САМОЕ ЯРКОЕ СОБЫТИЕ... Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

К ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ ФИЛОСОФСКОГО ФАКУЛЬТЕТА

РГУ (ЮФУ)

УДК 001; 101.1; 101.9

САМОЕ ЯРКОЕ СОБЫТИЕ...

Белгородский государственный институт искусств и культуры e-mail: [email protected]

В сентябре 1970 года в Ростове-на-Дону открылся философский факультет в качестве самостоятельного структурного подразделения Ростовского государственного университета (ныне ЮФУ, утративший во многом признаки классического университета и традиции РГУ). До этого два года философское образование шло в рамках экономико-философского факультета. Усилиями Юрия Андреевича Жданова, ректора РГУ и чл.-корр. АН СССР, учёного и философа, заведующего кафедрой философии для гуманитарных факультетов Алексея Васильевича Потёмкина, других преподавателей РГУ и при поддержке московских философов (Э.В. Ильенкова и других) удалось убедить руководство страны дать зелёный свет новому философскому факультету в СССР. В этом же году на философском факультете были созданы три новые философские кафедры, а также отделение психологии [см.: 3; 4; 5; 6; 7]. Прошли долгие 50 лет с той поры: факультет подготовил сотни специалистов, которые работают в России и других государствах дальнего и ближнего зарубежья.

В нашем журнале было опубликовано много статей, посвящённых ростовским философам, их идеям и судьбам. Редколлегия нашего журнала обратилась к выпускникам факультета с предложением в самой свободной форме поделиться своими воспоминаниями о собственной студенческой, аспирантской или преподавательской жизни на факультете. Первоначально было предложено ответить на вопрос: Какое событие из твоей факультетской жизни преподавателем, студентом или аспирантом стало самым ярким и осталось навсегда в памяти? Ответы на этот вопрос вышли за его локальные рамки (отдельные авторы представили полные статьи), и разговор в предлагаемой подборке идёт вообще о судьбах отечественной философии в советский и постсоветский период, о том, существует ли «ростовская философская школа» и т.д.

Ключевые слова: философия, философское образование в СССР, философский факультет РГУ, философские школы.

Размышления о радостном и грустном Дегтярев Александр Константинович

студент 1972-1977 годов доктор философских наук, профессор, г. Новочеркасск

Наступающая юбилейная дата для меня и радостная, и грустная... Радует то, что на склоне лет я могу сказать, что моя жизнь сложилась, я чувствую, что прошел нелегкий жизненный путь, и могу с удовлетворением сказать: «посадил дерево», «построил дом» и у меня, пожилого папы, растет девятилетняя дочь. Обязан ли я этому родному факультету? Когда мои курсанты в военном училище связи задавали вопрос «Хотели бы Вы прожить новую жизнь?», я отвечал, что «пожалуй, нет», так как моя жизнь - это мои ошибки, потери и приобретения, которыми я и не очень горжусь, и дорожу.

Самое яркое событие - это поступление на философский факультет. Если я скажу, что мой выбор был целенаправленным, то покривлю душой. Для меня философия, при всем моём увлечении, как подростка, гуманитарными знаниями и литературой, как это естественно для выходца из рабочей семьи, была чем-то неизведанным и туманным. Что мне бросилось в глаза, а потом стало и очевидным, что я поступил на «домашний» факультет престижного университета.

Впоследствии мне представилась возможность сравнить учебу в Ростовском университете с Уральским и Московским университетами. В Уральском университете, где я был на стажировке, царила атмосфера официальщины, провинциального, но добротного университета, который был ориентирован на вхождение в десятку лучших в стране. Студенты везде одинаковые в стремлении «и жить весело», и «утолять жажду знаний». На нашем философском факультете (и это еще один повод к моей радости), присутствовала атмосфера доброжелательства, демократичности и открытости. С нами работали замечательные преподаватели-подвижники, у них не было высоких титулов и званий, официальных наград, но они заслужили наше уважение и любовь своим отношением к нам, студентам, и преподаваемым ими дисциплинам.

Даже марксистская теория, которая в других университетах преподавалась догматически, перед нами раскрывалась свободно в дискуссиях о наследии Маркса. Здесь я ознакомился с «Экономическо-

философскими рукописями», и не сказать, что они произвели переворот в моем мировоззрении, но, по крайней мере, сформировали жизненный принцип: не удовлетворяться достигнутым, вырабатывать критическую самооценку и при этом двигаться вперед. Этим я (думаю, и все мы) обязан Юрию Романовичу Тищенко. Наверное, такое ощущение есть и у других моих коллег. Тогда молодой, энергичный Геннадий Владимирович Драч, занимаясь античностью, реально способствовал тому, что можно охарактеризовать как философское любопытство, а с Виктором Николаевичем Дубровиным ассоциируется свободный, но философски глубокий стиль изложения материала, притом, что он всегда сохранял доброжелательное и бережное отношение к слушателям.

В аспирантуре Московского университета, где я «многое познал», приехав из Новочеркасска, милого провинциального городка, несомненно, встретились «величины советской философии». Я многим обязан Сурену Тиграновичу Калтахчяну (светлая память моему руководителю). Он был близок мне тем, что напоминал родной факультет, позволяя аспиранту быть самостоятельным, и при этом оказывал реальную практическую помощь, так как за суровой внешностью виделся сохранивший отзывчивость и порядочность человек, прошедший военные испытания, как и многие ростовские философы. Но в Москве в основном преподаватели были отделены от аспирантов стеной отчуждения, и в этом, вероятно, виноваты и сами аспиранты, так как в МГУ, в отличие от РГУ, процветал снобизм, деление на москвичей и приезжих, и, главное, принадлежность к номенклатуре или простому люду.

Родной факультет был пространством отсутствия таких различий. Нас разъединяло не место прописки или социальное происхождение, а реальные интересы. Нельзя сказать, что студенты были сплошь фанатиками философии или жили в надежде сделать какое-то «открытие» и тем самым «осчасливить человечество». Но философия дала возможность нам и нашим преподавателям быть внутренне независимыми и, как это ни покажется кому-то странным, свободными. Я это понял по жизни, так как уже в МГУ обнаружил, что наших выпускников ценят именно за самостоятельность, за способность отстоять свою точку зрения в научной дискуссии и в жизни. Этого не было бы, присутствуй на факультете авторитаризм, преклонение перед

именами, вместо этого было уважение к каждому человеку и желание его понимать. Нам прощали мелкие ошибки, и, наверное, правильно делали, приучая к мысли, что философия - это не просто специальность, а жизненный выбор.

Теперь о «грустном», которое в первую очередь связано с тем, что мы стали пожилыми, из жизни ушли те, кто помогал нам на нашем жизненном пути - они заслуживают самых добрых слов. Грустное и в том, что наш путь на философском факультете уже не повторится, так как выросло новое поколение, в обществе изменилось отношение к философии, да и я, не знаю как коллеги, чувствую, что философия уходит из университетов, что-то неладное творится в том, как формулируются требования и стандарты к философскому образованию и знанию, каков уровень общегуманитарной подготовки наших студентов...

Впрочем, долой грусть. Рядом со мной, несмотря на расстояние, живут мои коллеги и товарищи, с которыми я общаюсь и, к сожалению изредка, встречаюсь. Это мои сверстники, люди из моего поколения, те, кто вошел в жизнь в далекие 70-е годы прошлого века. Мы были молоды, полны жизненной энергии и нас до сих пор, рискну предположить, объединяют не только теплые ностальгические чувства, но и готовность помочь друг другу, искренняя заинтересованность в судьбе друг друга.

Избирательность памяти... Климова (Семенова) Светлана Мушаиловна

студент 1978-1983 годов доктор философских наук, профессор, г. Москва

Наша память избирательна, и каждый раз сюжеты-образы, выплывая из её глубин, обретают всё новую окраску, получают всё новую оценку.

Общее впечатление от тех лет: какой все-таки кайф быть студентом, жить в общежитии № 4 с литерой «А» (А и Б - два корпуса для иностранных студентов, и мы - будущие философы - тоже «не просто так» оказались в нем), питаться пельменями из пачки (такие толстые, а на пачке нарисована ложка) и «элитными» хачапури, свежайшей «Отдельной колбасой» с нежным шпиком, наслаждаться

прочими вкусностями, которые привозили в общежитский буфет каждый божий день. Не могли же «ГДРовские» немцы или кубинцы бегать в 6 утра за молоком и свежими кренделями в простой ростовский продмаг? Вот и нам перепадало - кути, будущая партийная элита! Это только сейчас я понимаю, что покупали нас «до срока»; так ведь мы и не отработали - перестройка пришла и, слава Богу, не успели «оскоромиться» - настучать, перевоспитать и поуправлять. Так и не дали старшие «боги» порулить. К счастью.

Самое яркое СТУДЕНЧЕСКОЕ впечатление? Счастлив, кто может назвать, не колеблясь, что-то определённое. Вы же не поверите, что - это роман «Мастер и Маргарита», прочитанный за два дня? А это было настоящее счастье - как заморского лакомства попробовала. С одним мальчиком, из будущих физиков, все ходила по ночному Ростову и спорила-спорила: кто такой Воланд, и за что он все-таки Берлиоза пристроил под колеса трамвая? А правда, что в имени Аннушка есть ироничный намек на Анну Каренину?

Помню Тамару Петровну Матяш - моего кумира на всю жизнь. Признаюсь в любви хотя бы сейчас, спустя (ужас-ужас) 40 лет. Мечтала быть такой же - настоящей, живой, умной и тонкой, одухотворенной. Она меня научила учиться, она мне привила вкус к идеям, и, слава Богу, не умертвила мысль силлогизмами и сухой логикой. До сих пор не стыдно за свой диплом под её руководством о природе бессознательного.

Ярчайшее пятно воспоминаний - Юрий Григорьевич Гладких. Он был ужасный филонщик и все лекции превращал в шоу: «Кафе закрыто» - его излюбленная фраза, видимо, часто слышал сам... Но он же был умница, эрудит, любил ярких девушек, в основном блондинок, - всё, как надо, всё очень жизненно. А талант и умница имеет право не любить читать лекции, тем более по логике, тем более по заморскому Клини. Но ведь вот что странно, на логику пошло специализироваться самое большое число студентов с курса. А? Э! А семинары у нас вел Костя Скрипник (ныне профессор ЮФУ) - красавец-аспирант, томный, как все мальчики его статуса и кому чуть за двадцать, с великолепными усами и, сердцеед, конечно.

Я помню, лекции по курсу «современной буржуазной философии», КСБФ (кто знает сегодня эту аббревиатуру) и Виктора Игоревича

Молчанова - он слишком хорош был вначале и так банально тривиален в конце.

Нельзя не вспомнить моего руководителя по кандидатской диссертации - Режабека Евгения Ярославовича - он мне всегда казался слишком изысканным для истмата (исторического материализма), который, кажется вел у нас. Вечная ему память.

Как много было прекрасных, умных и тонких, как тогда казалось, людей вокруг. Как мал стал этот круг сегодня.

Обращаюсь ко всем, дорогим и родным людям. Дорогие наши преподаватели! Мы вас любили искренно, не ставя вам оценок, не унижая вас рейтингом (спасибо советской высшей школе) и не ябедничая на вас в деканатах и на разных сплетенных форумах в соцсетях. Вы были нашими путеводными звездами; вы дали нам чувство классического университета - места, где работают умнейшие, учат порядочнейшие, сочувствуют и делят с вами горести настоящие люди. И, как ни странно, все мы были советскими людьми. Так ведь на сегодня - это самый элитный бренд.

Если мы хоть что-то из себя и представляем сегодня, так это только потому, что в начале жизненного пути мы встретили вас, таких разных, таких молодых, таких неожиданно-прекрасных.

А подлецов я не помню ни одного, не хочу о режиме и глупых выходках комсомольских вожаков писать. Да, кстати, нам всего хватало в нашем бытовом пространстве, оно не имело для нас большого значения. В нашей комнате за один стол порой садилось человек пятнадцать, и никто не был голоден, обижен или одинок.

Говорят, что мы жили «не так» и служили «не тем» идеалам; пусть те, кто проживут свою жизнь лучше - будут счастливы по-другому. А наша прекрасная юность - только наша, ростовская, университетская, советская. Для этой двери существует только один ключ - наша память -и он - «без права передачи».

Я горжусь тем, что училась и росла в городе, который мы называли «The Gate of Caucasus», и тем, что в РГУ, преемнике бывшего Варшавского университета, смогла постичь азы человечности и порядочности.

В жизни пригодилось.

Vivat Academia! Vivant professores!

Событий было много Липич (Филатова) Тамара Ивановна

студент 1975-1982 годов доктор философских наук, профессор, г. Белгород

Я не могу сказать, что событие было только одно. Их было множество, по-своему ярких и незабываемых.

Начну с того, что вынужденное нахождение в академическом отпуске в связи с рождением сына, продлили мое пребывание в стенах РГУ на два года. Заявление на второй год академического отпуска подписывал мне сам Юрий Андреевич Жданов. Я нисколько не сожалею о том, что на целых два года проучилась дольше, чем остальные однокурсники. Не сожалею, как минимум, по двум причинам: первая -это рождение сына, как бы тяжело и ни приходилось учиться с ним с самого первого курса; вторую расцениваю как подарок судьбы, которая свела меня с целым рядом замечательных людей, многие из которых остались моими друзьями на всю жизнь.

Когда я влилась в новый коллектив после двух лет академического отпуска, наша третья группа, старостой которой был Ваня Вакула, а комсоргом - Женя Чекрыгин, еще только проходила свое «становление». Однако первая зимняя сессия уже сдружила всех, тем более что в нашей группе были ребята и после рабфака, и после работы на производстве, и после службы в армии, т.е. это были не вчерашние юные выпускники школ, а те, кто уже знал цену человеческим отношениям, в том числе, и дружбе.

Здесь я встретила свою будущую подругу Таню Романову (теперь Алексеева), вместе с которой мы прожили в общежитии целых 5 лет в одной комнате, которая принимала самое непосредственное участие в воспитании моего сына, и с которой я дружу до сих пор! Правда, нужно отдать должное, вся группа принимала деятельное участие в воспитании моего сына. Да что там группа, все общежитие знало, когда Ваня катается на велосипеде, когда он моется в душе, а когда укладывается спать. Любимой колыбельной была песня о командире Щорсе - «Шел отряд по берегу, шел издалека.».

Многие преподаватели тоже смогли познакомиться с неугомонным нравом моего сынишки. Помню, изучали мы немецкую классическую

философию у Дубровина. В садик ребенка устроить было сложно, поэтому я, когда некого было попросить в общежитии посидеть с ним, брала Ваню с собой на занятия. И вот посадила я его за последний стол, дала ему листочек и ручку рисовать танки, а сама стала осмысливать непростую кантовскую философию. Но недолго смогла я вникать в трансцедентальный принцип апперцепции... Нужно было помочь сыну найти под столом то упавший карандаш, то закатившуюся ручку, потом пособирать с ним, опять же под столом, рассыпанные кем-то конфеты, потом еще что-то. Долго и спокойно наблюдавший за нашей возней под столом Дубровин, вдруг говорит: «Филатова, идите, идите домой и не забудьте забрать своего сына. Я разрешаю вам не ходить на мои занятия, пока вы не устроите ребенка в садик». Я была очень признательна своему всё понимающему преподавателю. В скорости я решила эту проблему и спокойно могла изучать немецкую классику. Зато на экзамене потом пришлось поволноваться.

Нужно сказать, что на кафедре истории философии работали замечательные преподаватели - это Г.В. Драч, которого мы все любили, но и боялись, вдруг скажем то, чего не говорил Гераклит или не писал Аристотель. Семинары с ним проходили очень живо и интересно, у всех чубы были взъерошенные, а ладошки влажные от волнения. Ю.Р. Тищенко гонял нас по философии Маркса. Помню, был спецкурс по проблеме человека в трудах Маркса по одной-единственной книжке: очередь для докладчиков и содокладчиков была выстроена вперед на несколько недель, мы ночей не спали, когда она наконец-то попадала к нам в руки и уж мы ее конспектировали, конспектировали, конспектировали, конспектировали.

Запомнился замечательный А.В. Потемкин, со своей диатрибической традицией в философии. По этому спецкурсу я получила «отлично». Помню, как приятно было разговаривать с ним нам, четверокурсникам, которые только, только прикоснулись к философскому знанию, но уже думающим, что нам приоткрылись тайны мироздания. И он, по-отечески мудро, нам показывал, в каком направлении нужно размышлять.

Безусловным авторитетом для всех нас была Т.П. Матяш, она всегда читала лекции так умно, что многие смыслы ускользали от нас, и

мы вынуждены были читать и перечитывать её лекции, чтобы вникнуть в суть проблем.

Огромное впечатление произвело общение с В.Е. Давидовичем на пятом курсе. Собственно, благодаря ему, я по распределению и попала в Белгород, в котором, кстати, проживала на улице им. Жданова (отца нашего ректора). А могла ведь попасть и в Донецк, сейчас можно сказать, многострадальный город. Вот как интересно судьба распоряжается: сейчас я являюсь членом диссовета в Донецке.

Можно многие моменты жизни в студенчестве вспоминать: и поездки в колхоз на сбор урожая, и закладку парка возле факультета на ул. Зорге, и сдачу экзамена по математике, когда Марина Быкова из 1 группы (она сейчас работает в США), сдав уже свой экзамен, приходила и помогала решать нашей группе задачки, которыми награждал нас незабвенный Валерий Маркович! Это действительно была школа жизни, школа формирования понятий о дружбе, взаимопомощи, ответственности, чести.

Жизнь нас разбросала в самые разные уголки страны и мира, но пока будет возможность, мы обязательно будем собираться со своими друзьями, и вновь и вновь переживать счастливые минуты студенческой жизни под названием «философский факультет РГУ» - ведь это звучит гордо!!!

Об alma mater Мареева (Драницкая) Елена Валентиновна

студент 1972-1977 и аспирант 1980-1983 годов доктор философских наук, профессор, г. Москва

Сейчас, через полгода после ухода моего мужа, Мареева Сергея Николаевича, мне не хочется предаваться воспоминаниям о счастливых студенческих годах. В лучшем случае я могу написать о том, о чём часто думаю, а именно о «ростовской философской школе». Была ли такая в Ростове, на факультете в частности? В очередной раз эти размышления спровоцировал Михаил Маяцкий в одном из наших разговоров. Нас обоих интересует эта тема, которую надо осмыслить, пока не ушли последние из могикан.

Как я понимаю, отсутствие в Ростове философской школы в наши дни - ни у кого не вызывает сомнений. Вот парадокс: такая школа, скорее всего, была - при «застое» и «цензуре» той поры, - но она ушла в небытие в условиях постсоветской «свободы»! Философия на «свободном рынке» у нас оказалась в проигрыше, даже на уровне интересов молодежи.

Философской школы сейчас, увы, в Ростове нет, и относительно прошлого здесь опять же возникает проблема. Моим явным оппонентом в этом вопросе выступает Елена Золотухина, которая утверждает: «Никакой школы никогда не было. Все личности и все группы занимались каждый своим». В попытках спорить с Еленой я исхожу из того, что цензура эпохи застоя была как идеологической, так и профессиональной. И как раз достаточно высокий профессиональный уровень большинства наших наставников, позволяет разводить их сегодня в предметном и методологическом плане. Но были там и общие ориентиры, и достижения.

В связи с этим вспоминается эпизод, который связан с моим обучением на ИПК в Киеве 80-х годов. Дают на рецензию работу, автор которой пока неизвестен. Но по тому, как ставится проблема, как она решается в контексте истории философии, я понимаю, что написана она кем-то из alma mater. Позже оказалось, что автор - мой однокурсник Володя Муленко, тогда аспирант КГУ. Думаю, что особое отношение к истории философии во многом было визитной карточкой ростовчан. И лично для меня здесь большую роль сыграли курсы по истории философии, которые читали Александр Николаевич Ерыгин и Виктор Николаевич Дубровин. В них присутствовало то понимание историко-философского процесса, которое значимо для меня до сих пор.

Второй эпизод связан с недавно ушедшим Вадимом Михайловичем Межуевым, который как-то стал раскрывать свое видение молодого Маркса, в частности, его «Рукописей 1844 года». Но я имела наглость сообщить, что с этими идеями ещё в 70-х годах меня уже познакомил Юрий Романович Тищенко. Речь шла о его спецкурсе по формированию философии марксизма, который стал фундаментом для моего дальнейшего освоения этого предмета.

Понятно, что ростовчане в те годы, о которых я пишу, постоянно откликались на «модную» проблематику в самом «творческом»

марксизме. Тогда в моде был анализ превращенных форм сознания в духе Мераба Мамардашвили, философия культуры в трактовке Вадима Межуева, проблема идеального у Эвальда Ильенкова. Хотя серьезное отношение к Ильенкову сохранялось всегда, прежде всего, усилиями Алексея Потемкина и Алексея Щитова, и далее, до сих пор - Александра Новохатько и Ольги Иващук, питомцев ростовской философии.

Мне кажется, что как раз достаточно мощный задел в историко-философском плане, в понимании марксизма в том числе, позволял нашим педагогам представлять качественный продукт, именно тогда, когда они группировались вокруг какой-то новой проблемы. Это, в частности, произошло с культурологической проблематикой в середине 70-х годов.

Началось все, насколько помню, с книги Всеволода Евгеньевича Давидовича и Юрия Андреевича Жданова «Сущность культуры» [1]. Оба автора отличались большой интуицией в плане новых перспективных направлений в философии. А дальше были конференции и сборники, которые превратили Ростов и в центр изучения этой проблематики, и даже в своеобразный дискуссионный клуб на щедрой ростовской земле. Часто менял свои философские взгляды Евгений Ярославович Режабек [2; 33], но это всегда были оригинальные и нетривиальные концепции.

Понятно, что у Михаила Маяцкого и других, кто признаёт существование «ростовской философской школы» (и не только географически), будут свои акценты и приоритеты. Но я думаю, что и они не совсем субъективны. Считаю, что так называемый «культурно-исторический подход» был поддержан и получил развитие в советской философии во многом усилиями ростовских философов. Здесь я могу пока выступать в роли живого свидетеля.

Воспоминания о философском факультете, или Была ли Ростовская школа?

Маяцкий Михаил Александрович

студент 1980-1984 годов доктор философии, сотрудник Лозаннского университета, Швейцария

Тема задана, но в таком виде она не вызывает у меня немедленного отклика. Я не помню никакого «самого» события, но помню много разных, в разной степени для меня важных. Мой путь в Ростов был не очень обычным: я не поступал, как все или большинство, на первый курс, а переводился с исторического факультета Ставропольского пединститута. К третьему курсу истфака я отдал себе отчет в том, что меня интересуют в истории преимущественно теоретические и методологические проблемы. Там, в Ставрополе, я познакомился с недавним выпускником философского факультета, Михаилом Востриковым (потерял его из вида, и интернет найти его не помогает). Был ли он типичным выпускником, не знаю, но он, как небо и земля, отличался от наших местных преподавателей философии. По его рекомендации я съездил в РГУ, встретился с тогдашним деканом Виктором Юрьевичем Шпаком. Тот принял меня очень тепло и согласился на мой перевод, поставив несколько условий (главное: за первый семестр сдать все экзамены и зачеты за первый курс). Всё олимпийское лето (это был 1980 год) я по строго установленному самому себе календарю штудировал учебники по математике, физике, античной философии. Уже это было праздником.

Самым сильным впечатлением второго курса (первого у меня, таким образом, не было) оказались лекции по логике Ю.Г. Гладких. Кроме преподавательского таланта и темперамента, у него был дар организатора именно школы (хотя, разумеется, к «ростовской школе», чтобы это ни значило, его группа отношение имела самое косвенное): сообщество учеников (ассистентов, аспирантов) роилось, как мне казалось, только вокруг него. Зазывал в него он и меня, но особо не настаивал.

Если подытоживать всё время учебы, то самое большое влияние на меня оказали, прежде всего, Ю.Р. Тищенко, А.В. Потемкин, М.М. Шульман, В.И. Молчанов, Т.П. Матяш, А.А. Щитов, далее -

В.Н. Дубровин, В.П. Макаренко, Е.Я. Режабек. Эти мои предпочтения во многом случайны, и, во всяком случае, ничего не говорят о реальном интеллектуальном и/или педагогическом весе и значении каждого. Кстати, не меньше повлияли на меня и несколько студентов, с которыми я тогда тесно общался. Надо упомянуть и М.К. Петрова, которого ни разу не видел, хотя он был тогда жив: его тень, как некая фигура умолчания, незримо присутствовала на факультете.

Раз уж зашел разговор, я бы хотел высказать свои соображения по поводу так называемой «ростовской школы». Начну с банального: речь идет, конечно, не просто о решении вопроса «была ли школа?». Ответ слишком зависит от определения, а поэтому легко можно найти определение, которому она не соответствует (например, у нее не было одного явного лидера), или же такое, в которое она вписывается (определенная идейная однородность). К тому же какова была бы прагматика такого вопроса?

Кому-то важно доказать, что школа была: настоящее и будущее процветание философского факультета нуждается в славном прошлом. Кому-то в каких-то иных целях (например, чтобы спасти от забвения интересных преподавателей, которые не лежали в общефакультетском фарватере) будет, наоборот, важно доказать, что никакой школы не было.

Мне кажется, что для понимания феномена «советской философии» вообще изучение ростовского и других локальных очагов совершенно необходимо. Философия, наука, искусство делались не только в Москве (и Ленинграде), как бы это ни представлялось из Москвы, и, кажется, пришла пора «специализировать», регионализировать наше видение этого периода. Говорят о «петербургском» или «екатеринбургском тексте» русской культуры, говорят об «архитектурном тексте» того или иного города. Мне представляется возможным говорить и о «ростовском философском тексте».

Я не сомневаюсь, что когда-то он станет предметом историко-философского и институционального изучения. Печально только, что важные акторы и свидетели этого периода уходят (достаточно взглянуть на приведенный мной список преподавателей). Некоторые из них не дожили до цифрового поворота или не очень в него вписались; по крайней мере, они практически забыты даже интернетом. Очевидно, что

когда дойдет дело до исследования «ростовской школы» или «ростовского философского текста», в нем уже фактически не будет компоненты oral history, поскольку разговаривать будет уже особо не с кем. Это втройне печально: само по себе потому, что уходит в небытие совсем недавняя важная глава интеллектуальной истории; потому, что исследования советских научных практик (например, в «шарашках», в наукоградах типа Обнинска) уже предпринимаются, и с опорой на социологию знания в её развитой, рефлексивной, современной форме; потому, что Ростов в позднесоветское время и был как раз одним из мест интенсивного осмысления социологии знания!

Между тем несложно уже набросать список вопросов, которыми когда-то неизбежно займутся исследователи «ростовской школы» (я буду условно называть её так).

Институционально:

Как был основан философский факультет, на каких условиях, по чьей инициативе (вероятна важная роль Ю.А. Жданова), с какими целями и амбициями? Как строились отношения внутри цеха ростовских философов, и внутри факультета, и между факультетом и преподавателями философии других вузов города и региона? Как и кем привлекались московские авторитеты (известно, что их приглашали часто, например, на защиты диссертаций, чтобы противостоять местным «монстрам»)? Как личные дружбы-вражды, симпатии-антипатии накладывались на идейные разногласия? Существовали ли подгруппы, «подшколы»? Кто были основными, sine qua non фигурами школы? Были

ли разногласия между ними? Были ли поколенческие различия между ее

*

участниками?

Теоретически:

Как сложилось идейное единство (условной) ростовской школы? Какова ее «аксиоматика», т.е. минимальное теоретическое ядро, по поводу которого существовал относительный консенсус? Как кристаллизовался дискурс ростовской школы по отношению к дискурсу «официальной философии»? Как идейно соотносится ростовская школа,

И, конечно, нужно преодолеть нелепые личные и сугубо анахроничные предрассудки: ах, Жданов — он же сын «того самого» Жданова! ах, NN был парторгом факультета, как его можно принимать всерьез?!

которую можно охарактеризовать как неомарксистскую, с западными неомарксистами? Есть ли между ними посредники?

Текстуально:

Зияющее отсутствие oral history должно быть частично восполнено использованием методов цифровой гуманитаристики (digital humanities). Ростовская школа давно закончила свое существование, поэтому её корпус может считаться завершенным. Его нужно создать в цифровом виде, разумеется, как подкорпус (поздне)советской философии. Далее нужно выяснить, что и с какой частотностью цитировалось из Маркса, Энгельса, Ленина, каковой эта частотность выступает в сравнении с другими, неростовскими, частями корпуса советской философии. Как во времени эволюционировала эта «цитатность»? Далее: какие фигуры мысли/речи были особо любимы (и мало или вовсе не использовались вне Ростова)?*** Каким был вообще риторический профиль «ростовского философского текста» (методы дискурс-анализа разработаны давно, теперь, с приходом цифры они могут стать еще более точными)?

Впрочем, будущие исследователи вряд ли будут нуждаться в наших методологических подсказках.

Открытие мира Мысли Рагозин Николай Петрович

студент 1972-1977 и ассистент 1977-1981 годов кандидат философских наук, доцент, г. Донецк

Мои воспоминания о годах студенчества не озарены вспышками отдельных ярких событий. Не знаю, может быть, это свойство моей памяти. А, может, переживания прошедших лет пригасили воспоминания юности.

Но вернемся к студенческим годам. В моей памяти они предстают как время, когда передо мной открылся мир Мысли, который притягивал

Конечно, в Ростове внимательно штудировали Ильенкова, Мамардашвили, Науменко... Но и личные контакты, пусть и непрямые, наверняка имели место. Незадолго до смерти М.М. Шульман на мой вопрос такого рода указал мне на весьма вероятную роль Г.П. Предвечного [30], который давно был «выездным», учился в Сорбонне.

Например, в одном выступлении я как-то упомянул среди любимых в «нашей» тогдашней среде словечек «развертку» и встретил живую одобрительную реакцию А. М. Пятигорского.

своей безграничностью и глубиной. Но войти в этот мир, и начать ориентироваться в нем, было не просто.

Многие из сокурсников помнят, как мы занимали очереди для чтения книг в областной библиотеке им. К. Маркса, которая тогда ютилась в старинном особнячке неподалеку от Центрального рынка, и в нашей университетской Пушкинской библиотеке. Как спорили о прочитанном на занятиях и после них. Как выискивали новые книги в книжных магазинах. Как в общаге какая-то очередная книга давалась для чтения строго на одну ночь, и утром у тебя, очумевшего от бессонной ночи, её рвал из рук следующий нетерпеливый читатель.

Нынешняя молодежь, перекормленная (и отравленная) интернетом, эти наши воспоминания не поймет. А жаль.

Поиск информации, борьба за нее делали нас более разборчивыми, помогали лучше ориентироваться в том, что заслуживало внимания, а что нет. Мы не забивали себе голову первой попавшейся ерундой и стремились думать самостоятельно, а не кричать при первом затруднении «Гугл, помоги!» Мы старались самостоятельно формулировать свои мысли, а не зачитывали тупо чужие. Нет, конечно, и у нас были те, кто пробавлялся чужими мыслями и словами, но не они определяли общую атмосферу.

Рискуя прослыть ретроградом, все же скажу, что у «эпохи Гуттенберга» есть свои преимущества в сравнении с «эпохой Билла Гейтса». Читая книги или статьи, ты встречаешься с их авторами. Ты следишь за их постановкой вопросов, способами аргументации, учишься понимать, где автор следует логике своего предмета, а где его уводят в сторону бэконовские «идолы». При чтении останавливаешься на трудных или спорных местах, возвращаешься к началу или заглядываешь в конец, прерываешь чтение, чтобы что-то обдумать или сделать собственные заметки... Ты соглашаешься или споришь с автором, видишь в нем союзника или противника, он вызывает желание его превзойти или ему подражать, развить или опровергнуть его мысль. Иначе дело обстоит при чтении жвачки из «Гугла». Она безлика, за ней нет личности, а есть машинный фарш из случайных фактов и обрывков чужих мыслей. В этом «фарше» не за что зацепиться мысли читателя, его глотают целиком и «принимают к сведению», засоряя мозги всевозможными клише и штампами.

1972 год, когда мы поступили на философский факультет Ростовского университета, был третим годом, когда факультет стал самостоятельным подразделением университета. До этого он существовал два года как философское отделение экономического факультета. Мы поступили на факультет, который находился в состоянии становления. Рождение факультета сопровождалось развитием его институциональной структуры. На факультете появилось отделение психологии, открывались новые кафедры и направления подготовки философов и психологов.

К тем преподавателям, которые стояли у самых истоков факультета - А.В. Потемкин, Е.Я. Режабек, Ю.Р. Тищенко, М.К. Петров, В.Н. Дубровин, В.П. Яковлев, - начали присоединяться новые преподаватели, только что окончившие аспирантуру - Т.П. Матяш, Г.В. Старк, Г.В. Драч, А.Н. Ерыгин, Э.Н. Глаголева, Ю.Г. Гладких, В.П. Макаренко, Т.Б. Фатхи, А.Г. Новохатько и др. Но самое главное, что отличало факультет той поры - это атмосфера энтузиазма, подъема, научного поиска своего лица в философском сообществе СССР.

Профессиональное философское сообщество СССР в тот период было крайне немногочисленным. Прежде всего, это объяснялось малочисленностью центров подготовки философских кадров. На тот момент философские факультеты существовали в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, кажется, одновременно с Ростовом-на-Дону философский факультет открылся в Свердловске (на пятом курсе я там проходил педагогическую практику и немного познакомился с его дружным коллективом). А на пространстве от Уральского хребта и до самого Тихого океана лишь к середине семидесятых годов появилось только философское отделение в Новосибирском университете. Политическое и идеологическое руководство СССР, громогласно провозглашая марксизм «вечно живым» и «единственно верным» учением, не спешило его развивать и распространять в обществе. Открытие факультета или отделения философии в то время было сложным политико-идеологическим решением, которое требовало одобрения «на самом верху». Если бы во главе нашего университета в то время не стоял Юрий Андреевич Жданов - вечная ему память и наша бесконечная благодарность - с его глубоким умом и обширными связями

в Москве, то, вероятнее всего, философский факультет в Ростовском университете не появился бы.

Но в то время мы, студенты, не знали всей этой закулисной политико-идеологической игры. Мы стремились к постижению философии как «эпохи, схваченной в мысли». Молодой Маркс в одной статье писал, что мало, чтобы мысль стремилась к действительности, надо, чтобы сама действительность стремилась к мысли. Таким временем была «оттепель», в её затухающей атмосфере и зарождался философский факультет. В это время в нашем обществе появилось стремление осмыслить свою эпоху, извлечь уроки из пройденного пути и увидеть контуры грядущего. Видимо этим духом эпохи объясняется обращение к философии вчерашних фронтовиков, пришедших с полей Великой Отечественной войны, и более молодого поколения интеллигентов, успевших получить после войны высшее образование, но затем сменивших свои профессии юристов, экономистов, историков, геологов, филологов, физиков на занятие философией. Именно из этого «философского призыва» были преподаватели нашего факультета. Они с энтузиазмом открыли для себя мир философии и старались передать богатство этого мира нам, студентам.

В то время перед всеми философскими факультетами стояла одна задача - готовить философов-марксистов. Из дней сегодняшних эта задача представляется неоднозначной и едва ли достижимой. В самом деле, что означает подготовить философа-марксиста? Добиться, чтобы человек усвоил образовательный стандарт, в котором дана совокупность марксистских способов постановки и решения проблем? Отвлечемся на время от того обстоятельства, что далеко не по всем вопросам среди марксистов есть единые подходы к постановке и решению проблем, но допустим, что образовательный стандарт есть и усвоен. Гарантирует ли усвоение образовательного стандарта, что при возникновении новых, нестандартных проблем человек не выйдет за его пределы?

История философской мысли на этот счет никаких твердых гарантий не дает. Можно найти разные примеры. Были случаи, когда ученики и последователи продолжали дело учителя, но есть немало примеров, когда они выступали с критикой учителя и создавали новое учение. Из Платона вышли Аристотель и неоплатоники. Из учения Локка епископ Беркли развил солипсистский идеализм, французы -

сенсуалистический материализм, исходные постулаты его учения лежат в основе скептицизма Юма. На Маркса опирались Каутский, Плеханов и Ленин, а Маркс, познакомившись с сочинениями некоторых своих искренних последователей, с сарказмом заметил, что «сам он не марксист».

Философское единомыслие, скорее всего, невозможно, а для самой философии оно не нужно и вредно. Лучше честная и открытая борьба разных школ и направлений в философии, чем единство из-под палки. Потому что, когда палка ломается, те, кто придерживался «единственно верного» учения из страха перед нею, начинают вымещать свой страх на самом учении и стремятся поскорее самим обзавестись какой-нибудь дубиной, чтобы громить теперь уже тех, кто не согласен с ними.

Лучше честно размежеваться, и каждому, в меру своих сил, вести ту линию в философии, которую он избрал по собственному выбору и убеждению, чем размахивать дубиной или беспринципно льнуть к сильному, что уж вовсе закрывает какие-либо возможности развития философии.

Но вернемся на наш философский факультет начала семидесятых годов. Отличался ли он «лица необщим выраженьем»? Определенно нужно сказать «да, отличался», вопреки официально санкционированному единомыслию. Прежде, чем вести речь об этих отличиях, нужно сказать, благодаря чему они оказались возможны.

Сравнивая те и нынешние годы, с удивлением обнаруживаешь, что, как принято выражаться, «партийно-политический диктат» тех лет был значительно мягче, чем нынешняя диктатура образовательного чиновничества, которая чуть ли не ежегодно душит высшую школу новыми ФГОСами, лицензированиями, аккредитациями, жестко унифицирующими содержание образовательных стандартов и учебных программ по всей стране. Во времена моего обучения и затем работы на факультете программы основных и факультативных курсов разрабатывались самими преподавателями, утверждались на заседаниях кафедры и читались в соответствии с тем, как видел этот курс сам преподаватель.

Другим обстоятельством, открывавшим некоторое «пространство свободы» в преподавании философии, было осуждение - культа личности, когда догматический канон диалектического и исторического

материализма, закрепленный в «Кратком очерке истории ВКПб», перестал быть истиной в последней инстанции. Было положено начало новому прочтению философии К. Маркса. В 1955 году Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (он в том году еще назывался «Институт Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина») издает первый том 2-го издания собрания сочинений Маркса и Энгельса. В 1956 году в оформлении этого собрания сочинений, но вне его состава, издается том: К. Маркс и Ф. Энгельс «Из ранних произведений». В этом томе для широкой публики (я брал этот том для чтения в обычной шахтной библиотеке г. Макеевки) становится доступным полный текст «Экономическо-философских рукописей 1844 года», со страниц которого вставал совершенно иной образ Маркса - философа-гуманиста, борца за освобождение труда из пут отчуждения, чем тот, который витал над страницами «Краткого очерка» и расхожих учебников марксистско-ленинской философии. В 1968 году выходит 46 том собрания сочинений Маркса и Энгельса, в нем публикуются «Экономические рукописи 18571859 годов», которые раскрывают генезис и философские руководящие принципы, лежащие в основе «Капитала», и проливают новый свет на содержание и смысл главных категорий марксистской философии. Становится ясно, что нужно заново изучать генезис и содержание философии Маркса, а прежний образовательный стандарт никуда не годится.

Наконец, нужно отметить ещё одно условие образовательной свободы - внутреннюю свободу самого ученого и преподавателя, готовность идти вперед в научных поисках, не оглядываясь поминутно на указания вышестоящих инстанций, опасаясь, что они могут разразиться громом и молниями. И то обстоятельство, что сверху «прилетело» вначале по адресу М.К. Петрова, а затем - А.В. Потемкина, свидетельствует, что такая свобода у наших преподавателей была. И, к счастью, у нас был мудрый защитник академической свободы -Ю.А. Жданов. С другим ректором судьба этих (и, наверное, многих других) ученых нашего университета, вероятно, сложилась бы значительно более печально.

Но перейдем от обстоятельств места и времени к существу дела. Что выделяло философский факультет Ростовского госуниверситета тех лет среди других философских факультетов? Коротко на этот вопрос

можно ответить так: творческое прочтение марксистской философии и использование ее методологии для осмысления истории философского и научного познания, разработка марксистской теории культуры и теории диалектики.

Одним из «фирменных отличий» ростовских философов было разработка марксистского подхода к проблематике социальной обусловленности познания и знания. Она получила свое отображение в диссертациях, научных статьях и книгах Ю.Р. Тищенко, М.К. Петрова, А.В. Потемкина, Е.Я. Режабека, Г.В. Драча, А.Н. Ерыгина, Г.В. Старк, Т.П. Матяш. Эта проблематика была развернута в программу исследования социальной обусловленности науки, которая получила выход в ряде публикаций, инициировавших разработку в Советском Союзе социологии науки.

Для ростовских философов методологией научного познания была диалектика, в том её понимании, которое развивал Э.В. Ильенков. Книги Ильенкова, его статьи были обязательной литературой в учебных курсах, обсуждались на лекциях и семинарах.

Другом и единомышленником Ильенкова был А.В. Потемкин, разработавший ломавшую догматические стереотипы концепцию предмета марксистской философии. Сложные, но творческие отношения связывали Ильенкова с М.К. Петровым, учеником Ильенкова был Алексей Григорьевич Новохатько, в рамках ильенковской парадигмы диалектики работал А.В. Щитов и др. Разработку проблем диалектики рефлексивной деятельности и органической системы вел Евгений Ярославович Режабек.

Активно включились ростовские философы в разработку новой марксистской проблематики. Так, например, Ю.Р. Тищенко разработал и читал на протяжении ряда лет спецкурс «Проблема человека в «Капитале» К. Маркса». Эта проблематика нашла отображение в хорошо известном в Союзе сборнике статей «Проблема человека в «Экономических рукописях 1857-1859 годов» К. Маркса» (1977 г.). Основными авторами этого сборника стали ростовские философы -Ю.Р. Тищенко, Е.Я. Режабек, И.В. Ватин, Э.Н. Глаголева, А.Н. Ерыгин, Г.В. Старк, В.Н. Песенко, а также москвичи - М.Б. Туровский и Г.С. Батищев.

Столь же деятельно ростовские философы включились в разработку марксистской теории культуры, интенсивное развитие и разработка которой шли в 70-е годы, когда складывались основные парадигмы современной российской культурологии. Здесь в моих воспоминаниях на первое место выдвигается ряд всесоюзных симпозиумов по культурологии, которые организовал и провел Е.Я. Режабек в 1975-1978 годах. На эти симпозиумы приезжали и выступали со своими докладами ведущие культурологи со всего Советского Союза - из Москвы, Ленинграда, Киева, Свердловска, Перми, Тбилиси, Еревана, которые либо уже опубликовали, либо готовили к публикации ныне всем известные монографии. Здесь можно было «вживую» послушать интереснейшие выступления Артановского, Арнольдова, Баллера, Жданова, Иконниковой, Келле, Злобина, Маркаряна, Межуева, Огурцова, Режабека, наблюдать интересные дискуссии, возникавшие между Давидовичем и Файнбургом, между Мамардашвили и Петровым.

Для меня, студента и молодого преподавателя философского факультета, эти симпозиумы были настоящим праздником и школой мысли. Я думаю, что более отдаленным последствием этих «интеллектуальных ристалищ» стало то, что и ныне в Ростове-на-Дону (и за его пределами) продолжает работать сильная когорта культурологов, издающих учебники и монографии, пользующиеся всероссийской популярностью. Зерна мыслей проросли и дали всходы.

Вообще атмосфера философского факультета времен моего студенчества и начала преподавательской карьеры была очень открытой всему новому, оригинальному, интересному. Мы приглашали и к нам приезжали выступить перед студентами Э.В. Ильенков, Ф.Х. Кессиди, В.С. Библер. Э.В. Ильенков рассказывал об итогах загорского эксперимента; Ф.Х. Кессиди рассказывал о своей только что вышедшей книге «От мифа к логосу» и отвечал на вопросы студентов; В.С. Библер презентовал книгу «Мышление как творчество», в которой он начал развивать свою оригинальную концепцию культуры и диалектики как диалогики.

Надо заметить, что еще до выхода в свет этой книги ее рукопись В.С. Библер прислал Е.Я. Режабеку, и она обсуждалась на теоретических семинарах кафедры диалектического и исторического материализма. Я,

будучи студентом третьего курса, принимал участие (по приглашению Е.Я. Режабека) в работе этого семинара, усиленно готовясь к каждому заседанию. Дело в том, что на семинаре нельзя было быть только слушателем, нужно было выступать по обсуждаемым вопросам. Мудрый А.В. Потемкин предложил первое слово в обсуждениях предоставлять студенту для того, чтобы он не мог просто присоединяться к мнениям ранее выступавших преподавателей. Стоит ли говорить о том, как я волновался, готовясь к каждому семинару, чтобы быть как можно ближе к уровню своих преподавателей.

Я бесконечно признателен своим преподавателям за то, что они предоставили мне возможность пройти эту школу. Из нее я вынес на всю жизнь один важный урок: в науке имеет значение мысль, перед которой все равны, и каждый, имеющий самостоятельную мысль, - не зависимо от того, есть ли у него ученые степени, звания, должности, - заслуживает внимания и уважения. Ученое чванство - вещь просто неприличная.

Вспоминая факультет, нельзя обойти стороной то, в чём находит свое выражение его повседневная жизнь - учебные занятия. Как проводили занятия, как относились к ним преподаватели и студенты -является лучшим показателем того, что собою представляет факультет.

Мысленно воскрешая то, как проходили в ту пору занятия, могу сказать, что преподаватели полностью выкладывались на них. За редкими исключениями, не было таких преподавателей, которые приходили в аудиторию просто «отбыть свой номер». Они были разными, у каждого были свои особые черты, но они приходили работать с нами, дать всё, чем обладали сами.

Прекрасно вел семинарские занятия Ю.Р. Тищенко, который какими-то скупыми и незаметными приемами мог «завести» студенческую дискуссию, направить ее в нужное русло и в конце семинара в нескольких предложениях сформулировать главные выводы. Также прекрасно он руководил научной работой студентов - курсовыми и дипломными работами. Он помогал студенту понять суть стоящей перед ним задачи, указывал главные источники по теме, помогал определить основные этапы выполнения работы. Если ты был не безголовый лентяй, то под руководством Юрия Романовича обязательно мог написать очень приличную работу.

Мудрым и терпеливым наставником был Е.Я. Режабек. На лекциях он каждый важный вывод или положение старался обосновать несколькими способами, вглядываясь в аудиторию с молчаливым вопросом «поняли или нет?» С академической обстоятельностью читал лекции по истории античной философии Г.В. Драч, обязательно знакомя аудиторию с историографией вопроса. В проблемном ключе читал лекции по истории философии Нового времени и немецкой классике, сами увлекаясь и увлекая нас, студентов, обсуждаемыми проблемами, В.Н. Дубровин и А.Н. Ерыгин Поражала способность В.Н. Дубровина, не заглядывая ни в какие бумажки, спокойным, ровным голосом и простым языком излагать самые головоломные сюжеты немецкой классической философии.

Интересно проходили занятия под руководством Т.П. Матяш, А.Г. Новохатько и других преподавателей. Запомнились лекции по истмату Всеволода Евгеньевича Давидовича, остроумного и эрудированного. Он был приглашенным лектором, но к каждой лекции тщательно готовился. Очень часто на лекцию он приносил стопку свежих, только что вышедших книг по истмату, и краткими характеристиками их содержания вводил нас в курс самых свежих дискуссий в этой дисциплине.

Особо хочу отметить ещё одного лектора. Учебный год университета в сентябре начинался с общих собраний преподавателей и студентов, которые я старался не пропускать, поскольку там можно было послушать выступление Юрия Андреевича Жданова. Его выступления были чрезвычайно интересными и глубокими. Он обладал широчайшей эрудицией, умением комплексно и глубоко изложить проблему. В его выступлениях жизнь, проблемы и задачи университета органично вписывались в жизнь, проблемы и задачи всей страны и мира. После его лекций ты едва ли не физически ощущал, как расширился твой кругозор и какие могут быть новые ракурсы рассмотрения и решения проблем.

Завершая свои воспоминания, конечно, неполные и субъективные, хочу сказать, что я благодарен судьбе за то, что она дала мне возможность учиться и работать на философском факультете Ростовского университета. Я благодарен своим учителям и коллегам за всё, чему они меня научили в профессии и жизни. Желаю успехов и процветания нашему факультету и нашей alma mater - Ростовскому-на-Дону ордена

Трудового Красного Знамени государственному университету (ныне -Южному Федеральному университету).

Факультет архинужных вещей Рагозина Татьяна Эдуардовна

студент 1975-1980 годов доктор философских наук, доцент, г. Донецк

Середина 70-х годов прошлого века, Ростов, улица Зорге. Ещё незастроенный толком пустырь, посреди невысокое новое здание физфака РГУ, где приютилось детище Ю.А. Жданова - молодой философский факультет, которому волею судьбы было суждено стать островком свободной мысли, изгнанной из столичных аудиторий.

И пусть это было недолго, всего-то каких-нибудь двадцать с небольшим лет - до начала 90-х, когда в угарном общественном сознании распадавшейся на части страны началось не просто идейное брожение в поисках «чего-то нового и лучшего» (что само по себе, в общем-то, не страшно и в определённом смысле может быть даже полезным и целительным), а осознанно и планомерно осуществляемое разложение всей научной мысли и её квинтэссенции - философии марксизма.

Что такое четверть века? Даже по меркам жизни отдельно взятого человека это крайне мало. Что уж там говорить о жизни факультета. И всё же, этих двух с небольшим десятилетий юности оказалось тогда вполне достаточно молодому, набиравшему силу факультету, чтобы успеть сделать прививку многим своим талантливым выпускникам против уродующих мысль недугов надвигавшегося господства вульгарной «философии постмодернизма».

Как и почему это оказалось возможным? Да потому, что у истоков большого начинания помимо Юрия Андреевича Жданова, человека творческого и понимавшего ценность научной мысли, стояли такие люди, как Юрий Романович Тищенко, по сей день остающийся одним из лучших марксоведов, сумевший «поставить на лыжи марксизма» несколько поколений выпускников, которые уверенно «прокладывали свою лыжню» сквозь снежную смуту десятилетий, вплоть до дней сегодняшних; Потёмкин Алексей Васильевич, Режабек Евгений Ярославович, Дубровин Виктор Николаевич, Петров Михаил

Константинович и многие другие, сумевшие создать удивительную, неповторимую атмосферу бескорыстного, свободного поиска истины.

И хотя по своим идейно-теоретическим взглядам они, как это видно нам по прошествии лет, вовсе не были столь едины, как это представлялось тогда всем (и им самим, и нам, и тем, кто со стороны пытался оценивать теоретическую платформу философского факультета РГУ как «Ростовскую школу» или, что то же самое, - как «Ильенковцев»), это ничуть не меняет существа дела, которое заключалось в том, что атмосфера, сложившаяся на философском факультете «периода его юности» (несмотря на историю с М.К. Петровым, А.В. Потёмкиным и тому подобное), предоставляла мысли возможность свободно устремляться на поиск истины.

Свободный поиск истины, бескорыстное служение философии, общественным идеалам добра и справедливости - все эти вещи никогда никем из работавших в те годы преподавателей не проговаривались вслух, этих вещей не было в учебных программах, но, о чудо (!), всё это было каким-то удивительным образом растворено в атмосфере повседневной жизни факультета (увы, утраченной с тех пор), которая учила нас этим архиважным вещам не меньше, чем лекции преподавателей.

Быть может, поэтому из множества событий тех далёких дней, -среди которых были всякие: и интересные, и курьёзные, и памятные, и буднично-безликие, - память с особенной услужливостью освещает одно из них, всплывающее в сознании всякий раз, когда речь заходит о жизни факультета середины 70-х. Вот оно.

Большой лекционный зал заполнен доверху студентами нескольких курсов, сквозь стеклянную стену солнце заливает всю аудиторию. Небольшая суета, оживлённые переговоры, лёгкое любопытство (мы ещё не знаем, зачем нас собрали здесь после окончания занятий) и ожидание чего-то необычного витают в воздухе. Это был приезд Э.В. Ильенкова.

Когда в зале всё стихло, мы увидели четырёх воспитанников Загорского школы-интерната для слепоглухонемых детей (на тот момент они были уже студентами психологического факультета МГУ, то ли заканчивавшими учиться, то ли уже закончившими обучение), которые сидели за длинным кафедральным столом. Одному из них, сидевшему с

краю, ассистент Ильенкова что-то выстукивал на ладони, и тот по цепочке передавал «услышанное» остальным.

Ильенков, одетый в куртку, напоминавшую стройотрядовскую робу, придававшую его стройной, подтянутой фигуре какой-то особенно демократичный и одновременно интеллигентный вид, ходил взад и вперёд вдоль длинного кафедрального стола, периодически отбрасывая назад падавшую на лоб прядь волос и рассказывая аудитории о природе и социальной сущности сознания, «которое возникает и локализуется отнюдь не под черепной коробкой индивида», являясь результатом практического освоения ребёнком форм и способов действий с вещами и предметами, созданными человеком для человека.

Ильенков очень просто и даже как-то буднично говорил о том, что для того, чтобы у слепоглухонемого ребёнка на нейрофизиологическом уровне сложилась хотя бы мало-мальски устойчивая связь и зародилось простейшее представление о вещи, манипуляциям с которой его обучал педагог-воспитатель (например, умению пользоваться ложкой), воспитателю порой требовалось вместе с рукой ребёнка (водя рукой ребёнка) проделать до 10000 раз одно и то же движение - от тарелки с супом до рта. Сейчас, по прошествии многих лет, понимаешь, что это был не просто Загорский эксперимент под названием «сотворим человека!», а совершенно небывалый научный подвиг, который взамен выдающихся результатов забрал у Ильенкова и его сподвижников немало жизненных сил и здоровья.

Рассказывая о каких-то одному ему ведомых и дорогих сердцу деталях работы с воспитанниками Загорского интерната, Ильенков при этом на протяжении всей встречи не выпускал из рук папиросы (кажется, это был «Беломор-канал»). Когда затухала одна папироса, он тут же порывистым движением доставал из кармана куртки мятую пачку и прикуривал следующую папиросу (тогда курение не было запретным, как стало сейчас, в мире политкорректности и глобального трансгуманизма). На нас он почти не смотрел, всё время глядя куда-то метра на три вперёд себя: то ли себе под ноги, то ли вглубь себя, пытаясь найти максимально точные слова для выражения своих мыслей. Теперь я точно знаю: ему было очень важно, чтобы мы его поняли, чтобы не оборвалась великая нить классической философской мысли, связующей поколения.

За всё время встречи Ильенков так ни разу и не подошёл к трибуне, стоявшей рядом с кафедральным столом на небольшом (наподобие сцены) возвышении, ни на минуту не присев также и за стол. Он всё ходил и говорил, говорил, говорил, будто точно зная, что ему уже не будет суждено выступать перед студентами философского факультета РГУ.

Поразительно, но факт: хотя до марта 1979 года, когда трагически оборвётся жизнь Ильенкова, было ещё далеко (два года), но уже тогда во всём облике Э.В. Ильенкова чувствовался какой-то трагизм: пульсирующая жилка на лбу, нервный жест руки, достающей очередную папиросу, порывистость шагов, опущенная на грудь голова с прядью длинных волос. и страстное желание донести до нас какие-то архиважные вещи и мысли.

Дорогой Эвальд Васильевич, дорогой философский факультет 70-х, дорогие наши преподаватели. Как хорошо, что всё это было. и как хорошо, что многому из этого суждено жить дальше. Поверьте: это не канет в бездну.

Нам есть ещё что вспомнить...

Римский Виктор Павлович

студент 1972-1978 и аспирант 1980-1983 годов доктор философских наук, профессор, г. Белгород

Так получилось, что мне, инициатору мемуарной подборки, теперь по алфавиту выпало её замыкать в том виде, как она сложилась на момент сдачи номера. Думаю, в целом задумка удалась: каждый поделился личными воспоминаниями о «самых ярких событиях», которых оказалось много. Но неожиданно всплыла и в воспоминаниях, и в переписке по поводу подборки другая тема - о «ростовской школе». Она, оказывается, волновала авторов, моих коллег, однокашников и друзей, задолго до того, как мы стали готовить свои тексты. Вот и получилось не столько о Событии, сколько о конкретных преподавателях и «ростовской школе».

В нашем журнале мы ранее опубликовали ряд статей (в том числе и моих), посвящённых «ростовской школе» в её персональных ипостасях

[4; 5; 15; 34; 36; 41 и др.]. Думаю, что все мы ещё раз вернёмся к этой теме уже не в форме «мемуаров», а в более строгом дискурсе. И я хочу начать именно с этой темы, высказав свои, во многом ещё «сырые», суждения.

Так вот: а был ли мальчик, т.е. «ростовская философская школа»?

В переписке со мной Н.П. Рагозин очень тонко подметил по этому вопросу: «Понятие «школа» относится к профессиональной дифференциации деятельности, которая, как известно, не свободна от профессионального кретинизма. Это не означает, что «школа» - синоним кретинизма. Она, на мой взгляд, представляет собой группу людей, занятых разработкой определенной проблематики с помощью унифицированного теоретического инструментария. Школа конкурирует с другими школами, которые работают на одном с нею проблемном поле, но предлагают иную формулировку проблем и способы их решения». Думаю, такое понимание «школы» относится к «науке» и «научной философии» и вписывается в куновское понимание «научной парадигмы». Это так называемые «академические школы».

Я ответил Н.П. Рагозину в том духе, что концепт «школа» содержит два значения: 1. диатрибическое, когда о школе говорят, как о «научении», «трансляции традиции» и «новации»; 2. философско-кулътурологическое - смысл «учреждающей дискурсивности»: я, вслед за Фуко, написал это применительно к Петрову [41], но, кажется, палку перегнул...

В первом аспекте (институциональном), «ростовская школа», разумеется, была. А во втором - всё спорно, метафорично и не разработано, не только относительно к моим писаниям, но и к «учреждающей дискурсивности» самого Фуко. Да, можно идти разными путями, будучи «учениками одного» (или «многих одних» личностей), но будут ли это «школы»? Вопрос вообще не разработан. Например, кто учредил «марксистскую дискурсивность»: Маркс или Гегель? Оставался ли Ильенков в её рамках, объединив и того, и другого в «творческом марксизме»? Я часто писал, что «творческий марксизм» - это типичное неогегельянство. Однако М.К. Петров явно шёл от Канта и англосаксонской философии науки (он да Ю.М. Бородай - раз-два и обчёлся советских неокантианцев), хотя и Маркса не отрицал, как ему пытаются приписать некоторые интерпретаторы [8; 12]. Давайте, тогда у

него, называвшего бога «взбесившимся знаком», ещё и «православие» поищем.

В переписке с другом и однокашником я вспомнил свои старые рассуждения об отличии науки и философии (соответственно, «научных» и «философских школ»). Во-первых, пора отбросить куновские рассуждения о «научных парадигмах», которые примнительно к философии не работают, так как философия - не наука, как я писал ранее: «Философия - не наука. Но и не род художественной литературы или литературной публицистики. Хотя со всем этим «имеет дело» . Но когда философия «имеет дело», что и означает «вести бизнес» с другими культурными и идеальными формами, она часто перестаёт быть свободной и ей приходит конец. Правда, часто получается, что это просто конец её ограниченной культурно-исторической формы» [41, с. 10]. Поэтому, во-вторых, если «научные школы» часто уживаются внутри «парадигм» (в «учреждающих дискурсивностях»), то «философская школа» - нечто большее, она не вмещается в «научную» или «диатрибическую» (академическую) школярность (институциональный аспект), хотя и предполагает их. Философская школа формируется оригинальными личностями в ярких текстах и неповторимых культурных контекстах, также как мы имеем дело с этим в литературно-художественном творчестве.

Платон и Аристотель - это не просто диатриба (учитель и ученик), а две оригинальные личности, «классическая античная философия» - всё, что после них, и было просто «диатрибой» внутри и после этой «классики», «нормативности» (средние века до поры до времени, до возрожденческих переводов их диалогов и книг с оригиналов, вообще не различают Платона и Аристотеля, часто контаминируя их тексты), пока не появилась «учреждающая дискурсивность» новоплатоников, но опять же всё было в рамках одной «философской школы» - Античной классической философии, состоящей, по меньшей мере, из двух вершин, Платона и Аристотеля (остальные - предгорья, возвышенности, горы и долины). Здесь, наверное, уместно говорить не о «школе», а о «течении» или о «духовной формации».

Так же можно трактовать и следующую «философскую формацию» - «Немецкую классическую философию» («средневековая философия» была осколком античности, перетолкованным в богословском дискурсе,

причём не всегда адекватно). Кто был основателем её дискурсивности, как и в случае, например, с античной классикой или, например, русской литературной классикой? Сократ или Протагор? Лейбниц и Вольф? Главное, что Немецкая классика - это такие вершины, как Кант и Фихте, Шеллинг и Гегель, но и - Маркс и Штирнер, Шопенгауэр и Ницше в их отрицании Гегеля; неокантианцы и Гуссерль, русские неокантианцы, религиозные метафизики и Шпет в их попытках развить «философию как чистую науку», и Ясперс с Хайдеггером в их «отрицании всей метафизики».

Хайдеггер в своём «Бытии и времени», как и в некоторых других текстах, даже композиционно подражает Гегелю, в его разбивке и компоновке «введений», «разделов», «глав» и «параграфов». Хайдеггер с его претензиями свести счёты со старой философией и создать некую «новую философию», «обновить» её, - скорее тупик немецкой классики, усугубленный его метафизическим увлечением национал-социализмом. В этот тупик случайно (или нет) с их «интеллектуальной левизной» (ведь что «правый», что «левый» - всё «социализм»?) заглянули постструктуралисты и все другие пост/философы, которые вслед за Хайдеггером (и собственными французскими просветителями и нобелевским лауреатом по литературе Бергсоном) довели до последнего итога «оригинальность» и «уникальность» персональной философии, почти не отличимую от «неповторимости художественной литературы», чем и нивелировали «теоретическую рациональность» с её категориально-понятийным строем, вообще убив философский теорейный (созерцательный) дискурс, который невозможно свести ни к литературе, ни к науке. Уж лучше бы французы писали философскую прозу, как Сартр, Камю или Брюкнер, а не били нас философскими «корневищами» по голове.

А был ли не «тупик» немецкой классики?

Таковым многим долго виделся «марксизм», да так, что и Сартр, и Ленин с Лукачем (плюс марксисты-философы 30-х годов в СССР), и Альтюссер, и Маркузе, и прочие неомарксисты типа «франкфуртской школы» также пытались создать нечто, выходящее за рамки «немецкой философской формации». Так вот, в 50-70-е годы в СССР появляется уже не «неомарксизм», а «творческий марксизм», который инициировал такой замечательный «творческий марксист-неогегельянец», как

Ильенков (и его московский круг), но и вся (!!!) «Ростовская философская школа» 60-70-х годов (в диатрибическом, академическом понимании), включая и творческого марксиста-неокантианца М.К. Петрова, и А.В. Потёмкина, и Е.А. Режабека, и В.Е. Давидовича, и Ю.А. Жданова, и Ю.Р. Тищенко с В.Н. Дубровиным, и молодых -Г.В. Старк с Т.П. Матяш, и А.Н. Ерыгина с Г.В. Драчом.

И ничего равного в плане «творческого марксизма» («творческого неомарксизма», «творческого неогегельянства»?) нигде больше в СССР тех лет не было! И что или кто мы такие, если не осколки «ростовской диатрибы», достойно завершившей (или пока нет? или недостойно?) Немецкую классическую философскую формацию???

Вот такие у меня пока черновые, провокационные соображения по поводу «ростовской школы»...

М.А. Маяцкий поделился со мной своими соображениями, указав на большую уместность концепта «ростовский текст», чем «ростовский дискурс» при исследовании «школы». Я с ним в определённой мере согласен, но несколько иначе, чем принято, трактую сам концепт «дискурс» (дискурсивность).

Действительно, «школа» всегда выражается в текстах - прежде всего в коллективных и авторских монографиях. В этом плане интересна эволюция «ростовских текстов». С чего всё началось?

Книги о науке начала 60-х Михаила Михайловича Карпова [11] цитировали в тогдашней Англии (почему его идеи и вклад в философию науки редко упоминают даже сами ростовчане?). Потом последовал сборник «Наука о науке» (М., 1966), проект Алексея Васильевича Потёмкина: это именно его усилиями он был задуман и реализован (через старого товарища А.Н. Столетова), а Михаилу Константиновичу Петрову принадлежит лишь перевод с английского - в истории надо придерживаться точных фактов [16]. Последовала затем и коллективная монография «Социология науки» (Ростов, 1967) под редакцией М.М. Карпова и А.В. Потёмкина - до сих пор совершенно уникальный текст [39]. И только потом - диссертация М.К. Петрова под руководством А.В. Потёмкина (это особый текст-рукопись, опубликованный в 90-е).

Потом были петровские «книги в стол» [18; 19] и его скандальная статья [22]. Перипетии и подтексты этого «скандала» сложны и не однозначны. Отношения А.В. Потёмкина и М.К. Петрова той поры мы

кратко разбирали в статье, опубликованной в нашем журнале [36], и жаль, что некоторые коллеги её прочитали неадекватно. Я прошу всех, кто говорит или пишет об истории отношений этих двух друзей-фронтовиков, быть несколько скромнее, тактичнее и объективнее.

Вначале 70-х вышла опять же «скандальная» монография А.В. Потёмкина «О специфике философского знания» (Ростов, 1972) [27; 28], которая удостоилась чести быть разгромленной коллегами из Свердловска и московскими коммунистами на своём пленуме.

Почти одновременно вышел сборник «Науковедение и история культуры» (Ростов, 1973), который был на голову выше многих опубликованных тогда в «центре» текстов, как и коллективная монография, подготовленная ростовчанами вместе с Н.В. Мотрошиловой «Социальная природа сознания» (М., 1979) [38] - расширенный вариант какой-то ранней версии ростовского сборника (тут уже главенствовал Е.Я. Режабек, его личность и тексты - тема отдельная [33]). Особый итог подвела книга «Сущность культуры» (Ростов, 1978) Вселовода Евгеньевича Давидовича и Юрия Андреевича Жданова [1]. Сюда же примыкает и такой «эзотерический» текст, как уже подготовленная в середине 70-х в печать и неизданная в Москве книга М.К. Петрова «Язык. Знак. Культура» [26]. Вот в этих текстах философское науковедение сомкнулось с философией культуры, познания и сознания и, собственно, родилась уникальная «ростовская школа» - философско-культурологическая [3; 4; 5].

Я назвал тексты, которые вполне тесно связаны друг с другом по идеям, концептам и стилистике, и они развивали один «дискурс». Есть и два ряда других текстов, вписываемых в тот же дискурс, но уже со стороны «истории философии и науки» [20] и «творческого марксизма» [2; 31; 42 и др.] (включая устные диатрибы Петра Марковича Абовина-Егидеса). Но как всё это можно рассматривать, если не касаться судеб живых авторов, атмосферы того времени и т.п. «контекстов», то есть «дискурса» в моём понимании?

В своё время я думал так: «Под дискурсом мы понимаем не только и не столько формально-логические и рассудочные формы мышления, но и особую систему смыслов, связанных с культурной ментальностью и идеологией той или иной эпохи, которая выражена в концептах и представлена в самых разнообразных языках (текстах, знаково-

символических формах), обладающих связностью и целостностью и погруженных в речевые и культурно-коммуникативные практики, в жизнедеятельность конкретного, живого человека, в социокультурный, иррациально-психологический и другие контексты, т.е. в экзистенциальный пласт бытия. И чтобы схватить «смыслы дискурса» в процедурах понимания, необходимо не только прочитывать некоторые «тексты», но и заглянуть в их «зазеркалье» - в контексты, где и формируются объективно-мыслительные и идеально-бессознательные стереотипы мыслительной деятельности человека, экзистенциальные смыслы человеческой жизни» [13, а 34, 35].

Вот о дискурсе «ростовской школы» и написали почти все мои коллеги и друзья, когда вспоминали об «особой атмосфере» свободы и открытости, доброжелательности и творчества, которая отличала ростовский философский факультет от подобных институциональных оструктур в Москве, Киеве или Свердловске.

Но почему-то преобладают ностальгически милые тона: типа, было всё свободно, творчеству не мешали и т.п. Думаю, не всё было так благостно, как и в целом по стране в те годы.

Чем запомнился лично мне факультет? Я себе постоянно задавал этот вопрос. И многие «события» отразил в своей прозе [35], в том числе и «атмосферу» дружбы и свободы в общении между студентами, в творческом диалоге студентов с преподавателями. Да, это самые яркие события в моей жизни - встреча с друзьями, однокашниками и преподавателями, со многими из них мы до сих пор вместе.

Однако, были события не просто печальные, но и возмутительные: например, прототипически мною изображённая в «Нонконформистах» ситуация с Юрой Пашуровым (зачем я сделал героев «журналистами», из-за чего первая повесть потеряла в глубине?), которого изгнали из университета на четвёртом курсе за совершенно безобидные игры в диссидентство (я позже, уже в Белгороде беседовал с офицером ростовского КГБ, который курировал ту «пашуровскую группу», и он сам сокрушался о глупости тех времён). Юра скончался в начале 90-х годов в какой-то «психушке».

Это как раз о том, что и в Ростовском университете были, как и везде в стране, дурь, ханжество и мелкобесие. Да, в основном на бытовом уровне было «свободно» - никто нас не прессовал за разгильдяйство и

вольный образ жизни (я, например, занимался, чем хотел: писал стихи и первую прозу, читал по своему усмотрению любые найденные запретные книги, богемствовал, диссидентствовал, пьянствовал и т.п.). Зам. декана Валерий Дмитриевич Альперович (увы, покойный) мог заскочить в столовую физфака, где мы спокойно пили пиво во время лекций (да-да, под лестницами, в туалетах и коридорах мы ещё и курили - не было биополитической борьбы за «здоровый образ жизни»!), и, например, спросить: «А где ваш С. З-о?» И мы спокойно отвечали: «Да он на лекции.». Правда, тот, на которого я шутливо намекаю, на лекциях бывал редко.

И это всё действительно было: и в очереди за портвейном или пивом мы иногда стояли за нашими преподавателями (в аспирантуре уже вместе и часто); и свои первые рассказы, а потом кандидатскую диссертацию я «апробировал» за кружкой пива. При этом любил цитировать Василия Аксёнова: «Мы люди творческие - нам время надо проводить в застольных беседах.» И А.Н. Ерыгин демократично встречал в цветных трусах и с томиком Пруста меня в своей комнате общежития, где на кровати прыгала его маленькая дочь Марина, когда я ему принёс дипломную работу.

Но почему-то (ясно почему) на 4 курсе я не смог пойти на экзамен к Ю.Р. Тищенко (хотя стоял в коридоре и растолковывал о прелестях «марксистской философии» девочкам, Гале Ключко и Нине/Соне Ветровой); потом не выдавил из себя знания по эстетике (вопрос о «прекрасном» был, и до сих не понимаю, что это такое, «прекрасное»), схлопотал «двойку» и бросил факультет, решив уйти в армию, а затем «стать писателем» (однако, ушёл в академ и фактически учился шесть лет, повезло!) .

Ну, первая защита кандидатской диссертации (в один день с Леной Драницкой, ныне Мареевой), на которой меня провалили, отлучив от марксизма (один «научный коммунист» заметил: «он всю историю выводит из сексного отношения»), это отдельный разговор... И тот же Юрий Романович Тищенко, в бытность наш студенческий куратор, как-то после этого, встретив меня, утешил: «Витя, не расстраивайся! За одно битого двух небитых дают». Я ему навсегда благодарен за эту, пусть и малую поддержку. Как и Геннадию Владимировичу Драчу, который

поддержал меня в 1984 году, написав письмо из Москвы, где он писал докторскую диссертацию.

Свою докторскую диссертацию по тоталитаризму я упорно решил защищать именно в Ростове (опять же при поддержке Г.В. Драча). Так что, у меня Событий было много, и все - неоднозначные.

И именно в этом, в человеческом общении и «философском разговоре» (Т.Г. Щедрина) состоялась ростовская, пусть и диатрибическая (академическая) школа.

Ростовская школа собрала многих из нас в Белгороде. В 1983 году, когда я туда перебрался после провальной защиты вместе с психологом Колей Поддубным (он потом защитил в Ростове докторскую по философии), встретил Тамару Филатову (Липич). Позже, в 1984 и 1985 годах, из Донецка к нам переехала Марина Ширманова, из Харькова -Валя Павленко (Красникова) и из родного моего города Шахты - Валера Авилов (последние двое рано ушли из жизни). Уже в новом столетии в Белгород я перетащил Светлану Климову и Андрея Майданского .

Наши однокашники и преподаватели до сих пор приезжают оппонентами к нам на защиты в диссертационный совет и на конференции [15]: и Г.В. Драч, и Саша Дегтярёв, и Витя Бакулов, и Вася Гриценко, и Марина Дидык (Ерыгина), и Миша Черкашин. А мы, в свою очередь, едем в Ростов.

А в Ростове я постоянно останавливаюсь у Гриши Перетятькина, родного по духу человека. И мы с ним вспоминаем нашу студенческую и аспирантскую юность в его дворе, за столиком под старым дубом. Особенно часто вспоминаем тот день в ноябре 1982 года, когда хоронили Брежнева. Я к Грише на улицу Кадровую, что в районе Берберовки и рядом со старым аэропортом, тогда спустился, сойдя с электрички, с двумя бутылками «Пухляковского». Мы помянули генсека, и я предложил выйти на крыльцо - послушать прощальные заводские гудки. Над головой на посадку заходил пассажирский самолёт, и Гриша меня подколол: «Смотри, сейчас и самолёты будут в воздухе останавливаться!» И я наивно воскликнул: «Да не может быть!» Потом мы поехали в аспирантское общежитие и там поминали Леонида Ильича вместе с Витей Ананьевым, Магометом Магомаевым и Андреем Головастиковым (увы, все трое ныне покойные). Гриша играл на гитаре и пел песни Высоцкого, когда прибежал староста этажа Юра С., аспирант-

историк, и возмутился: мол, как можно в такой день? Мы ему скромно объяснили.

Мы теперь часто поминаем ушедших из жизни однокашников и друзей - молчанием, добрым словом и рюмкой. Но нас ещё много осталось. Вот и здесь, в этом журнальном номере, многие из нас собрались. И нам есть ещё что вспомнить.

И я давно говорю, что многие события давней, пятидесятилетней поры, можно более-менее адекватно отразить лишь в мемуарной или литературно-художественной форме.

Список литературы

1. Давидович, В. Е., Ю. А. Жданов Сущность культуры; [отв. ред. Е.Я. Режабек]. -Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. ун-та, 1979. - 264 с.

2. Диалектика рефлексивной деятельности и научное познание / Под ред. Е.Я. Режабека, А.В. Потёмкина, А.П. Садило. - Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. ун-та, 1983. - 240 с.

3. Драч, Г.В. Ростовская философская школа: научные идеи и основания // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. - 2015. № 3. - С. 38-43.

4. Драч, Г.В. У истоков Ростовской философско-культурологической школы. Статья

1. М.К. Петров. // Наука. Искусство. Культура. № 1 (13). - Белгород, 2017. - С. 5-16.

5. Драч, Г.В. У истоков Ростовской философско-культурологической школы. Статья

2. Ю.А. Жданов и В.Е. Давидович // Наука. Искусство. Культура. № 2 (14). -Белгород, 2017. - С. 5-16.

6. Драч, Г.В. Юрий Жданов: учёный, философ, гражданин // Научная мысль Кавказа. - 2019. - № 3. - С. 5-12.

7. Драч, Г.В., Сердюкова Е.В. Перелистывая страницы истории: к 50-летию создания философского факультета РГУ (ЮФУ) // Научная мысль Кавказа. - 2020. - № 1. - С. 87-93.

8. Идеи М.К. Петрова и политическая концептология [Электронный ресурс]: материалы междунар. симп. «Идеи М. К. Петрова и политико-гуманитарная концептология», Ростов-на-Дону, 18-19 сент., 2007 г. / Юж. федер. ун-т, Центр полит. концептологии; отв. ред. В.П. Макаренко. - Ростов-на-Дону: ЮФУ, 2007. - 359 с. -Режим доступа: http://polittheory.narod.ru/Library/Petrov_politconcept.pdf.

9. Жданов, Ю.А. Избранное. Т. 1. - Ростов-на-Дону: Изд-во СКНЦ ВШ, 1999. - 400 с.

10. Жданов, Ю.А. Избранное. Т. 2. - Ростов-на-Дону: Изд-во СКНЦ ВШ, 2001. -368 с.

11. Карпов, М.М. Основные закономерности развития естествознания. - Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1963. - 302 с.

12. Макаренко, В. П. Научно-техническая контрреволюция: идеи М.К. Петрова как источник мысли. - Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2011. - 278 с.

13. Мельник, Ю.М., Римский В.П. Время жить и время созерцать. Экзистенциальные смыслы и философское понимание времени в классической европейской культуре. - СПб.: Алетейя, 2013. - 184 с.

14. Мирская, Е.З. Ученый и современная наука. - Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. унта, 1971. - 104 с.

15. Наследие М.К. Петрова: философия, культурология, науковедение, регионалистика: сборник научных статей / под ред. А.Н. Ерыгина, В.П. Римского, М.А. Дидык и др. - Белгород: ИПК БГИИК, 2016. - 364 с.

16. Наука о науке: сб. ст. / Общ. ред. и послесл. А.Н. Столетова; Пер. М.К. Петров. Спец. редакция д-ра филос. наук, проф. М.М. Карпова, канд. филос. наук, доц. А.В. Потемкина. - Москва: Прогресс, 1966. - 422 с.

17. Науковедение и история культуры. - Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1973. - 170 с.

18. Петров, М.К. Античная культура. - М.: РОССПЭН, 1997. - 352 с. - (Философы России ХХ века).

19. Петров, М.К. Искусство и наука; Пираты Эгейского моря и личность / вступ. ст. С.С. Неретиной. - М.: РОССПЭН, 1995. - 238 с. - (Науч. философия).

20. Петров, М.К. Историко-философские исследования; [сост., ввод. ст. В Н. Дубровина, Ю Р. Тищенко] - М.: РОССПЭН, 1996. - 511 с. - (Науч. философия).

21. Петров, М.К. История европейской культурной традиции и ее проблемы. - М.: РОССПЭН, 2004. - 775 с. - (Философы России ХХ века).

22. Петров, М.К. Предмет и цели изучения истории философии // Вопросы философии. - 1969. - №2. - С. 126-136.

23. Петров, М.К. Самосознание и научное творчество. - Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. ун-та, 1992. - 272 с.

24. Петров, М.К. Социально-культурные основания развития современной науки. -М.: Наука, 1992. - 232 с.

25. Петров, М.К. Философские проблемы «науки о науке»; Предмет социологии науки. - М.: РОССПЭН, 2006. - 623 с. - (Философы России ХХ века).

26. Петров, М.К. Язык, знак, культура. - М.: Наука, 1991. - 328 с.

27. Потемкин, А. В. Метафилософские диатрибы на берегах Кизитеринки: пособие для студентов и преподавателей. - Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2003. - 576 с.

28. Потемкин, А. В. О специфике философского знания. - Ростов-на-Дону: Изд-во Рстов. гос. ун-та, 1973. - 186 с.

29. Потемкин, А.В. Проблема специфики философии в диатрибической традиции. -Ростов-на-Дону: Изд-во Рстов. гос. ун-та, 1980. - 160 с.

30. Предвечный, Г.П. Избранные труды / Сост., введение А.В. Лубского, Г.А. Менджерицкого; Под общей ред. Ю.А. Жданова. - Ростов-на-Дону: СевероКавказский научный центр высшей школы. 2001. - 496 с.

31. Проблема человека в «Экономических рукописях 1857-1859 годов» К. Маркса / Под ред. Е.Я. Режабева, Э.Н. Глаголевой, Ю.Р. Тищенко. - Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1977. - 172 с.

32. Проблемы развития науки и научного творчества / Отв. ред. М.М. Карпов. -Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. гос. ун-та, 1971. - 206 с.

33. Режабек, Е.Я. В поисках рациональности (статьи разных лет): научное издание. — М.: Академический Проект, 2007. - 383 с. - (Gaudeamus).

34. Римский, В.П. Гетерогенный хронотоп русской философии: Одинокий баркас Михаила Петрова // Наука. Искусство. Культура. № 2 (10). - Белгород, 2016. - С. 196208.

35. Римский, В. Дни печали и скорби: Повести, рассказы, эссе. - М.: Летний сад, 2017. - 512 с.: ил.

36. Римский, В.П., Майданский, А.Д., Перетятькин, Г.Ф., Римская, О.Н. Фрагменты истории советской философии в переписке Эвальда Ильенкова с Михаилом Петровым

и Алексеем Потёмкиным // Наука. Искусство. Культура. № 4 (16). - Белгород, 2017. -С. 67-86.

37. Скрипник, К.Д. Философия. Логика. Диалог. - Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1996. -146 с.

38. Социальная природа познания: теоретические предпосылки и проблемы / Отв. ред. Н.В. Мотрошилова. - М.: Наука, 1979. - 280 с.

39. Социология науки / Ростов. гос. ун-т ; под ред. М.М. Карпова, А.В. Потемкина. -Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. ун-та, 1968. - 226 с.

40. Старк, Г. В. Метод в действии (опыт целостного овладения наследием К. Маркса). - Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1988. - 240 с.

41. Учреждающая дискурсивность Михаила Петрова: Интеллектуал в интерьере культурного капитала [В.П. Римский, С.Н. Борисов, А.Д. Майданский и др.]. Под ред. В.П. Римского. - М.: КАНОН+, 2017. - 411 с.

42. Яковлев, В.П. Социальное время. - Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1980. -160 с.

ON THE FIFTY ANNIVERSARY OF THE PHILOSOPHICAL FACULTY OF THE RSU (SFU)

Belgorod State Institute of Arts and Culture e-mail: [email protected]

In September 1970, the Faculty of Philosophy was opened in Rostov-on-Don as an independent structural unit of Rostov State University (now SFU, which has lost much of the hallmarks of a classical university and traditions of the RSU). Before this, two years of philosophical education was part of the Faculty of Economics and Philosophy. Through the efforts of Yuri Andreevich Zhdanov, Rector of the RSU and Corresponding Member The Academy of Sciences of the USSR, a scientist and philosopher, the head of the department of philosophy for the humanities faculties Aleksey Vasilyevich Potemkin, other teachers of the RSU and with the support of Moscow philosophers (E.V. Ilyenkov and others) managed to convince the country's leadership to give green light to the new philosophical faculty in the USSR. In the same year, three new philosophical departments were created at the Faculty of Philosophy, as well as a department of psychology [see: 3; 4; five; 6; 7]. Long 50 years have passed since that time: the faculty has trained hundreds of specialists who work in Russia and other countries of the near and far abroad.

Many articles have been published in our journal on Rostov philosophers, their ideas and destinies. The editorial board of the journal addressed to the graduates of the Faculty of with a proposal to share their memories of their own students, post-graduate or teaching life at the faculty in a free form. Initially, it was proposed to answer the question: What event of your faculty life as a teacher, student or postgraduate student became the most striking and remained forever in your memory? Answers to this question went beyond its local boundaries (individual authors reported complete article), and the conversation in the proposed selection comes at all about the fate of Russian philosophy in the Soviet and postSoviet period, of whether there is a "Rostov school of philosophy," etc.

Keywords: philosophy, philosophical education in the USSR, philosophical faculty of the RSU, philosophical schools.