной» (Ср. фразеологизмы: благие намерения, но кричать благим матом): «Пошли нам, господи, греховным, / Побольше пастырей таких, - / Полу-благих, полу-святых» («На Фотия», 1824 г.) [4: 379]. Но: «..Здоровья дар благой / Мне снова ниспослали боги» («Выздоровление», 1818 г.) [3: 328]. Отсюда и производное от слова благой - блаженство: «Вот тебе совет полезный: / Миг блаженства век лови» («Блаженство», 1814 г.) [3: 54] . Та же двойственность семантики характерна и для производного от благой слова благодать. Но если положительный смысл этого слова в пушкинском тексте очевиден: «Ее всевышний осенил / Своей небесной благодатью» («Вот муза, резвая болтунья.», 1821 г. [4: 91], то отрицательный определяется лишь контекстуально: «.почему вас окрестили благодатью! / Всё это чрезвычайно мило, / Но пагуба - не благодать..» («Хотя стишки на именины.», 1825 г. [4: 299].
Иногда противоположная семантика придается слову в результате сопоставления словесных характеристик, имеющих контрастные значения: Например, в «Евгении Онегине»: «Тут был однако цвет столицы, / И знать, и моды образцы, / Везде встречаемые лица, / Необходимые глупцы» [8: 176]. В этой знаменитой фразе первая часть содержит лексемы с явно положительной коннотацией, характеризующей представителей высшего света, вторая же, своеобразно контрастируя с первой, указывает на противоположное содержание этих слов, поскольку здесь есть скрытый подтекст, дающий ироническую оценку лицам, относящимся к «цвету столицы» [13: 229].
Таким образом, развитие противоположных семантических оттенков в пределах одного слова является одним из важнейших стилистических приемов характеристики как отдельных персонажей, так и тех или иных состояний человека в определенных ситуациях, что и придает пушкинским текстам то своеобразие, которое так высоко ценили читатели и критики его произведений. Изучение языка А.С.Пушкина предполагает прежде всего учет своеобразия семантики отдельных слов, отражающих действие наиболее известных семантических законов в русском языке.
1. Виноградов В. В. Язык Пушкина. - М.: Наука, 2000. - 510 с.
2. Пушкин А. С. Полнее собрание сочинений в десяти томах. - Т. III. Стихотворения 1827-1836. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949. - 552 с.
3. Пушкин А. С. Полнее собрание сочинений в десяти томах. - Т. I. Стихотворения 1813-1820. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949. - 528 с.
4. Пушкин А. С. Полнее собрание сочинений в десяти томах. - Т. II. Стихотворения 1820-1826. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949. - 464 с.
5. Пушкин А. С. Полнее собрание сочинений в десяти томах. - Т. VI. Художественная проза. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949. - 814 с.
6. Крушевский Н.В. Очерк науки о языке / Крушев-ский Н.В. Избранные работы по языкознанию. -М.: Наследие, 1998. - С.96 - 222.
7. Пушкин А. С. Полнее собрание сочинений в десяти томах. - Т. IV. Поэмы. Сказки. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949. - 552 с.
8. Пушкин А. С. Полнее собрание сочинений в десяти томах. - Т. V. Евгений Онегин. Драматические произведения. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949. -622 с.
9. Лермонтов М.Ю. Сочинения: Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. Проза. Письма. - М.: Книжная палата, 2002. - 1200 с.
10. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. - Т.П. - М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1958. -1803 с.
11. Новиков Л.А.Семантический анализ противоположности в лексике / Новиков Л. А. Избранные труды. - Т. 1. Проблемы языкового значения. -М.: Изд-во РУДН, 2001. - С. 226 - 238.
12. Откупщиков Ю.В. К истокам слова. Рассказы о науке этимологии. - СПб.: Азбука-классика, 2005. - 350 с.
13. Балалыкина Э.А. Энантиосемия как стилистический прием в пушкинском тексте / Труды Института лингвистических исследований РАН (Acta lingüistica Petropolitana, т. IX, ч. 2. - СПб.: Наука, 2013. - С. 223 - 233.
SEMANTIC TRANSFORMATIONS OF WORDS IN THE CONTEXTS
OF PUSHKIN'S WORKS
I.V.Erofeeva
The article discusses the ways A.S.Pushkin uses lexemes, reflecting semantic laws of word development. The great poet uses skillfully the ability of words to make different semantic transformations and, in particular, to express the opposite values as one of the important stylistic tools, including creation of irony. These linguistic changes of the lexemes, used in Pushkin's texts, are deeply individual. By studying the nests, which contain related words, we analyze the original semantics of the lexemes in Pushkin's text and explore the transformation of their meaning in his works. The poetry of Alexander Pushkin is singular in recording general objective processes of expansion and contraction of the word semantics typical of the language. The contexts of the great poet provide numerous examples for the study of these phenomena and facilitate the identification of complex linguistic and extra-linguistic factors which determine them.
Key words: word semantics, semantic laws, enantiosemy, stylistics and poetics, Pushkin's style.
1. Vinogradov V.V. Jazyk Pushkina / V.V.Vinogradov. - M.: Nauka, 2000. - 510 s. (In Russian)
2. Pushkin A.S. Polnee sobranie sochinenij v desjati tomah. - T. III. Stihotvorenija 1827-1836. - M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1949. - 552 s. (In Russian)
3. Pushkin A.S. Polnee sobranie sochinenij v desjati tomah. - T. I. Stihotvorenija 1813-1820. - M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1949. - 528 s. (In Russian)
4. Pushkin A.S. Polnee sobranie sochinenij v desjati tomah. - T. II. Stihotvorenija 1820-1826. - M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1949. - 464 s. (In Russian)
5. Pushkin A.S. Polnee sobranie sochinenij v desjati tomah. - T. VI. Hudozhestvennaja proza. - M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1949. - 814 s. (In Russian)
6. Krushevskij N.V. Ocherk nauki o jazyke / Krushev-skij N.V. Izbrannye raboty po jazykoznaniju. - M.: Nasledie, 1998. - S.96 - 222. (In Russian)
7. Pushkin A.S. Polnee sobranie sochinenij v desjati tomah. - T. IV. Pojemy. Skazki. - M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1949. - 552 s. (In Russian)
8. Pushkin A.S. Polnee sobranie sochinenij v desjati tomah. - T. V. Evgenij Onegin. Dramaticheskie pro-
izvedenija. - M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1949. - 622 s. (In Russian)
9. Lermontov M.Ju. Sochinenij a: Stihotvorenija. Pojemy. Dramaticheskie proizvedenija. Proza. Pis'ma. -M.: Knizhnaja palata, 2002. - 1200 s. (In Russian)
10. Sreznevskij I.I. Materialy dlja slovarja drev-nerusskogo jazyka. - T.II. - M.: Gos. izd-vo inostrannyh i nacional'nyh slovarej, 1958. - 1803 s. (In Russian)
11. Novikov L.A. Semanticheskij analiz protivopolozhnos-ti v leksike / Novikov L.A. Izbrannye trudy. - T. 1. Problemy jazykovogo znachenija. - M.: Izd-vo RUDN, 2001. - S. 226 - 238. (In Russian)
12. Otkupshhikov Ju.V. K istokam slova. Rasskazy o nauke jetimologii. - SPb.: Azbuka-klassika, 2005. -350 s. (In Russian)
13. Balalykina Je.A. Jenantiosemija kak stilisticheskij priem v pushkinskom tekste / Trudy Instituta lingvis-ticheskih issledovanij RAN (Acta linguistica Petro-politana, t. IX, ch. 2. - SPb.: Nauka, 2013. - S. 223 -233. (In Russian)
Ерофеева Ирина Валерьевна - доктор филологических наук, доцент кафедры русского языка и методики преподавания Института филологии и межкультурной коммуникации Казанского федерального университета.
420008, Россия, Казань, ул. Кремлевская, 18. E-mail: [email protected]
Erofeeva Irina Valerievna - Doctor of Philology, Associate Professor, Department of Russian Language and Instruction, Institute of Philology and Intercultural Communication, Kazan Federal University.
18 Kremlyovskaya Str., Каzan, 420008, Russia. E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 12.06.2014
