CC BY
30М. Ю. Досталь
С. А. НИКИТИН И КАМПАНИЯ БОРЬБЫ С КОСМОПОЛИТИЗМОМ НА ИСТОРИЧЕСКОМ ФАКУЛЬТЕТЕ МГУ
1949 год принес новые тяжелые испытания для советской интеллигенции. Мир стоял на грани новой «холодной войны» и организационного оформления блоковой системы, как тогда говорили, лагеря капиталистических стран и лагеря стран «народной демократии». В связи с этим советское руководство решило начать новую кампанию по разоблачению буржуазной идеологии, происков империализма, которая нашла свое оформление и идейное завершение в очередной идеологической «атаке», объектом которой на этот раз стал «буржуазный космополитизм». В ней самым причудливым образом переплелись элементы прошлых кампаний: по возвышению русской нации среди прочих советских народов (1944), плавно перетекшей в борьбу с «низкопоклонством перед Западом» (1946), приведших к разгрому Еврейского антифашистского комитета и аресту его членов (начало 1949 г.), и одновременно погромных «походов» против буржуазного идеализма и объективизма, за «чистоту» марксистской науки, проведенных в области биологии (разгром генетики), физики, философии и пр.1.
В 1949 г. кампания развернулась прежде всего в области театральной и литературной критики, постепенно распространяясь на сферы гуманитарных наук2. Ее особенностью был негласный, но четко ощущаемый интеллигенцией антисемитизм. В апреле ее волны докатились и до исторической науки. Затем кампания по указанию И. В. Сталина была внезапно свернута, хотя ее отголоски долго отзывались в поломанных человеческих судьбах.
25, 26 и 28 марта 1949 г. на историческом факультете МГУ состоялось расширенное заседание Ученого совета, посвященное вопросам «борьбы с космополитизмом» в советской исторической науке3. Аналогичное мероприятие было проведено и в Институте истории АН СССР, в Академии общественных наук и др.4.
На заседании Ученого совета истфака МГУ выступили почти все его члены. Космополитизм был объявлен «идеологией воинствующего американского империализма» и одновременно «идеологическим орудием войны против СССР и стран народной демократии»5. Следствиями уступок ему определялось: 1) принижение роли русского народа в его истории, 2) стремление ослабить чувство советского патриотизма и принизить достижения социалистического строительства, искусства и науки6. Объектами нападок и обвинений в космополитизме стали историки преимущественно еврейской национальности (хотя напрямую это не афишировалось). Среди них: академик И. И. Минц и члены его «группы» по изучению истории Гражданской войны в СССР - И. М. Разгон, Е. Н. Городецкий, Б. Г. Верховень, а также историограф Н. Л. Рубинштейн, американист Л. И. Зубок, специалисты по истории Англии И. С. Звавич и Ф. А. Коган-Бернштейн, востоковед А. Ф. Миллер и др. Критике была подвергнута также деятельность медиевистов: академика Е. А. Косминского, А. И. Неусы-хина, византиниста Б. Т. Горянова и др. В отношении первой группы предлагались строгие административные взыскания, вплоть до увольнения из университета и АН СССР, в отношении второй - требовалась «покаянная» самокритика и исправление идеологических ошибок. В развернутой резолюции, принятой на заседании, предлагалось подобные «разборки» провести на всех кафедрах исторического факультета. В частности, там указывалось: «Ученый совет считает своим долгом обратить внимание кафедр на то, что в учебниках и учебных пособиях, которыми пользуются студенты исторического факультета, а также в курсах и спецкурсах, которые они слушают, имеется ряд серьезных ошибок. Значительное распространение в курсах и учебниках имеет буржуазный объективизм и рецидивы кадетских либеральных концепций»7. Кроме того, предполагалось «предложить зав. кафедрами строить всю свою работу по руководству кафедрой на основе самой непримиримой борьбы с малейшими проявлениями безродного космополитизма, низкопоклонства и буржуазного объективизма, являющихся питательной средой для любых космополитических тенденций»8.
Основываясь на итогах расширенного Ученого совета истфака МГУ, подобное заседание «по борьбе с космополитизмом» было проведено и на кафедре истории южных и западных славян. Оно состоялось 9 апреля 1949 г. в присутствии большинства преподавате-
лей, аспирантов и студентов кафедры, представителей партийной и комсомольской организаций и декана Г. А. Новицкого. Отсутствовали Б. М. Руколь, Б. Т. Горянов и Г. Э. Санчук, деятельность которых в большей или меньшей степени подвергалась критике.
Несколько слов о том, что представляла собой кафедра истории южных и западных славян и ее заведующий Сергей Александрович Никитин к апрелю 1949 г. Как известно, кафедра начала свою работу в сентябре 1939 г. Ее основателем и идейным вдохновителем был выдающийся историк-славист широкого профиля Владимир Иванович Пичета (1878-1947). Большой вклад в организацию работы кафедры внес и замечательный чешский историк Зденек Романович Неедлы (1878-1962). Этим двум крупным историкам удалось наладить преподавание на кафедре основных славистических дисциплин и воспитать первые кадры советских славистов, не прерывая этот процесс общения и в годы Великой Отечественной войны. С. А. Никитин пришел на кафедру в 1942 г. После отъезда З. Неедлы на родину (лето 1945 г.) и смерти В. И. Пичеты (июнь 1947 г.) именно ему, как наиболее опытному преподавателю кафедры, защитившему
докторскую диссертацию «Вопросы балканской политики России и
*
русское общество в 50-х-70-х годах XIX века» и подготовившего книгу по ней, было поручено заведывание кафедрой. Одновременно в 1947 г. он стал сотрудником нового Института славяноведения АН СССР и возглавил там сектор истории славянских народов периода феодализма и капитализма. После смерти В. И. Пичеты он был назначен также зам. директора Института. Большая научная и организационная нагрузка не позволили С. А. Никитину в полной мере посвятить себя заботам кафедры, что составляло объективную основу ряда критических нападок на состоявшемся заседании. К тому же, и по характеру, и по манере человеческого общения он разительно отличался от В. И. Пичеты. Последний посвящал много времени общению с научной молодежью, был окружен ею, выступал в роли генератора идей и благодаря своей феноменальной памяти и большому опыту педагогической работы мог брать на себя, часто импровизационно, чтение больших общих курсов. С. А. Никитин по натуре был человеком более закрытым, сдержанным, много времени посвящал скрупулезной источниковедческой работе, анализу литера-
* Правильное название докторской диссертации: «Русское общество и вопросы балканской политики России в 1853-1876 гг.» (прим. ред.).
туры и потому не был готов сразу, без предварительной подготовки начинать чтение обширных общих курсов по славяноведению. В результате из-за недостатка квалифицированных кадров на кафедре возникли трудности с преподаванием ряда курсов и ведением практических занятий. Здесь в то время работали И. М. Белявская, Б. М. Ру-коль, Б. Т. Горянов, Н. Н. Улащик, А. А. Никольская, И. Н. Частухин, М. А. Бирман, Г. Э. Санчук. Заканчивали аспирантуру И. А. Воронков и В. Г. Карасев. Аспирантами первого курса были В. И. Владимирская,
B. И. Фрейдзон, Т. Г. Свистунова, В. М. Ендакова. В 1949 г. кафедра своими силами начала работу по составлению учебника истории южных и западных славян и хрестоматии по истории южных и западных славян (2 тома) - работу над первым объектом предполагалось завершить в 1952 г., вторым - в 1953 г. Разумеется, учебник предполагалось разрабатывать на основе методологии марксизма-ленинизма. В перспективном плане научных работ кафедры указывалось: «Это будет первое целостное изложение истории славян, основанное на марксистско-ленинской методологии и охватывающее все периоды исторического развития. При разработке его будут учтены опубликованные в последнее время работы, и внимание составителей будет направлено на разоблачение националистических взглядов славянских ученых и антиславянских воззрений немецких авторов» .
К 1949 г. члены кафедры выпустили в свет несколько сборников статей и книг, которые значились также в планах нового Института славяноведения АН СССР, сотрудниками которого по совместительству были многие ее преподаватели. Было выпущено в свет подготовленное во время войны популярное издание «История Чехии» (под ред. В. И. Пичеты. М., 1947)10, два «Славянских сборника». Один был издан в 1947 г. и был посвящен проблемам образования Сербского, Польского и Чешского государств11. Его авторами были ученые старшего поколения - Ю. В. Готье, В. И. Пичета и З. Р. Неедлы. Второй «Славянский сборник» имел подзаголовок: «Славянский вопрос и русское общество в 1867-1878 годах» (М., 1948). Здесь перу
C. А. Никитина принадлежали «Введение», статья «Славянские съезды шестидесятых годов XIX века» (С. 16-92), публикация «Письма и записки Н. А. Киреева о балканских событиях 1876 г.» (С. 93-120) . Никитин же написал «Предисловие» к солидному и до сих пор сохраняющему свою уникальность изданию «Документы к истории славяноведения в России» (М.-Л., 1948)13.
Во всех этих работах С. А. Никитин представил свое видение истории славяноведения и истории славянофильского движения в России, находя в них прямые соответствия и стараясь подчеркнуть некоторую преемственность идей дореволюционного и советского славяноведения, что было позволено сделать в нашей историографии в период Великой Отечественной войны14. Точно так же, славянофильское движение представлялось в основном в позитивном ключе, хотя не скрывалось, что его адепты придерживались консервативных, монархических взглядов, разделяли идеи панславизма. Но наступили другие времена. В историографии снова начал акцентироваться сугубо классовый подход к анализу исторических явлений, и советская наука стала представляться совершенно самостоятельным продуктом марксистской мысли, лишенным отечественных корней и всякой преемственности с дореволюционной наукой. (Исключение делалось только для творчества революционных демократов.)
В подходе к общему курсу, читаемому студентам 4 курса истфака МГУ, С. А. Никитин исходил из убеждения о сбалансированном представлении разных периодов истории славянства, хотя понимал, что от него будут требовать большего внимания к периоду новейшей истории.
В чем же заключалась главная суть «разоблачительного» заседания, проходившего на кафедре истории южных и западных славян 9 апреля 1949 г.?
Задачей заседания, установленной деканатом истфака и ректоратом университета, а также его партийной организацией, было, как уже указывалось, разоблачение идей буржуазного космополитизма в среде славистов. Разумеется, что никаких оснований для этого не существовало. Ни зав. кафедрой С. А. Никитин, ни ее молодые сотрудники никогда не стремились принизить роль русского и славянских народов в истории, наоборот, здесь еще жили отголоски настроений времен Великой Отечественной войны, когда славянское движение представлялось как искони противостоящее «натиску на Восток» немецких феодалов, а в современности - агрессии и злодеяниям фашизма. К тому же такая крупная фигура в тогдашнем славяноведении, как С. А. Никитин, не был евреем, а преподаватели-евреи еще не приобрели какой-либо известности в науке, потому против них не было смысла развертывать шумную кампанию, тем более, что главные жертвы кампании борьбы с космополитизмом уже были
намечены партбюро истфака МГУ на уровне факультета. Поэтому главные стрелы критики и самокритики, как было тогда принято на партийных собраниях, были направлены в привычное русло разоблачения буржуазного объективизма, безыдейности, беспартийности в науке.
Собрание кафедры, по-видимому, было заранее срежиссировано партбюро факультета, потому что объектом научной критики были избраны те же объекты, которые обсуждались на открытом и закрытом партсобраниях Института, состоявшихся 20 и 26 октября 1948 г. За неимением новых работ критиковались старые, в том числе -«История Чехии», «Славянские сборники», «Документы к истории славяноведения в России».
В выступлениях преподавателей, аспирантов, студентов кафедры и приглашенных критике были подвергнуты все стороны ее деятельности: организационная, педагогическая, научная.
Общая преамбула выступлений наиболее четко была определена И. М. Белявской: «Партия ведет борьбу против буржуазной идеологии, космополитизма, аполитичности, объективизма. В известной мере ошибки кафедры ведут к космополитизму. Я это подчеркиваю. Партия исходит [из необходимости борьбы] за чистоту, за большую принципиальность, партийность в науке»15.
Со стороны организации работы на кафедре Никитину ставилось в вину, что он недостаточно полно руководит преподавательской деятельностью, не планирует заранее темы спецкурсов, особенно по новейшему времени, мало внимания уделяет аспирантам и студентам, давая им на откуп выбор тем дипломных и диссертационных работ. В то время как, по выражению тогдашней аспирантки В. И. Владимирской, при бедности литературы «для нас даже дипломная работа является вкладом в нашу науку, поэтому необходимо заранее намечать темы дипломных работ, а не предоставлять их выбор только студентам»16. Для таких обвинений были некоторые основания, хотя по протоколам заседаний кафедры видно, что Никитин стремился обеспечить учебный процесс на кафедре как можно в более полном виде. Беда была в отсутствии необходимых кадров или в их неопытности. В выступлении И. М. Белявской прозвучали претензии к стилю руководства С. А. Никитина, обвинения в «формализме» и «хвостизме», отражавшие настроения бывших учеников В. И. Пичеты и собственные амбиции. «В этом году, - замечала И. М. Белявская, -
С. А. не взял ни одного семинара, спецкурса, недопустимо отсутствие практического общения со студентами. Необходимо вкладывать больше энергии, времени в дело работы кафедры. Традиции Пичеты нельзя забывать, его общение со студентами. Он ставил студенческие доклады на кафедрах»17. Она же поставила вопрос о идейно-политическом воспитании студентов кафедры: «На кафедре такие вопросы не ставились. Необходимо преодолеть недостатки. Это можно сделать, создать творческий коллектив, а не формальное заседание кафедры, это хвостизм, с которым необходимо покончить»18. Ту же мысль развивала другой активный партиец, тогдашняя аспирантка В. И. Владимирская, распространяя идею идейного воспитания не только на студентов, но и на преподавателей кафедры. «Заседания нашей кафедры, - сказала В. И. Владимирская, - не являлись творческой борьбой за партийность в науке. На заседании кафедры не ставились большие теоретические вопросы, не подвергалась критическому разбору ни одна вышедшая научная работа. Нельзя забывать, что партийности надо учить, надо прививать критическое отношение к прочитанному»19. В этом требовании также невольно напрашивалось сравнение с заседаниями кафедры, проводимыми В. И. Пичетой, хотя в последних не было специальной партийной назидательности.
В. И. Владимирская также требовала от руководства кафедры большей напористости в достижении ее «материального» благополучия, в чем также выражались общие настроения партийной молодежи: «Больше мы не должны терпеть бедность нашей кафедры в кадрах, литературе, помещении. Кафедра слишком малочисленна и не удовлетворяет возросшим потребностям. Руководители кафедры должны проявить больше настойчивости в своих требованиях. Если не идет на помощь деканат, надо требовать помощи от ректора, министерства. Ставить вопрос о кафедре вплоть до ЦК ВКП(б) ... Надо говорить о нашей кафедре настойчиво громко. Руководители кафедры должны жить жизнью кафедры, творчески ею руководить. Мы живем слишком медленно. Надо идти в ногу с событиями, по-партийному обсуждать новые партийные вопросы»20. В этих обвинениях тоже чувствовался политический подтекст.
Предметом обсуждения стали структура и содержание нового общего курса истории славян от древности до современности. Курс на кафедре только формировался. С. А. Никитин признавал: «Я сам недоволен своим курсом. Дефекты его: этот курс еще недостаточно
сбалансирован, его пропорции еще не найдены. Это необходимо устранить и выправить. Курс недостаточно отточен, мне оставалось подчеркнуть то новое, что мне удавалось в него внести, курс не отточен политически, встречаются неправильные, неточные формулировки. Я работаю над курсом, считаю, что это основная моя работа»21. И. М. Белявская, оценивая общий курс, нашла в нем «фактологизм, отсутствие точных политических формулировок»22.
Владимирская пошла еще дальше и увидела «в несоблюдении пропорций» в курсе, отмеченных самим Никитиным, «крупную политическую ошибку». Она сказала, что «нельзя забывать важность новейшего периода истории» и «совершенно недопустимо выпускать из чтения курса такой важный вопрос, как роль Советского Союза в установлении народной демократии в славянских странах. Показать значение Советского Союза должна именно наша кафедра. Упущение этого в дальнейшем потребует политической оценки»23.
Примечательно, что наиболее категорическую оценку общего курса С. А. Никитина дал студент 3 курса из Польши Ю. Г. Боген, судя по всему, получивший в СССР хорошую марксистскую подготовку. Он также считал, что наибольший интерес курса представляет новейшая история славянских стран, логически завершающаяся победой «народных демократий»: «Задачи курса - показать пути борьбы рабочих и крестьян и завершение революций (Слово неразборчиво. Вариант прочтения. - М.Д.). У нас прочитан курс, изолировавший славянские страны друг от друга, изолированный от всемирной истории, изолированный от России, Советского Союза. Эта изоляция, отсутствие классовой борьбы значит, по сути дела , это объективистская буржуазная история, не дающая принципиальную оценку событиям, происходящим в славянских странах. Прочитанный курс не дает нам возможности правильно понять историю славянских стран, этот курс для нас неприемлем, нуждается в коренной, радикальной переработке»24.
Молодой преподаватель кафедры В. Г. Карасев также развивал мысль о «высоком предназначении» общего курса и даже его некой «мессианистской» роли в утверждении идей социализма в славянском мире: «Мы должны разобраться в настоящем славянских стран, помочь им узнать свою подлинную историю, помочь им в строи-
* Так в тексте.
тельстве социализма, показать великую роль Советского Союза, это наш патриотический долг»25.
Критиковались также спецкурсы преподавателей кафедры. О спецкурсе Г. Э. Санчука по истории Чехии студент Ю. В. Бромлей сказал: «Главный недостаток в нечеткости выводов, в множестве характеристик чешских историков. Например, Палацкому дано так много характеристик, что студенты не могут в них разобраться, - нечеткие формулировки»26. Было признано, что А. А. Никольская не справилась со спецсеминаром по истории Болгарии XIX века на 4 курсе, который был передан И. Н. Частухину, но вина за это была возложена не на преподавателя, его неопытность и недостаточную квалификацию, а на зав. кафедрой, который, дескать, не планировал заранее работу спецсеминаров. Сама Никольская говорила в свое оправдание: «О том, что я должна вести семинар, сказано в начале года, я была неподготовлена. С. А. не проявил достаточного внимания к работе семинара, не было оказано достаточной помощи, хотя и были сигналы со стороны студентов»27. Б. М. Руколь критиковалась не за слабость содержания курса, а только за то, что историю Чехословакии читает слишком медленно, хотя «читает курс она не впервые»28.
Более всего досталось спецкурсу Б. Т. Горянова по истории Болгарии и его программе. (На ученом совете истфака МГУ Е. А. Кос-минский критиковал Горянова, за то, что он «не понял, что советская наука стоит на принципиально других позициях, чем буржуазная русская дореволюционная наука» по византиноведению29.) Аспирантка Т. Г. Свистунова отметила, что в нем большее внимание уделяется «древнему периоду, а не новой истории ... , только 1/3 программы посвящена народной демократии. Горянову необходимо было исправить программу после борьбы с космополитизмом. У него [в списке] рекомендательной литературы [работа] космополита Вайнштейна»30. Студент В. Д. Вознесенский критически оценил лекции византиниста Б. Т. Горянова об эпохе национального возрождения Болгарии, показав основные принципы тогдашнего понимания марксистского подхода. «Тов. Горянов, - сказал он, - не выяснил базу, на какой возможно было возрождение Болгарии. Он не начал лекции с экономического положения Болгарии, а начал ее с общих положений о развитии производительных сил и т.д. В лекции говорилось о том, что уже всем известно, как в средней школе. Не упоминались высказывания Маркса, Энгельса, Ленина, не были приме-
нены их положения к обстановке в Болгарии. Совершенно не были упомянуты труды Благоева». После марксистского ликбеза делался политический вывод: «У болгарского историка Натана есть определение типа буржуазного историка, как историка, который плавает по поверхности, не опускаясь в глубинные воды. Именно такое впечатление оставляют лекции т. Горянова». В следующей лекции студент не нашел характеристики мировоззрения Ботева и упоминания о влиянии на него революционно-демократического движения31. В третьей лекции студенту не понравилась картина образования болгарской социал-демократии 1890-х годов, характеристика тесняков только как одной из парламентских фракций: «Ничего не сказано в лекции о борьбе социал-демократии, о рабочем движении, о борьбе Благоева за курс развития Болгарии. Ничего не говорилось о влиянии русской социал-демократии на болгарскую, о влиянии революции 1905 года»32. «В важнейшем вопросе о Балканских войнах, - назидательно заключал студент, - совершенно не упомянуто о том, что говорил по этому поводу Ленин. В лекции говорилось только о буржуазном правительстве, о монархе и их действиях»33. Вывод делался в духе погромных дискуссий тех лет, и студента нисколько не смущало то, что речь шла о его достойном уважения преподавателе: «Тов. Горянов стоит на буржуазно-объективистских позициях, льет воду на мельницу идеологических врагов ... Горянов разоружился в момент, когда наука стоит на передовой позиции. Это можно квалифицировать как дезертирство. О Горянове стоит давно вопрос. Его несколько раз предупреждали, но он не сделал из этого
34
выводов» .
Если для критики организационной и педагогической сторон деятельности кафедры и ее руководителя еще были определенные объективные и субъективные основания, то критика их научных взглядов была явно политически ангажирована. В ней можно усмотреть некоторые ключевые моменты изменившегося подхода к анализу исторических явлений, проявившихся в этот период развития марксистской историографии.
Наибольшую полемику вызвал вопрос о преемственности дореволюционного русского и советского славяноведения, «неправильный» подход к решению которого связали с проявлением космополитизма. И хотя С. А. Никитин во вступительном слове пытался оправдаться («неправильно, что я не понимаю различия между старой
и новой исторической мыслью, что русское славяноведение продолжает линию Ламанского и др., что или недоразумение, или незнакомство с моими работами»35) и даже привел в подтверждение цитату из одной из своих статей, его продолжали критиковать именно за это понятие преемственности, которое не отвергалось в историографии в период Великой Отечественной войны.
Аспирант Л. В. Воробьев указал, что из предисловия к изданию «Документы к истории славяноведения» можно заключить «о преемственности советского славяноведения буржуазному славяноведению. Туманные формулировки, отсутствие политической остроты приводит к тому, что неискушенный читатель сделает выводы, что существует общеславянская наука, которая развивается и в настоящее время. Нет характеристики истории славяноведения, как борьбы двух направлений. Если С. А. признает эти ошибки, то он должен исправить свою диссертацию при издании своей работы (Это часть диссертации)»36.
Выступление Воробьева поддержал аспирант В. И. Фрейдзон. Он утверждал: «Рецензия в журнале «Вопросы истории»37 отмечает два направления в науке славяноведения и недооценку роли революционных демократов. В сборнике дана правильная характеристика идеологов буржуазного славяноведения (Ламанского, Флоринского), но затем делается упор на изучение именно этих буржуазных историков, а не революционных демократов». И далее: «Неправильно также утверждение С. А. Никитина о том, что Октябрьская революция прервала преграды единению славян. Наоборот, славянские связи были ослаблены в результате антисоветской пропаганды империалистов. Буржуазной науке славяноведения была невыгодна новая советская наука славяноведения, [которая] не является продолжением буржуазной славяноведческой науки. В советское славяноведение надо внести новый революционный марксистский дух»38.
Наиболее четко «партийную» позицию по этому вопросу выразила И. М. Белявская, указав какие именно традиции дореволюционной науки должно развивать советское славяноведение. Она утверждала: «В прошлом существовало славяноведение буржуазное и революционно-демократическое (Герцен, Чернышевский). Это революционно-демократическое славяноведение замалчивается С. А. Никитиным в его статьях в «Славянском сборнике» и в сборнике «Документы». Останавливается внимание только на буржуазных
славяноведах, мракобесах. Можно писать о Погодине и Каткове, но надо их разоблачать, показать, как они боролись против революционного движения, как они ненавидели русский народ и все славянские страны». Из сказанного делался категорический вывод: «Преемственность советской наукой революционных традиций не показана С. А. в его научных работах и очень мало в учебной. Забвение роли русских революционеров, октябрьской революции в истории славянских стран - есть космополитизм»39. (Выделено нами. - М.Д.). Не стоит говорить, что дальнейшие исследования показали правоту взглядов С. А. Никитина.
Другой принципиальный для Никитина вопрос, подвергнутый критике, касался оценки им славянского движения и его главных деятелей. Ученый стремился не навешивать на них ярлыков реакционеров и прогрессистов, старался показать их вклад в развитие национальной культуры. (Хотя, заметим, и он был человеком своего времени и ему также были присущи некоторые упрощения и политизированные характеристики.) В этой связи аспирант Л. В. Воробьев упрекал своего руководителя в том, что он «недостаточно останавливается на отношении революционных демократов к движению в славянских странах, отсутствуют классовые характеристики, характеристика Каткова и прочих реакционеров ... Не указывается, что Славянский комитет поддерживал национальное движение, не говоря [о том], что этот комитет не поддерживал демократические слои славянских стран. Отсутствуют характеристики реакционных кругов славянских комитетов. О национализме славянофилов сказано слабо. Неправильно дана характеристика славянофилов 60-х гг., они были националисты и в 60-х, и в 70-х гг. Неправильна характеристика Каткова, получается объективно, что Катков не был реакционным деятелем той поры»40.
Эту же тему развивала Белявская: «С. А. Никитин идеализирует Каткова, Погодина, славянофилов 60-х гг. Катков, Погодин мешали связям славянских народов. У С. А. получается наоборот ... Выходит, что, по мнению С. А., революционеры 70-х гг. отмахнулись от славянского движения. Не отмахнулись Катков, Погодин?! Неправильна в статье оценка славянофильства, которое стало реакционным. Здесь дело в объективном содержании и политическом значении, оценке русского освободительного движения и реакции Сергеем Александровичем. В сборнике дана типично буржуазно-объективистская оценка Каткову, Соловьеву, Погодину»41.
Резкой критике подвергались научные работы и других преподавателей кафедры. Среди них Н. Н. Улащика. Он читал в 1948/49 году часть общего курса и спецкурс «Разложение феодально-крепостнической системы в Польше», ранее опубликовал по этой теме статью «Крепостная деревня Литвы и Западной Белоруссии накануне реформы 1861 г.» (Вопросы истории. 1948. № 12. С. 51-56). Статья удостоилась перевода на польский язык, но на данном заседании стала объектом критики аспирантов Свистуновой и Воронкова. «Тов. Свистунова, - говорилось в протоколе заседания кафедры, -правильно отмечала недостатки статьи тов. Улащика. Действительно, в ней слишком много цитат при небольшом размере статьи. В статье мало внимания уделяется классовой борьбе перед крестьянской реформой 1861 г. Не обрисовано положение деревни перед реформой. Мало освещен вопрос о землеустройстве. Создается впечатление, что у крестьян Литвы и Западной Белоруссии было слишком много земли. Недостаточно подчеркнута связь мелких и средних крестьянских хозяйств с рынком»42.
На фоне обсуждения работы Никитина и других преподавателей кафедры основательный, суперкритический разбор А. Х. Клеванским популярного издания «История Чехии», выполненного в рамках Института славяноведения АН СССР под руководством В. И. Пичеты и получившего благожелательные рецензии43, выглядит некоторым диссонансом и несет в себе некую закулисную интригу. Можно предположить, что это выступление было заказано парткомом. Выступавший ставил вопрос ребром: является ли этот «первый опыт советских славяноведов осветить историю отдельной славянской страны с древнейших времен по сегодняшний день первой марксистской работой», и отвечает категорично: «Нет, не является», потому что «книга идеализирует и потому искажает историю». Более того, «книга игнорирует не только общие, но и непосредственные высказывания классиков марксизма-ленинизма о Чехии и даже больше, книга спорит с ними, пытается опровергнуть без достаточных дока-зательств»44. (Почему-то молодой критик не обратил внимания на то обстоятельство, что в книге нет ссылок на литературу, только на труды И. В. Сталина, которого он опрометчиво не отнес к классикам). Далее Клеванский скрупулезно, во всех периодах истории Чехии, представленных в книге, ищет подтверждения своему главному тезису. Примечательна здесь критика оценки Славянского
съезда в Праге 1848 г., которая обсуждалась и пересматривалась в семинаре В. И. Пичеты. Критик заметил: «Автор сказал, что на Славянском съезде в 1848 г. в Праге не было панславизма, т.е. того, в чем обвинял съезд Маркс. В книге же он говорит (С. 145), но если на съезде не выдвигалась идея государственного объединения славян, то выдвигалась идея общеславянского союза (Бакунин, Либельт), кому на руку была такая идея в тогдашних конкретных условиях? Только на руку царскому самодержавию, главному врагу европейской революции. Итак, одна часть съезда объективно играла на руку самодержавию, другая выдвигала идею австрославизма, [играла] на руку реакционной Австрии. В обоих случаях оно было на руку реакции. Поэтому и сам съезд был реакционным, и Маркс был прав, так оценивая его. Но об этом в книге вы не найдете ни слова»45.
Клеванский утверждал новый тогдашний подход советской историографии к вопросу о причинах распада Австро-Венгрии. По его мнению, «крах империи Габсбургов «не совпал», а был одной из причин образования Чехословацкой республики. А главной причиной была борьба чешского народа под непосредственным воздействием Великой Октябрьской социалистической революции»46.
Выступление было завершено категорическим выводом: «Книга ничего общего с марксизмом не имеет. Героическая и прекрасная история чешского народа не нуждается в идеализации. Не идеализация представителей господствующих классов, а показ героической борьбы народа против них, не изоляция в рамках чешских земель, а освещение значения борьбы одного из славянских народов в истории народов Европы, в истории борьбы человечества за коммунизм - задача партийной советской науки славяноведения»47.
Студент В. Д. Вознесенский верно передал тогдашнее ощущение «передовых» студентов, которые в области освоения марксизма опережали своих преподавателей. «Перед нами, студентами, стоит крепость. Нас ведут на штурм этой крепости с другой стороны. Мы хотим штурмовать эту крепость современным оружием, каким является наука марксизма-ленинизма»48. В этом отношении А. X. Клеван-ский искренне считал, что студенты могут помочь своим преподавателям: «Прислушавшись к голосу студентов, по мере своих сил, старающихся помочь в этой большой работе, наши научные руководители воспримут сегодняшнюю критику как посильный вклад своих младших товарищей в наше общее большое дело»49. Этот момент
отметила и И. М. Белявская, одобрившая политически направленную критику студентов: «Выступления присутствующих преподавателей ограничены чисто критическими замечаниями. Не было дано политической оценки своих ошибок. Уровень выступлений преподавателей ниже, чем выступлений студентов и аспирантов. Преподаватели не почувствовали задачи, стоящие перед кафедрой»50.
На фоне задиристых критических выступлений студентов, аспирантов и молодых преподавателей заключение декана Г. А. Новицкого выглядело совсем «миролюбиво». Он пожурил С. А. Никитина за то, что он считает себя только «председателем кафедры», а не полноценным заведующим, вникающим во все ее дела. Он отметил: «Большие недостатки имеются на кафедре, и С. А., и я отвечаем за курс Горянова. Хотя критика Горянова была со стороны профессора Тихомирова, и в Академии наук зав. кафедрой не председатель, у него большая власть, он руководитель кафедры, обладает большими правами, как и по отбору кадров, так и по другим [делам]»51. Тем самым был сделан явный намек на предполагаемое увольнение Горянова, которое могло послужить неким оргвыводом развернутой кампании. Никитин, сказавший во вступительном слове, что всем преподавателям кафедры, включая Горянова и его самого, предстоит исправлять ошибки, в заключительном слове не стал его добивать, остановившись на общих проблемах кафедры и пытаясь оправдаться по критике в свой адрес.
С. А. Никитин, в частности, сказал: «Выступления правильно отражали работу кафедры. Это очень важно, так как критика и самокритика не всегда имеет место на наших кафедрах. Необходимо понять о необходимости скорейшего появления учебника. Это первоочередная работа, не позднее осени 1950 г. Ибо учебник нужен не только нам, но странам народной демократии ... Учебник необходимо писать коллективно»52.
В заключительном слове С. А. Никитин пытался ответить на выдвинутые обвинения и как-то оправдать себя и других членов кафедры. Момент был серьезный, так как могли последовать репрессивные «оргвыводы». Понятно, что он не принял обвинений в «буржуазном космополитизме», прозвучавших в двух выступлениях, старательно обойдя этот вопрос. Из всех «политических» ошибок он признал только отсутствие «ясных и отчетливых формулировок» при разоблачении реакционных идеологов и то с оговоркой,
что «в другом месте мною написано о Каткове иное»53. На определенную заданность обвинений указывал и тот факт, что, по признанию Никитина, статья из «Славянского сборника», «вызвавшая такие бурные прения», в свое время «была обсуждена на заседании кафедры и не вызвала сомнений». Главную задачу кафедры Никитин увидел в том, «чтобы раз навсегда отказаться от той трактовки вопросов, которая приводит к указанным ошибкам, покончить с объективистским изображением, которое имеет у нас место. Вопрос этот имеет характер далеко не личный, и только общими усилиями всей кафедры можно выйти из создавшегося положения»54. Наилучшим образом такую задачу, по его мнению, можно будет реализовать в подготовке учебника по истории славян, которую по заданию деканата необходимо было выполнить в короткий срок. Эта работа должна «явиться тем оселком, на котором кафедра должна показать свою способность к работе. Вопрос об учебнике практический, вопрос не далекого плана, а текущей [работы]: над созданием учебника должны работать все звенья кафедры»55.
Никитин признал также, что «положение совместителя не всегда дает возможность уделять кафедре достаточно внимания, столько, сколько она требует. Начало года, связанное с составлением плана в Институте славяноведения, оторвало меня от кафедры. Наиболее неприятное заключается в том, что не хватало времени побывать на занятиях у всех сотрудников кафедры. Это моя вина». Из этого следовал вывод: «Общая организация дел на кафедре требует принятия самых решительных мер, для того, чтобы перестроить всю работу. В этом сошлись все выступающие»56.
Никитин специально остановился на вопросе о работе с кадрами, что, как указывалось, косвенно служило обоснованием сохранения коллектива кафедры: «Привлечение работников со стороны очень трудное дело. В Институте славяноведения мало людей, которых можно было бы в полном объеме привлечь к работе на кафедре. Надо делать ставку прежде всего на самих себя. Надо смело привлекать к работе аспирантов. Надо попытаться привлечь работников из Академии общественных наук ... Специалистов по новому периоду очень мало, что затрудняет возможность быстро укомплектовать кафедру. Но, повторяю, надо использовать все возможности»57.
Тяжелый осадок, несомненно, оставил у старших по возрасту преподавателей кафедры моральный аспект обсуждения. Несмотря
на это, Никитин вынужден был признать, скрепя сердце, результаты обсуждения положительными: «Кафедра получила сегодня встряску, которая будет полезна для совершенствования ее работы. Мы не всегда интересовались работой друг друга. До сегодняшнего дня я не слышал таких суждений о моей научной и учебной работе, хотя и обращался с вопросами к товарищам. Только общей работой кафедры можно достигнуть улучшения работы кафедры»58.
Для выработки текущего решения на заседании была избрана комиссия в составе Новицкого, Никитина, Белявской, Владимирской и Улащика, текст которого не сохранился. Инициатором его составления выступила Белявская.
В заключение следует отметить, что к счастью для развития отечественного славяноведения, это заседание не имело серьезных административных последствий ни для кафедры, ни лично для С. А. Никитина, вероятно, потому, что в конце апреля кампания по борьбе с космополитизмом по указанию Сталина была свернута. По свидетельству очевидца, партбюро постановило снять все обвинения с Никитина в космополитизме, как «обвиненного не правильно». Б. Т. Горянов, правда, вскоре вынужден был уйти с кафедры, а Н. Н. Улащик впоследствии был арестован. Одно несомненно: С. А. Никитин получил еще одну глубокую моральную травму, от которой долго не мог оправиться, замкнувшись в себя. За эту закрытость и чрезмерную осторожность его впоследствии не раз упрекали на партсобраниях в Институте славяноведения АН СССР.
Примечания
1 Об этих идеологических кампаниях 1940-х гг. в настоящее время написано много работ. Укажем наиболее важные из них: Ахундов М. Д., Баженов Л. Б. У истоков идеологизированной науки // Природа. 1989. № 2. С. 90-99; Азадовский К., Егоров Б. О низкопоклонстве и космополитизме // Звезда. 1989. № 6. С. 157-176; Борщагов-ский А. М. Записки баловня судьбы. М, 1991; Александров В. Я. Трудные годы советской биологии. Из записок современника. СПб., 1992; Батыгин Г. С., Девят-ко И. О. Еврейский вопрос: Хроника сороковых годов // Вестник Российской академии наук. 1993. Т. 63. № 1. С. 61-72; № 2. С. 143-151; Медведев Ж. Взлет и падение Лысенко. История биологической дискуссии в СССР (1929-1966). М., 1993; Еса-ков В. Д. К истории философской дискуссии 1947 г. // Вопросы философии. 1993. № 2; Сойфер В. Власть и наука. История разгрома генетики в СССР. М., 1993; Кос-тырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в СССР в последние сталинские десятилетия. Документальное исследование. М.,
1994; Он же. Кампания по борьбе с космополитизмом в СССР // Вопросы истории. 1994. № 8. С. 47-60; Левин Е. С. Вавилов, Лысенко, Тимофеев-Ресовский ... // Биология в СССР: История и историография. М., 1995; Поляков Ю. А. Весна 1949 года // Вопросы истории. 1996. № 8. С. 69-73; Еврейский антифашистский комитет СССР. 1941-1948. Документированная история. М., 1996; Из дневника Сергея Сергеевича Дмитриева [публикация Р. Г. Эймоковой] // Отечественная история. 1999. № 3. С. 142-163; Досталь М. Ю. Борьба с космополитизмом на историческом факультете МГУ весной 1949 г. // Интеллигенция и власть. М., 1999. С. 167-175; Люкс Л. Еврейский вопрос в политике Сталина // Вопросы истории. 1999. № 7; Костыр-ченко Г. В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М., 2001 и др.
2 Подробнее см.: Борщаговский А.М. Записки баловня судьбы ... С. 229; Костырчен-ко Г.В. В плену у красного фараона ... С. 179-191.
3 См.: На историческом факультете МГУ // Вопросы истории. 1949. № 3. С. 154-156; Поляков Ю.А. Весна 1949 года ... С. 69-73; Досталь М.Ю. Борьба с космополитизмом ... С. 166-175; Из дневника Сергея Сергеевича Дмитриева ... С. 142-163 и др.
4 В Академии общественных наук при ЦК ВКП(б). Хроника // Вопросы истории. 1949. № 2. С. 151; ПоляковЮ.А. Весна 1949 года ... С. 69-70 и др.
5ДостальМ.Ю. Борьба с космополитизмом ... С. 168.
6 Там же. С. 169.
7 Архив МГУ. Ф. 9. Оп. 2. Д. 36. Л. 221.
8 Там же. Л. 222.
9 Там же. Ф. 9. Оп. 8. Д. 160. Л. З. (План научно-исследовательской работы кафедры на 1949 г.)
10 Авторами книги «История Чехии» являются В. И. Пичета (гл. 1 - дофеодальный период и гл. 2 - Феодальная Чехия), Б. М Руколь (гл. 3 - Реформация в Чехии и гл. 4 - Феодально-крепостническая Чехия), А. К. Целовальникова (гл. 5 - Возникновение капитализма и нац.возрождение Чехии), И. И. Удальцов (гл. 6 - 1948 год в Чехии и гл. 8 -ЧСР), Н. Д. Ратнер (гл. 7 - Чехия в 1860-1914 гг.), Г. Э. Санчук (гл. 2, § 7 - Возрождение Чехии при Карле I; гл. 3, § 1 - Феодализация Чехии)
11 Славянский сборник. Образование Сербского, Польского и Чешского государств. М., 1947.
12 Сборники получили положительную оценку в печати. См.: Ефимов К. Сборник статей, посвященный прошлому славянских народов (Славянский сборник. I. Образование Сербского, Польского и Чешского государств; II. Исторические связи славян) // Славяне. 1948. № 9. С. 53.
13 Публикация оценивалась в двух рецензиях. В первой - в основном положительно, во второй - более критически. См.: Ростов С. Публикация писем ученых из славянских земель (Документы к истории славяноведения в России (1850-1912). Изд-во АН СССР. М.-Л.; 1948) // Славяне. 1948. № 8. С. 54-57; Бернштейн С. Б., Дитя-кин В. Т. Рец. на кн.: Документы к истории славяноведения в России (1850-1912). М .-Л.; 1948 // Вопросы истории. 1949. № 1. С. 132-135.
14 Подробнее см.: Досталь М. Ю. Славянская идея и славяноведение в годы Великой Отечественной войны // Славянский альманах 2001. М., 2002.
15 Архив МГУ. Ф. 9. Оп. 8. Д. 159. Л. 43.
16 Там же. Л. 30 об. 18 Там же. Л. 45.
18 Там же.
19 Там же. Л. 30.
20 Там же.
11 Там же. Л. 26 об.
22 Там же. Л. 45.
23 Там же. Л. 30 об.
24 Там же. Л. 41.
25 Там же. Л. 45 об.
26 Там же. Л. 29.
27 Там же. Л. 27.
28 Там же. Л. 26 об.
29 Там же. Ф. 9. Оп. 2. Д. 36. Л. 38 об. 39 Там же. Оп. 8. Д. 159. Л. 28.
31 Там же. Л. 42.
32 Там же. Л. 42-42 об. 34 Там же. Л. 42 об.
34 Там же.
35 Там же. Л. 25 об. 37 Там же. Л. 28.
37 См. сноску 13.
38 Там же. Л. 31 об.
39 Там же. Л. 43 об. 49 Там же. Л. 27 об. 41 Там же. Л. 43 об. 43 Там же. Л. 30.
43 См.: Яцунский В. История братского народа («История Чехии». Под ред. академ. В. И. Пичеты) // Славяне. 1948. № 2. С. 59; Никитин С. А., Миллер И. С. Рец. на кн.: История Чехии. Под ред. В. И. Пичеты // Вопросы истории. 1948. № 6. С. 109.
44 Архив МГУ. Ф. 9. Оп. 8. Д. 159. Л. 32.
45 Там же. Л. 36 об.
46 Там же. Л. 37 об.
47 Там же. Л. 38.
48 Там же. Л. 42 об.
49 Там же. Л. 38. 59 Там же. Л. 43.
52 Там же. Л. 45 об.
52 Там же.
53 Там же. Л. 46.
54 Там же. Л. 46 об.
55 Там же.
56 Там же.
57 Там же. Л. 47.
58 Там же.
