CC BY
48
Г.В. Кучумова
Самара
РОМАН К.М. ВИЛАНДА «ТАЙНАЯ ИСТОРИЯ ФИЛОСОФА ПЕРЕГРИНА ПРОТЕЯ»
(ПРОБЛЕМАТИКА И ПОЭТИКА РОМАНА)
«Тайная история философа Перегрина Протея» (Die geheime Geschichte des Philosopher! Peregrinus Proteus, 1788-1789) [1] по праву считается в зарубежном виландоведении «одним из самых смелых и сильных романов писателя [1]. Работу над «Перегрином» Виланд начал незадолго до событий Французской революции. Первые фрагменты книги были опубликованы в журнале «Немецкий Меркурий» за 1789 год, полностью же произведение увидело свет в 1791 году.
В современном виландоведении представлен довольно широкий спектр мнений об этом романе. Множественность точек зрения подтверждает бытующий в германистике тезис о субъективизме интерпретаций романа, который с неизбежностью вытекает как следствие из факта диалогической активности познающего субъекта (М.Бахтин). Находясь в плену собственных концепций, критики пролагают в тексте свои, особые маршруты, уподобляясь тем слепым мудрецам из восточной притчи, которые создавали себе представление о слоне, ощупывая его с разных сторон. Целостный образ при таком методе с неизбежностью ускользает.
Однако, настаивая на правомерности самых различных прочтений текста романа, что, кстати, признается в настоящее время не только западной герменевтикой и рецептивной эстетикой, но и отечественным литературоведением [2], мы с одинаковым интересом и вниманием отнесемся к самым разным попыткам интерпретаций.
В русле давней традиции «Перегрин Протей» рассматривается в немецкой критике, прежде всего, как роман о тайном обществе (тайном союзе), в одном литературном ряду с произведениями такого же типа, как роман Ф.Шиллера «Духовидец» («Geisterseher»), 17861789; роман Жан-Поля «Незримая ложа» («Unsichtbare Loge»), 1793; роман Юнг-Штиллинга «Тоска по родине» («Heimvveh»), 1794-1797; новелла Л.Тика «Вильям Ловель» («William Lovell»), 1795-1796.
В тот же ряд выстраиваются и фрагменты романов Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» и «Годы странствий Вильгельма Мейстера», изображающие «Общество Башни».
Обращение стольких немецких авторов к теме тайных
обществ объясняется традициями тайноведения в культуре Германии, берущими свое начало в мистической философии Якоба Беме и Мейстера Экхардта (XV век) и тесно связанными с оккультномистическими течениями в Европе (например, розенкрейцерские и масонские организации). Мистическое мироощущение находило отражение и в немецкой литературе, которая начала активно осваивать новые пространства и его «этажи»: как «внутри» человеческого социума (проект тайного общества по типу иезуитского Ордена у Лессинга в его «Диалогах о масонах»), так и «поверх» него («Общество Башни» в дилогии Гете) и даже «внизу» общества, («подземный союз людей» у Жана Поля в «Незримой ложе»).
Хотя создателем первого немецкого романа о тайном обществе стал Шиллер (роман «Духовидец»), первопроходцем в освоении этой темы немецкие исследователи справедливо считают все же Виланда. В новелле «Камень мудреца» (из сказочного цикла «Джиннистан») Виланд, используя мотив «обманного союза», направленного на обретение власти над другими людьми, иронически обыгрывает задачи и цели тайных обществ. Виландовский герой, мечтатель Перегрин, руководствуясь высокими духовными устремлениями, так же оказывается втянутым в «обманный союз». Осваивая новое, неведомое ему пространство «тайны», Перегрин через какое-то время начинает ощущать гнетущую пустоту этого пространства и его иллюзорную красоту. Аналогично и в шиллеровском «Духовидце», и в названной новелле Л.Тика тайные общества, состоящие из определенной когорты людей, определенным образом структурированные и соблюдающие свои ритуалы и обряды, выступают персонификацией демонических сил, которые пытаются увлечь человека на гибельный путь. Одновременно в литературе о тайных обществах звучит противоположная, но вместе с тем принципиально важная мысль об их охранной функции. Так, Юнг-Штиллинг в своем романе «Тоска по родине» акцентирует внимание на необходимости иметь свою «тайную пристань», некий «островок» бытия для сохранения в неприкосновенности и чистоте своего божественного «я». У Гете тайное общество («TшmgeseПschaft») также выступает защитником индивидуальных интересов личности. В романе Виланда образ тайного общества выступает своеобразной аллегорией души человека, становится выражением осознанных либо неосознанных устремлений человека как к власти над миром людей или над миром природы, так и выражением духовной жажды познания Высшего бытия.
Можно вполне согласиться с точкой зрения критика И.Замланд, которая рассматривает «Перегрина Протея» как роман-пародию на существовавшие в ту пору различные тайные общества [3]. Действительно, наши наблюдения над романом показывают, что Виланд здесь, несомненно, пользуется литературно обработанным псевдомистическим стилем. Под маской духовидца Виланд-автор незримо присутствует при разговоре Перегрина и Лукиана в Царстве Мертвых. С неизменным интересом он прослеживает все этапы необычайно загадочного путешествия Перегрина, описывает обряды его посвящения и, таким образом, вводит читателя в герметическое пространство романа.
Одержимый духовной жаждой, Перегрин становится членом некоего тайного общества, в котором он якобы приобщается к эзотерическим знаниям. Как проповедник он странствует затем по миру, посещает Грецию, Сирию, Малую Азию, изучает арабский язык, то есть повторяет духовный маршрут Христиана Розенкрейцера, известного мистика, основавшего в XV веке герметическое общество «Роза и крест». Как известно, розенкрейцеры (позднее организационно поглощенные тайным обществом масонов) видели свое назначение в том, чтобы помочь избранным рода человеческого прозреть духовно, исполниться внутренним светом высшей Истины и, объединившись в сообщество единомышленников, выступить с притязаниями на вселенскую власть, на мировое политическое господство. В сети этих «ловцов человеков»[4] попадали многие наивные, прекраснодушные мечтатели.
Пародийно-ироническая тональность романа, связанная, во-первых, с его двойной оптикой (точка зрения Перегрина и взгляд Лукиана), во-вторых, порождаемая разыгрыванием вертикальных отношений между большим и малым, субстанциональным и частным (посмертное существование Перегрина и его земной путь), не заслоняет, однако, серьезного смысла романа. Здесь Виланд одинаково высмеивает и развенчивает как «социально-нравственные мечтания» членов тайного общества, так и духовные поиски самого Перегрина. Продолжая в романе магистральную тему своего творчества, Виланд серьезно размышляет о судьбах героев-мечтателей, об опасностях ложной фантазии и ложных идеалов. Разрушение миражей и утопических проектов писатель всегда считал первейшей задачей гуманиста-просветителя.
Большой интерес представляет и суждение К.Миккеля об анализируемом романе. В своем эссе «Перегрин Протей, или Обратная сторона педагогической революции» автор определяет
произведение как этико-философский вариант воспитательного романа Виланда «История Агатона». В «Перегрине» Виланд продолжает линию истории «ищущего молодого человека», устремленного к высоким идеалам, назидательно показывая здесь «обратную сторону воспитания». Стремление главного героя к абсолютной свободе, к автономности своего «я» от общества приводит, вопреки его ожиданиям, к полной зависимости от других людей. Он становится марионеткой в чужих руках и в конце концов погибает на «костре своих заблуждений» [5]. В этом смысле, отмечает далее К.Миккель, Перегрин является «мрачным братом Агатона» [6]. Трагический пафос героики романа, а еще более его художественный материал придают ему новое качество своеобразного романа «антивоспитания». В изображении Виланда человек оказывается «вместилищем» бесконечных возможностей как восхождения к своему Первоисточнику (к Богу), так и отпадения от него.
В романе «Перегрин» Виланд ориентируется исключительно на исследование скрытых возможностей человека, на неисчерпаемость его внутреннего мира. Персонажи романа являются носителями духовной реальности, символическими фигурами, воплощающими различные ее стороны. Автор намеренно помещает своих героев в особое метафизическое пространство загробного мира, в котором не существует каких-либо иерархических отношений, где герои «обнажены» до предела, до выявления их «чистой сущности». Это предполагает отсутствие у героев ассоциативной памяти и ее избирательности, причинно-результативных воспоминаний, продиктованных попыткой «расчета с прошлым», а также отсутствие воспроизведения охранительных свойств памяти, стирающих «невыгодную» для человека информацию. В своих воспоминаниях Перегрин мысленно путешествует из одного города в другой, как бы перелистывает книгу памяти, просматривая узловые события земной жизни. При этом, с одной стороны, возникает своеобразная географичность романа в целом как установка на историческую достоверность, с другой стороны, тема странствия составляет основу особой пространственной организации романа. Здесь мы имеем дело с условно-поэтическим пространством, в котором географические, этнографические или исторические привязки к месту действия отсутствуют. Условно-поэтическое пространство находится внутри души главного героя. Таким образом, категории «память», «событие», «воспоминание» становятся конструктивными элементами романа: одним из сюжетных приемов, способом ретроспекции истории героя и его этической самооценки, а также - шире - зоной его личностного
самоосуществления.
А.А. Сулейманов совершенно верно отметил, что Виланд-просветитель ставит в «Перегрине» совершенно иные задачи, чем Гете в «Вильгельме Мейстере» [7]. Развитие, «воспитание» главных героев Перегрина и Вильгельма происходит в разных пространственнно-временных измерениях: у Гете - в атмосфере жизнеподобия, то есть в одной временной плоскости, у Виланда же герой постоянно стремится заглянуть, говоря словами Фета, «из времени в вечность». В связи с этим романное время в «Перегрине» разомкнуто, и в силу этого герой свободно перемещается во времени и пространстве. И снова прав А.А.Сулейманов, считающий роман «Перегрин» интереснейшим романтическим фрагментом, подготовившим особую форму диалогического взаимодействия Духа и Материи, получившую затем распространение в романтизме [8].
Установка на изображение жизни «внутреннего человека» (апостол Павел), на изучение потаенного мира во всей его неисчерпаемой глубине побудила Виланда обратиться к мотиву странничества. Отметим, что само имя Перегрин («peregrinus») означает «странствующий чужеземец». В жизни странников, этой особой породы людей, всегда есть что-то ищущее, мечтательное, противящееся обыденности. Тема странствия души относит роман Виланда к тому редкому типу аллегорических произведений, которые можно охарактеризовать как романы «путешествия сознания» (термин принадлежит нам). Для таких романов характерна организация двойного смысла событий: путь паломника выступает аналогом путешествия его духа.
Изучение романа как произведения аллегорического показывает, что Виланд в «Перегрине» выводит своего героя-мечтателя на новый уровень понимания проблемы. Именно мечтательность героя, его пагубная страсть продуцировать «опасные» идеи делает его доступным для покушений ложного мира, им же самим созданного. Он погибает на «костре своих заблуждений». В романе Виланд внимательнейшим образом исследует феномен магии воображения применительно ко внутреннему миру человека, главным образом, акцентируя свое внимание на «опасностях мечтательности».
Воображение Перегрина романтически склоняется к игре между полюсами «опасного и прекрасного». Сознание неотразимой притягательности и смертельной опасности персонифицируется в женских образах - духовно утонченной Диоклеи и эротически чувственной Мамилии, увлекающих героя в бездну чувств, в омут развлечений и увеселений. Именно они вводят героя в пространство
«тайны», обеспечивают ему глубокое погружение в себя самого.
В создании романного образа участвуют и другие «демонические силы», порочность которых распознается лишь постепенно. Адепты тайного союза Хегезиас и Керинтус ловко используют мечтательного Перегрина в своих целях. Ссылаясь на устав Ордена, они прибирают к рукам богатое наследство Перегрина и делают его послушной марионеткой в своих делах.
Углубленная разработка всей целостности внутреннего мира человека приводит Виланда к развертыванию из глубины этого мира активных сил, «демонически» подрывающих целостность и устойчивость человеческого космоса. Романом «Перегрин» писатель обращает особое внимание на объективно существующие состояния внутреннего напряжения, которые живут в житейской практике и особенно ощутимо проявляются в практике духовной. «Демоническое» может выступать и как начало позитивное, творческое, как первотолчок к духовному росту. Однако такая «демоническая» практика, - в сущности, практика однонаправленная, знающая только свою цель и все приносящая ей в жертву, должна быть, по мнению Виланда, непременно соотнесена с этическими началами в человеке и в обществе, иначе в духовной структуре человека произойдут необратимые изменения, разрушающие его личность.
Тема искушения, одна из центральных тем поздней прозы Виланда, в критике, к сожалению, едва затронута. Между тем она заслуживает особого внимания. Ведь в образе своего героя Виланд, по сути дела, исследует как фундаментапьный конфликт сознания с бессознательным психическим началом, так и варианты его разрешения. Еще античные мудрецы сформулировали это трагическое противоречие души: «Я вижу лучшее, одобряю его, но следую худшему» (слова Медеи из «Метаморфоз» Овидия), а первый христианский философ ап. Павел открыл в этой диалектике душевного раздвоения свой закон бессознательного противоборства -«закон запретного плода» (Рим. 7; 7-24).
Образ Перегрина развернут в двух плоскостях: смысловая горизонталь (проявление сил демонических) и смысловая вертикаль (действие божественных сил). Роман иллюстрирует важную мысль Виланда: человека тонкой духовной организации, вступившего на «узкий» путь восхождения к Высшему, подстерегает множество опасностей, как явных, так и скрытых. В романе им противостоят определенные силы, которые пытаются спасти падающего Икара-Перегрина, помочь ему духовно прозреть и выйти из опасного пике.
Прекрасной иллюстрацией к роману могла бы служить философская картина «Падение Икра» Питера Брейгеля Старшего (ок. 1520-1569), написанная на сюжет одной из «Метаморфоз» Овидия. На картине изображена на фоне «равнодушной» и прекрасной природы, совершающей свой обычный круговорот, трагическая судьба мечтателя-индивидуалиста, который хотел подняться к высотам человеческого духа. Виландовский Перегрин также бросает вызов бытию, Богу. Едва наметившаяся перспектива духовно-нравственного спасения через христианство Перегрином не понята и не принята. Его желание уйти из мира определяется чувством несоответствия сохранившейся в нем естественной и разумной предназначенности (стремление к Истине, к Богу) и им же сотворенного ложного бытия (мир его фантазий). Высокое служение Духу оборачивается для героя личной трагедией.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Hartung, Gunter. Wielands Beitrag zur philosophischen Kultur in Deutschland // Weimarer Beitrage. Heft 5, 1984. С 26.
2. Чернец Л.В. Об адекватности интерпретаций классического произведения (из истории проблемы) // Классика и современность. Под ред. П.А.Николаева, В.Е.Хализева. М., 1991. С. 84.
3. Sahmland, Irmtraut. Christoph Martin Wieland und die deutsche Nation: Zwischen Patriotismus, Kosmopolitismus und Griechentum. Tubingen: Niemeyer, 1990. C. 301.
4. Mickel, Karl. Peregrinus Proteus oder Die Nachtseite der padagogischen Revolution // Wieland Chr.M. Peregrinus Proteus. Leipzig, Insel-Verlag, 1985. C. 17.
5. Указ. соч. С. 354.
6. Там же. С. 827.
7. Сулейманов А.А. Немецкий просветительский роман на рубеже 18-19 вв. // Филол. науки. 1985. N 3. С. 29.
8. Сулейманов А.А. Указ. соч. С. 31.
